Текст книги "Небесный Стокгольм"

Петя подумал, что как-то странно у него начинается первый рабочий день в органах.

– И об этих недостатках с некоторых пор все спокойно говорят. Иногда серьезно, но чаще смеясь над всеми нашими нелепостями и уродствами. При этом оставаясь вполне лояльными гражданами. Анекдоты – это не просто про пошутить. Это по сути одна-единственная возможность сформулировать и передать другим свои оценку и наблюдения. Раньше как было? Больше трех не собираться. Каждый третий стучал. Компании в Москве были герметичны, максимум две-три семьи, пара друзей, все боялись. А сейчас? Придешь к кому-нибудь, а там человек сорок в квартире, все на головах друг у друга стоят. Всем весело, все счастливы. Хочется улыбаться. И шутить. И противостоять очень глупому и назойливому вмешательству государства в твою частную жизнь…

Все трое смотрели на Филиппыча зачарованно.

– Идеальная среда для того, чтобы анекдот, как вирус, разлетелся по стране! Но есть еще одна, самая важная причина, почему у нас в стране анекдот может мгновенно сразить сотню миллионов людей… – Филиппыч сделал эффектную паузу.

– У нас одна программа телевидения, – догадался Петя. – Вернее, две, но это неважно.

Филиппыч кивнул:

– Верно. У нас общее поле общения. Все одновременно видят одну и ту же передачу, один и тот же фильм. И одновременно это проживают и обсуждают. А когда люди смотрят пятьдесят разных программ, то общего становится в пятьдесят раз меньше. Поэтому при желании с нами очень легко работать: вбросил что нужно, и страна в коме. Так они и делают.

– Кто? – не понял Петя.

– Тарапунька и Штепсель. – Филиппыч весело посмотрел на них. – Будем с ними бороться.

* * *

Филиппыч положил перед ними небольшую папку:

– Это все дело рук веселых ребят с прекрасным русским языком. Сидят себе в Лэнгли, анекдоты сочиняют. Часто, правда, халтурят, перелицовывают на новый лад то, что ходило лет тридцать – сорок назад. Есть в анекдотах тоже вечные сюжеты. Они у них иногда смешные получаются, иногда нет, но всегда злые. Посмотрите.

Петя открыл наугад и вслух прочитал:

– Дал Хрущев указание выпустить почтовую марку со своим изображением. Через некоторое время запрашивает Министерство связи, пользуются ли советские граждане этой маркой. «Совсем не берут», – был ответ. «А почему же?» – «Говорят, что не приклеивается». – «Почему же не приклеивается?» – «Видимо, плюют не на ту сторону».

– И что они с ними делают? – не понял Петя.

– Скажи мне, что бы ты делал, если бы рядом был злодей, который хотел тебя убить?

– Я попытался бы его убить первым, – опередил Петю Антон.

– Хорошо, а если у вас силы равны и тебе он не по зубам?

– Ну, я бы дождался, пока он спать ляжет, и все равно бы убил.

Филиппыч улыбнулся:

– Бессонница у него.

– Тогда я напоил бы его и попытался внушить, что я его друг. Ввести в заблуждение.

– Морально разложить. – предложил Кира.

– Это как? – не понял Филиппыч.

– Ну, чтобы он силу потерял и не смог бороться.

– Отлично. Теперь представьте себя на месте некоего человека из-за океана, проклятого империалиста, который страшно нас боится, но поделать уже ничего не может – у нас ракеты стоят на боевом дежурстве. Путь у него теперь один – всеми силами пытаться нас ослабить. Разрушить изнутри. Но как? Как влиять на людей в чужой стране, не имея доступов к средствам массовой информации? Ходы есть. И анекдоты в том числе. Эти ребята не только анекдоты сочиняют, в основном слухи. А потом все это оказывается здесь, и по специальной, совсем нехитрой методике производится «посев» в питательной среде. А это, – Филиппыч положил на стол другую папку, – то, что в итоге появляется здесь. Большая часть – местный самосев, но есть то, что привито оттуда и неплохо взошло. В общем, суть вопроса в том, чтобы все это анализировать – внешние агентурные данные, то, что имеем на входе, и все, что мы собираем здесь. Сравнивать, делать выводы. Знаете, как большие лесные пожары тушат?

– Встречный огонь пускают, – сказал Антон.

– Вот вам и нужно будет пускать встречный огонь. Придумывать анекдоты, в том числе встраиваемые в зарубежные схемы, но уводящие в сторону, не опасную для нашей системы.

– У анекдота не может быть положительных образов, – возразил Кира. – Он не на то настроен. В нем образы отрицательные или комические.

– Главное, не страшные, – улыбнулся Филиппыч. – Ты мне сам тут лекцию прочитал, либо смягчать, либо усиливать. Нужно смягчать, пар выпускать. Работать по принципу реверсирования – из минуса в плюс. Но это должны быть очень смешные анекдоты.

Филиппыч окинул их взглядом.

– Как вы думаете, по какому принципу я вас сюда подбирал?

Они посмотрели друг на друга и, кажется, начали что-то понимать.

– Ясно, что у вас анкета в порядке. Ясно, что вы лучшие были там, у себя. Аналитический ум и прочее. Как вас проверяли-перепроверяли, вам лучше и не знать. Но главным было то, что у нас появился запрос на специфических специалистов, которые мертвого смогут рассмешить. Придумать такое, что на цитаты растащат. Вот вы такими и оказались. Эстрадная студия, СТЭМ, капустники… А некоторые своими шутками всю Бауманку в тонусе держали.

Все засмеялись.

– Вот вы засмеялись, ваш смех добрый. Потому что высмеетесь вместе. Поодиночке каждый из вас может и усмехнуться, и ухмыльнуться, и злобно похихикать. Но когда смех коллективен – работают иные законы. Все превращаются в соучастников. Единоверцев. Повсеместный смех – стихия! Смех становится способом жизни, философией и даже формирует мировоззрение. – Филиппыч на секунду задумался. – Скажу больше, в наше время смех становится синонимом правды. Смех – это про свободу. Он убивает все зажатое и неподвижное. Хватит уже – пора двигаться вперед!

«Как же мне повезло», – вдруг подумал Петя.

Филипыч походил по комнате.

– Ну ладно, пора переходить к делу. Было принято решение, в структуре нашей службы «А», отдела, работающего в том числе и со слухами, организовать небольшую группу по анекдотам. Не сказать, что я эту идею сильно приветствую, но ветры дуют, что толку против них становиться? Приступайте.

* * *

Разобрались во всем быстро, включили свои молодые и жадные мозги, и скоро стало ясно, по какому принципу работают их зарубежные коллеги, какие темы выбирают и почему, как видоизменяются вброшенные анекдоты, что в них оживает и расцветает. Но самое интересное было понимать, по какой причине некоторые из анекдотов не приживаются, почему на них нет никакой реакции, почему они не цепляют и тихо гибнут. Ребята, работающие с внутренней агентурой, справлялись с задачей хорошо, казалось, нет такого анекдота, рассказанного в стране, который прошел бы мимо их расставленных сетей. От зарубежных агентов все приходило с опозданием, бывало так, что только порадуешься какой-нибудь свежей теме и даже ощутишь гордость за страну, как на тебе, опять корни отыскиваются все там же. Со временем они научились безошибочно определять, свой это анекдот или засланный. Так, наверное, опытные радисты могут отличать своих коллег по почерку.

Еженедельно они готовили на самый верх «объективку», аналитическую записку, по сути – сводку по анекдотам. Хрущев был жаден до любой информации, а тут самая что ни на есть живая обратная связь. Что думает страна, как отвечает на каждый его шаг? Анекдоты подбирали самые острые, не стесняясь. Хрущев их читал и не обижался.

Недавно, когда председатель Комитета Шелепин ушел на повышение в ЦК и его место занял Семичастный, тоже из комсомольской колоды, разразился скандал.

В какой-то момент Филиппыч попросил анекдоты фильтровать и выбирать для сводки помягче. Недели не прошло, как Семичастного вызвал на ковер «железный Шурик»: «Ты чего творишь? Давай-ка бери только самые злые анекдоты где Никиту матом ругают, бери газеты с выколотыми глазами, и неси ему на доклад. Он всегда просил меня приносить только это и вслух читать».

Все вернули назад.

* * *

Освоившись, они окинули взглядом все вокруг, где существовал или должен был существовать юмор: фильмы – пришлось смотреть их помногу и не всегда с удовольствием; спектакли, тут Петя для себя словно другую планету открыл; читать журналы, в первую очередь «Крокодил», слушать радио, знать все нужные телепередачи. Свои наблюдения они записывали, обсуждали, систематизировали. Довольно скоро стало понятно, что дела почти везде плохи, и они пошли к Филиппычу на разговор. Доложили все подробно, в выражениях не стеснялись, сказали, что всюду мертвечина и застой, никакого движения вперед, живым смехом и не пахнет. Какая там свобода? Какая стихия? Полный штиль. Особенно досталось телевидению, а от Пети персонально – киножурналам и концертам классической музыки, он понимал, что не прав, но сдержаться не мог.

Филиппыч смотрел на них и только улыбался.

* * *

В какой-то момент Петя наконец понял, почему он до этого времени не встретил ни одного человека, который придумал хотя бы один анекдот. Артистов знаменитых видел, один раз даже встретил Германа Титова на вокзале. А того, кто хотя бы один анекдот сочинил, ни разу. Ну, вернее, встречались личности в институте, которые говорили, что придумали анекдоты, и рассказывали их, но все они были несмешные.

Петя почувствовал, как анекдот становится анекдотом. Как кусок скалы с острыми краями веками шлифует море, так какую-то тему начинает мять коллективный гений, история или мысль передается от человека к человеку, становится все ярче, точнее и в какой-то момент фиксируется в своем совершенстве. Все это было очень легко и интересно наблюдать, просматривая ежедневные сводки «с полей».

По большому счету у анекдотов не было авторов, ими становились и второй, и третий, и четвертый рассказчики.

На это и нужно было рассчитывать, сочиняя. Важно было дать какую-то очень живучую тему или нарисовать парадоксальную ситуацию, неожиданную и противоречивую, и просто отпустить.

* * *

Кира почти сразу же раскопал историю о похожем опыте и принес ее Филиппычу.

Рассказ Киры о народных сказителях, их «кураторах» и о похождениях достойных людей, которые в итоге так никого и не заинтересовали.

В 30-е годы, по инициативе крупного советского ученого Юрия Соколова, был поставлен эксперимент по производству «нового советского фольклора». Задача была сформулирована так: «кулацкое» народное творчество должно быть заменено устным творчеством трудовых масс.

Разыскивали талантливых рассказчиков, сказителей, исполнителей былин, к ним прикомандировывался «куратор» – либо первоклассный журналист, либо литератор, либо даже ученый, чтобы направлять куда нужно, давать «правильную тему», скажем, не об Илье Муромце, а о Фрунзе.

Сказители очень старались, описывали похождения достойных людей вполне искренне и с воодушевлением. Но получалось неинтересно. Их творения записывались, публиковались, но дальше не шли. Народной традиции власть не указ, что хотим, рассказываем, о чем хотим – молчим.

Филиппыч на Кирину историю только рукой махнул – у нас все будет по-другому.

* * *

Сказать, что у них сразу стало все получаться, было бы большим преувеличением. Придумывать анекдоты на заказ оказалось делом трудным и неблагодарным, почти глупым. Как ловить вдохновение, сидя на стуле в кабинете с девяти до пяти? Бывали моменты, когда зацеплялось, бывали абсолютно пустые дни. Они никак не могли подобраться к тому, чтобы хоть как-то свой творческий процесс организовать и взять под контроль, научиться его стимулировать. А главное, они до конца не понимали – возможно ли это?

От них ждали результатов, платили хорошую зарплату, они понимали всю важность задачи. Но твердо обещать, да еще к какому-нибудь сроку, определенное количество нужных и смешных анекдотов не могли.

Филиппыч их терпел и прикрывал, эксперимент продолжался. В какой-то момент он плюнул и прислал им консультанта, специалиста по чувству юмора.

* * *

Фамилия у него была странная: Лук.

Это был бывший офицер, невропатолог, работающий в киевском Институте кибернетики. В последнее время ученые всего мира всерьез задумались над тем, как приблизить мышление разумной машины к человеческому. И стало очевидно, что человеческий мозг, обрабатывая информацию, одновременно обрабатывает эмоции и чувства. Причем они не искажают мышление – для нас это обычное, нормальное явление, – они просто включают внутри разнообразные режимы обработки, иногда аварийные. Знаменитый врач, академик Амосов, выдвинул гипотезу о том, что обработка информации в человеческом мозге осуществляется как взаимодействие двух программ – интеллектуальной и эмоциональной. Поэтому было решено, что создание модели такого взаимодействия и есть актуальная биокибернетическая задача в СССР.

Потребовались специалисты по чувствам, и тогда кибернетики призвали невропатологов.

* * *

– Итак, как строится анекдот? – Лук подошел к самому главному в своей заключительной лекции. – После короткого вступления идет финальная мысль, и, чтобы ее понять, требуется некоторое усилие, умственная работа. Если мысль эта станет сразу же ясна или, напротив, мы слишком долго будем до нее добираться, то эффект от анекдота ослабеет, а иногда и вовсе улетучится. Важна пропорция. Золотое сечение. Сила анекдота именно в нем. И когда он шлифуется многократным повторением и толкованием из уст в уста, эта пропорция рано или поздно находится. Одну и ту же историю можно рассказать тысячью разных способов. Но история становится настоящим анекдотом только в определенный момент, когда золотое сечение найдено. Понятно вам?

Все было понятно.

– И еще. Как-то Марк Твен путешествовал по Европе и читал со сцены свои смешные истории. В какой-то момент он заметил, что один и тот же рассказ иногда вызывал гомерический хохот, иногда просто вялые улыбки, а иногда реакции и вовсе не было. Оказалось, что все зависит от того, какую паузу он выдерживал перед последней фразой рассказа. Если он угадывал ее точно, все оглушительно смеялись. Если чуть-чуть не додерживал – то смех был так себе. А если пауза оказывалась хоть немного длиннее – никто не смеялся, эффект пропадал. Итак, золотое сечение и пауза, то есть воздух. Анекдот жив, пока он дышит. Его нельзя сочинить, и бессмысленно его записывать. Он живет здесь и сейчас. – Лук что-то достал из портфеля. – На прощание вам от меня подарок. В мире так все сейчас переплетено, происходит непрерывное движение и борьба. Вы, как я понимаю, на переднем крае. Повесьте на стене, пусть это будет вашим девизом.

Лук развернул полоску ватмана.

«Важно, на чьей стороне смеющиеся».

Глава 3

Ихтиандр всем понравился, а девушек так просто покорил. Катя рассказала, что артист на съемках едва не утонул: что-то у него там случилось под водой.

– Вот бы тебе такого мужа, да? – спросил Антон Веру.

Он был немного не в себе, вчера весь вечер выпивал с будущим тестем, а тот, видимо, его проверял на прочность.

– И что бы я с ним делала?

– Ну, держала бы в ванне, ложилась к нему, когда хотела. Красота – под ногами не путается, вопросов лишних не задает, нем и печален, как рыба. Кидала бы ему кильки в воду по утрам. По праздникам сома запускала.

– А зарплату он мне из жабр будет доставать?

– Устроишь его в уголок Дурова, тут два шага, добежит, ничего. Будет на шее обруч крутить.

Петя представил себе Антона в блестящем костюме, больших очках и с острым плавником.

П: Пришел с похмелья мужик в туалет, обнял унитаз и зовет: «Ихтиандр, Ихтиандр!»

Кира немного подумал, превратился в человека-рыбу и печально вынырнул из белой чаши.

К: Чего тебе?

А: Я поесть тебе принес. Бэээ!

– Какие дураки! – покачала Вера головой. – Ведь взрослые уже, а такая дурь в голове!

– Верунчик… Мы занимаемся делом государственной важности.

– Хватит трепать языком, надоело уже это слушать. Найди себе дуру и рассказывай ей сказки. Так, предлагаю всем по домам, мне завтра вставать в шесть. Кирилл сегодня свободен, Антон провожает меня. Петя, ты отвечаешь за Катю.

* * *

Пете, конечно было странно немного и неудобно. Антон весь вечер держался с Катей как ни в чем не бывало, а она лишь иногда поглядывала на них с Верой. Белка идти в кино наотрез отказалась, по какой причине – непонятно. Кира, узнав об этом, только улыбнулся.

Шли пешком по Сретенке, идти было совсем недалеко.

– А как ты платья свои придумываешь? – спросил Петя и застеснялся, поняв, что мысль его сразу увела куда-то не туда.

– Я просто сижу и вдруг его вижу. Запоминаю, иногда рисую. Мне даже во сне один раз оно приснилось, так я его запомнила.

– Счастливая.

– Я? – Катя на него удивленно посмотрела.

– Ну да. Так легко все получается.

– Если бы все.

Катя держала Петю под руку, от нее шло тепло, и ему вдруг стало очень спокойно. Она будет моей, вдруг подумал он. И даже головой замотал.

– Ты чего? – засмеялась она.

– Пытаюсь тебя разгадать.

– Ничего у тебя не получится.

Встали у светофора, на Садовом долго горел красный.

– Представляю, что ты там про меня думаешь, – сказала она. – Что бы у тебя там в голове ни было, все равно все не так.

– А ты с Антоном… встречаешься?

– Конечно нет. Я с Верой встречаюсь, – улыбнулась она. – Она человек в моей жизни важный.

– Подруги?

– Да никакие мы не подруги. Сильная она. И помогает мне. Вот с комнатой этой… Знаешь, кто у нее отец?

– Нет.

– На самом верху. Может, скоро его портрет на демонстрации понесешь.

Некоторое время шли молча.

– Знаешь, – сказал вдруг Петя, – а я иногда считываю судьбы людей. Как-то раз сидел вечером на лавочке, а мимо меня люди шли. Просто сидел. Солнце почти зашло. Ласточки летают. Я на кого-то вдруг посмотрел и все про него понял – что у него было, что будет. За секунду, и не словами, а так, будто знание вошло. Сидел и смотрел – и про каждого понимал. Потом вдруг раз – и выключилось. Теперь бывает такое, но редко. Чаще, когда я смотрю на прохожих или на людей в метро, я в них детей вижу.

– Детей?

– Ну да. Знаешь, когда у меня самые плохие дни? Когда я вдруг начинаю некрасивых людей встречать. Иду, и на каждом шагу – бац – все некрасивые. Я тогда просто останавливаюсь.

– И что?

– Прихожу в себя.

– Помогает?

– Да.

У подъезда Катя внимательно на него посмотрела:

– Позвони мне.

Глава 4

Петя встретился с Мухиным на Неглинке, у музыкального магазина, где после пяти работала стихийная биржа. Музыкантов нанимали на вечернюю работу, в основном для танцев, тут формировались «бригады» и разъезжались по точкам.

У московских музыкантов было два пути: в Мосэстраду или в МОМА. Первые обслуживали концерты, в основном сборные, аккомпанируя певцам и певицам разной степени известности, иногда выходя на сцену по пять раз в день и бесконечно перемещаясь с площадки на площадку. Вторые играли только в ресторанах, ставки были мизерные, зато существовал «парнос» – песни на заказ. Еще была элита – оркестры радио и телевидения, но там окопались небожители и никого не подпускали.

На биржу попадали неприкаянные или такие, как Мухин: у кого был свободный для работы вечер.

Мухин третий год играл с Капитолиной Лазаренко, та была настоящая прима – высокая, красивая, с голосом в три октавы. Про нее упорно ходили слухи, что она любовница Хрущева, но Мухин сразу объяснил Пете, что все это полная ерунда. Жила она с Выставкиным, аккордеонистом-виртуозом, руководителем ее квартета. Работа у Капы была непыльная, с одиннадцати до трех репетиция, потом обедали в пельменной на Кропоткинской, брали бутылочку. Вечером концерт или свои дела.

* * *

На бирже появились очередные «покупатели», и сразу произошло оживление. Мухин рассказал, как тут все работало: профсоюз собирал деньги и посылал сюда гонца – «набрать оркестрик». Тот выбирал главного музыканта, а он уж подыскивал остальных. Платили неплохо, по пятьдесят рублей за вечер. Это при том, что Пете после института в месяц положили сто тридцать.

– Мухин, да ты богач, наверное.

– Я тут уж лет десять, как на особом положении. Спрос на меня.

– Играешь хорошо?

Мухин улыбнулся:

– И это тоже. У меня американская техника, с большим пальцем играю. Но не в этом дело.

– А в чем тогда?

– Ты знаешь, что перед тобой первый электрогитарист в СССР?

– Ты?

– Так получилось.

– Расскажи.

– Да чего рассказывать… Дома был приемник ламповый, ловил «Голос Америки», очень нравились передачи Уиллиса Коновера. Однажды услышал электрогитару, и все. Накрыло. Играл Лес Пол, причем играл сам с собой.

– Это как?

– Ну он сначала записывал одну гитару, потом другую, и так сколько хочешь. Играл почти за весь оркестр. Я тоже так научился. Стал свои вещи записывать – дома, на магнитофон. Сейчас много на радио работаю, в прошлом году своей редакторше, Ане Качаловой, говорю – хочешь один, без всяких нот, запишу все что угодно. Она мне – такого не может быть. А я – давай попробуем. Сыграл свою вещь, «Первые шаги», на четырех гитарах, потом «Клен ты мой опавший» на шести. Она обалдела, не знала, что так можно. Да я и сам обалдел. А писал-то на два мономагнитофона, запишу на один и играю вместе с ним, записываю уже на второй. Потом уже со вторым пишу на первый, ну и так далее. Метод «пинг-понг», американский. Вообще-то я сам до него додумался. Потом Качалова мои «Первые шаги» взяла заставкой к «Доброму утру».

– Так это ты играешь?

– Ну и что? Жизнь моя не изменилась, но просыпаться приятно.

– Теперь понятно, почему тут на тебя спрос.

– Да нет, ты слушай дальше. Заболел я, значит, электрогитарой, а сам играю пока на простой семиструнке, старинной, цыганской, мне ее тетка в детстве подарила. Туберкулез у нее был, пришел ее навестить, а она сидит, играет на гитаре, говорит: «Давай я тебя немножко научу». А потом умерла через месяц. Дальше уже сам все осваивал, на слух. Ну так вот, принес я гитару в школу, на перемене открыли радиорубку, поставили микрофон, и я на всю школу концерт дал. Два радиста в рубке, они помладше меня на два класса учились, потом не отходили от меня несколько дней, а я им говорю: сможете из нее электрогитару сделать? А они головастые такие, у одного отец профессор-гидравлик какой-то знаменитый, у другого физик, ну ты их сам знаешь – Эдик с Антоном.

–??

– Ну так вот, они мне важно так говорят – задумка реальна, только нужны магнитно-индукционные катушки. Я сломал четыре телефонные трубки, специально в Марьину Рощу ездил, чтобы у своего дома автоматы не портить. Все что нужно им принес, они это поставили под деку, где кобылка, под каждую струну, всего семь штук катушек, вывели провода на обечайку и взяли вилку от утюга. Теперь нужен был усилитель. Я им принес патефон на 4 лампах, там стоял хороший динамик. Замазал гитару черной краской, чтоб была ни на что не похожа. Сначала она, конечно, звучала как медный таз, а потом они поковырялись, добавили еще конденсаторов, и через месяц звук пошел. Поставили у Антона все это в квартире, динамик на подоконник, и я стал играть, что умел, а народ внизу танцевал. А потом был Воронок.

– Тебя посадили?

– Да нет! – В лице Пети Мухин обрел идеального слушателя. – Это танцплощадка, километров сорок по Ленинградке. Заасфальтированный пятачок, ракушка. Я там даже пел иногда, «Тиху воду» или «Пчелу», народу нравилось. За это полагалась премия – стакан водки и кружка пива. А вообще деньги были приличные. Накопил за три года на фирменный инструмент и кооператив. И все из-за электрогитары.

– Модный звук?

– Да моды-то еще никакой не было. Просто оказалось очень практично. Вот смотри, по какому принципу тут музыкантов набирают. Что такое состав для танцев? В первую очередь контрабас, без него не качнешь, а настоящих умельцев всего десяток на всю Москву, их разбирают в первую очередь. Барабаны, они теперь тоже обязательны. Саксофон, лучше альт. Если нет саксофона – берут трубу, или тромбон. И самое главное, кто-то должен играть гармонию. Хорошо, если на точке есть рояль, но такое редко бывает. Тогда берут аккордеон, что хуже.

– Или баян?

– Нет, Петя, баян не пойдет, – покачал головой Мухин. – Скажут – приехали Ваньки в валенках. Понимаешь, довольно быстро жучки эти, которые составы формируют, поняли, что я со своей электрогитарой им нужен позарез – могу заменить и рояль, и аккордеон, играть гармонию аккордами или солировать, если нужно. Мой усилитель-патефон звучал громко, на простых гитарах за мной было не угнаться. Я стал востребован, на меня приходили смотреть как на диковину. Так что я давно уже сам выбираю.

К Мухину наконец подошли, сказали, что пора. Дали адрес, Пете он был хорошо знаком. Поймали такси, по дороге заехали за гитарой, усилитель погрузили в багажник, а инструмент взяли с собой, на колени.

– Ты хоть знаешь, сколько гитара моя стоит?

– Рублей пятьсот?

Мухин улыбнулся:

– Как новая «Волга».

Он расстегнул и приоткрыл чехол. Гитара была белоснежная, но при этом в ней угадывалось что-то морское.

– «Framus». Американец. Купил четыре года назад на фестивале. Помнишь, на Пушкинской помост стоял? Там в первый день одни иностранцы выступали. Вышел квинтет из США, а у гитариста – вот этот самый «Framus». Я к нему потом подошел, предложил купить. – Мухин перешел на шепот, хотя в такси работал приемник. – Сторговались за тысячу долларов. Фирмач сказал, чтобы я приходил к нему в номер в «Метрополь», после того как пройдут концерты. И вот через неделю я пришел, уже купил доллары.

Пете казалось, что Мухин шепчет очень уж громко.

– Вошел с деньгами, а вышел с гитарой, усилителем и этим шикарным чехлом. Видишь – болонья, а внутри поролон. Даже в долги не влез, копил на квартиру и особо ни на что не тратил. Так, семье помогал, выпивал понемножку. А кооператив я купил в прошлом году, когда женился.

– А страшно не было? Это ведь статья.

– Ну тогда еще не расстрельная. Это, видишь, в прошлом году все так повернулось… А тогда я спокойно купил валюту у барыги по рекомендации. Видимо, фамилия, кто рекомендовал, была хорошей, – Мухин подмигнул, – не обманули. И в гостинице никто меня не остановил, проскочил. Может, за иностранца приняли.

* * *

Подъехали по адресу, это был Институт связи, в двух шагах от Петиного Энергетического. Он, кстати, сначала сюда хотел поступать, специальности хорошие, конкурс меньше, а девушек больше, да и к дому ближе. Пусть на двести метров, но ближе. Пришел сдавать документы и вышел почти сразу – так по всему институту пахло туалетом.

Поднялись на второй этаж по широкой деревянной лестнице, это был «филодром», большое пространство, где обычно происходила основная жизнь у связистов, другие музыканты их там уже ждали. Подошел шустрый малый, сказал, что все как всегда: играть с девяти до полдвенадцатого, с двумя антрактами, деньги в конце.

Потихоньку подтянулись студенты. Ровно в девять тромбонист дал команду, и зазвучал «Вальс погасших свечей» из фильма «Мост Ватерлоо», традиционное начало всех танцевальных вечеров. Тут же, для разгона, музыканты сыграли бодрую «Чу-Чу», и пошло-поехало. Выступали квартетом, тромбон вел, иногда Мухин переходил на соло. Играл он здорово. Студенты старались взять от вечера по полной, никто не отсиживался, но и пьяных не было. Связисты славились своим весельем, рядом с парадной дверью на стене с незапамятных времен был нацарапан их лозунг: «За связь без брака».

Девушка, которую Петя пригласил на медленный танец, рассказала, что у них сорвался новогодний вечер, но студенты подняли бунт и выбили разрешение у ректора провести танцы сегодня, уже в сессию.

Они отошли в сторону, а потом как-то незаметно оказались на пятом этаже, в аудитории прямо над входом. Музыку хорошо было слышно, в окна напротив смотрел родной Энергетический. Петя ее поцеловал, она не сопротивлялась, через какое-то время показала на стул.

– Ты что? – спросил Петя.

– Можешь закрыть на него дверь.

В институте по-прежнему нестерпимо пахло туалетом.

* * *

Ровно в половину двенадцатого включили яркий свет, танцы закончились, все стали расходиться. К музыкантам подошел распорядитель и раздал деньги.

Идти Пете нужно было через мост, к троллейбусу. По дороге он набрал из автомата Кате. Никто не брал трубку.