Текст книги "Позови меня, Ветлуга"

Константинов был врачом от бога. Великолепный хирург, он был ещё и прекрасным диагностом. Человек для него являлся большим, сложным, но понятным механизмом, и по внешнему виду определял: есть ли в этом механизме неполадки. Дальше уже шёл опрос, осмотр, рекомендации, консультации и лечение или операционное вмешательство. Кроме того, он был ещё неплохим диетологом и психологом. Ну и, конечно, администратором. Это и сделало Константинова фактическим начальником или главврачом большой частной клиники в центре Туниса.

Иногда его как хирурга с мировым именем вызывали для сложных операций и консультаций в другие города, и он летал то в Париж, то в Камерун, то в Каир. Он прилично говорил на арабском, владел несколькими европейскими языками, любил охоту и самозабвенно играл в баскетбол при в общем-то небольшом росте – сто семьдесят. Уж непонятно как, но ему несколько раз приходилось играть за сборную Туниса.

Кроме всего вышесказанного, Константинов был безупречным и галантным кавалером в отношении женского пола, и вся эта половина человечества от восьми до восьмидесяти, была для него страной внимания и поклонения. Целование ручки, конфетка, цветочек, слова ободрения были обязательным элементом в его общении с дамами. Да и он не мог пожаловаться на отсутствие внимания с их стороны и был всегда желанным собеседником, консультантом, а, возможно, и интимным партнёром – об этом он никогда не распространялся.

Стандартный контракт на три года перезаключался с ним уже в который раз, и за эти полтора десятка лет Африка для Константинова стала почти родной. Долгое время рядом с ним в этой же клинике работала и его жена, хороший глазной хирург. Но вот уже два года, как она перебралась к дочери и внучатам. Каждый год на месяц в отпуск врач отправлялся на Родину повидаться с друзьями, детьми, покупаться в любимой Волге, побродить по своему родному старинному городу.

Андрей приехал к Константинову в клинику далеко после обеда, когда солнце уже начало заваливаться, но жаркий воздух ещё нельзя было проглотить – и от него першило в горле. Отдельный несуразно большой для одного человека корпус был личным жилищем главврача. Кроме гаража, мастерской, всякого рода подсобок и десятка спален и гостиных, в нем была и большая оборудованная операционная, которой можно было воспользоваться в неопределённом исключительном случае, и всё в ней содержалось в идеальном порядке и готовности. Константинов радостно встретил Андрея, обняв его.

– Раздевайся догола или докуда хочешь. Залезь под душ. Потом в холодильник. Я уберусь на рабочем столе и закрою компьютер. Статью пишу. Я буду в твоём распоряжении через двадцать минут.

Андрей сбросил босоножки и, прихватив из холодильника, стоявшего в холле, банку пива, прошёл в гостиную. Кондиционеры делали своё дело исправно, и в помещении было куда комфортнее, чем на природе. Все стены и холла, и гостиных, и коридоров в доме были завешены фотографиями, аккуратно оформленными в паспарту и рамки. Их было – десятки, если не сотни.

Друзья, друзья, друзья, охотничьи трофеи, весёлые компании, презентации, награды, конференции, иногда – узнаваемые лица. В обнимку со слонёнком, верхом на пойманной акуле, чокается бокалом с президентом Миттераном, в обнимку с Петром Петровичем Шереметевым, на что-то пальцем ему указывает Муаммар Каддафи, а вот – маленький Ясир Арафат дружески обнимает Константинова и ещё какого-то симпатичного мужика, и все трое хохочут.

– Кто это? – спросил про третьего Андрей.

– Это мой хороший друг. Был. Недавно ушёл. Толя Агарышев. Он был спецкором «Комсомольской правды» по Ближнему Востоку, а потом и замом главного редактора. Друг Героя Советского Союза Гамаль Абдель Насера, он книжку про него написал, в «жезеэлке» выходила. По-моему, он был ещё и разведчиком. Если не кадровым, то уж секретным агентом точно. Я тебе сейчас расскажу историю про него. Садись в кресло. Мы ж никуда не торопимся?

– Нет!

– Так вот. Толя был удивительный полиглот. Мало того, что он знал с десяток языков в совершенстве, в том числе и арабский, и многие его диалекты, и ещё древний арабский, так он был ещё и прекрасным авантюрным репортёром, и хорошим литератором, и переводчиком профессиональным. В семидесятые годы Кувейт становится независимым государством, и египетские юристы отправляются писать законы для местного эмира. По просьбе Насера в помощь им как независимый эксперт едет и Толя Агарышев. В местном так называемом архиве среди свалки разных документов и бумаг, оставшихся после англичан, он обнаруживает древнейшую рукопись. Не знаю – шестнадцатого или семнадцатого века, не разбираюсь. Только, работая с ней, Толя сумел не только её полностью восстановить, но и перевести на современный язык. Это оказался поэтический текст, рассказывающий о том, как древние бедуинские племена пришли на территорию современного Кувейта. В общем, поэма. Вроде нашего «Слова о полку Игореве». Хозяин Кувейта, их царь или, как у них там, эмир – в восторге: у страны, у народа появился свой эпос! Он решил наградить Толю и подарил ему слона. Толя слона принял, а эмир понял уже, что не заберёт Толя его подарок к себе в СССР. И тогда он решил сделать Агарышева генералом. Толя звонит в Москву и докладывает, что так, мол, и так. На Лубянке посоветовались и решили, что пусть наш майор в запасе будет ещё и генералом Кувейта. Толя принял такой подарок, и у меня есть фотокарточка, где он сфотографирован в генеральской форме: весь в галунах, эполетах и даже с каким-то орденом.

На охоту, стрелять кабанов, надо было ехать потемну на городскую свалку километров за тридцать. Поэтому не торопились, разговоры разговаривали и пили зелёный чай с сушёными фруктами. Собираться начали, когда солнышко уже закатилось и тёплая влажная ночь мягко опустилась на землю.

– Если за час доберёмся до места, у нас будет два часа на всё развлечение. Луна взойдёт после полуночи. А, как ты знаешь, луна – враг рыбалки и охоты. Так что в два ночи мы будем дома, – возбуждённо сообщал Константинов, доставая из сейфа карабины и патроны.

Поехали на старом американском открытом военном джипе. Сразу же за клиникой выбрались на какую-то незнакомую Андрею, совершенно убитую, дорогу, которая петляла и регулярно перерезалась рельсами, ямами и канавами. Фары выхватывали из темноты груды битого камня, недостроенные или уже полуразвалившиеся строения с пустыми окнами, уродливые фигуры деревьев, летучих мышей и каких-то ночных птиц. То и дело вспыхивали и напряженно горели, потухая, глаза потревоженных ночных хищников. Возможно, это были кошки, а может – собаки. Потом вдруг машина вырвалась на простор, и они оказались на идеально прямой, как стрела, автостраде, идущей между песчаных барханов.

– Эту дорогу построили военные на свою тренировочную базу. По ней ехать некуда кроме как на базу. А мы километров через несколько свернём и попадём на нашу свалку со стороны пустыни. Мы с тобой с этой стороны ещё не ездили.

Протрясшись по песчаным кочкам и ухабам ещё какое-то время, Константинов внезапно затормозил и выключил двигатель. Фары били двумя световыми столбами куда-то в гору, где, рассеиваясь, обрисовывали неровный контур песчаного холма. Потом он выключил и фары.

– За этим холмом – овраги, в которые вывозится городской мусор. Кабаны сюда ходят кормиться целыми семьями, даже стадами. Мы с тобой сейчас заряжаемся, ты вставай в полный рост наизготовку, а я выезжаю на гребень и включаю фары.

Полтора десятка свиней, выхваченных из темноты двумя прожекторами фар, бросились врассыпную от куч коробок, пакетов и гор мусора, в которых они сладко и беззаботно ковырялись. Одна крупная, в больших чёрных пятнах, пыталась взобраться прямо по крутому противоположному склону оврага и всё соскальзывала, спотыкалась. Андрей стрелял в неё два раза, и она свалилась. Азартно возбуждённый Константинов кричал:

– Стреляй в секача, стреляй – я его веду!..

Он вручную вёл, освещая фарой, укреплённой на капоте джипа, большого кабана, бегущего вдоль оврага почти навстречу охотникам.

– Не надо!

– Дай карабин!

– Возьми.

Но было уже поздно: в освещённом овраге не было видно ничего живого. Под чёрным небом стояла мертвая тишина. Хотя неожиданно вдалеке залаяла осторожно лисица. А на востоке из-за кучи чёрных облаков показалась красная полоска луны.

– Ты почему не стрелял?

– Я тебе на обратном пути расскажу.

У Константинова всё было продумано почти профессионально: свинью затащили в кузов джипа лебёдкой, захлестнув трос за задние ноги.

– Так почему ты не стрелял?

– Когда мне было лет пятнадцать, поехали мы с отцом и с дядькой моим рыбу ловить в Астраханский заповедник. Посёлок Мумра, центр Икрянинского района, километров семьдесят ниже Астрахани, до моря уже рукой подать. Там на тонях девяносто процентов всей нашей чёрной икры добывалось. У меня дома, в России, есть фотография: я сижу верхом на трёхсоткилограммовой белуге – так у меня ноги до земли не достают. Кстати: шашлыки лучше всего делать из севрюги, а пельмени из белуги – она жирная. В общем: цапли, бакланы, поля нежнейших лотосов, их семечки или орехи съедобны и довольно вкусны. И вот – на второй день поехали мы со спиннингами на рыбалку, нам объяснили, где промысловая яма с жерехами. Вылезли мы на песчаный бережок и стали бросать. Из трёх забросов – два с уловом. Все жереха мерные: два с половиной – три килограмма. Через полчаса обернулись за спины, а там пятьдесят рыбин, полтора центнера. И куда их девать – там рыбу даже свиньи не едят. Пришлось закопать. Так что теперь прежде, чем стрелять или ловить, я думаю: а что с этим делать. Правда, сорок и соек я всю жизнь стрелял – считал, что они вредные, яйца да мелких птичек едят. Но сейчас, наверное, и в них не смогу стрелять.

– Глупости ты, Андрей, говоришь. Мы и эту свинью на кухню отдадим, и ту отдали бы.

В час они уже ели жареную кабанью печёнку и запивали спиртом, разбавленным красным сухим вином. Болтали про охоту, рыбалку, про то, как это всё в России здорово.

– Я хочу съездить на рыбалку, на Ветлугу, – произнёс Андрей.

– Куда-а? Там же тебя ждут уже пятнадцать лет. «На рыбалку!» Нет бы сказал – маму увидеть!

– Маму я вижу каждый год в Ницце или в Карловых Варах. Ей уже восемьдесят. Я же ей денег на любые путешествия всю жизнь даю. У тебя есть какой-нибудь надёжный приятель в Чебоксарах или в Космодемьянске, который составил бы мне компанию, ни о чём не спрашивая, а я бы ему заплатил за неделю пару тысяч долларов. Я посмотрел по интернету: там и лодку с мотором можно купить или напрокат взять.

– Ты это серьёзно?

– Серьёзней некуда.

– Есть у меня знакомый в Космодемьянске. Раньше был инспектором рыбоохраны, а сейчас сторожем работает в Шереметьевском замке. Это – в Юрино, в устье Ветлуги.

– Да знаю я, где Шереметьевский замок. Бывал.

– Позвоню.

– Вот и хорошо.

– Не знаю – хорошо ли! Давай сейчас спать: завтра утром – все обследования. К тебе придёт твоя чёрненькая Молина. Она тебя устраивает? Вот она тебе всё и сделает.

Летел Андрей из Италии с израильским паспортом на имя какого-то Исаака Левина. Всё, что его волновало до полёта, на казанской таможне вдруг перестало волновать, может, чуть-чуть где-то пощипывало. Но прокатила операция без сучка и задоринки – в Казани любили богатых бизнесменов из Израиля. Не задержавшись ни на минуту в Казани, он взял такси и уже через три часа был в Чебоксарах. С Николаем – протеже Константинова – он должен был встретиться в гостинице.

Николай оказался худющим, загорелым, жилистым, с огромной залысиной и узкими глазами, сорокалетним татарином по имени Камаль. Он постучал в дверь номера под вечер, когда Андрей, вернувшись из ресторана, безнадёжно щелкал телевизионным пультом в поисках незнамо чего.

– Здрасьте, доктор Константинов просил меня, чтобы я вам помог. А что я должен сделать, не объяснил.

– Коля, можно я буду тебя так называть?

– Конечно. Меня все Колей зовут.

– Так вот. Я здесь не был много лет: бизнес, работа, бабки зарабатывал. А сейчас захотелось порыбачить. Здесь, на Ветлуге.

– Я Ветлугу всю знаю – мой участок.

– Это хорошо. А я человек богатый, настоящий миллионер – заплачу.

– Доктор Константинов спас мою жену. Я ему по гроб жизни обязан. Он сказал помочь – я сделаю всё, что смогу, в лучшем виде.

– Что ты сможешь сделать, я посмотрю, а вот что я хочу – докладываю. Я хочу, чтобы ты либо взял напрокат хороший катер с мотором на неделю, залог я оставлю, либо купил какую-нибудь приличную моторку. Ну, например, «Прогресс» с сорокасильной «Ямахой», но это хуже. Сетки, спиннинги, кормушки, наживки, блёсны, палатки, сапоги, продукты. Узнай про спутниковый телефон. Лишнего купишь – не взыщу. Не хватит чего – расстроюсь. Я к этой рыбалке пятнадцать лет готовился. Список с ценами от тебя и самого завтра в полдень жду.

– Так, а куда поедем-то? Ветлуга большая!

– Куда ты скажешь! Я обычно бывал в районе от Воскресенска до Красных Баков.

– Это – Русениха, Асташиха, Раскаты?

– Да-да, это всё мои места.

– Хорошо. Я знаю там все ямы. А ружьишко захватить?

– Да, захвати, если есть.

– А вы сами-то – мариец, что ли, будете?

– Не знаю. Наверное – русский я.

– Тогда знаю я, куда мы поедем. Есть у меня одно заповедное место, старицей защищённое. Там медведи на дубах сидят – жёлуди трясут.

– Тогда до завтра. Завтра поедем смотреть на твоих медведей.

– Так, а может, сначала в Шереметевский замок заедем – он перед самым входом в Ветлугу стоит? У меня там друзья работают.

– Нет, замок Шереметева нам не нужен, да и был я там лет двадцать назад. Развалины. Вот если мы его выкупим вместе с его законным владельцем, Петром Петровичем Шереметевым, да отремонтируем, то я тебя управляющим туда возьму. Я ведь с графом знаком. Он в Марокко родился, у него там и своё поместье есть, а я – рядышком живу, тоже в Африке.

С утра надо было купить всё для себя, начиная с трусов и носков и кончая курткой, плащом и тёплой шапочкой. Андрей обошёл и магазины спортивных товаров, и магазины мужской одежды, присматриваясь к ценам и качеству, но ничего не купил, решив вначале посоветоваться с Николаем.

Тот появился ровно в полдень, как по часам. Он был в хорошем расположении духа. В Космодемьянске, у его друга оказался не новый, но приличный шведский катер с затентованной каютой и с шестидесятисильной «Ямахой». И друг согласился отдать его напрокат на неделю за пятьсот долларов. Николай этот катер видел, ездил на нём, и это – то, что им и надо. Список продуктов, снастей, ложек и котелков утвердили, чуть подкорректировав цены.

– А спиртное? – поинтересовался Андрей.

– Как скажете. Я думаю: ящик водки, коробку коньяку, коробку сухого, две коробки пива.

– Нормально. Бери, – сказал Андрей. – Организуй машину, всё загрузи, и завтра с утра я тебя жду. Вот тебе карточка «Виза», расплачивайся ей, пин-код простой – 2021. Надо будет наличные – снимешь в банкомате.

– Да, и со спутниковым телефоном должно всё решиться к вечеру, я хочу взять его напрокат, а то покупать – дорого. Оставить залог придётся.

На берегу пахло гнилыми ракушками.

Сколько лет он ждал этой встречи с Волгой: верховой ветер, беляки, брызги, летящие в лицо…

Мотор мощно урчал, катер легко рассекал речные волны.

– Заглуши, – скомандовал Андрей.

Он наклонился над бортом катера и стал пить волжскую воду, зачерпывая её горстями. Он умывался и снова пил. Этот ни с чем не сравнимый вкус волжской воды…

Часть II
Лёвка Бородич

Маленькие набегающие волны гулко шлёпали по вздёрнутому плоскому днищу дебаркадера. Лёвка прислушивался к ним, глядя на стаю чаек, дерущихся вокруг плывущей буханки хлеба. Огромный сухогруз замер почти поперёк реки, пытаясь совершить непонятный манёвр. Усталое сентябрьское солнце наваливалось на горизонт, бликуя по волжской воде зловещими красными языками.

Он так простоял с час, выкуривая одну сигарету за другой и поглядывая на часы, дожидаясь назначенного срока. Ровно в девять он пошёл на встречу: набережная, кривой крутой переулок, заваленный мусором и битым кирпичом, покосившиеся металлические ворота в глубокую мрачную арку и двор-колодец с десятком разнокалиберных подъездов или просто дверей. Запах во дворе стоял такой, что хоть нос затыкай, и не поймёшь, чем пахнет – всем. И двор-то оказался знакомым: вроде бы здесь жил его дядька, Матиас Максович Штерн, Лёвка у него бывал в гостях, правда, когда-то давно.

Он долго разыскивал по описанию нужный вход, поднялся на второй этаж и дважды повернул вертушок звонка, торчащий рядом с «четвёркой», написанной мелом на рваной дерматиновой обивке. Подпольный миньян, и зачем он сюда припёрся. Ну, велено так велено – не обижать же стариков.

За столом в полумраке (лампочка свечей двадцать пять, не больше) сидели трое, как с карикатуры взятые: лица страшные, уродливые и в то же время исполненные патриархального достоинства, ощущения власти. Все трое были в шляпах. Левка узнал только дядю Лёню – у него была сапожная будочка на Свердловке.

– Лёва, возьми на полке кипу, одень и садись поближе.

Лёвка послушно сел на скрипучий венский стул.

– Лёва, тебе говорить не придётся, ты только выслушай нас. Ты – плохой еврей: ты не учишь язык, ты не соблюдаешь праздников, ты якшаешься с кем попало. Тем не менее – мы поможем тебе. Ты решил уехать. Запомни – ты можешь уехать только по закону, а не убежать, не остаться там, как всякие невозвращенцы, и не добиться высылки, как это делают гои. Тогда тебе поможет община. Ты мало что знаешь о своей семье – у тебя очень большая и сильная семья. Я знал твою бабушку, когда она жила в Москве и работала на Красной Пресне. Твои дяди и тёти живут в десятке стран мира, твои родственники совладельцы «Нью-Йорк таймс», а это – много. Это президент Картер – пришёл и ушёл, а «Нью-Йорк таймс» остаётся, и остаётся уже сто лет. Лёва, через три месяца тебе исполнится тридцать лет, тебе придут поздравления и телеграммы из многих стран, тебя будут приглашать. С этими письмами ты пойдёшь в ОВИР и в КГБ, будешь писать заявления. Через год конгресс США представит нашему генеральному, Брежневу, список из 2000 фамилий с требованием отпустить их на постоянное место жительства за границу. Твоя фамилия будет в этом списке. Либо Брежнев их отпустит, либо Московская олимпиада не состоится. Так что, Лёва, твой вопрос с выездом решён, не дёргайся и хотя бы раз в месяц заходи сюда к нам.

Дядя Лёня вдруг замолчал, и в тишине было слышно, как в углу мышь грызёт старую хлебную корку. Неожиданно заговорил второй старик.

– И почаще говори, что ты собираешься в Израиль, в Иерусалим.

– Ну, это – понятно. На историческую родину! – откликнулся Лёвка.

– По поводу исторической родины – любой грамотный человек на Земле тебе сможет объяснить, что до девятнадцатого века на месте современного красивого города Иерусалима стояло небольшое арабское поселение Аль-Кудс, которое, правда, в течение нескольких веков играло значительную роль, как опорный пункт, на карте Османской империи.

– Родина еврея там, где он может изучать Тору, – уже совсем назидательным тоном произнёс дядя Лёня.

– Шэма тахуву ховат галут, вэтиглу лимком маим га-раим, вэишту га-талмидим га-баим ахарэйхэм вэйамуту… – протяжным фальцетом пропел третий старикашка.

– Что он сказал? – спросил Лёвка.

– Это – строка из Торы. По-русски это означает: будь осторожен, ибо после изгнания ты можешь попасть в такое место, где вода плохая, и выпьет её твой ученик, и умрёт, и будет имя Всевышнего осквернено.

Июльский день клубился с востока на запад по затенённой аллее старого парка, от памятника механику-самоучке к памятнику великому пролетарскому писателю.

День как день – ничего особенного. Но ведь и надо выбирать за точку отсчёта что-то среднее. Хотя уже сейчас, в самом начале дня, было понятно, что будет он необычно жарким. Отсюда, из этих тенистых аллей, он вывалится в город широкими душными клубами, чтобы превратиться в непрожевываемую вязкую жару, тучи пыли и знойное марево, стоящее часами на одном месте.

Парадоксальность этого феномена, зарождения душного городского дня в тенистой аллее, Лёвка Бородич ощутил сейчас почти физически, зрительно и несколько удивился своему открытию. Хотя, он тут же понял, что всё это натянуто, субъективно и относительно.

Кое-кто в городе счел Лёвку Бородича за полного идиота, когда он бросил работу и объявил себя «узником совести». А как же: кончить физико-математическую школу с золотой медалью, потом радиофак с красным дипломом, за каких-то несколько лет стать главным программистом вычислительного центра университета, а может, и всего города – и всё бросить! Конец карьере.

Да, Лёвка был программистом от бога, и его услугами пользовались несколько НИИ. Не то чтобы он быстро считал, хотя и был мастером спорта по шахматам, а в студенческие годы и чемпионом города по бриджу, нет – просто он умел находить нестандартные пути, если решение задачи «в лоб» занимало много времени.

Когда Лёвке предложили перейти в закрытый институт со свободным графиком работы, приличной зарплатой и возможностью подрабатывать, он заинтересовался, но после беседы с компетентным человеком и консультаций с друзьями и родственниками понял, что этот шаг навсегда закрывает для него возможность поехать за границу. Пресловутая «форма допуска номер один» делает его навсегда рабом государства, которое Лёвка и не любит, и не уважает. Государство – это не родина, а совсем наоборот.

Чугунная скамейка стояла, скрытая огромным старым кустом жасмина, чуть в стороне от главной аллеи парка. Хотя деревянные рейки сидушки её были наполовину выломаны, скамейка стояла надёжно: она уже вросла в землю. Скамейкой пользовались активно – студенты, чтобы распить парочку бутылочек венгерского «Вермута», влюблённые по вечерам для своих непередаваемых забав, да теперь ещё Лёвка Бородич стал регулярно задерживаться на ней, чтобы совершить несложную, но обязательную операцию в его, Лёвкином, производственном процессе.

С начала мая и вот уже всё лето примерно раз в неделю Лёвке звонили два непонятных персонажа и назначали ему свидание в парке. Встреча происходила обычно в «Черепе» – так в народе обзывалось кафе, обычная небольшая «стекляшка» на углу парка, в которой можно съесть порцию пельменей, выпить стакан дешёвого вина и взять для ребёнка мороженое. Но и сам-то весь этот прекрасный зелёный массив люди называли парком живых и мёртвых, потому что разбит он был на территории бывшего кладбища. И часто, при любых более или менее серьёзных земляных работах или строительстве, оказывались выброшенными на обозрение старые полусгнившие человеческие кости. А когда копали котлован под фундамент строящегося ТЮЗа, который встал на территории, примыкавшей к парку, несколько черепов были сложены пирамидкой для непонятной цели, может, для перезахоронения, но мальчишки их все растащили.

Так вот, в «Черепе» Лёвке регулярно назначали встречу два сторожа. Бывшие спортсмены, хоккеисты команды «Динамо», они оба умудрились в своё время получить, а потом и сохранить корочки сотрудников УВД. Это, видимо, и было решающим мотивом для начальства, нанявшего их для ночных дежурств на резервном складе Центральной областной библиотеки. Склад располагался в помещении перепрофилированного в советские годы под более важные нужды храма Вознесения Господня. Внутри помещение храма было перестроено так, что получилось три полноценных этажа с лестницами, переходами, кабинетами, но всё это со временем оказалось забитым без какой-либо системы старинными книгами, не прошедшими первичной обработки, регистрации и классификации. Попросту говоря, они не были оприходованы.

Директор библиотеки, Ким Иванович Ильичёв, бывший начальник областного управления культуры, подозревал, что всё это хорошим не кончится – с неоприходованными книгами, но сделать ничего не мог, людей не хватало. Ведь надо было не просто выписать несколько десятков тысяч карточек со знанием библиотечных классификаторов, но после этого ещё и переместить их в соответствующее помещение и обеспечить правильное и ответственное хранение, не говоря уже о возможности ими пользоваться хотя бы узкому кругу лиц. Так что, как любил говорить Ким Иванович, узнавая о каком-нибудь подарке частного лица государственному учреждению: «Спасибо вам никто не скажет! Мороку подарил!»

А вот Лёвка быстро оценил книжные сокровища из церковного склада. Два бывших спортсмена-милиционера регулярно приходили на встречу с Бородичем с двумя портфелями книг.

Книги были по профессиональным меркам однотипные и неинтересные: журналы, альманахи и сборники. Но возраст – сто пятьдесят, а то и двести лет, делал их ликвидным товаром. Почти все в светло-охряных или тёмно-бурых цельнокожаных переплётах, а иногда и в полукожаных, с золотым тиснением и суперэкслибрисами, а иногда и в слепых – это когда без тиснения. Такие книги и в таких количествах каждый раз завораживали перспективой надежной наживы.

Как по заведённому ритуалу, Левка неизменно спрашивал у бывших спортсменов:

– А книги не ворованные?

– Ты что, Ляксандрыч? – те нарочито ломали язык. – Чай, мы – сторожа. Это начальница велела нам в макулатуру сдать. Это дубликаты какие-то, что ли.

Когда как, а в этот раз повезло.

Лёвка аккуратно расплатился со сторожами-спортсменами – по два рубля в круг за книжку, как договаривались, и, перегрузив книжки из портфелей в свой потрёпанный фибровый чемодан, перебрался из душного кафе на скамеечку. Здесь он бегло просмотрел все свои приобретения и красным ластиком стёр инвентарные номера на форзацах. Больше никаких компрометирующих пометок на книжках не было: нет библиотечных штампов на титулах и семнадцатых страницах, значит – книжка не оприходована в библиотечный фонд. Теперь – домой, работать. Благо дом рядом – дорогу перейти.

Жил он в двухкомнатной квартире с женой Мариной и дочкой Женей. И если комната Женечки представляла из себя сказку или райский уголок, по крайней мере, заходя в неё можно было сразу понять, что тут живёт девушка – аккуратница – старшеклассница – отличница, то большая комната была вся завалена пачками книг и кучами женских юбок и кофточек.

Лёвка расположился на кухне – тут у него стоял небольшой стеллажик со справочной литературой и словарями, тут же стоял и телефон. Надо было внимательно просмотреть оглавления всех журналов и альманахов, которые он сегодня приобрёл, – может, есть среди них какие-то значимые имена или публикации. Не только Пушкин, но и прижизненные публикации Крылова, Баратынского или даже Барона Брамбеуса (Сеньковского) могут резко повысить ценность книг. Хотя уже в парке Лёвка немного расстроился – не было ни одного выпуска новиковской Древней Российской Вивлиофики, которую он старательно подбирал благодаря своим помощникам-спортсменам – пятнадцать томов из двадцати уже стояли на полке. Сказать впрямую об этих книжках Новикова Лёвка тоже не мог – спортсмены-сторожа могут повысить цену или вообще поискать клиента на стороне. Конечно, хотелось бы увидеть «Вестник Европы» за 1814 год с первой публикацией Пушкина. Хотя в чем-то и сегодня повезло: альманах «Антей» за 1830 год со стихотворением «Весна» – первая публикация Лермонтова и «Телескоп» с «Философическим письмом» Чаадаева. Нет, недурственна сегодняшняя покупочка.

Лёвка открыл дверь пришедшей с работы Марине, потирая руки.

– Что у тебя случилось? Может, ты устроился куда-нибудь на работу?

– Нет, лучше! Я купил сегодня первую публикацию Лермонтова. Альманах «Антей» за 1830 год.

– Левушка, ты глупеешь с каждым днём. Причём это всё заметнее и заметнее. Неужели ты не думаешь о том, что эти сторожа – милиционеры. Причём милиционеры не бывшие, а настоящие. Вот они продадут тебе книг на две тысячи рублей, и будет у тебя хищение государственного имущества в особо крупных размерах.

– Ну, на две тысячи рублей я у них никогда не куплю – у меня и денег таких нет. А потом я не ворую, я только покупаю.

– По государственным ценам они тебе насчитают, ты уже на эти деньги книг-то продал. А что, тебе легче, если это будет скупка краденного? Дурак ты! Я с тобой разведусь. И ни в какую Америку я с тобой не поеду. Мне и здесь хорошо.

– Марина!

– Что – Марина? Я тридцать пять лет уже Марина. Ты когда был в ОВИРе в последний раз?