Текст книги "Лёд"

Между прочим, Пинегин как-то к слову рассказал нам о том, что у доктора в шкафу имеется крысиный яд. Не знаю, откуда он это выведал, но с тех пор дурные мысли не дают мне покоя: мне начинает думаться, что только так я мог бы отомстить штурману за кражу дневника.

Прости меня, родная, Арктика окончательно свела твоего любезного с ума. Ну какое может быть судно без штурмана? Бог с ним с дневником: когда вернусь, попробую восстановить его по памяти.

Прощай, моя хорошая.

Твой С. П.

17 мая 2013 г.

Здравствуй, родная моя!

Капитан вовсю готовится к отплытию на большую землю, подбирает себе помощников, но пока не решил, кого из нас с Ипполитом взять с собой. Я уже рвусь в путь и бог с ними с деньгами, тоска по тебе пересиливает все во мне. Если я сумею доказать капитану свою преданность, даст бог, скоро свидимся. Тем паче, что оставаться тут со штурманом мне более совершенно невозможно. Отношения наши накалились до крайней степени, и я уже серьезно подумываю о совете Пинегина. Тем более, что Ипполит как-то слышал разговор штурмана и доктора: первый как бы между прочим со смешками уточнял, какое количество мышьяка необходимо, чтобы убить человека. Тут уже кто кого, Катюша, и я страшно боюсь навсегда остаться здесь во льдах – ведь никто не вздумает расследовать мою гибель. Один неосторожный шаг, и ты подо льдом, и про тебя никто не вспомнит – цинга и так начала косить наши ряды, одним едоком меньше…

Ты только не пугайся, драгоценная моя, я не допущу такого, но вот, боюсь, без штурмана нам придется туго – особенно в отсутствии капитана. Ипполит, как ни странно, полностью поддерживает Пинегина и даже берется помочь мне достать мышьяк.

Штурман ощущает полную безнаказанность и каждодневно шантажирует меня дневником: вот, дескать, попадем на большую землю, тогда все прочтут твои писульки, и лишишься ты своего доброго имени. Только не спрашивай, Катюша, что же такого у меня в дневнике, что я так дрожу за него. Дневник на то и есть дневник – в нем каждый высказывает свои мысли, не стесняясь и не прячась. Кто же мог знать, что это попадет в руки такому негодяю!

Мысли мои путаются, в последнее время я совсем неважно себя чувствую, цинга дает о себе знать. Штурман и Ипполит уже попробовали медвежью кровь и теперь чувствуют себя значительно лучше, а я пока держусь: может быть, именно меня капитан возьмет с собой на материк. Я чувствую его доброе к себе отношение: он часто подходит ко мне, хлопает по плечу и расспрашивает о тебе – видно, скучает по своей зазнобе и только со мной может излить душу, ведь я не осуждаю его. Как-то на днях он с улыбкой подбодрил меня и весело заметил: «Ничего, Сергей, скоро увидим своих любезных». Думаю, он все-таки остановил свой выбор на мне: не может он не понимать, что если оставит меня тут со штурманом, добром это не кончится.

Но до отъезда мне надо каким-то образом вернуть свой дневник. Я не могу позволить штурману привезти его на большую землю

Прощай, Катюша.

Если все сложится так, как я рассчитываю, то через несколько недель я уже заключу тебя в свои объятия.

Твой С. П.

Это было последнее письмо Пронина жене. Мишка аккуратно разложил их по конвертам и принялся грызть карандаш.

– А Пронин этот был весьма неприятной личностью. Прямо скажем: мне ничуть его не жаль.

– Ну это ты зря. Обычный «маленький человек», который пошел на такой трудный шаг ради того, чтобы купить жене новую шубку. Но по глупости наговорил лишнего в своем дневнике, потому и лишился жизни…

Я поднялся, достал из шкапика возле окна бутылку наливки и предложил Мишке, но он лишь покачал головой:

– Только холодную не пейте, опять ведь с флюсом сляжете… Не выставляйте уж ее за окно-то…

Но я лишь лукаво подмигнул своему напарнику и, распахнув раму, поставил бутылку на словно специально для этой цели отведенный карниз.

Миша вздохнул и скривил рот.

– Вы что, правда считаете, что его убил штурман?

– Но ведь это же очевидно по письмам.

– Ничего подобного. Да, штурман ведет себя странно, но мы же еще и не видели дневника Сергея Васильевича, а его не худо бы раздобыть. Кроме того, разве Вы не заметили, что на этот конфликт со штурманом его изо всех сил подначивал сперва Ипполит, а потом еще и Пинегин, фотограф новоявленный? По крайней мере, из писем этих явственно проступает одно: капитан тут ни при чем.

– Ой ли? А не затем ли он остановил свой выбор именно на Пронине, что хотел беспрепятственно избавиться от него где-нибудь под Архангельском?

– Но ведь у нас имеются показания…

– Чьи, собственно говоря? Ипполита. Ты же только что включил его в круг подозреваемых.

– Это верно, – и Мишка принялся чесать в затылке. – У Ипполита ведь и мотив имеется, в отличие от того же фотографа, например.

– Катерина? – едва справившись с волнением, выдохнул я.

– Николай Алексеич, – пожал он плечами, – Вы ведь сами все понимаете… Надо непременно поговорить со штурманом.

– Завтра, завтра, – замахал я руками. – А сегодня я хочу отдохнуть уже, наконец, от этого треклятого расследования! – и я достал уже порядком охладившуюся к тому моменту наливку и тут же проглотил целый стакан ледяной влаги.

6

Ипполит, вероятно, к тому моменту успел отбыть домой, и Катерина Матвеевна встретила меня в одиночестве: в доме еще не зажигали огней, а она, не шевелясь, печально сидела у голубого квадрата окна, сквозь который в комнату постепенно начинал проникать неровный фонарный свет. Проводив меня в гостиную, горничная неслышно удалилась, а я, не решаясь нарушить молчание, робко подошел ближе и коснулся пальцами ее худого плеча, вздрогнувшего под шерстяной шалью. Она резко обернулась и едва заметно кивнула.

– Я принес Вам письма…

– Они Вам пригодились?

– Вы даже не представляете как. Впрочем, не стану пока раскрывать всех секретов. Катерина Матвеевна, в письмах Ваш муж что-то говорил о дневнике, Вам удалось заполучить его?

Она покачала головой:

– Я пыталась, как Вы понимаете, забрать его у штурмана Сахарова, но тщетно, он даже на порог меня не пустил.

– Не отчаивайтесь, мы во всем разберемся, – и я зажал ее холодную ладонь в своих руках.

Она не отняла руку, лишь слегка шевельнула пальцами в знак признательности, и я, задыхаясь от нахлынувших на меня эмоций, попытался притянуть ее к себе. Она повернула ко мне свое удивленное лицо, в темноте ее голубые глаза блеснули едва заметными слезами, и я обнял ее за плечи и принялся гладить по голове, шепча внезапно пришедшие на ум любезности. Плечи ее вдруг заколыхались, и она разрыдалась, а я все гладил ее по волосам, целовал мокрое лицо и невнятно бормотал:

– Катя, я найду его, ты только не плачь… он за все ответит… не плачь, любимая моя…

Она вздрогнула, отстранилась, лицо ее запылало:

– Вы… Вы…

– Простите, Катерина Матвеевна, – принялся оправдываться я, – вырвалось само собой. С того самого дня, как я впервые Вас увидел…

– Довольно, – дрожащим голосом произнесла она. – Глаша! Свечи!

Через минуту в комнату вбежала горничная с керосиновой лампой в руках, и вскоре комната озарилась сумрачным светом, а по стенам ее поползли мутные тени.

– Я обидел Вас? – смущенно спросил я.

– Ну что Вы… Это Вы меня простите, Николай Алексеевич, после смерти Сережи я сама не своя. Спасибо Вам за все, Вы единственный, кто поверил мне и взялся помочь…

– Но как же Ипполит?

– Ипполиту все равно. Вы же были тут днем и, полагаю, все видели.

– Уж не его ли Вы подозреваете? – встрепенулся я.

– Я не знаю, кого подозревать. Вы же читали письма и сами понимаете, что убить его мог кто угодно. У меня вся надежда только на Вас, больше никто не поможет мне разобраться в этом, – и она протянула руку и сжала мои пальцы.

В глазах ее я прочел призыв и одобрение и мягко кивнул, наклонившись и коснувшись губами ее тонких пальцев.

– Я не подведу Вас, Катерина Матвеевна. Завтра с Михаилом мы идем в гости к штурману Сахарову и, если потребуется, вызовем полицию.

– Спасибо Вам, – едва слышно произнесла она одними губами, и я снова обнял ее и прижал к себе.

На этот раз она не сопротивлялась, лишь уткнулась лбом в мое плечо, а через несколько секунд и вовсе сдалась и обвила руками мою шею.

– Все будет хорошо, – шептал я, гладя ее по спине, а она судорожно вцепилась в мои плечи и не издавала больше не звука.

– Давно он к тебе ходит?

Она подняла свое порозовевшее лицо и недоуменно посмотрела мне в глаза.

– Он тоже под подозрением?

– Он единственный, у кого имеется весомый мотив.

– С самого возвращения… Насколько я поняла, Сережу убили через несколько дней после того, как он отправил мне свое последнее письмо. Капитан и вправду собирался взять его с собой на материк, но пришлось выбрать Ипполита…

– Ты следишь за новостями от экспедиции?

Она помотала головой и снова уткнулась носом в мою грудь, но долее задерживаться у нее я не мог, ибо уже едва держал себя в руках.

По выходе из дома Прониных я остановил пробегавшего мима газетчика и купил свежий разворот Ведомостей. На первой полосе красовался крупный и мрачный заголовок: «Гибель экспедиции Седова». Мне пришлось ускорить шаг, и через четверть часа я, наконец, поймал извозчика и, развернув дрожащими руками газету, принялся читать.

В статье подробно рассказывалось обо всех злоключениях экспедиции, о том, как в прошлом году судно покинул капитан, отправившись за провизией на материк, но ни помощь, ни припасы так и не были доставлены Седову, поскольку все средства, собранные на данную авантюру, давно были израсходованы. Как один за другим умирали от цинги матросы. Как еще месяц назад вернулись, наконец, фотограф и несколько членов экспедиции, оставив Седова с малочисленной группой, потому что продуктов катастрофически не хватало. И как, в конце концов, на днях вернулись на большую землю члены этой группы, сообщив о гибели Георгия Яковлевича. Я судорожно сжал в руках газету, скомкал ее и швырнул на мостовую, крикнув извозчику гнать во всю прыть.

Наутро я проснулся совершенно разбитым и отправил Митьку – младшего сына приходящей прислуги – к Мишке с запиской, в которой просил его навестить штурмана без меня. Однако, уже через час Митька вернулся вместе с Мишкой, и последний участливо присел на стул возле моей кровати:

– Захворали, Николай Алексеич?

– Да, кажется, опять флюс затевается – зуб справа так и дергает, сил моих нету. Миша, ну ты же знаешь, как лояльно я всегда относился ко всем твоим выходкам, как неоднократно покрывал тебя перед полицией, как лечил за свой счет после очередной пьяной драки… Сходи ты к Сахарову без меня, дело-то ведь яйца выеденного не стоит. А я пока уксусом буду полоскать, авось, оклемаюсь через пару дней…

– Ведь я же предупреждал Вас вчера. Или Вы того самого… для храбрости принимали?

Я только махнул рукой и плотнее прижался щекой к подушке.

– Ну так, может, отложим пока визит к штурману? Куда нам теперь торопиться-то? Раз у нас все концы сошлись.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился я.

– Я вчера весь вечер голову ломал, пока Вы на свидание бегали, – я попытался было протестовать, но Мишка только отмахнулся. – Сахаров – убийца, как ни крути. Почему он зажулил дневник Пронина? И ведь не отдал жене и даже не опубликовал в печати, хотя грозился! Что там – в этом дневнике? И со мной он тогда говорить не пожелал. Нет, тут все указывает на него.

– Но Визе…

– Что такое есть этот Визе? Он беспрестанно пропадал – съемкой и описанием местности занимался, в конфликте участия не принимал. Кого он видел, так это Пинегина, про Сахарова он мало что знает.

– Допустим. Но ты же понимаешь, что такое штурман – он запросто может уйти в новое плавание, и тогда ищи свищи его еще несколько месяцев, а то и лет.

– Тогда делайте компресс, обвязывайтесь шерстяным шарфом и вперед к Сахарову. Я без Вас не справлюсь, один раз он уже вышвырнул меня с порога квартиры, здесь у нас будет хотя бы численный перевес…

– Уговорил, – махнул я рукой и, морщась от дергающей боли в десне, принялся собираться.

Я как в воду глядел: встретившая нас супруга Сахарова сказала, что муж ее вот-вот уходит в новое плавание и мы должны поспешить, если хотим застать его на берегу: судно направлялось в Индию, и он мог вернуться не раньше чем через год. Мишка горел невиданным энтузиазмом, прежде я никогда не замечал за ним ничего подобного, но дело Прониных возбуждало его живейший интерес и сочувствие, он явно горел желанием найти виновного и передать его в руки правосудия. Именно благодаря его энтузиазму мы и оказались в порту гораздо раньше, чем могли бы: он заплатил двойную цену извозчику, велев гнать во весь опор, и каждый стук колес и цокот копыт отдавался колющей болью в моей уже начавшей раздуваться щеке. От боли я перестал что-либо соображать и по приезде вяло опустился на гранитную мостовую, ожидая, пока Мишка бегает в поисках отплывающего в Индию судна. Вопрос был решен практически за четверть часа, и он буквально силой затащил меня по трапу на палубу корабля, где я вновь рухнул на первый валявшийся там ящик и как сквозь сон принялся наблюдать за происходящим.

Навстречу к нам вышел невысокий коренастый человек, окинул меня изумленным взглядом и вопросительно посмотрел в сторону Миши.

– Штурман Сахаров? – деликатно поинтересовался мой напарник.

– Я помню Вас, – отчеканил штурман и усмехнулся. – Вы тогда приходили ко мне расспрашивать о Пронине.

– Плохи Ваши дела, штурман, – сурово начал Миша. – Боюсь, нам придется задержать Вас на берегу и передать в руки полиции.

– Вот как? – снова усмехнулся он. – Никак шьете мне убийство Пронина?

– Он сам недвусмысленно обвиняет Вас в своих письмах к жене.

– Каких еще письмах? – вдруг побледнел штурман.

– Браво, Вы даже не знаете об их существовании! Ну что ж, тем хуже для Вас. Дневник его Вы прикарманили, но до писем дотянуться не смогли. Думаю, если мы устроим Вам с доктором очную ставку, Вы тут же во всем признаетесь.

– Да зачем мне было его убивать?!

– Ответ на этот вопрос, полагаю, содержится в дневнике потерпевшего. И Вам придется отдать его нам.

– Ах, вот оно что… Пронин был редким подлецом, и его супруга должна еще благодарить меня за то, что я не опубликовал страницы этого мерзкого дневника! Тогда бы уже никто и не подумал расследовать смерть крысы, которая в полной мере ее заслужила по всем статьям! Только лично я, штурман Сахаров, не имею к гибели этого ублюдка никакого отношения. К величайшему своему сожалению, ибо жаждал придушить его собственными руками, сдержался лишь потому, что у нас там был жесткий дефицит людских ресурсов, каждая жизнь была на счету.

– Какие пафосные речи! Но что за ними стоит? Чем Вам так насолил Пронин? Имейте смелость, покажите нам то, что Вам не принадлежит, а принадлежит его покойной супруге.

– Да подавитесь вы этим дневником! – взревел вдруг Сахаров, сунул руку за пазуху и швырнул нам в лицо небольшую тетрадь. – И немедленно убирайтесь с этого корабля. Вы не полиция, и тратить время на вас я больше не намерен. Когда сможете предъявить мне официальное обвинение – милости просим. Обещаю вернуться из Индии живым и невредимым, – и он удалился на мостик, чеканя шаг.

Миша подхватил меня под руки, втащил в неведомо откуда взявшийся экипаж, и вскоре я уже вновь лежал в своей постели, а Митькина мама меняла мне компресс на щеке. Тем временем Мишка вновь уселся на стул рядом с изголовьем и раскрыл дневник. Несколько минут он просто листал его, проглядывая страницу за страницей, наконец, остановился и принялся внимательно вчитываться, потом вдруг вскочил и начал возбужденно ходить по комнате, по-прежнему не отрывая глаз от тетради. Дочитав до конца, он хлопнул себя ладонью по лбу и бессильно опустился на стул:

– Будь я проклят, если штурман имеет к смерти Пронина хоть малейшее отношение!

Я приподнялся на локте и удивленно посмотрел на взволнованного Мишку, ерошившего свои каштановые космы.

– Да если бы это он убил Пронина, он бы первым делом уничтожил этот проклятый дневник и уж, по крайней мере, никогда не отдал его нам! – и Мишка вновь хлопнул себя ладонью по лбу.

– Да что там?! – вскричал я. – Говори же, чертов ты мучитель!

– Что Вам сказал Дриженко о гибели Миши Павлова? Что его скосила цинга? – я кивнул. – Полагаю, капитан Захаров попросту солгал, покрывая Пронина. А штурмана вся эта ситуация беспокоила только потому, что он приходился Павлову двоюродным дядей и взял парня на судно под свою личную ответственность – по крайней мере, так пишет в начале дневника сам Пронин. А когда они отправлялись на зимовку к Новой Земле, их застал очередной шторм, и Пронина с Ипполитом оставили на палубе по очереди следить за такелажем. Пронин же накануне хватил лишнего и вернулся к себе в каюту, а вместо себя послал Мишу Павлова, совершенно неприспособленного ни к каким палубным работам. Через некоторое время, правда, сердце у него не выдержало, и он пошел посмотреть, как малец справляется – тот как раз боролся с сорванным очередным порывом ветра парусом. И вот тут Пронин совершил мерзость: он велел Павлову лезть вверх по грот-мачте и поправлять сорванный парус. Мачта, как оказалось впоследствии, была вся насквозь гнилая, ее перед отплытием не успели заменить, и Павлов, кое-как добравшись до верха, благополучно низвергнулся вниз и разбился насмерть. Пронин, все еще находясь под хмельком, не придумал ничего лучше, как столкнуть тело за борт, а капитану рассказать о том, как отважный парнишка сам вызвался ему помогать, и его смыло с палубы внезапно набежавшей волной. Разумеется, ему все поверили, даже штурман. Представляете, с каким ужасом безутешный дядя прочел об истинных причинах гибели порученного ему единственного сына двоюродной сестры?

Я откинулся на подушку и почесал подбородок: штурман Сахаров и вправду проявил истинное мужество и великодушие, тут же на месте не раскроив подонку череп.

Мы снова оказались в тупике – очередная нить расследования ни к чему не привела, и мы вынуждены были начать все с начала. Мишка пообещал с завтрашнего дня установить наблюдение за домом Ипполита и оставил меня одного.

7

Я долго ворочался с боку на бок, обдумывая сложившееся положение, но боль в десне не давала мне покоя. Я принял хинину и вскоре безмятежно уснул. Не знаю, сколько я проспал, помню лишь, что проснулся от того, что кто-то ласково гладил меня прохладными пальцами по лицу. Я мотнул головой, пытаясь стряхнуть их, и невольно приоткрыл глаза: на стуле рядом с изголовьем сидела Катя и не сводила с меня обеспокоенного взгляда.

– Вы?! – выдохнул я и закрыл лицо руками.

– Мне сообщил Ваш напарник и попросил навестить Вас… Как Вы себя чувствуете?

– Теперь уже значительно лучше, – и я сорвал со щеки уродовавшую меня повязку с компрессом. – Но… почему? – порывисто выдохнул я, не смея и мысли допустить о том, что она действительно пришла из беспокойства обо мне, а не по какой-либо иной причине, связанной с расследованием.

– Ваш помощник зашел ко мне и рассказал о ходе расследования, о том, что круг подозреваемых сузился. А когда я осмелилась поинтересоваться, почему он явился один, ему пришлось все мне рассказать про Ваше самочувствие. У Сережи часто случались флюсы, и я не могла не придти и не оказать Вам деятельную помощь. Вы ведь даже денег пока с меня не взяли, я не знаю, как отблагодарить Вас, – и она порозовела и улыбнулась.

– Как Вы милы, когда улыбаетесь, – пробормотал я, склонив голову набок и внимательно всматриваясь в ее хорошенькое личико и светящиеся радостью глаза. – В последние дни я все видел Вас плачущей, и это причиняло мне нестерпимую боль, но теперь, когда Вы так свежи и веселы, сердце мое саднит еще сильнее…

Она невольно смутилась и опустила глаза, а я припал к ее руке.

– Ипполит сделал мне предложение, – внезапно промолвила она, отнимая у меня руку и пряча ее в складках своего вдовьего платья.

– И что же Вы? – затаил я дыхание, страшась услышать ответ, который мог лишить меня всяческой надежды, но Катя лишь вновь зарделась и медленно покачала головой.

Я бросился к ней, заключая ее в свои объятия и пылко целуя белокурые локоны, а она сидела, замерев, пряча лицо в ладонях, и лишь плечики ее слабо подрагивали.

– Ты верно думаешь, что он мог убить Сергея?

Я в блаженстве откинулся на подушку, не смея отвести взгляда от ее раскрасневшихся ланит.

– Возможно, ты и прав. Он ведь давно ко мне сватается, вот уже почти десять лет – с тех пор, как я познакомилась с ними обоими, а я выбрала Сергея. Правда… тогда их было трое.

– Претендентов на твою руку? – безмятежно осведомился я.

– Да. Наша семья тогда бедствовала, и мне приходилось время от времени торговать цветами в оживленных кварталах города. Часто я заходила и на пристань, где и встретились мне оба брата. А третий заприметил меня в цветочном магазине. Только я практически сразу отказала ему: он, как показалось мне, излишне увлекся моей красотой и совершенно не интересовался ни моей душой, ни мыслями. По этой же причине я отвергла и Ипполита. Сергей же видел во мне в первую очередь друга и собеседника. Так, по крайней мере, мне думалось тогда. Мой первый знакомец и претендент на руку довольно быстро оставил меня в покое, правда, изредка я ловила в толпе его взгляд, полный боли, но постепенно он перестал попадаться мне на глаза, и сейчас я бы, наверное, даже не узнала его, попадись он мне навстречу. А Ипполит упорствовал, даже когда мы с Сережей шли к алтарю, и до последнего не оставлял своих попыток сделать из меня если уже и не жену, то хотя бы любовницу. Я, как могла, скрывала все это от мужа, не желая ссор и приступов ревности, но, боюсь, все могло открыться на судне…

Ипполит! – пронеслось вмиг в моем воспаленном мозгу. Как часто преступник пускает ищеек по следу, который без его помощи вообще никогда не был бы обнаружен. Кому бы пришло в голову расследовать гибель участника одной из суровейших экспедиций последних лет? Осенью, когда на море свирепствуют шторма, Сергей мог быть запросто смыт за борт, и это показалось бы всем наиболее разумным объяснением его исчезновения. Именно Ипполит привлек всеобщее внимание к гибели кузена, но зачем? Голова у меня раскалывалась, десна ныла пуще прежнего, и я рассчитывал исключительно на Мишкину бульдожью хватку: какие бы цели не преследовал наш подозреваемый, от моего непутевого помощника ему было не скрыться. Я снова откинулся на подушку и с умилением воззрился на мою прелестную гостью. Я непременно хотел продолжения ее исповеди о семейной жизни и осторожно спросил:

– У тебя с Сергеем не было детей, ведь так?

Она печально покачала головой и вздохнула:

– Причин я не знаю, мы были у всех врачей, каких только могли себе позволить. Правда, примерно за год до экспедиции я уже отказалась от этой мысли. Сережа изменял мне, – и она вдруг совершенно неожиданно для нас обоих разрыдалась.

– Как же такое возможно? – пробормотал я. – Имея в супругах такую красавицу…

– Если бы ты ее только видел! – по-детски всхлипывая и хватая ртом воздух, продолжала она. – Как-то раз я проследила за ним, когда он в очередной раз ушел в кабак. Сердце у меня давно было не на месте от этих его регулярных походов по злачным местам, вот я и решила узнать, с кем он там время проводит. И застала его с Софьей Генриховной!

– Владелицей «Винной бочки»? – с сомнением уточнил я.

Катя отчаянно закивала.

– Но ведь ей никак не меньше пятидесяти! Да и безобразна она поразительно. Катя, ты ничего не перепутала?

– Я ходила за ним несколько раз, и каждый раз он оказывался у нее: сперва они радостно приветствовали друг дружку, а затем уединялись наверху. Впрочем, мне удалось выследить их и там. Правда, пришлось немало заплатить коридорному…

– Неужели ты их застала прямо в этот момент?! – с ужасом выдохнул я.

– Если бы! Я, вероятно, была бы рада, попадись они мне на глаза в момент страсти – я бы, по крайней мере, понимала, что чем-то не устраиваю Сережу. Но они просто разговаривали – как старые друзья, как брат с сестрой… Он рыдал у нее на груди, она гладила его по голове. И так каждую неделю по несколько часов. Подслушать их мне не удалось, могу только догадываться, о чем они столь заговорщически толковали.

– Но отчего же ты решила…

– А что же еще это может быть? – буквально взревела Катя, сжимая свои бледные ладони в кулаки и воздевая их к потолку.

– Да что угодно, – раздался вдруг ехидный голос Мишки со стороны дверей, и мы как по команде повернули головы. – Все что угодно, мадам! Она может быть его теткой или крестной матерью. Да и просто подругой, наконец. Разве мужчинам возбраняется водить дружбу с дамами? – он хитро ухмыльнулся, прошел в комнату и опустился на единственный свободный стул у изголовья: Катя к тому времени уже давно сидела на краешке постели и периодически хватала мою руку в поисках поддержки и утешения.

– Разве мало ему моего общества?! Какие еще подруги могут быть у женатого мужчины? – всплеснула руками Катя. – Я ли не ходила с ним в театры и даже на балет, я ли не пила с ним пиво в трактирах, обсуждая назревающую войну? Я ли не посещала революционные кружки, в которых он состоял, и не пыталась вникнуть и разделить с ним новые либеральные ценности, которые нам нынче всюду предлагают взамен государя? А в ответ он рыдает на груди у Софьи Генриховны, жалуясь на свою несчастную долю? – Катю била безотчетная дрожь. Она вскочила с постели и принялась мерить шагами мою небольшую спальню, нервно кусая губы и сжимая и разжимая кулаки. Я тоже поднялся, бросился к ней, обнял за плечи и попытался усадить назад на кровать, но она вырывалась из моих слабых объятий, словно я и был ее мужем, не желавшим видеть в ней надежного товарища.

– Катерина Матвеевна, – зевая, промолвил Мишка, – это дело житейское, зря Вы так убиваетесь по столь ничтожному поводу. Вы, конечно, могли сколько угодно играть роль его боевой подруги и пытаться разделить его скудные мужицкие интересы, да только мужчине не то от женщины нужно. Что ему пиво с балетом? Пиво он и без Вас попьет в своей мужицкой компании, без Вас даже и веселее, можно невозбранно женские прелести обсудить да юность лихую вспомнить. А балет с театром, подозреваю, нужнее был Вам самой, нежели Вашему Сергею. У него такая работа, ему не до зрелищ, тут в реальной жизни такие зрелища, что любой спектакль детской сказкой покажется. А война… что простому человеку рассуждать о войне? Он должен быть готов без рассуждений жизнь свою отдать, если Отечество потребует. Это дворяне могут рассуждать за бокалом вина и сигарой, а нам, простым людям, к таким делам голову лучше не прикладывать, не будет от этого никакого проку. Может, и ходил Ваш Сергей к Софье Генриховне оттого, что она простая русская баба, которая обнимет, пожалеет и приласкает даже такого непутевого, как он, а не станет таскать по балетам. Мужику ведь чего надо? Горячий ужин да красивая женщина рядом…

Катя присела и вперила горящий взгляд в насмешливое лицо Мишки. Он вальяжно раскинулся на стуле и во все время своей тирады, произнесенной им совершенно безразличным тоном, даже не поднял на нас глаза, тщательно вычищая грязь из-под ногтей.

– Вот ведь знаток нашелся! – рассмеялся я. – А у самого ведь еще, кажется, ни одной порядочной девушки в невестах не водилось!

– Ну так и что же? – едва ли не перебивая меня, парировал он. – Разве не могу я озвучить чаяния мужчин? Довольно того, что нам приходится лгать своим возлюбленным о том, как мы ценим их прекрасную душу и цепкий ум, на деле стремясь побыстрее очутиться сначала у алтаря, а потом уж и на супружеском ложе. С чего бы я начал тот же туман наводить на Катерину Матвеевну? Мне лгать ей да приукрашивать картину ни к чему, – пожал он плечами. – Неправильный выбор сделали Вы, мадам.

– Что Вы имеете в виду? – она наклонилась в сторону Мишки и вся напряглась, точно струна.

– А кто же теперь скажет, может, Вы были бы счастливее в браке с Ипполитом? Или с этим Вашим третьим номером. Теперь-то уж не проверить, – и он резко подул на ногти и принялся полировать их о брюки.

– Нет, это немыслимо! – воскликнула Катя, вскочила и ринулась было по направлению к двери, но остановилась на полпути, подошла к моей кровати и коснулась своими ледяными губами моего пылающего лба. – Я зайду завтра вечером, если позволите, – и через минуту на лестнице раздался стук ее каблучков.