Текст книги "Небесный Стокгольм"

Канторович предстал перед Петей сказочным героем. То ли Иванушкой-дурачком, то ли стариком Хоттабычем. Короче, началось все на фанерной фабрике. Давным-давно, еще до войны, попросили его, профессора-математика, рассчитать, как лучше фанеру резать и станки фабричные использовать. И придумал он вдруг чудо-способ, как вообще все в стране можно рассчитать и улучшить.

А лет через пять в далекой Америке его чудо-способ заново переоткрыли два таких же Хоттабыча, Данциг и Кумпас. Только на свой капиталистический лад. И стали там решать разные проблемы: и с транспортом, и с распределением ресурсов на ВВС, и даже обсчитывать инвестиции на Уолл-стрит.

Но в Америке никак не могли этот чудо-метод как следует применить – там у компаний разные владельцы, одержимые конкуренцией друг с другом. А у нас было по этому поводу настоящее раздолье. Между оптимальным планированием и природой социалистического общества царила полная гармония.

Канторович долго мыкался и горе хлебал, послал свой труд Сталину, но чиновники его заволынили, уж больно он шел вразрез существующим марксистским догмам. Чуть не расстреляли, но спохватились в последний момент, он ведь делал математику для Соболева, а тот на своей БЭСМ рассчитывал урановый проект.

Два года назад его нашел академик Немчинов, отвечавший в стране за преобразование нашей экономики математическим способом, и послал в Академгородок дорабатывать свою идею, дав ему в подчинение целое отделение в Институте математики.

И наступил для Канторовича сущий рай. Компьютерный центр, машинное время без ограничения, любые научные журналы, коллеги достойные. Парочка циклотронов. Квартира под двести метров. Никаких национальных вопросов.

В этом раю Эдик и трудится.

В этот момент Пете показалось, что он проснулся, его голова лежит у Веры на коленях и она гладит ему волосы. Он вновь закрыл глаза.

* * *

Когда Филиппычу доложили об изобретении «Армянского радио», он аж крякнул. Встал, заходил по комнате и сразу же попробовал анекдот-конструкцию на деле, выдав экспромт:

Вопрос, на который Армянское радио не смогло ответить:

«Когда мы догоним и перегоним Америку, стремительно катящуюся в пропасть?»

Анекдотов до этого Филиппыч не сочинял.

Придуманная самоиграйка выдавала анекдоты сама, без всяких ограничений. Мало того, от нее было страшно тяжело избавиться, наверное, неделю им пришлось провести в непрерывном генерировании всякой чепухи: любая ситуация, любая мысль, любая ерунда без труда в эту шкатулочку залезала и махала хвостиком.

Филиппыч тянул с ответом, их идея, видимо, гуляла по инстанциям, и Петя представлял, как ее обсуждают серьезные люди на каком-нибудь важном совещании. Возможно даже присутствуют академики. Еще Петя переживал, чтобы не обиделись армяне, но он себя успокаивал, что наверняка все согласуют, с кем нужно. С кем из армян нужно было согласовывать, Петя не представлял.

Глава 14

Антон отмечал день рождения. Собрались небольшой компанией: Мухин укатил на гастроли, Белка в Ленинград, зато был Эдик, ему предложили место в каком-то новом НИИ, и он приехал на разведку.

Антон начал курить трубку. Вообще раньше он не курил и дыма не переносил. Сначала пробовал отпустить бороду, но на работе не одобрили. И тогда он решил – пусть будет хотя бы трубка. В большой комнате у него теперь висели два портрета: Хемингуэя и Курчатова.

– Ты, кстати, слышал что-нибудь про «коллективного Курчатова»? – спросил Антон, поймав Петин взгляд.

– Что еще за зверь?

– Хрущев создал при себе Совет по науке, туда теперь все лучшие ученые входят, мозговое ядро страны. Только что отстояли всю Западную Сибирь от затопления, там Нижнеобскую ГЭС хотели строить.

– Жалеешь, что ушел из науки?

– Жалею, конечно. Но я могу для нее и на своем месте кое-что сделать.

– И каким же образом? – поинтересовался Кира.

– Ученым нужно создать особые условия. Для того чтобы они трудились успешно, нужна иная степень свободы. И больше политических прав. Они – вершина социальной пирамиды.

– Новая элита?

– А чем она тебе не нравится? Тебе ведь хочется, чтобы в стране все было демократически и законно?

– Глупо отказываться.

– А знаешь, кто в Англии надзирает за соблюдением конституционных прав? Кто высший арбитр в спорах?

– Палата лордов.

– А в Америке?

– Верховный суд.

– У нас это должна быть Академия наук.

Кира улыбнулся.

– Ну что смеешься, это не мои мысли, Капица и группа ученых собираются послать Хрущеву письмо с предложением. Эту функцию у нас в стране смогут взять на себя только они. Кира, пойми, наступает новое время, ученые приходят на смену политикам. А что превращает ученых в элиту? Не сила, не родословная, не деньги. Не умение рифмовать. Знания!

Наконец все уселись за стол. Антон разлил шампанское:

– Предлагаю тост на правах именинника – за аристократов духа!

Выпили. Застучали вилки. Кира продолжал сидеть и о чем-то думать.

– А математика может описать бесконечность? – вдруг спросил он.

Антон пожал плечами, не отрываясь от тарелки:

– Старик, конечно не может. – Эдик удивился такому глупому вопросу. – Бесконечность вообще нельзя описать, на то она и бесконечность.

* * *

Петя повел Настю в ванную – нужно было серьезно поговорить.

– Петь, ты чего?

– Дай поцелую.

Они сели на край ванны, поперек которой была какая-то деревянная решетка с тазом, где квасилось белье.

Целовались долго. Когда градус поднялся до неприличия, Настя сказала:

– Пойдем лучше потанцуем.

– Скажи, а когда тебя на сцене мужчины за разные части хватают, ты что испытываешь?

Настя удивилась:

– Петь, мы же как спортсмены. Ничего я не испытываю. Я танцую.

– Но это же чужие мужчины.

Она покачала головой:

– Я к этому нечувствительная.

– А я вижу, что чувствительная.

– Это потому, что я тебя люблю.

– А я тебя.

Они подошли к зеркалу и долго на себя смотрели.

– Слушай, Насть, а не надоело тебе каждый день в Электросталь мотаться? И как ты не боишься? Ночь, электричка…

– А я, Петенька, могу такое лицо сделать, что ко мне ни один не подойдет.

– Покажи?

– С тобой не получится.

– А когда тебе главную роль дадут?

– Будешь меня любить – дадут.

– А я тебя люблю.

– Значит, увидишь.

– А почему ты меня выбрала?

– А я тебя не выбирала. Это не вопрос выбора, Петя.

– А что же это?

– Я в своей жизни вообще ничего не выбираю. Все само собой происходит. Вот и тебя встретила. Ты подошел и сказал какую-то глупость.

– Как-то не видно по тебе, что ты плывешь по течению.

– А я разве тебе это говорила?

– Хочешь, поедем к тебе? С родителями познакомишь.

– Как-нибудь поедем. Познакомь меня сначала со своими.

– Они у меня знаешь, какие… Мама – врач, у нее такая улыбка… У них есть хирург, он всегда говорит: «Знаете, товарищи женщины, вот фигуру я бы взял у Валентины Михайловны, глаза у Агнессы Львовны. А улыбку…»

Настя улыбнулась.

– А отец у меня очень строгий, – предупредил Петя. – Но ты ему понравишься. Он хрупких любит. Возьмет твою ладошку в ручищу свою и скажет: «О, привел…»

– А кто он у тебя?

– Начальник цеха на Электроламповом. Не помню ни одной ночи за последние года три, когда бы у нас не звонил телефон и он с кем-то не ругался.

* * *

Петя вышел на кухню. У окна курила Вера, Эдик почему-то жарил яичницу.

– Эдик, ты что, с ума сошел? Там еды полон стол!

– Знаешь, старик, у меня когда мысль в голову приходит, я должен яйца жрать. Не знаю почему.

– Завидую я вам, ребята, – сказала Вера, глядя на звезды.

– Это почему?

– У вас яйца есть.

* * *

Расходились за полночь. Настя уже никуда не успевала.

– Поехали ко мне.

– А родители? Нет, Петя, я так не могу.

– Да они спят давно.

Поймали такси, подъехали к его дому.

– Видишь, здесь аквариум вместо витрины. Настоящий.

– И что там, прямо живая рыба?

– Ну, когда ее подвозят, она здесь плещется, плавает. Можно видеть ее и с улицы, и изнутри. Выбрать любую к обеду. Вообще наш дом до войны построили, по американскому проекту.

Они зашли во двор и поднялись на четвертый этаж. Петя бесшумно открыл, они проникли в его комнату, тахта расстелилась быстро, правда, была очень узкой для двоих. Они легли и обнялись.

– Петя, только ты, пожалуйста, меня не трогай. Ладно?

– Это почему? Мы же любим друг друга.

– Я так не могу. Мне так не хочется. Просто обними меня и погрей. Знаешь, я худая, мне все время холодно.

– Может, тебе и сказку рассказать?

– Расскажи.

– Да я ни одной не помню.

– Нет, ну давай, раз обещал.

– Ну, ладно.

Петя встал, достал с верхней полки книжку, нашел в столе фонарик. Накрыл их одеялом с головой, они были как в чуме или как в палатке.

– Ну, слушай. Сказка называется «Халиф-аист».

Глава 15

Минут за пять до конца рабочего дня позвонила Белка. Петя понял, что что-то случилось.

– Детский сад. – Антон повесил трубку.

– Ну что там?

Антон жестом показал, что об этом здесь лучше не говорить.

– Хотите, поехали со мной? – предложил он.

Встретились в пивной на ВДНХ, в двух шагах от ВГИКа. В этом был глубочайший смысл – тут продавали чешское разливное пиво и шпикачки.

Белка нервничала, но виду старалась не подавать.

– Скоро, может, меня к вам на допрос при ведут.

– Интересно, – оживился Кира. – Когда ждать?

– Да кому ты нужна? – Антон пока не мог оторваться от колбасок. – Шастаешь, что ли, где не нужно?

– Да нигде я не шастаю. Вчера учусь себе спокойно, большой перерыв, сидим болтаем, а тут к нам привозят итальянцев, целую делегацию. Встреча в актовом зале: Фиорованти, Кастеллани, Лидзани… И вдруг какой-то умник, а скорее всего, полный кретин шлет им записку на сцену: как вы относитесь к встрече нашего руководства с творческой интеллигенцией? Ну, они люди западные, говорят: мы категорически против, чтобы власть вмешивалась в дела художника. А при этом ведь почти все они – члены компартии. В зале – овация. Наш ректор, Грошев, хороший дядька, попытался скандал как-то замять, но его освистали и согнали со сцены. В общем, вместо дня советско-итальянской дружбы у нас получилась политическая манифестация. Боюсь, не доучусь, разгонят всех. Все к этому идет. Всех по очереди в деканат пока вызывают.

– На сцену выходила?

Она кивнула.

– Выходи за меня замуж, – предложил Кира. – Уедем на север оленей разводить.

Белка его предложение проигнорировала.

– Накат пошел, – серьезно сказала она.

– Ты о чем? – не понял Антон.

– Да вообще, непонятно, что происходит. Марлен с Геной такой фильм сделали – с ума сойти можно. А его хоронят заживо.

– А что за фильм? – поинтересовался Петя.

– «Застава Ильича».

– Про революцию?

Она покачала головой:

– Про то, как жить дальше.

– И как жить дальше?

Белка замолчала – видимо, с Кирой ей не очень хотелось общаться.

– Свое искать, – наконец ответила она. – Пока ищешь, пока вопросы задаешь – ты жив.

– Значит, я точно жив, – успокоился Петя.

– Вызвали их на ковер, в просмотровом зале весь иконостас, и началось: фильм идеологически направлен не туда, молодежь не та, все не так. Суслов говорит: «А вы знаете, что такое Застава Ильича?» Все: «Ну да, район у „Серпа“, там действие фильма происходит». А он: «Застава – это сторожевой отряд, они нас от Ильича обороняют». Все переглядываются, что за маразм. А он продолжает: «Почему там молодежь картошку в мундире при свечах ест, у нас что, электричества нет?» И дальше такая же белиберда, и все ему поддакивают. И Хрущ в ту же дуду – «седые усы рабочего»… Фраза вечера.

– Какие усы? – не понял Петя.

– У Гены друг есть, он постарше, из Киева, писатель Виктор Некрасов. «В окопах Сталинграда» читал? Встречаться им только опасно, пьют вместе сурово.

– В «Новом мире» его очерки об Италии напечатали, – сказал Кира. – Он там про этот фильм тоже написал, похвалил.

– Ну так его это фраза и была: мол, я особенно благодарен Шпаликову и Хуциеву за то, что они не выволокли за седые усы на экран старого рабочего, мудрейшего из мудрых, на все имеющего ясный ответ. А Некрасова наверху не очень любят. Видимо, кто-то прочитал, стукнул – и ополчились.

Белка взяла у Антона кружку и выпила залпом половину.

– Скоро Хруща снимут, – сказала она, вытирая усы из пены. – У нас все об это говорят.

– У вас вообще много говорят. – Антон вернул себе кружку. – Дождетесь, загонят вас как-нибудь в опломбированный вагон и отправят на Запад. Баррикады строить.

– В «Нью-Йорк Таймс» недавно была статья на ту же тему. – Кира не упускал возможности расширять свои горизонты в библиотечные дни.

– И кто вместо? – удивился Петя.

– Фрол Козлов. – Для Антона, похоже, это тоже не было сюрпризом.

– Это кто кудри бриолинит? Ненавижу. – Белка сверкнула глазами.

– А его-то за что?

– Сидел в президиуме, когда в марте в очередной раз интеллигенцию собирали. Хрущ на всех орет, а он считывает слева направо, кто как себя ведет.

– Козлов сейчас второе лицо, – пояснил Антон. – Когда Хрущев уезжает, оставляет его на хозяйстве. Все последние указы: о тунеядстве, о валютчиках – его инициатива. Не дай бог нам такого. Сталинист.

– Погоди, ну а что там было, на этой встрече в марте? – спросил Петя.

– Цирк был. – Белка опять сделала быстрый глоток из кружки брата. – Сначала досталось Вознесенскому, тот просто голову в плечи вжал и стоял, Хрущ ему слова не давал произнести. «Уезжай, – говорит, – из страны, ты ее позоришь». При этом назвал его почему-то господином. Потом вместо Аксенова, тот должен был выступать, по ошибке поднял с места Голицина, графика, тот просто в красной рубашке сидел и улыбался. Вызвал на трибуну, говорит: «Рассказывайте». Тот: «А что рассказывать?» – «А вы кто?» – «Я Голицин» – «Князь?» – «Нет, – говорит, – я график. Реалист. Могу работы показать». – «Не надо. Ну раз вышли – говорите». – «О чем?» – «Сами должны понять, о чем». – «Не понимаю. Может, я стихи почитаю?» – «Какие стихи?» – «Маяковского». Зал в лежку, театр абсурда. Какая, на фиг, теперь отмена цензуры? Ионеску в Кремле.

– Да что ты паникуешь? – Антон поморщился. – Ничего страшного не происходит. Скоро вот глушилки снимут, будем слушать вражьи голоса.

– Они там, наверху, сами разобраться не могут. – Белка не могла успокоиться. – Ну вот скажите, с одной стороны, Солженицына на Ленинскую премию выдвинули, а с другой – Фурцева тут же делает доклад в ЦК, где подробно рассказывает, как мы будем мешать американцам снимать «Ивана Денисовича». Где тут логика?

Допили пиво.

– Так, понятно все, – подвел итог Антон. – Со цены вчера выступала?

Белка отвернулась:

– Два слова всего сказала.

– О чем?

– О дураках.

– А это кто?

– Сам знаешь. Фамилий я не называла.

– Ладно. Выгнать не выгонят – времена не те. Но на работу мне с такими вещами больше не звони.

Глава 16

Петя наконец начал немного разбираться в экономических хитросплетениях, слушая бесконечные разговоры Веры, Эдика и Антона на эту тему.

Рассказ Веры про цены единого уровня

Плановой экономике на все наплевать: на прибыль, на несчастные случаи на производстве, на то, во что превращались реки и леса, – ей важно тупо производить год от года все больше и больше, она и придумана для перехода от нехватки к изобилию. Только переход этот слегка затянулся.

В советской экономике с ценами десятилетиями царит хаос. Из отрасли в отрасль цены на одно и то же менялись в разы. Никто до конца не знал, кто кому платит и за что. Нужно было наконец выстраивать прозрачную цепочку цен от производителя к потребителю, пусть он платит столько, сколько это реально стоит. Все просто, если экономические отношения не запутаны в клубок.

В 1960 году при Госэкономсовете организовали комиссию по «ценам единого уровня», пора было наводить порядок, уравнять цены для всей промышленности. Во главе Хрущев поставил своего соратника по реформированию экономики, заместителя председателя правительства, академика Засядько. Тот поднял всех по тревоге, и ЦСУ ему подсчитало межотраслевой баланс – впервые в советской истории. Наконец-то поняли, кто, что, кому поставлял и по какой цене.

На него сразу ополчились отраслевики из тяжелой промышленности, еще бы, прощай, ценовые привилегии. Нажаловались Косыгину. Тот все застопорил на два года.

Засядько продолжал бороться. В начале 1962 года собрал совещание «ста ведущих экономистов» и попросил помочь разобраться в планировании и ценообразовании.

Узнав об этих дебатах, харьковский профессор-экономист Евсей Либерман написал свою знаменитую статью в «Правду», которую прочитал Хрущев и взял на вооружение. В ней Либерман предлагал сделать прибыль главным показателем промышленного успеха.

Из разговоров Веры и Эдика про статью Либермана

Харьковский профессор-экономист Евсей Либерман вызвал бурю своей статьей в «Правде», призывая сделать прибыль главным показателем промышленного успеха.

Всех давно волновал «магический кристалл» – параметр оценки эффективности работы предприятий, параметр, с помощью которого, как волшебной палочкой, можно будет по-настоящему управлять экономикой. Всего один параметр, не тысяча, поможет наконец разгрести авгиевы конюшни Госплана.

Только никак не могли определить, что это – себестоимость, самоокупаемость, прибыль, качество?

Вся беда была в том, что работала наша система по-идиотски: ты выполнял план, а тебе на следующий год прибавляли задание на пару процентов больше.

Если ты вдруг совершал прорыв и прибавлял процентов двадцать к плану, тебя обрекали танцевать от достигнутого, прибавляли эту пару процентов уже к твоему феноменальному результату, повторить который по объективным причинам часто было нельзя. Поэтому директора и плановики научились легко обманывать систему, размазывать эти двадцать процентов на пятилетку, план выполнялся стабильно, всем давали премии. Только настоящего движения не было, дело тухло.

Либерман предложил учитывать «нормативы длительного роста», на несколько лет определить взаимоотношения заказчика-государства и производителя. Он предложил оценивать результат работы по прибыли и рентабельности и таким образом исключить планирование от достигнутого. Все было проще пареной репы: все, что наработали, делили на стоимость оборудования, зданий и сырья; чем лучше все использовали и эффективней трудились, тем больше получали.

Из разговора Антона и Веры про реорганизацию правительства и эксперимент «по Либерману»

В марте 1963 года реорганизовали правительство, появился Высший Совет Народного Хозяйства.

Хрущев и Засядько рисовали себе примерно такую схему: права принятия решений передаются вниз, вплоть до директоров предприятий, советская экономика становится децентрализованной и саморегулирующейся. Предприятия работают, приносят оговоренную прибыль государству и с ним же определяют, как лучше вкладывать деньги в развитие. Вот и все взаимоотношения.

Москва должна была лишь координировать, составлять общие планы лет на 10–15 вперед. Госплан превращался из жесткодирективной структуры в научно-рекомендательную.

Идея была проста: не управлять, а дирижировать.

Тут же 48 предприятий по всей стране, абсолютно разного направления, в качестве эксперимента заработали по новой схеме.

Одним из них была швейная фабрика «Большевичка». Именно поэтому с невероятной быстротой гардероб москвичей и ленинградцев преобразился, иностранные журналисты с удивлением отмечали, что теперь они одеваются не хуже европейцев. Тут еще, конечно, сыграла роль и химическая промышленность, где тоже во всю шел эксперимент. Широко внедрялись искусственные материалы: нейлоновые рубашки, плащи-болоньи и капроновые чулки стали повседневностью.

Рассказ Эдика про триумф Немчинова

Академик Немчинов одним из первых в стране сообразил, какой прорыв сулит союз экономики с математикой. Вообще-то он занимался статистикой в сельском хозяйстве и, может быть, поэтому сразу почувствовал, как облегчают жизнь вычислительные машины, на что они способны. То, над чем работал большой штат его сотрудников месяц, машина считала за минуту. В 1958 году в Академии наук он создал свою лабораторию, где впервые математиков и кибернетиков «поженил» с экономистами.

Спустя некоторое время экономико-математические идеи стали модой, Немчинов разработал схему, направленную на преобразование советской экономики математическим способом.

Эта схема заработала к 1963 году. В ней стало все потихоньку сходиться. По всему Советскому Союзу появились новые кибернетические институты и факультеты. Родились математические модели для спроса, предложения, производства, планирования, перевозок и многого другого. Вовсю поступали заказы на автоматизированные системы контроля для предприятий. Военные кибернетики предложили гражданским всесоюзную базу данных для совместного использования на благо страны.

Чтобы эту схему поддержать и укрепить, в мае 1963 года вышло постановление ЦК КПСС «О развитии и использовании вычислительной техники в народном хозяйстве».

На базе своей лаборатории Немчинов только что создал ЦЭМИ, Центральный экономико-математический институт, чтобы внедрить математические методы и ЭВМ в практику управления народным хозяйством.

Туда Эдика и пригласили работать, но он пока думал.