Текст книги "Запасной козырь"

Глава 10

Решив зажечь прощальный костер, выпускники разбрелись по роще в поисках дров. Умаявшийся за день Марат Измайлович мирно дремал в автобусе. Молоденький физрук Эдик, которого никто толком не слушался, командовать и не пытался, только проследил, чтобы костер разводили на поляне – подальше от деревьев, чтобы стволы не обжечь. Ребятам он, впрочем, сказал, что это «во избежание пожара». Хотя какой там пожар, смешно. Июнь выдался дождливый, отсыревшая земля под ногами пружинила, а то и подчавкивала, а кое-где попадались подтопленные рытвины, откуда раздавалось недовольное лягушачье кваканье. Лягушкам шумные непрошеные гости явно не нравились. Мало тут соловьиных распевок – всю ночь разливаются, почтенному лягушачьему племени спать не дают – так еще и эти явились, скачут по всей роще, того гляди на голову наступят. Чего скачут, чего ищут?

Глеб в поисках дров участия не принимал. Ему нужно было подумать. Тогда, в прокуренном зале, ему на секунду показалось, что Борис убил своего соперника. Хоть и сидел далеко, но видел, как врач приподнял у лежащего веко, обнажив страшную голубоватую белизну – ни зрачка, ни радужки. Вот как выглядит то, что называют «закатились глаза». Так бывает, когда человек умер. Или нет? Он же, Глеб, не медик. А спустившись с трибуны, он слышал, как Клык велел кому-то перезвонить в «скорую», отменить вызов – мол, парень пришел в себя. Как же его звали? Как-то смешно. Как болезнь или… Мозоль! Вот как. Иван Мозоль. Он так яростно подпрыгивал – явно ради того, чтобы произвести впечатление на публику – и такие нелепые угрозы в Борькину сторону выкрикивал. Это тоже было смешно. Как будто все не по-настоящему. Как будто в кукольном театре. А через пять минут переполненный уверенностью парень лежал безжизненной грудой под противопожарным стендом – как мешок с картошкой. Как тряпичная кукла. И с ринга его тащили за ноги – как куклу.

Неужели Борис действительно считает, что вот это вот – превращать живого человека в мешок картошки – и есть дело его жизни? Он же чудовище… Или скоро им станет…

За спиной Глеба кто-то нарочито закашлял. Потом девичий голосок, старательно изображающий хриплый мужской бас, забубнил:

– Глебушка, Глебушка, накорми воробушка!

– Анджела! – сердито отозвался Глеб. – Тебе сегодня должны были дать не аттестат зрелости, а приз за худшее актерское исполнение! Выходи уже, лесное чудовище.

Кокетливо подбирая подол полупрозрачного нежно-голубого платья с провокационным декольте, девушка выпорхнула из-за куста:

– Какой ты злой и вредный, Глеб! – она прошлась перед ним туда-сюда походкой манекенщицы, хотя кочки под ногами изрядно подпортили эффект. – Даже танцевать со мной отказался, бука! Сидит, как сыч, уткнулся в свои картинки! Алену раз десять нарисовал, не меньше. Смотри, все Борису расскажу. Намылит он тебе шею! – Анджела болтала, что в голову взбредет, не особо вдумываясь в собственные слова. Главное – удалось подловить Глебушку одного. А разговор наедине – это, знаете ли, очень эффективный инструмент. Если уметь им пользоваться… Она, конечно, умела. Главное ведь – вовсе не какие слова говоришь, а… Так, куда же присесть-то… чтобы поближе…

Присесть было некуда, и Анджела встала так, чтобы лучи восходящего солнца просвечивали платье насквозь. Очень красиво. Он художник? Художник. Не может же не оценить… За свои ноги – и вообще все остальное – она была спокойна, летом, когда она в шортах, все, от малолеток до дряхлых пенсов, глаз не сводят… А этот – ноль эмоций.

– Смотри, как бы тебе кто чего не намылил, – хмыкнул Глеб, которого откровенные заигрывания Анджелы отчасти смешили, отчасти раздражали. Нет, девчонка симпатичная, и фигурка идеальная, не поспоришь. Но все интересы – на уровне журнала «Гламур». Какой узор на ногтях максимально моден в этом сезоне? Смешно, ей-богу.

– Мне никто ничего намыливать никогда не станет! – важно заявила Анджела и, лукаво прищурившись, добавила: – Ну, разве что спинку… Потому что я белая и пушистая. И все меня хотят погладить и угостить вкусненьким…

– Я так понимаю, что ты крольчиха? – засмеялся Глеб. – Или хомяк? Белый, ангорский. Бывают такие?

– Сам ты хомяк! – Анджела, до которой шутка не дошла, демонстративно надула губки. – Вот сейчас обижусь и уйду. Понял?

– Я тебя сюда не звал, – довольно резко бросил Глеб и тут же устыдился. В конце концов, она же не виновата, что она… ну, вот такая. И уж тем более не виновата, что все ее заигрывания как об стенку горох. Ну дурочка она, но зачем он ей нагрубил? – Прости, я не хотел тебя обидеть. Но… ты сама напросилась.

Анджела охотно сменила гнев на милость. Убедившись, что номер с просвечивающим платьем не сработал, она предприняла новую попытку.

– Глебушка, ты же у нас такой воспитанный мальчик! – томно протянула она. – И что? Сидишь на единственном пенечке, а девушка стоит. А перед этим, между прочим, целую ночь протанцевала на четырехдюймовых каблучках, – уцепившись за ближайший ствол, чтоб не рухнуть в траву (платье все-таки было жалко), она подняла ножку – действительно очень красивую – и покрутила перед Глебом узкой изящной ступней, перехваченной паутиной серебристых ремешков.

Молча поднявшись, Глеб стащил пиджак, свернул, уложил на пенек и отступил на шаг.

Даже жеста приглашающего не сделал, чудовище!

Вообще-то Анджела рассчитывала, что он усадит ее на колени. Но так тоже ничего. Для начала. Пенек довольно высокий, прямо как трон. И она на нем – как принцесса…

Усевшись, она выдернула из волос заколки, и по плечам заструился водопад каштановых кудрей. Два часа в парикмахерской просидела! Многие мужики сходят с ума не от длинных ног, а от длинных волос. Может, Глеб…

Глеб, однако, стоял молча и даже как будто не глядел на нее. Как будто забыл. Ну что с таким делать?

– Глебушка-а! – игриво протянула Анджела. – Ответь мне на один вопрос, а то я прямо не знаю уже… Только честно, ладно? Сегодня можно, мы же последний раз в жизни видимся… – поняв, что ожидаемых возражений не последует, она вздохнула: – Ты в Аленку влюблен, да? Нет, я знаю, что она с братом твоим встречается, но это же неважно. В нее многие наши влюблены. Я угадала, да? Ну скажи! Ты весь вечер чуть не только ее рисовал…

Глеб вздрогнул и наконец-то взглянул на Анджелу:

– Ну рисовал, и что? О такой модели любой художник только мечтать может. Она же один в один с девушками Боттичелли. Слышала про такого?

– Конечно, – радостно закивала Анджела. – Каждую неделю про него слышу. У меня брат за «Манчестер сити», говорит, что этот парень скоро суперзвездой футбола станет. Понятно, что с девушками у него нет проблем. Наверняка сплошные модели.

Глеб от изумления даже рот открыл. Но смеяться не стал.

– Вообще-то я художника имел в виду. Сандро Боттичелли, жил пятьсот лет назад.

– А, ну так это я перепутала, – ничуть не огорчилась Анджела. – Значит, они однофамильцы. Или, может, даже твой художник – прадедушка этого футболиста, – она нахмурилась, что-то сосредоточенно соображая, даже ноготь грызть начала, не пожалев недешевого маникюра. – Только… странно… нестыковочка одна выходит.

– Всего одна? – с самым серьезным выражением лица уточнил Глеб.

– Ага, – подтвердила Анджела. – Но серьезная.

– Давай, выкладывай! Я готов к самому худшему, – ему стало по-настоящему любопытно, что еще выдаст эта красотка. Такая каша в голове, никакой цирк не сравнится, честное слово!

– Прикинь, он негр! А пятьсот лет назад негров же не было? Но он точно негр!

– Кто негр, Боттичелли? – переспросил Глеб, прилагая титанические усилия, чтобы не расхохотаться.

– Ну да, я ж говорю! Там, я вспомнила, тема такая… Он вообще приемный ребенок. А родители у него – итальянцы. Они типа его на воспитание взяли. Короче, по-нашему этот парень – приблуда. Так что твой художник точно не его прадед. Или твой художник тоже негр? Хотя нет, погоди… Это ж родителей фамилия, так что, может, твой художник их прадедушка, а футболист – так… Тогда художник твой, может, и не негр. Правильно?

Глеб расхохотался:

– Ну ты даешь, Анжелка! До такого, наверное, никто не додумался бы. Только твоя очаровательная головка, в которой бродят негры, футболисты и модели. Причем в таких количествах, что свободного пространства не остается.

Для Анджелы это было слишком сложно: вот поди пойми, что он сказал – комплимент или гадость? Она скорчила обиженную мордочку – это ей всегда отлично удавалось.

– Да ну тебя! Специально подкалываешь, да? Я к тебе, можно сказать, с открытой душой, а ты… За мной, знаешь, сколько парней ухаживает? И Гошка из соседней школы, и Армен с бензозаправки, про наших я уж молчу. А ты… Делаешь вид, что важнее твоих картинок ничего в жизни нет. Просвистишь свое счастье, потом будешь локти кусать.

После подобного монолога Глебу полагалось немедленно прозреть, обалдеть от падающей ему в руки красоты и начать… Хм… Что же он начнет?.. Да ничего интересного! Портретики малевать станет. Даже обнять, скорее всего, не догадается. До поцелуев дело уж точно не дойдет… Эх, зря она с ним время теряет, надо было сразу с Арменом крутить, у того и тачка крутая, и по ресторанам готов водить… Зато Глеб симпатичный, не чета Армену…

– Да, Анжел, тут ты в точку попала, – Глеб покачал головой. – Только я не вид делаю. Важнее картинок для меня действительно ничего нет. И Алена – это действительно только видение с картин Боттичелли. Правда, он был не негр, а самый что ни на есть итальянец. И уж наверняка не футболист. Хотя бы потому, что футбол придумали лет на триста позже. Что обнадеживает. И мне совсем не хочется тебя обижать, но… Вот ты говоришь «картинки»… Знаешь, мой отец – вот кто был настоящим художником. Но судьба – такая штука…

– А что с ним случилось? – прошептала Анджела, потрясенная первым, кажется, в своей жизни по-настоящему серьезным, как у взрослых, разговором. Она даже поднялась со своего «трона». – Он в аварию попал? И больше не рисовал? Ослеп? – она зажала ладошками рот, точно сама испугалась вырвавшихся слов.

– Как поглядишь, то, может, лучше бы и ослеп, – горько усмехнулся Глеб. – Родился он не в том месте и не в то время. Такой талант был, а… Точнее, талант-то никуда не делся, а душа вся выгорела. А без души какой художник?! Давняя история, нас с Борькой на свете еще не было. Но когда отец узнал, что меня к рисунку тянет, это я еще мелкий был, и что есть у меня к этому… ну… что-то есть, в общем. Для него это такое счастье… Как будто он жить заново начал. Так неужели я могу эти ожидания обмануть? Да мне и самому, если честно… Вот и получается, что картинки – действительно самое главное в моей жизни.

Анджела притихла. Глеб говорил, казалось, не с ней, а с самим собой. Это было немного обидно и даже, пожалуй, страшновато. И как изменить эту ситуацию, она не знала.

К счастью, где-то неподалеку раздавались голоса.

– Слышишь? – Анджела потянула его за руку. – Нас уже ищут. Пошли, а то неудобно, еще подумают чего… В другой раз дорасскажешь – и про отца, и про картинки. Хорошо?

Глеб зябко повел плечами, поднял с пенька помятый пиджак и решительно зашагал на голоса. Но вдруг остановился:

– Ты прости, Анжел, другого раза не будет. Ты лучше этим займись, как его, Гошей из соседней школы. Он-то, я уверен, только счастлив будет.

– Подумаешь, какой! – прошептала девушка ему вслед. – Это мы еще посмотрим, кто будет счастлив. А Гоша… Гоша никуда не денется…

«Счастливая эта Анжелка, – думал Глеб, перескакивая через коряги. – Ей что Боттичелли, что Балотелли – один черт. Лишь бы все от ее новой прически ахнули».

Сухих дров найти не удалось, поэтому разведенный на поляне костер трещал, сыпал искрами и дымил. Пламени же видно почти не было: солнце уже взошло, и спорить с его лучами костру было не по силам.

Глава 11

– Ну что ты переживаешь? – Сергей Валерьевич обнял жену. – Полный город выпускников вперемешку с усиленными нарядами милиции.

– Ну все-то вместе, и Марат Измайлович с ними поехал. А Борис с Аленой в одиночку куда-то… Да еще и телефон он дома забыл.

– Ох, как же мы двадцать лет назад без мобильных жили? Представь, каково нашим родителям было?

– Кстати, о телефонах, – разулыбался стоявший рядом Антон Дмитриевич. – Не хотел говорить, но, Машенька, просто чтоб ты так не нервничала. У Алены есть мобильник, я ей сегодня в честь вручения аттестата зрелости подарил. Вместо того, который…

– Который она потеряла, – перебила его Екатерина Борисовна. – Потеряла, Антош. Давай оставим эту версию. И давайте, что ли, закатимся куда-нибудь, раз у нас дети теперь взрослые? В какой-нибудь симпатичный кабачок… гульнем… как в молодости…

– Кать, тебе именно в кабачок хочется или гульнуть? – уточнил Сергей Валерьевич.

– А что, есть варианты? – удивилась она.

– Ну, ты сказала «как в молодости», я вспомнил, как мы по крышам шастали. У меня как раз ключ от крыши с собой. В смысле, от крыши бизнес-центра, где офис моей конторы. В здании тридцать пять этажей, таких во времена нашей молодости, кажется, и не было. Представляете, какой там рассвет?

– Серега, ты гений! – завопил Антон Дмитриевич. – Поставлю камеру, а после все, что она накрутит, на скорости перепишу. Фильмец получится – закачаешься! «Пробуждение города». Серега, считай, ты только что заработал тысячу баксов.

– За что? Идея твоя, камера твоя, снимать-монтировать ты будешь.

– Зато ключ от крыши у тебя. Да там же еще и охранники, наверное? А тебя, небось, без звука пропустят? Иначе ты и не предлагал бы.

Пропустили их действительно «без звука». Не бесплатно, конечно, но Антон Дмитриевич, услышав названную одним из охранников сумму, только пренебрежительно фыркнул.

– Только костер на крыше не разводите, – пошутил второй, принимая деньги.

– Не, мы только позагорать, – засмеялся Сергей Валерьевич.

– Ночной загар, – подхватила его жена, – самый красивый.

Стулья для импровизированного пикника позаимствовали из офиса Сергея Валерьевича, вместо стола использовали коробку из-под ксерокса. Просветлело меж тем уже не только на востоке – дымчатое предрассветное сияние залило почти полнеба.

– И так сойдет! – хмыкнул Антон Дмитриевич, закрепляя видеокамеру на штативе. – Все равно полный рассвет мало кто из моих коллег заснять способен. Это ж во сколько проснуться надо! Да вы не смотрите на меня, стол пока сервируйте, я сейчас… У меня еще и подарочек приготовлен…

Устроившись за импровизированным столом, он полез в свою – казалось, бездонную – сумку.

– Для тебя, Сергей!

Тот удивленно вскинул брови. Антон Дмитриевич регулярно привозил ему из своих заграничных вояжей любопытные компьютерные девайсы. Но сейчас из недр сумки появилась канцелярская папка – старая, порядком потрепанная и довольно объемистая.

– Пятый отдел, четвертое управление комитета… – негромко прочел Сергей Валерьевич, открыв пыльную обложку. – Дело номер девятнадцать ноль семь, дробь девятнадцать пятьдесят девять, индекс ГГ. Козырев Сергей Валерьевич… Где ты это взял?

Мария Петровна взяла его за руку:

– Сереж, не задавай глупых вопросов.

– Если скажу, что украл, поверишь? – Антон Дмитриевич лихо, по-гусарски опрокинул в себя рюмку.

– Ну… – протянул Козырев. – А если серьезно?

– Ну так и я серьезно, – усмехнулся Костин. – Предваряя восхищенные вздохи присутствующих, скажу честно: спецопераций по захвату архивных документов я проводить не умею. Даже и в голову ничего подобного не приходило. Чистый случай и изрядное везение.

– Как ты вообще в их архив попал? И мне не говорил… – Екатерина Борисовна покачала головой, как бы удивляясь не столько невероятной добыче, сколько тому, что муж чем-то с ней не поделился.

– Да к слову не пришлось, не сердись, – тот улыбнулся. – Приехали наши белогвардейцы престарелые. Точнее, уже потомки белогвардейцев – дети, парочка внуков, еще кто-то. Чего-то они там подарили всяким фондам и музеям – документы, автографы великих, рисунки, даже вроде дневники чьи-то, я особо не в курсе. Ну, власти наши к прибывшим со всем почтением – еще бы, такие дары. И тут один из гостей, который не только потомок, а еще и бизнесмен не из мелких, просит: нельзя ли мне несколько дел моих родственников, вашими товарищами в застенки брошенных, посмотреть? Они уж реабилитированы давно, но что там с ними было – туман. Ну, отказать вроде неудобно, разрешили. И меня с ним отправили – репортаж сделать. Как наши органы открыты для контакта, всем готовы все показать, никаких темных страниц прошлого не скрывают. И начали мы с этим дядей по архиву ходить. Ну, не то чтобы прогуливаться, но хранилище гигантское, пока до его родственников доберешься, подметки стопчешь. Девушка, которую нам в сопровождающие выдали, вроде и прямо к нужному месту ведет, но остановиться, на вопросы ответить не возражает. Я помалкиваю, только стеллажи да коридоры щелкаю – атмосферу передать пытаюсь. Камеру у меня, правда, на выходе проверили – чего я там нащелкал. Но скучно мне стало еще по дороге, никакой, если честно, особой атмосферы, архив и архив. А мы уже практически на месте, только девушка вдруг в растерянность впала. Чего-то там на месте не оказалось, бумаг-то – километры и километры. И вот пока она у кого-то по телефону выясняла, где чего искать, до меня дошло, что организация хоть и серьезная, а русская привычка к бардаку неистребима. Ну и про тебя вспомнил. А чего бы, думаю, не попытаться…

Мария Петровна недоверчиво покачала головой:

– Ты ж сам говоришь – километры. Да еще и бардак. Разве можно там что-то найти? Что, прямо на глазах у сопровождающей?

– Да ну, что ты! – отмахнулся Костин. – Попросился камеру подзарядить. Девушке же не разорваться – розетка там подальше была. А что бардак, так алфавит никто не отменял. И памятки там какие-то на стеллажах висят, должно быть, для тупых. Вроде меня. Но понимал, конечно, что там годами можно без толку копаться, в основном на удачу рассчитывал. Ну и повезло. Дело твое прямо на виду лежало.

– Что значит «на виду»? – впервые подал голос сам «виновник торжества». – Посреди коридора?

– Шутить изволите? – засмеялся Антон Дмитриевич. – Дела там в ящиках пронумерованных и с шифром года. А твое сверху лежало, когда я нужный ящик вытащил. Ну, я не знал, что нужный, подумал – подходящий по алфавиту и по году. И, главное, папки в ящиках стоят, только корешки видно, а эта лежала. Ну вот и… Все, давайте уже выпьем за то, какой удачливый шпион из меня получился.

– Погоди, – нахмурилась Екатерина Борисовна. – А вынес-то ты ее как? Вас же, наверное, досматривали на выходе? Сам сказал, камеру проверяли, чего ты там наснимал.

– Ну, проверяли, – хмыкнул Антон Дмитриевич. – Наверное, из-за этого само мое бренное тело их не особенно заинтересовало. Показать, как вынес? – он сделал вид, что встает. – Ничего интересного, поверь. В трусы сзади засунул, там резинка хорошая, а сверху рубашку заправил. В трусы мне они не полезли.

– Герой! – жена укоризненно покачала головой. – А если бы заметили?

– Если бы да кабы да во рту росли бобы, – он развел руками. – Не заметили ведь, чего теперь пугаться?

– Знаете, что я думаю? – вмешался Сергей Валерьевич. – Она потому сверху лежала, что ее смотрели недавно. Вот, гляди, Маша, – он сунул жене какой-то листок.

– Что там? – хором спросили Костины.

– Это, – Мария Петровна озадаченно покачала головой, – более чем странно. Это копии заключений призывной комиссии, которую Борис и Глеб проходили в мае. Борис здесь, а Глеб в Ставропольском крае, он там прописан. Ничего не понимаю. Зачем им наши дети? Антон? – она почему-то обратилась именно к нему, как будто визит в секретный архив даровал ему способность читать мысли хозяев этого архива.

– Да ладно, Маш, скорее всего, какие-то бюрократические глупости. Призывники, а у них папаша был под колпаком – наверное, это же везде отмечено. Что за папаша, не шпион ли, не вредитель ли злостный? Поглядели – не шпион. Все забыли.

– Но они же не призывники. Ну, то есть в армию не идут. Зачем тогда? – не унималась Мария Петровна.

– Перестраховка, – махнул рукой Антон Дмитриевич. – Положено проверять, значит, будут проверять. А все прочее – дело десятое.

Отложив папку, Сергей Валерьевич нахмурился:

– Не нравится мне все это.

– М-да, – сокрушенно вздохнул Костин. – Некстати мой подарок оказался. Ну, прости, больше не буду.

– Кстати, кстати, – возразил Козырев. – Очень мне хотелось узнать фамилию того капитана, из-за которого я в психушке оказался. Теперь знаю. А жизнь большая, может, еще встретимся…

На востоке уже загорелась яркая алая полоса, небо просветлело, как будто приподнялось. Город потихоньку просыпался. Начали перекличку ранние автомобильные клаксоны. На стройке в соседнем квартале подъемный кран зашевелил своим гигантским клювом. К парку подбегали ранние собачники со своими питомцами. С высоты тридцати этажей они казались медлительными букашками.

– Слушай, а давай найдем этого капитана? – предложил вдруг Костин. – А, Серега?

– Брось, – устало отозвался тот. – Смешно. Да и… может, его уже и на свете давным-давно нет.

– Ну, на нет и суда нет. А если есть? Ему сейчас должно быть немного за шестьдесят. Всего-то. Может, жив-здоров, сидит на своей генеральской даче и вишневую наливочку попивает. Ты подумай! Я так-то папку эту в основном из озорства свистнул. Ей-богу…

– Вот и пусть себе лежит, – впервые с момента появления папки Сергей Валерьевич улыбнулся. – Все прошло и быльем поросло. Нам теперь о детях думать надо. Правда, Маша?

– Ну, примерно так, – она прислонилась виском к мужнину плечу. – Хотя они уже большие, с ума сойти, но все равно же кутята несмышленые. Нет, за Глеба я спокойна, он свою цель в жизни уже нашел и двигается к ней, не сворачивая. А вот Бориска – вулкан тот еще. Спокойным становится только на ринге, то есть, по сути, во время драки. Прямо парадокс. Да еще эта их с Аленой неземная любовь…

– Да ой, можно подумать, ваша с Сережей любовь приземленная, – покачала головой Екатерина Борисовна. – Схожу сегодня в храм, свечки за вас, мучеников, поставлю. А что с молодыми влюбленными делать станете, решили уже? Или будь как будет?

– Ну да! – Мария Петровна устало потерла виски. – Им только волю дай, они таких дров наломают, полжизни разгребать придется.

– Жилье мы им сняли. В соседнем доме, – сообщил ее муж. – Поглядим, как у них совместная жизнь станет вытанцовываться, – он потянулся за термосом. – Кофе! Кому кофе? Что-то глаза уже слипаются, если честно. Ты кино свое до какого времени снимать собираешься? – повернулся он к Костину.

– Ну так солнце-то поднялось уже, так что сворачиваюсь. Ты лучше скажи, что с папкой этой делать собираешься.

– Сожгу, – твердо произнес Сергей Валерьевич.

– Мальчишкам не покажешь?

– Думаешь… – Козырев нахмурился. – Как-то… как будто я оправдываюсь в чем-то… Хотя право знать у них, конечно, есть…

– Ну так сейчас-то и не показывай, – предложил Антон Дмитриевич. – Зеленые они еще. Пусть подрастут. Правда, смотрю я на нынешних – как-то очень быстро они делаются взрослыми и…

– Какими? – иронически осведомилась его супруга. – Самостоятельными?

– Скучными, Катюша, – вздохнул Костин.

– Кстати, о скучных взрослых, – Мария Петровна помахала перед мужем мобильником. – Хорошо бы узнать, где наше молодое поколение. Ты позвонишь?

– Ой, и я про свою забыла! – всплеснула руками Екатерина Борисовна. – Нет, ну почему только я должна обо всем и обо всех помнить?

– Ну почему же только ты? – усмехнулся ее супруг, вытаскивая из кармана телефон. – Сейчас поглядим, где наша красавица… Я тут ее на виртуальный поводок посадил, чадо наше единственное… только сам еще не очень разобрался… Ага, есть! – он продемонстрировал всем дисплей. – Видите, огонек мигает? Это она. И где же это она? Так… масштабируем… Ага! Поздравляю вас, мамаша! Ваша-наша дочь Наташа в дом вернулась, погуляша… Гм. Дальше не придумал. Подозреваю, дрыхнет уже без задних ног. Ну, и без передних, как водится.

– Да, Антон, – попросила Мария Петровна. – Пока не разошлись, телефон Алены мне продиктуй. Сереж, и ты тоже запиши.