Текст книги "Боги и лишние. неГероический эпос"

Каждое утро она приходит с острова Поклонный на остров Смирный, и чужие жизни становятся ее жизнью, оттого что своей жизни у нее нет: ни семьи, ни любви, ни детей. Все, что у нее есть, это четыреста двадцать три шага по деревянным мосткам в чужие жизни каждое утро.

Роман должен был называться ИНСПЕКТОР.

Новый поворот

В конце января я закончил работу над первым вариантом сценария “пилота”.

“Пилотный” эпизод – первый эпизод нового шоу. Как его примет зритель, так шоу и пойдет.

Пока мы не заработали репутацию и не стали почти монополистами на рынке реалити-шоу, приходилось снимать “пилоты” на свои деньги и надеяться на одобрение их каналом и на заказ. Потеряли кучу денег, в основном заемных. Канал проверяет “пилот” на фокус-группе, посылает в рекламные агентства, пытаясь определить зрительский и коммерческий потенциал шоу. Могут и отвергнуть: тогда нужно начинать сначала.

Другое дело сейчас: мы работаем только “под заказ” – посылаем каналу заявку на шоу, канал читает, присылает замечания, одобряет, подписываем договор, перечисляют деньги, работа началась. Или канал сам приходит с идеей реалити-шоу, мы выслушиваем, пару дней обкатываем ее с Морисом, посылаем им заявку. Канал читает, присылает замечания, одобряет – далее по схеме.

Но Каверин попросил нас не говорить ни с одним каналом, пока мы не напишем “пилотный” эпизод и не пришлем сперва ему. А он покажет олигархам.

– Алан, друг дорогой: сначала ознакомим с продуктом народ. Народ должен возбудиться.

Вот какая у нас фокус-группа.

Я закончил сценарий и послал Морису и нашему режиссеру Кате Тоцкой. На следующий день сели обсуждать в заполненном сладким дымом какао кабинете Мориса.

– Как вам двум-обоиґм это в голову пришло?! – возмущалась Катя. – Сейчас, побегут олигархи у вас сниматься! В очередь выстроятся! Бред!

Мы переглянулись: рассказывать нельзя, но нужно было как-то объяснить реальность такого шоу. Мы без Кати не можем: она делает всю работу на площадке. Морис руководит и наводит блеск гениальными озарениями. Я пишу.

– Катюша, ты – лучшая девочка на свете… – начал Морис.

– Ой, только не надо, – сморщилась Катя. – Вы что хотите от меня услышать? Я же сказала: бред. Невыполнимо по участникам, и потому не имеет права на существование. Нет, мне просто интересно: Аля, ты с какого бодуна это все написал?!

– Катя, знаешь, я согласен с Морисом, а это редкий случай. Ты действительно лучшая девочка на свете. Самая красивая.

– Самая талантливая, – подхватил Морис. – Самая-самая…

– Ой, идите вы оба! – сказала Катя. Было видно, что ей приятно.

У Кати несчастная личная жизнь. Многолетний роман со знаменитым телеведущим. Он женат. Дети в школе. Не бросит.

Если мужчина за столько лет романа не ушел из семьи, то и не уйдет. Катя этого не видит. Не хочет видеть. И не увидит, пока не очнется. Морис прогнозирует ее просветление к сорока годам. Осталось шесть лет.

– Кать, нам нужно твое мнение о “пилоте”. Как если бы такое шоу было возможно. Ну, гипотетически.

– Морис, – наставительно сказала Катя, – гипотетически я – английская королева.

– Ты лучше, – вставил я. – Сексуальнее.

– Кто аудитория? – спросила Катя. И сама ответила: – Понятно, женщины: посмотреть на мужиков. Но у вас проблема с олигархами. Им всем за пятьдесят. И они все женаты. Интерес как начнется, так и угаснет. Особенно для нашей демгруппы – женщины пятнадцать – тридцать пять: у вас нет отношений.

– Намекнем на возникающую симпатию между одним из рабочих парней с Урала и женой олигарха: танцуют со своими супругами и глядят друг на друга – нежность во взглядах через плечо, обмениваются смс. Она начинает болеть за команду народа.

– Продолжай, – попросил Морис.

– Флешбэками – ее детство и юность в спальных районах, для нее это – возвращение в свое прошлое. Видеозвонок в студию: ее подруга детства – мать-одиночка из Урюпинска.

Мать-одиночка из Урюпинска – главный зритель реалити-шоу. И главный покупатель массовой рекламы. За размещение которой платят главные деньги.

– Не пойдет, – вздохнул Морис. – Во-первых, на хуй ей нужно возвращаться в такое прошлое? Она хочет о нем забыть. Во-вторых, это другой формат. Это – БОЛЬШОЙ БРАТ, ДОМ-2. А у нас викторина. Нельзя мешать форматы.

Замолчали. Морис прав: формат должен соблюдаться.

– А что, если не одно, а два шоу? – спросил я.

Пауза. Смотрят на меня. Я привык.

– Принц и Нищий, – сказал я. – Как бы так. Богатые тоже плачут.

Катя хотела что-то сказать, но Морис остановил:

– Продолжай.

– Делаем по формату британского WIFE SWAP: семьи из спальных районов и семьи олигархов. Только меняем не жен, а мужей: работяги отправляются жить на Рублевку, а буржуи – в Северное Бутово. Типа того. На неделю. Решают все семейные проблемы – походы в магазин, воспитание детей, отношения с соседями. Проблемы с женами. В общем, все.

– Ходят на работу, – продолжил Морис. – Вкалывают на заводе.

– А работяги в это время руководят компаниями, принимают решения, утрясают с Кремлем. Проводят совещания. Распоряжаются инвестициями.

– А олигархи не могут адекватно вписаться. Они смотрятся недотепами. Над ними смеется зритель. А над кем смеются, того не ненавидят.

– Формат? – спросила Катя. – Придется же британцам платить за формат. Это сколько? Какой канал согласится платить?

– Не волнуйся, – успокоил ее Морис: – Не волнуйся про деньги, с этим проблем не будет.

Катя внимательно посмотрела на Мориса. На меня. Сморщила лоб.

– У вас что, заказ? От кого?

– Мать, секрет, не можем открыться. Даже тебе.

– Клятва на крови, – признался я. – Секир-башка. – И, дурак, показал на себе.

– В чем задача? – спросила Катя. Она схватывает мгновенно. За то и держим.

– Задача простая, – пояснил я: – Удача отворачивается от олигархов и поворачивается к народу. А зритель их жалеет.

– Удача поворачивается к народу на экране, – уточнил Морис. – Пока на экране. А кто знает, что будет потом.

Катя взяла одну из морисовских сигарилл, закурила. Задумалась.

– То есть богатым не везет, и они тоже плачут? И потому их жаль?

– Плачут, – подтвердил Морис. – Только это никого не ебет.

Трудности демиурга

Моя бывшая жена решила оставить меня как-то спонтанно. Без предварительных объяснений, скандалов, выяснения отношений. Попыток их наладить. Словно знала, что пытаться не стоит. Она вообще необыкновенно умна. Много умнее меня. Я-то думал, что у нас с ней все обойдется. Лишь бы об этом не говорить.

“Не зови беду: сама придет”, – любила повторять моя мама.

Так ведь не звал, а пришла. Вот и верь взрослым.

Мы проснулись утром – в одно и то же время, как обычно. Полежали, не прикасаясь друг к другу. Затем поприкасались. Тоже, как обычно. Потом жена оперлась на локоть и долго смотрела на меня, словно пытаясь понять, я ли это или другой.

– Алан… – Жена звала меня Алан и никогда никакими ласкательно-уменьшительными именами. – Наш брак не работает. Я люблю тебя и только тебя, но так жить нельзя: мы живем вроде вместе, а вроде и нет. Живем как-то… друг мимо друга. Делим пространство. Я так жить не могу.

Я молчал. Она была права. С очевидным спорить бесполезно. Его можно или признать, или не замечать. Если не можешь его изменить. Мы не могли.

Удивительно: создаю новую реальность на экране, пишу чужие жизни, но не смог наладить свою. Создать устраивающую нас обоих реальность в самой реальности.

– Я поменяюсь, – пообещал я. – Скажи, каким ты хочешь, чтобы я был.

Вроде как в ней меня все устраивает. Хоть это было и не так. Но я мог потерпеть: прожили же вместе шесть лет.

У нее сегодня зрачки – будто большие капли меда. Шарики меда. А вокруг оливковые ободки. У нее цвет глаз меняется каждый день. Иногда по нескольку раз за день.

Наклонилась, накрыла водопадом волос. Провела по моим губам языком. И отстранилась.

– Не нужно меняться. Я люблю тебя таким, какой есть. Другой мне не нужен.

– Тебе и такой, судя по всему, не нужен. Раз ты хочешь расстаться.

– Такой нужен, – засмеялась моя жена. – Только жить с тобой не могу. Могу быть твоим другом. Или любовницей. Если хочешь – одной из. Ты же знаешь, я не ревнива.

Так и остались: друзья-любовники. Самые близкие на свете люди. Только жить вместе не можем.

Я закончил сценарии обоих “пилотов” в начале марта и послал их Морису. Он внес поправки, и мы отослали тексты Каверину. Вернулись к своей жизни: три шоу в запуске, подстегивание каналов, никогда вовремя не переводящих деньги, и закапризничавший Куприянов. Рутина и будни. Снег за окном.

Москва в те дни жила пробками, снегоуборщиками на дорогах и спасавшими город среднеазиатскими дворниками, расчищавшими тротуары и удобрявшими их солью, словно они надеялись, что тогда по весне из мостовых прорастет хлопок. Пока же белый, как хлопок, снег шел каждый день, обычно начиная кружить вечером, будто с наступлением темноты кто-то подавал сигнал. Может, и подавал.

Каверин позвонил Морису через неделю – радостный, энергичный. Как обычно, рано-рано утром. Когда в нашей индустрии никто никому не звонит.

– Морис, друг дорогой, не разбудил? – И не давая ответить: – Вот и хорошо, вот и хорошо… Сам знаешь, кто рано встает… – Посмеялся, затем серьезно: – Относительно шоу: народ прочел и возбудился. Можно запускать.

Морис два раза моргнул – чтобы проснуться.

– Какое из них? Мы вам послали два – на выбор.

– Что значит – какое из них? – удивился Каверин. – Два послали, два и запускаем. Оба. Присылай контракт, подредактируем, подпишем, переведем деньги и вперед.

– Сеня… – Морис окончательно проснулся. – Ты прочел “пилоты”?

– Дважды, – подтвердил Каверин. – Помню наизусть.

– Тогда ты, возможно, заметил, что предполагается участие реальных олигархов. Не актеров, а реальных людей, которых знает вся страна. Они готовы на это пойти? Сниматься? Конкурировать с парнями с Урала? Переехать на неделю в блочный дом в Гольянове и жить с чужой семьей? Или пустить какого-то Васю в свой дом? К своей жене? К детям? Это же вся страна будет смотреть.

– Решаемо, – заверил его Каверин. – По этому поводу имеются идеи. Обсудим при встрече. Сейчас главное подписать контракт и начать выстраивать структуру обоих шоу. Чем быстрее, тем лучше. Сам знаешь: хуй железо…

Засмеялся.

Морис молчал. Думал, почему они так спешат: их же не любили много лет, и ничего – клали они на эту нелюбовь. Что происходит сейчас?

– Еще вопросы есть? Вопросов нет, – засмеялся Каверин. – Жду контракт. И обозначь день встречи. У вас в офисе, чтобы Алан твой тоже присутствовал. Все. Обнял.

Динь-динь.

Семен Каверин – радостный, красивый, небрежно элегантный – ворвался в наш офис в девять утра: он предлагал встретиться в восемь, но Морис категорически отказался. Каверин вздохнул и согласился на девять.

Завтракать Каверин отказался:

– Я уже давно позавтракал. У меня вообще к этому времени обычно третья встреча заканчивается.

Я пил горький кофе, Морис чай с чабрецом.

Каверин вещал:

– По викторине КТО ХОЧЕТ БИТЬ МИЛЛИОНЕРОВ – вопросов нет: выделяем четырех человек – не самых первых, не из первой десятки списка Форбса, но все миллиардеры, молодые ребята, технари, умницы, спортсмены, и вперед. А вот по шоу ПРИНЦ И НИЩИЙ имеются следующие условия…

Он сделал паузу – для пущего эффекта. Посмотрел на Мориса. На меня. Мы ждали.

– Условие первое: ставите меня в титры как генпродюсера. Как, кстати, и в первом шоу. Условие второе: ПРИНЦ И НИЩИЙ нужно переименовать. Нищий – оскорбительно, принижает участников с другой стороны. Условие третье: шоу формально остается реалити-шоу, но в действительности будет театрализовано.

– Это что значит?

– А то, Алан, друг дорогой, и значит, – пояснил Каверин: – Те-а-тра-ли-зо-ва-но. Построим в павильоне декорации трех квартир в спальных районах, возьмем никому не известных людей на роли гегемона и вперед. С песнями и плясками.

– Поясни, – попросил Морис. – Нам, дуракам. Неясно.

– Что тут неясного? – удивился Каверин. – Вы хотели настоящих олигархов? Будут вам настоящие олигархи, которые отправятся на неделю в семьи работяг. А вот семьи эти будут ненастоящие, и живут они в съемочном павильоне. Мужики-работяги – тоже ненастоящие – отправляются в реальные дома олигархов. К их реальным семьям. Ситуация под контролем. Теперь ясно?

– А как же натура? Поход в магазин? Дети?

– Алан, ну что вы из всего делаете проблему? Нужно в магазин – идут в магазин. Безопасность обеспечат – у них для этого имеются специально обученные люди. Которым за это платят специальные деньги. Закроем магазин на съемочный день. Или построим магазин в павильоне. Не вопрос. С детьми тоже решим: детей подберем. Ваше дело – сценарии эпизодов, диалоги, зрительский интерес. И не забывать о задаче: сочувствие того народа к нашему народу.

Мы молчали. Не ожидали такого поворота. Думали, олигархи просто откажутся от ПРИНЦА И НИЩЕГО: много рисков, публичность, неконтролируемые ситуации. А они взяли и решили проблему. Обеспечили контроль над ситуацией. Потому они и олигархи: крояґт реальность под себя.

Это они оказались демиурги. А не мы.

– Сеня, – сказал Морис, – люди эти ваши… а вдруг они потом проговорятся? Начнут болтать, давать интервью. Представляешь, какой скандал?

Каверин как-то особенно внимательно посмотрел на Мориса, словно раньше не видел. Вздохнул: ну как объяснишь ребенку мир взрослых?

– Не проговорятся. Для этого существует система поощрений и наказаний. – Обвел глазами комнату. Многозначительно: – Которая, кстати, распространяется и на присутствующих.

Это показать нам, кто теперь хозяин.

– А дети? – спросил я. Чтобы как-то снять сгустившееся под потолком напряжение.

– Алан, Алан, – засмеялся Каверин, радуясь, что я дал ему возможность не идти на открытый конфликт: – Это сын за отца не отвечает. А вот отец за сына даже очень. Понимаете? Родители должны будут заботиться, чтобы их дети не болтали лишнее. – Посмотрел на часы: – На то они и родители – детей воспитывать. И вообще об этом не волнуйтесь. Это наша забота.

То есть он сам как бы один из олигархов и решает проблемы по-ихнему. О чем нам следует помнить.

Морис молчал, глядя куда-то мимо Каверина. Я смотрел в окно: там было пусто. Воздух и воздух. И далеко внизу маленькая Москва, заполненная невидными с такой высоты маленькими людьми.

– Сеня, – нарушил паузу Морис, – тогда, может, еще одно шоу запустим? ОХОТА НА ОЛИГАРХА. Кремль выделяет одного олигарха в год, и народ на него охотится – по-настоящему. В пустых зданиях. В лесу. В полях. На огородах. И потом его заваливают. Тоже по-настоящему. Хороводы вокруг костра, труп буржуя на вертеле. Народный хор у березовой рощи. Звон колоколов. Рейтинги обеспечены.

Это была шутка, чтобы разрядить заполнившее комнату молчание.

– Для такого шоу мы Кремлю не нужны, – серьезно сказал Каверин: – Они сами в это играют.

66

Кто сказал две шестерки – плохо? Вроде никто.

Три – другое дело: Число Зверя. Впрочем, зачем Зверю Число?

Выехали затемно – пока блокпосты по дороге на аэродром не загружены. На обычной машине, без номеров ФСБ: не привлекать внимание. Последнее время новороссы активизировались на этом направлении: поставили две батареи, захваченные под Воронежем, иногда постреливают по примосковским трассам, но так – больше для порядка. Перемирие пока держится, однако все понимают: весной Голодач перейдет в наступление, и новоросская армия войдет в Мытищи. А Мытищи – ключ к Москве.

Нынешняя зима – бесснежная. И хорошо.

Широков злился, что забыл сигареты. Шофер не курил, с трассы съезжать нельзя, оттого что многие съезды заминированы староросской армией, когда отступали после потери Балашихи. Глупо подрываться на своих минах, да еще офицеру ФСБ.

Подрываться – вообще глупо. В том числе гражданским.

Они проехали еще один блокпост и свернули с основной трассы в сторону военного аэродрома. Отсюда до въезда в Монино тянулась проволока по обеим сторонам дороги. Широкову казалось, что в полутьме январского утра проволока искрила: по ней шел ток высокого напряжения. Он знал, что ему это кажется.

Слева – далеко – из рваного тумана выплыла хмурая от утренней стужи деревня с дымка́ми над трубами, торчащими на худых крышах. В редких избах горел свет – желтоватые отблески сквозь замерзшие окна.

Деревня скоро пропала, с ней пропала и чужая ранняя жизнь. Вокруг темнели холодные зимние поля, окаймленные сквозным голым лесом. Лес тот стоял пустой. Звери ушли: голодно, и война кругом.

Родина.

Лет семь назад, когда большая война только разгоралась на юге, Широков ездил в отпуск на Ладогу, где местные, подвыпив, еще звали страну Россией. Широков запомнил тот отпуск, оттого что много рыбачил и много спал. Он подолгу сидел в мелко покачивающейся лодке метрах в ста от поросшего тонким кустарником глинистого берега, закинув удочку с грузилом в темную воду, и спал. Все равно ничего не ловилось.

Теперь на Ладогу не поедешь: это Финляндия. Путинбург еще наш. Да Москва пока держится. До весны.

Черная толстая металлическая папка для документов с гербом России и вытисненными золотом буквами ФСБ съехала на повороте с кожаного сиденья. Широков еле успел ее поймать. Он положил папку на колени и прижал ладонью, ощупав цифровой замок на торце – закрыт ли. Внутри хранилась еще одна папка – старая, бумажная, с потрепанными тесемками и аккуратно выведенным синими чернилами названием досье – 66.

Широков прочел досье трижды, выучив особо важные места наизусть: генерал Конюхов запретил делать какие-либо заметки по материалу, особенно в электронном виде.

В компьютер, считал Конюхов, всегда кто-то может забраться. А досье 66 не могло попасть ни в чьи руки. И никто, кроме Широкова, не должен был его видеть.

Над въездом в аэродром, перед которым стояли БТРы охраны, было написано полусмытой дождями бурой краской: “Староросская Держава – святая русская земля!”.

Кто б спорил?

Еще одна из моего собрания первых страниц. Хотел написать роман о войне между Новороссией и Россией. Как Кремль сдал Новороссию, договорившись о снятии санкций, и новоросское руководство, поняв, что терять нечего, кинуло клич российским братьям и сестрам: в Кремле – предатели русского мира! Вы не пришли к нам, мы идем к вам! Присоединяйтесь! За святую Русь! За лучшую долю для всех! И все такое прочее.

Русь откликнулась: полки добровольцев и части регулярной армии присоединялись к новоросскому ополчению по мере продвижения на север страны. Кавказ отвалился и переименовался в КИС – Кавказский Исламский Султанат от Каспийского до Черного моря под правлением султана Рамзана. Урал объявил суверенитет – Суверенная Уральская Республика – СУР: “Здесь живут СУРовые люди”.

Россия рушится, и потерявшиеся в гражданской войне люди не знают, куда податься и с кем быть.

И спасти Россию не может никто, кроме офицера службы державной безопасности Алексея Широкова.

Роман должен был называться МЕРЦАНИЕ.

Неестественный отбор

Той ночью я не сразу понял, что проснулся: сон – снежный туман – стоял во мне, заполнив белыми кружащимися звездочками мир внутри и снаружи. Соткав мир из снежинок, как снег соткал ее белую блузку с рукавами три четверти, да и ее саму.

Эта блузка белела на коврике перед кроватью – еле видимая в темноте, и только контраст с нашей разбросанной, впопыхах снятой друг с друга, одеждой позволял разглядеть ее белоснежность. Шторы были открыты, в окна летел снег, залепляя стекла, просясь внутрь, словно замерз и хотел в тепло.

Девушка, обняв колени, сидела рядом и смотрела в окно. Было видно ее длинную голую спину и полуокружность левой груди. Я вспомнил ощущение от этой груди в своей ладони, и мне стало жарко. Словно поймал маленького зверька из шелка и накрыл рукой. Щекотность соска.

Она почувствовала, что я проснулся, и повернулась ко мне. Мы долго смотрели друг другу в глаза – без слов. Мы и до этого не много разговаривали.

Девушка заплела разметавшиеся по плечам и спине волосы в косу и перекинула ее на грудь. Отвернулась от меня к окну, за которым летел и летел бьющий в стекло снег. Теперь она сидела прямо, и ложбинка позвоночника посреди спины темнела, звала как приглашение. Я поднял руку и провел указательным и средним пальцами по этой ложбинке – от шеи до копчика. Медленно-медленно. Затем наверх – по покрывшим кожу мурашкам. Она выгнулась, запрокинув голову. Повернулась ко мне.

Потом мы долго лежали с открытыми глазами, не разговаривая, не касаясь друг друга, встречая серый рассвет. Было слышно, как предметы в квартире живут своей жизнью: поскрипывали половицы, вздыхали батареи и вдруг принимался дробно стучать холодильник. Раньше я не слышал звуков своего жилья. Раньше у меня внутри не было столько тишины.

За окном дворники принялись соскребать снег с тротуара во дворе: людям скоро вставать на работу. Я закрыл глаза, и снег закружил, завертел белым конфетти, освещая темноту под смеженными веками. Я решил не спать.

Когда – через мгновение, заполненное обрывками неслучившегося, – я открыл глаза, в комнате и за окном стоял поздний тусклый московский свет. По плотной тишине в квартире я сразу понял, что один. Она ушла, не оставив ни записки, ни подсказки, как найти ее в затерявшемся в снегу городе. Словно ее и не было со мной.

Но она была: моя подушка пахла свежестью ее волос.

Мы принялись за два новых шоу. Первый этап – отобрать участников от народа. Социальный дарвинизм в действии. Выживание нужнейших – по назначенным мною критериям.

Как сказал Каверин: их народ и наш народ. А с кем вы, мастера культуры?

С “нашим народом” – олигархами – мы выбирать не могли. Взяли кого дали. Кроме того, в этом была логика. Мы же отбираем тех, КТО ХОЧЕТ БИТЬ МИЛЛИОНЕРОВ, а миллионеры – вот они: ждут не дождутся, стоят, переминаются в ожидания битья.

Для викторины было нужно четыре человека до сорока пяти лет, их мы и получили: два хайтековца, большой московский девелопер и владелец сети мобильной связи.

Парней с Урала (что-то сродни матери-одиночке из Урюпинска) мы отбирали сами. Критерии понятны: типичная среднероссийская внешность, ясные профессии, спортивность, один – с мусульманским именем, но не кавказец, татарин или башкир, и все они из разных мест необъятной родины. И лучше неженатые. А вот трое из четырех олигархов были женаты.

Олигархи оказались простыми и непритязательными ребятами, и, что важно, лишь один был евреем. Причем с неярко выраженной этничностью на лице. Большая удача.

– Правильно ли мы поняли, – спросил этот олигарх Антон Кляйнберг на установочной встрече, организованной Кавериным у нас в офисе, – что мы не играем в поддавки. Что мы играем по-честному.

– И по-честному проигрываем, – вставил Николай Гнатюк.

Гнатюк – российский Безос – владелец крупнейшей онлайн-компании доставок в России. Крепко сбитый, накачанный до культуричности, с гладко выбритым черепом. Пышущий брутальностью. Единственный неженатый буржуй. Герой светской хроники и шумных романов с героинями шоу-бизнеса. Это неплохо: каждой женщине хочется приручить дикого зверя. Хотя бы в фантазиях.

– Коля, Коля, – тут же влез показать свою близость Каверин, – без цинизма, друг дорогой, без цинизма, пожалуйста. Мы же говорили об этом сто раз: мы все знаем, для чего эта хуйня заваривается. Ты же читал социсследование: нужно исправлять статистику.

Гнатюк удивленно посмотрел на Каверина. То ли не знал, то ли не помнил, кто это.

Нужно было тактично выйти из положения.

– Николай, вы совершенно правы. – Низкий, театрально-поставленный баритон Мориса заволок комнату чем-то плотным, окутал и осадил поднявшееся было недовольство Гнатюка: – Проигрывать нужно по-честному. Но и играть нужно по-честному. Задача, чтобы и то, и другое выглядело на экране натурально. Убедительно выглядело.

– Помните, – подхватил я, – вы проигрываете не потому, что вы хуже – глупее, менее образованны, не такие ловкие или сильные, а потому, что вам не везет. Вся эта, как изволил выразиться Семен Михайлович Каверин – я дал ему имя, чтобы Гнатюк вспомнил, кто это такой, – вся эта хуйня заваривается только для одного: показать, что и вам – королям жизни – может не везти. А поскольку ваш статус и достижения народ ассоциирует исключительно с удачей, стало быть, если вам не везет, то повезти может им. Когда-нибудь.

– Пока на экране, – примостился к разговору Каверин. – А потом, кто знает… Нужно, чтобы они так думали.

– Ясно, – со слышным акцентом – детство в британских школах-интернатах, – согласился хайтековец Максим Строков. – Иллюзия квантового потенциала.

– Что? – не понял Каверин.

– Ну, помните, – оживился Гнатюк, – согласно квантовой теории Планка, элементарная частица, пока ее не замерят, находится в потенциальном состоянии – в корпускулярном и волновом одновременно, то есть может быть и той, и другой. Так и ваши зрители, пока смотрят шоу, могут быть всем, чем хотят.

Мы не помнили. И нашим олигархам это было очевидно.

– Ну, как кот Шредингера… – Гнатюк развел руками, будто это могло нам помочь. – Кота заперли в черном ящике, куда поставили блюдечко с ядом, и, пока мы этот ящик не откроем, не знаем, отравился кот или нет. Жив он или мертв. Определенность состояния возможна только при акте обозрения.

Мы молчали. Даже переглянуться не хотелось.

– Так называемый корпускулярно-волновой дуализм, – взялся просветить нас девелопер Покровский. Посмотрел на наши лица: – Принцип неопределенности Гейзенберга, волны де Бройля?

Мне нравился Покровский. Из всех четверых он был самый нетипичный молодой олигарх – рано полысевший, чуть мешковатый, с круглым лицом, оспинами на щеках. Одень такого с вещевого рынка, выпусти во двор хрущевки, никто и не взглянет: свой. И вот поди ж ты – принцип неопределенности. Откуда что берется?

Олигархи глядели на нас. Выжидающе. Хотя по нашим лицам было все понятно.

– Валя, – развел руками Кляйнберг, решив прийти нам на помощь: – Не перегружай, а то даже мне трудно: я в отличие от вас всех Физтех не заканчивал. Я Бауманку заканчивал.

– Я тоже не Физтех, – признался Строков: – Я – Кембридж. Тринити колледж.

Мы переглянулись: катастрофа. Они были не готовы к выходу на экран. Не готовы оказаться лицом к народу.

– Друзья! – громко сказал Морис.

Все смотрели на него. Морис выдержал паузу, собрал внимание.

– Друзья, – повторил Морис, давая слову закрепиться, повиснуть в воздухе, чтобы наши миллионеры-миллиардеры осознали: мы – с ними. По одну сторону баррикад. Затем раздельно, чеканя слова: – Никогда. Не говорите. Ничего подобного. На камеру.

Он замолчал, обвел взглядом притихших, словно нашкодивших детей, олигархов.

– Ничего о квантовой физике. Никаких теорий. Никаких умничаний. Вы – простые парни, которые тяжело вкалывали, чтобы заработать свое бабло. Оно вам досталось не потому, что вы умные и образованные, а ваши оппоненты нет, а потому, что вы горбили от зари до зари. Вставали поутру – и в поле. За плуг.

– К мартеновской печи, – добавил я. – По две смены на-гора́.

– На-гора́ – это шахтеры, а не металлурги, – вставил Кляйнберг. Понял, что было не нужно, и решил оправдаться: – Это я для точности.

– Не нужно, – отрезал Морис. – Не нужно для точности. И точности не нужно.

– А что нужно? – спросил Гнатюк. – Чтобы быть своими парнями? Которым не везет?

– Морис, друг дорогой, а я с тобой не согласен, – неожиданно вмешался Каверин. – Я считаю, что хотя бы один из наших коллег – коллег? наших? – может стать именно этаким сверхумным и сверхобразованным персонажем, этакой живой энциклопедией. Подумай про своеобразное очарование такого образа. Но только один, – поспешил пояснить Каверин, – только один.

Мы переглянулись.

Морис отпил ромашковый чай. Я отхлебнул холодный кофе и поморщился. Снова переглянулись: Каверин был прав, это могло сработать.

На роль умного выбрали Максима Строкова. Все равно он говорил с акцентом и не сошел бы за своего. А нам нужны свои олигархи.

Оставшись одни, мы долго молчали. Морис курил пахнущие какао сигариллы, а я смотрел, как вкусный дым тает в комнате, наполняя ее чем-то, что только что было, а теперь улетучилось, оставив память о случившемся.

– Кот Шредингера, – наконец сказал Морис. – Кот Шредингера.

Я молчал. Ждал, что дальше.

– Знаешь, Аль, чего эти ребята не понимают про кота Шредингера?

Я не знал.

– Кот Шредингера всегда мертв, – вздохнул Морис. – Можно и не открывать черный ящик.