Текст книги "Не будите спящую пантеру"

Несносный человек

Он всегда был не такой, как все. Его гувернером был французский лейтенант, попавший в плен во время Крымской кампании, с почетом прижившийся в имении Северниных и ставший большим другом юного отпрыска хозяина имения, вернувшегося инвалидом из осажденного Севастополя.

В Сибирском кадетском корпусе юноша больше изучал науки и иностранные языки, не желая участвовать в ночных походах к барышням, что не мешало ему легко присоединяться к любой компании, не выделяясь в общем веселье.

Хорошие способности и склонность к европейским языкам открывали ему перспективу службы в Западном округе, но он был выпущен подпоручиком в Туркестан, в отдельный корпус пограничной стражи.

Молодой офицер сразу обратил на себя внимание своими манерами, успехами в изучении фарси и тем, что редко появлялся в шумных офицерских компаниях, не заводя ни с кем приятельских отношений.

Несмотря на кажущуюся холодность, это была пылкая натура, унимаемая только волей хозяина. Иногда в воле открывалась небольшая щелочка, и тогда натура становилась настолько светской, что все уже забывали о том, что совсем недавно она говорила, что черное это черное, а не серое, как уверяли все окружающие. И последняя стычка с афганскими контрабандистами уверила всех сослуживцев в том, что в отношениях с поручиком Северниным нельзя переступать установленные им грани, а Владимирский крестик с мечами, засверкавший красной капелькой на его груди, снова на шаг отделил его от всех офицеров.

Никто не удивился тому, что через три года поручик поступил в Николаевскую военную академию и по ее окончании вновь вернулся в корпус пограничной стражи, помощником начальника штаба пограничного полка, расквартированного в губернском городе N.

Штабс-капитан с академическим значком был завидной партией. Полковые и губернские дамы томно вздыхали при встрече с офицером, находя его похожим на Печорина или Чайльд-Гарольда, и искали поблизости Бэлу, которая могла бы его увлечь.

А на прошлом литературном вечере в дворянском собрании произошел невероятный конфуз.

Свои произведения представили два молодых писателя и известная своим поэтическим даром надворная советница Максимова Наталья Николаевна, считавшаяся первой красавицей в губернии, в чем ежедневно и ежечасно уверяли желавшие ее поклонники.

Стихи были нежные и посвящены сбежавшему любимому коту. Стихи очень простые, запомнить их невозможно, потому что каждый человек говорит почти такие же слова своему любимому котейке:

 
милый мой котик,
белый пушистый животик,
лапки пушистые мягкие,
будишь меня по утрам,
ласково жмешься к ногам,
я по тебе так скучаю,
где ты сейчас, я не знаю,
жду тебя денно и нощно,
снишься ты мне темной ночью,
когти твои золотые,
глазки твои голубые,
жду тебя, милого друга,
твоя навсегда подруга,
приходи, так тебя жду,
ночью одна я не сплю.
 

Стихотворение читалось речитативом с нежным придыханием и получило бурные аплодисменты собравшихся ценителей искусства.

Дамы бальзаковского возраста утирали слезы крохотными батистовыми платочками, подозревая, что одним котяткой здесь дело не обошлось. Молодые девицы, не стесняясь, плакали крупными слезами. Офицеры гарнизона целовали поэтессе руки, а более ловкие ухитрялись поцеловать и податливые пальчики. Поэтические натуры наперебой говорили, что госпожа надворная советница встала в один ряд с Пушкиным и Байроном, совершив переворот в мировой поэзии.

По неизвестной причине, присутствующие на литературном вечере, почти одновременно обратили внимание на то, что во всеобщем ликовании не участвует штабс-капитан из корпуса пограничной стражи: он задумчиво сидел на последнем стуле, опершись на эфес шашки руками и положив на них подбородок.

Заметив общее внимание, штабс-капитан встал, отвесил общий поклон, негромко звякнув серебряными шпорами, повернулся и пошел к выходу.

– Господин капитан, а вам стихи не понравились? – кокетливо спросила Наталья Николаевна.

– Мадам, это не стихи, а причитания по случаю кончины вашего кота, – ответил офицер.

– Мой кот, слава Богу, не умер, он жив, здоров, только где-то гуляет, – парировала надворная советница.

– Что ж, у вас есть возможность выйти на улицу и позвать его, а если он не откликнется, то завести себе нового, – сказал штабс-капитан и вышел.

– Ну, совершенно несветский человек этот капитан. Разве мы не знаем, что это не стихи, но мы же ничего не говорим, – обменивались между собой мнениями расходившиеся по домам участники литературного кружка.

На следующий день весь губернский город был взбудоражен известием о том, что надворный советник Максимов Николай Павлович, чиновник VII класса, вызвал на дуэль штабс-капитана Севернина за оскорбление им Натальи Николаевны на поэтическом вечере.

Дуэль была назначена на пять часов утра, чтобы к началу работы губернских учреждений все было закончено. Кто вызвался быть секундантом, сохранялось в глубокой тайне, чтобы не навлечь на секундантов наказания за участие в дуэли.

Эта новость крутилась во всех гостиных, обсуждалась в городском парке, каждый старался припомнить что-то известное о дуэлянтах.

Николай Павлович, добрейшей души человек, в армии никогда не служивший, был правой рукой вице-губернатора по гражданским делам и имел большую известность в губернии.

Штабс-капитан Севернин за свою внешнюю холодность, независимость, привлекательное лицо, пересеченное тонким шрамом, всеми считался губителем женских сердец и, естественно, бретером, признавая шансы Николая Павловича на победу в дуэли ничтожными.

Многие уже видели Наталью Николаевну в черных траурных одеждах и жалели это невинное создание, пострадавшее от руки нового Мефистофеля, которому никто больше не подаст руки и не примет в своем доме, разве что тайно от всех.

Но больше всех страдала Наталья Николаевна. Уязвленное самолюбие и невнимание Севернина вызывали такую ненависть к этому человеку, что она была готова казнить его всеми известными способами, а потом лежать и плакать на его могиле, проклиная всеми проклятиями, которые только можно придумать, чтобы не дать ему забыть ее, чье сердце он разбил своей холодностью и невниманием. Подлец. А ведь он убьет и Николая Павловича. Убьет и ее. Но, что же делать?

Ранним утром она валялась в ногах Николая Павловича, пытаясь отговорить его от участия в дуэли, но он был человек чести, и не мог не поехать. Кроме того, он вызывал на дуэль, и к месту дуэли должен приехать первым. Подняв с колен безутешную женщину, он нежно поцеловал ее, сказал: «Прощай, Наташа» и вышел на улицу к поджидавшей его пролетке.

Весь город затаенно ждал известий. В девять часов не было никаких известий. В двенадцать тоже. Не было на службе ни Максимова, ни Севернина. В больницу не поступало известий о каких-либо ранениях. Город терялся в догадках.

Примерно часов в пять пополудни на главной улице губернского городка показалось вместительное ландо, в котором ехала развеселая компания, в центре которой были изрядно пьяные господин Максимов и штабс-капитан Севернин в расстегнутом мундире, во весь голос распевавший какие-то куплеты с невероятным кавказским акцентом:

 
Как родился я на свет,
Дал вина мне старый дед,
И с тех пор всю жизнь мою
Я вино, как воду, пью.
 
 
Если б я не пил вино,
Я б засох давным-давно,
Даже бочка без вина
Рассыхается до дна.
 

Севернину баском подпевал Николай Павлович, и эта идиллия изумила весь город. Все ждали кровавой драмы, но все кончилось взаимным примирением. И еще каким.

Ландо остановилось перед стоящей у дома Натальей Николаевной, два дуэлянта вывалились из него и встали на колени перед красавицей, еще более прекрасной при свете заходящего солнца. Капитан Севернин поцеловал подол ее платья, как знамя, и сказал:

– Любезная Наталья Николаевна, ради Бога, простите меня, я вел себя совершенно возмутительным образом. Ваши стихи так же прекрасны, как Вы сами, и я готов читать их с утра до вечера.

Что-то подобное пытался сказать и Николай Павлович, но у него лучше получалось покачивать головой в такт словам более крепкого на вино капитана.

Чтобы закончить эту сцену, Наталья Николаевна простила их, обоих, и увела Николая Павловича домой.

Севернин встал с колен, застегнул мундир и уехал в расположение полка, где квартировал.

Оживление в губернском городке быстро улеглось, так и не достигнув своего апогея.

При встрече Николай Павлович и Севернин любезно раскланивались, но никаких контактов между капитаном и Натальей Николаевной не было. Наоборот, бывшая неприязнь еще более усиливалась. Не проходило и дня, чтобы Наталья Николаевна при упоминании о Севернине не отпустила в его адрес какой-нибудь колкости.

Естественно, это доходило до ушей капитана, но с его стороны не было никакой реакции, он вообще выслушивал эти сообщения с полным равнодушием, отдавая весь свой досуг службе, так как приближались праздники по случаю годовщины образования полка, тезоименитства Государя Императора и конно-спортивные состязания в честь этих дат.

В торжественный день был отслужен молебен во здравие Государя Императора и всей августейшей фамилии. Из собора губернская элита поехала в манеж пограничного полка, расположенный рядом с городом на живописном берегу реки. Для гостей были сооружены трибуны, в армейских палатках в рощице были накрыты праздничные столы.

Капитан Севернин в парадной форме проскакал рядом с экипажем Максимовых, приветственно и без улыбки кивнув головой.

Утихавшая к нему ненависть Натальи Николаевны вспыхнула с новой силой, и она пожалела, что согласилась ехать с Николаем Павловичем на этот праздник. Для нее было тягостно находиться даже рядом с этим несносным человеком в скромном мундире корпуса пограничной стражи, отороченном нежно-зелеными кантами.

Наконец начались конно-спортивные состязания. В соревновании офицеров участвовало десять человек, среди них и штабс-капитан Севернин, переодевшийся в среднеазиатскую полевую гимнастерку и простую фуражку с зеленым верхом. На фоне темных мундиров он был белым пятном и бросался в глаза темно-красной капелькой ордена Владимира там, где у хороших людей находится сердце.

Лошади проходили через восемь препятствий, затем всадник шашкой должен был срубить шесть круглых шаров. Вроде бы и немного, но к финишу лошадь и всадник подходили сильно уставшими.

Несмотря на лето, от потных спин лошадей шел пар. Всадники с раскрасневшимися лицами спешивались и проводили в поводу своих лошадей, чтобы дать отдышаться, а затем передавали их коноводам, для растирания ног соломенными жгутами.

Объявление распорядителя, – Капитан Севернин, лошадь Тайна, – привели Наталью Николаевну в состояние нервной дрожи, и достаточно было какого-то толчка, чтобы она залилась слезами или побежала куда угодно, лишь бы не видеть всего этого.

А капитан несся на своей Тайне прямо на нее, то пригибаясь, то привставая на стременах, чтобы облегчить лошади полет, и не сводя с Натальи Николаевны своих пронзительных глаз.

Преодолев все препятствия, капитан Севернин выхватил сверкающую на солнце шашку, и с диким воплем понесся срубать головы чучелам. Поразив все цели, и проходя на галопе вдоль трибуны, капитан вдруг остановил свою лошадь, поднял ее на дыбы и с шашкой в руках внимательно посмотрел на Наталью Николаевну, приводя ее в ужасный трепет только от мысли о том, что этот дикарь может сделать с нею.

Ни у кого не было сомнений в том, что первый приз получит штабс-капитан Севернин. Но жюри из старших офицеров полка и вице-губернатора постановило, что первое место занял командир первого батальона подполковник Михайлов. Да так оно и было. Все препятствия он прошел аккуратно, не сбив ни одной перекладины, и рубил чучела уставной саблей, а не каким-то афганским трофеем, который уместен только в зоне боевых действий.

После вручения главного приза гости и участники соревнований переместились к палаткам, где их ждали столы, накрытые попечительством офицерского и дворянского собраний.

Неудача, а разве можно считать неудачей звание одного из лучших наездников полка, совершенно не обескуражила капитана. Он спокойно пошел к штабной палатке, где ожидала его парадная форма, как вдруг услышал за своей спиной быстрые шаги.

Обернувшись, он увидел идущую к нему Наталью Николаевну. Она шла, сжав кулаки, ее глаза пылали ненавистью к этому человеку. Подойдя ближе, она размахнулась, чтобы ударить его, но вдруг крепкая рука перехватила ее руку, притянула к себе, а другая рука крепко обхватила ее за талию.

– Боже, как я тебя ненавижу, – успела подумать Наталья Николаевна и поплыла куда-то ввысь, поддерживаемая твердой и нежной рукой, умеющей управлять не только шашкой и лошадью.

Приоткрыв глаза, Наталья Николаевна увидела кружащиеся в глазах небо и верхушки огромных деревьев. Ее ноги не касались земли, а ненавистный ей человек улыбался и легко шел вперед, вальсируя с ней по посыпанной желтым речным песком дорожке.

Через несколько мгновений небо исчезло, и Наталья Николаевна очутилась в просторной палатке. Капитан галантно усадил ее на крепкий деревянный стул. Сам сел на другой, возле деревянного шкафа, на котором был разложен его парадный мундир.

Наталья Николаевна посмотрела на его легкую полуулыбку, и ей стало так жалко себя за то, что она, презрев все правила приличий, бросилась к этому несносному человеку, а он сидит, и с улыбкой смотрит на нее и не говорит ни слова. Ее глаза быстро наполнились слезами, и они потекли по ее щекам, превращая лицо взрослой женщины в обиженное лицо ребенка, который плачет от обиды, закрывшись в своей комнате.

Не говоря ни слова, капитан привлек к себе ее лицо, аккуратно промокнул слезы, и поцеловал сначала в уголки глаз, затем в щечки, подбородок и очень нежно прикоснулся к ее губам.

– Наталья Николаевна, Наташа, я люблю Вас, – прошептали губы капитана, и сердце Натальи Николаевна запело мелодию нежности к этому несносному человеку, чья любовь могла убить или воскресить любого человека, прикоснувшегося к ней.

Пять лет спустя Туркестанский пограничный полк номер N встречал нового командира. Опаленные солнцем суровые лица туркестанских офицеров сверкнули белозубыми улыбками: молодой полковник Севернин нежно взял на руки плетеную люльку с ребенком и помог выйти из коляски стройной и красивой женщине, которой предстояло стать первой дамой в местном обществе.

Примечание: капитан пел куплеты из оперетты «Кэто и Котэ».

Ночная сказка

В тот вечер я возвращался из командировки на поезде номер два Владивосток-Москва. Садишься вечером в Хабаровске и к обеду следующего дня уже дома. В интересах сохранения военной тайны местонахождение воинских частей засекречиваем.

Сборы и совещания в управлении округа следовали одно за другим. Сразу же по окончании последнего совещания основная масса офицеров выехала к своим частям, не имея возможности и времени посидеть вместе с сослуживцами и однокашниками за накрытым столом, что было давнишней традицией, не нарушаемой годами.

Новый командующий должен был привнести что-то новое, и он привнес стопроцентное использование времени в интересах службы. Командующие приходят и уходят, а мы остаемся.

Мы вчетвером разъезжались в разные стороны примерно в одно и то же время: я ехал на запад в сторону Забайкалья, трое моих друзей на восток в сторону Тихого океана. Выпив на прощание бутылочку коньяка, мы сели в свои вагоны, помахали с площадки рукой и поехали по домам.

Офицерам положено ездить в купированных вагонах, но мой поезд был достаточно основательно заполнен и оставались места только в спальном вагоне. Мне кажется, что я заслуживал того, чтобы ехать и в спальном вагоне.

Вагон был полупустой, а в моем купе вообще не было никого. Осень уже прочно вступила в свои права, на улице было холодно, а в вагоне было тепло и комфортно.

Проводник принес хорошо заваренный чай в толстом подстаканнике и галетное печенье с сыром. Попив чай, я разделся и лег на свою полку с книжкой, которую я купил в Военторговском книжном магазине. Омар Хайям в созвездии поэтов. В пору книжного дефицита это было достаточно удачное приобретение.

А вот и нежные строки Руми:

 
Припав к твоим кудрям, тебя я не обидел.
Клянусь, что не было коварства в том ничуть.
Но сердце я твое в кудрях твоих увидел.
И с нежной шуткою хотел к нему прильнуть.
 

И затем Хайяма:

 
Взгляни, вот платье розы раздвинул ветерок.
Как соловья волнует раскрывшийся цветок!
Не проходи же мимо. Ведь роза расцвела
И распустилась пышно лишь на короткий срок.
 

Книга тихонько выскользнула из моих рук, и я уснул под стук вагонных колес. Вообще-то я сплю без сновидений, но, вероятно, восточные поэты навеяли на меня чары тысячи и одной ночи.

Внезапно дверь купе бесшумно распахнулась, и что-то воздушное заполнило дверной проем. Точно так же бесшумно закрылась дверь и в свете ночного освещения в купе оказалась красивая женщина с длинными волнистыми волосами, в пальто-свингер и высоких кожаных сапожках на каблуках-шпильках.

Снятое пальто вспорхнуло на крючок и удобно устроилось на стенке. Стройная женщина лет тридцати пяти легко присела на второй диван и расстегнула молнии на сапогах, которые мягко легли в проход между диванами.

Подняв с пола упавшую книгу, дама открыла ее наугад и прочитала:

 
Нам говорят, что в кущах рая
Мы дивных гурий обоймем,
Себя блаженно услаждая
Чистейшим медом и вином.
 
 
О, если то самим Предвечным
В святом раю разрешено,
То можно ль в мире скоротечном
Забыть красавиц и вино?
 

Я попытался привстать, чтобы представиться или чем-то помочь, но дама приложила свой палец к моим губам и отрицательно покачала головой.

По тому, как она раздевалась, можно было предположить, что она была артисткой эротического жанра, но тогда в СССР не было секса и не было продажной любви.

Закинув правую руку за спину в районе шеи, она расстегнула замок, и он медленно пополз вниз, освобождая платье на плечах до тех пор, пока оно само медленно не сползло вниз.

Затем движением плеча вниз была освобождена одна бретелька кружевной комбинации, затем другая и комбинация точно таким же образом оказалась на полу.

Легко щелкнув замком купе, незнакомка впорхнула ко мне под одеяло, обдав свежестью и легким запахом сладко-терпких духов.

Сон продолжался со всей страстью и необузданной фантазией, которую может представить человек с отсутствием тормозов в делах любви.

Я проснулся, когда на улице уже было светло. В теле приятная истома, как после марш-броска на гору Кок-Тюбе. В купе никого не было. Соседний диван был не тронут.

Я умылся, побрился и пошел в вагон-ресторан завтракать. Принимавшая у меня заказ официантка о чем-то долго беседовала с дородной буфетчицей, искоса поглядывая в мою сторону. Фирменная московская солянка была просто превосходна, а свиная отбивная так и таяла во рту, оттеняя вкус жареного во фритюре картофеля. То ли комиссия в ресторане работает, то ли перестройка надвигается, но так вкусно я не кушал ни в одном вагоне-ресторане поезда Москва-Владивосток.

Вернувшись в свое купе, я ощутил легкий аромат терпко-сладких духов. Приснится же такое.

Когда я выходил из поезда, проводник сказал мне с затаенной завистью:

– Везет тебе, полковник, мне бы такое даже во сне не приснилось.

Мой сон и мне самому не давал покоя. Неужели я даже не спросил имени моей незнакомки? Неужели я не сказал ни одного слова, чтобы как-то выразить восхищение ею? Нет, это был просто сон.

С течением времени сон не только не забывался, но обрастал все более чувственными подробностями и я с закрытыми глазами мог описать ее, начиная с волос и заканчивая пальчиками на ногах.

Правда, я не слышал ее голоса, но, судя по правильным чертам лица, четко выраженной подбородочной ямке, ровным зубам и небольшому языку, у нее должен быть приятный мелодичный голос. Если бы она говорила шепотом, то этот шепот мог бы усмирить и привести в блаженное состояние даже уссурийского тигра, поймавшего когтями свою добычу.

Что бы сказал Хайям по этому поводу?

 
Пей, офицер, свое вино,
Среди людей мудрей оно,
Ты пьяный чувствуешь одно,
А протрезвел – нет счастия давно.
 

Неужели мне осталось только вино, чтобы не кончался этот сон?

Если все же исходить из того, что мой сон в поезде был не сном, а реальностью, то мое видение должно было исчезнуть где-то в районе Белогорска, а затем отправиться в направлении города Благовещенска.

Такие феи могут жить только в небольших губернских городках на берегу полноводной реки, окруженной легендами и темными историями о разбойниках-казаках, коварных хунхузах и бедных спиртоносах, которых отстреливали с той и другой стороны. Такие женщины были либо атаманшами, либо хозяйками притонов, где собирался оголтелый народ различных сословий и званий для того, чтобы сбыть шальную деньгу, выпустить свой кураж и дурную кровь, и к рассвету разойтись по своим местам, чтобы в присутственное время ничего не напоминало о том, что за благообразием писаря скрывается разбойник по кличке Ванька-каин.

Была осень, вернее, окончание осени, моросил легкий дождик, который на следующий день должен был дополниться снеговыми хлопьями и внезапно прекратиться, оставив на дорогах и тротуарах пластинки ледяного стекла и забереги на реке Амур.

Была последняя перед ледоставом встреча с представителями сопредельной погранохраны, чтобы договориться о совместных действиях в случае возможных нарушений границы или стихийных бедствий. Я был командирован от управления пограничного округа на встречу, чтобы обсудить вопрос о пропуске «челноков», которые только-только начинали свою деятельность по снабжению России китайским ширпотребом.

Встреча прошла традиционно хорошо и закончилась в ресторане. Китайцы торопились домой, поэтому неофициальная часть встречи была скомкана, и мы полуголодные вернулись в управление пограничного отряда.

Обменявшись мнениями по результатам встречи и поставив задачи по оформлению достигнутых договоренностей, все пошли по домам. Я отказался от машины и в надвигающихся сумерках пошел в сторону гостиницы «Юбилейная», где меня разместили.

Я люблю осенний дождик, и у меня было прекрасное настроение.

 
Люблю я дождик моросящий
И в нем гуляю, как в тумане,
Как будто я не настоящий,
А чужеземец, марсианин.
 
 
Хожу я, вниз потупив очи,
Я не железный, вам клянусь,
Как беспокойны ваши ночи,
Как мне опасна ваша Русь.
 
 
Боюсь, что заповедь Пророка
Я каждодневно нарушал,
В глазах урусок бес порока,
Его я близко принимал.
 
 
Мне не доступны рая пэри,
Они мне снятся по ночам,
Но я тебе открою двери
И уважение воздам.
 
 
С тобой гуляли мы по Раю,
Нам улыбались наши Боги,
Сегодня ходим мы по краю
И нет волнений и тревоги.
 

Внезапно перед моими глазами мелькнуло что-то воздушное с длинными волнистыми волосами, в пальто-свингер и высоких кожаных сапожках на каблуках-шпильках.

– Здравствуй! – громко сказал я.

Видение развернулось на одном каблуке, внимательно посмотрело на меня и также громко ответило:

– Здравствуй, ты все-таки нашел меня!

– Нашел. И искал очень долго. Пойдем со мной, иначе ты исчезнешь, и, может быть, навсегда. Если тебе нужно куда-то позвонить, то позвонишь из моего номера.

Она взяла меня под руку, и мы пошли в сторону гостиницы. Мы ничего не говорили, потому что крепко сплетенные руки сами говорили о том, что мы долго не могли сказать другу другу из-за разлуки.

Те времена отличались пуританскими взглядами служащих гостиниц, но нам никто не сказал даже слова.

Сказка, начатая в вагоне транссибирского экспресса, продолжилась в номере «полулюкс» гостиницы пограничного города Благовещенска.

Утром я напоил ее кофе и посадил в такси.

В старинных сказках у прекрасных принцесс не бывает имени, их так и называют – Принцесса. Так и я до сих пор не знаю имени моей Принцессы.