Текст книги "Забытый полководец. Генерал армии Попов"

– Вряд ли, – ответил я. – Сведения поступили сразу от двух экипажей. Летчики ясно видели колонны танков и мотопехоты.

– А снимки есть?

– Я уже распорядился произвести фотографирование. Завтра утром проведем доразведку и сделаем снимки.

Доразведка подтвердила первые сведения и дала нам в руки новые ценные сведения. Выяснилось, что противник от Ляды повернул на север: танки пошли в обход озера Самро с запада, а мотопехота – с востока. Сомнений больше не было: немцы стремились обойти Лужский оборонительный рубеж в районе юго-восточнее Кингисеппа, затем частью сил вырваться к Финскому заливу, а другие соединения повернуть в сторону Ленинграда на Гатчину. И то и другое было для нас одинаково опасно».

Днем 13 июля командующий Северным фронтом вместе с начальником штаба прибыли в Смольный. «К. Е. Ворошилов, заслушав краткий доклад о событиях, происшедших за сутки, обратился к нам с вопросом, – свидетельствует М. М. Попов, – как мы расцениваем обстановку у нашего соседа в связи с тем, что немцы овладели Псковом и Островом и вышли к реке Плюссе. Вопрос для нас не был нов. Мы не раз уже обсуждали с Д. Н. Никишевым положение и перспективы развития событий в Эстонии, где 8-я армия была полностью отрезана от войск фронта и по существу действовала самостоятельно. Ее надо было подчинить или командующему Балтийским флотом, или нам. К. Е. Ворошилов полностью согласился с нашими предложениями и тут же высказал соображения о целесообразности передачи 8-й армии в состав Северного фронта. Его поддержали А. А. Жданов и М. В. Захаров. Мы не возражали. Хотя это переподчинение 8-й армии и возлагало на нас дополнительные хлопоты и заботы, но другого, более логичного решения быть не могло. Одновременно было решено передать в состав войск нашего фронта 41-й стрелковый корпус Северо-Западного фронта, который после боев за Псков оторвался от своей 11-й армии и сейчас сосредотачивался в районе Гдова.

Директивой главкома, отданной в тот же день, 8-я армия включалась в состав Северного фронта, и на нас легла ответственность за оборону территории Эстонии, в том числе островов Моонзундского архипелага. К этому времени 8-я армия своими шестью до предела обескровленными дивизиями, насчитывавшими в своем составе 2500–3000 человек, с мизерным количеством техники, вела бои на фронте протяжением до 180 км – от Пярну на побережье Рижского залива и до западного побережья Чудского озера. Частью своих сил армия держала оборону острова Эзель.

Уже в первом донесении командующий 8-й армией генерал-лейтенант Ф. С. Иванов докладывал, что ведет бои с превосходящими силами противника, малочисленные дивизии армии обороняются на широких фронтах и между ними имеются большие промежутки. Никаких резервов армия не имеет. Он настойчиво просил дать ему пополнение людьми и техникой. В сложившейся обстановке оборона хотя бы северной части Эстонии имела для нас огромное значение потому, что с ее потерей мы лишались военно-морских баз и открывали врагу новое, кратчайшее направление на Ленинград – через Нарву и Кингисепп. Вместе с тем противнику предоставлялась бы возможность создать свои военно-морские и воздушные базы в непосредственной близости от Ленинграда и Кронштадта. Все это мы прекрасно понимали, но оказать в ближайшие дни какую-либо практическую помощь 8-й армии были просто не в состоянии.

В районе Лужской полосы обороны обстановка продолжала обостряться с каждым днем. В завязавшихся с утра 13 июля боях в полосе нашего предполья южнее Луги вражеские атаки уверенно отражались героическим сопротивлением как частей прикрытия, так и контратаками отдельных отрядов, выдвигавшихся с главной полосы обороны».

Что же касается 41-го стрелкового корпуса, переданного в подчинение командующему Северным фронтом, то он находился практически в дезорганизованном состоянии. В книге «1941 год – уроки и выводы» он характеризуется следующим образом: «Его войска, понесшие потери в предыдущих боях, были деморализованы, штабы и командиры растерялись и показали несостоятельность в управлении войсками».

Рано утром 14 июля командующий Северным фронтом выехал в Веймарн, заранее договорившись с начальником штаба, Ворошилова не будить, а лишь позднее доложить главкому об обстановке и принятых мерах. Описывая тот день, Маркиан Михайлович, как всегда, будет предельно точен: «Когда 191-я стрелковая дивизия, оборонявшаяся до этого по реке Нарве фронтом на запад, совершила перегруппировку, чтобы прикрыть с юга направление на Кингисепп до подхода к реке Луге частей 2-й ДНО, гитлеровские танки и мотопехота вышли к реке у Поречья, переправились через нее и захватили плацдарм с большим селом Ивановским. Узнав о столь неприятном событии и обсудив с Д. Н. Никишевым наши возможности, мы решили срочно направить под Веймарн танковый батальон Бронетанковых курсов усовершенствования комсостава из района Красного Села (марш около 100 км), всемерно форсировать перевозки 2-й ДНО, потребовать от начальника инженерного управления подать в тот район как можно больше противотанковых мин и колючей проволоки, а также направить туда ближайший саперный батальон. Командующему ВВС мы приказали вести непрерывную и тщательную разведку всех маршрутов, ведущих к Кингисеппу и Веймарну с юга, и при обнаружении колонн противника немедленно высылать на них бомбардировщиков.

Проинформировав К. П. Пядышева о наших решениях, мы потребовали от него принятия всех мер для ликвидации этого первого немецкого плацдарма на реке Луге с привлечением имеющихся вблизи частей и первых эшелонов дивизий народного ополчения. (…)

По дороге мы с трудом обогнали танковый батальон, двигавшийся на очень больших скоростях, и вскоре въехали в Веймарн, где продолжались пожары, вызванные недавней бомбежкой, произведенной вражескими самолетами. Как выяснилось, гитлеровцы, очевидно заметив выгрузку эшелонов 2-й ДНО, бомбили станцию. На южной окраине небольшого города повстречались с уже прибывшим сюда К. П. Пядышевым и командиром дивизии ополченцев Н. С. Угрюмовым. Он в очень мрачных тонах обрисовал положение дел в дивизии. Из кадровых офицеров у него были только командиры полков и несколько командиров батальонов. Ротные и взводные командиры – в подавляющем большинстве призванные из запаса, прошедшие подготовку на военных кафедрах гражданских вузов, никакого опыта в командовании подразделениями не имели. Боевая слаженность частей и подразделений низкая, так как времени на обучение было очень мало. Первый эшелон дивизии при выгрузке попал под бомбежку, имеется много убитых и раненых, что отрицательно сказалось на настроении людей. Взвесив все эти данные и, конечно, подбодрив командира дивизии, мы решили начинать атаку только после прибытия танков и развертывания на огневых позициях заканчивавших выгрузку двух артиллерийских дивизионов. В то же время мы рекомендовали К. П. Пядышеву немедленно возвращаться в свой штаб, так как еще неизвестно, что может принести сегодняшний день на других участках Лужской полосы обороны. Затем подождали, пока подойдут и развернутся танки и артиллерия, и, убедившись в том, что все готово и взаимодействие организовано, разрешили командиру дивизии начать наступление. Наблюдать за боем мы приготовились с небольшого бугорка, поросшего кустарником, откуда хорошо просматривалось Ивановское. В назначенное время бомбардировщики ВВС фронта и Балтфлота как будто хорошо "обработали" плацдарм, и после короткой артиллерийской подготовки наши танки пошли в атаку. Пехота же, сперва двинувшаяся за ними, встреченная пулеметным огнем, залегла недалеко от окраины села: сказались необученность и необстрелянность дивизии народного ополчения».

Под Кингисеппом подполковник Бычевский застал маршала Ворошилова и генерала Попова: «Они стояли за пригорком, всего в пятистах метрах от окраины села Ивановское, занятого противником. Ополченцы развернулись в цепь. Их первая попытка контратакой освободить село окончилась неудачей.

Теперь шел огневой бой. Наши снаряды ложились в центре Ивановского, избы горели. Ветер временами доносил оттуда клубы дыма. В бинокль можно было разглядеть, как за изгородями на окраине передвигаются вражеские танки. Вспышки выстрелов выдавали их. (…)

А Ворошилов в это время отчитывал Попова за плохую организацию артиллерийского огня:

– Какое же это обеспечение контратаки? Бьют по пустому месту, хаты жгут, а немцы уже на окраину вылезли!

– Из эшелонов только что выгрузились, товарищ маршал, – объяснял командующий фронтом. На случайных огневых позициях встали, разведки провести не успели.

– Так потрудитесь хоть теперь разобраться в обстановке. Выбить противника из села надо до ночи, пока еще он не закрепился. Сейчас там, видимо, только разведгруппа. Захватила броды на Луге и пустое село, пока вы дивизию выгружали. А ночью непременно подвалят главные силы.

Попов пошел к танкистам и вдруг сам решил боем разведать силы противника. Ворошилов не успел остановить его, только махнул рукой и выругался:

– Вот черт!..»

Командующий Северным фронтом остановил проходящий мимо танк, забрался в него через люк и вдоль опушки направился в сторону села Ивановское. И чем ближе боевая машина подходила к опушке леса, тем все больше прояснялась картина: «Нашей пехоты между лесом и селом не было. Она отползла на опушку, откуда и вела огонь. Танки вели единоборство с вражескими противотанковыми пушками и танками. Несколько наших танков уже горело. Вдруг, совершенно неожиданно для себя, я ощутил сильный, какой-то металлический удар по башне танка, от которого посыпалась внутренняя краска. Вслед за этим последовал второй такой же удар. "Бьет бронебойными", – закричал мне командир танка, сидевший на месте стрелка-радиста. "Давай задний ход", – ответил я ему. Но пока механик-водитель переводил рычаг скоростей и танк успел двинуться назад, мы получили еще третий снаряд в башню танка, так же как и первые два, не пробивший броню нашей тридцатьчетверки. Невдалеке от бугорка, где находился К. Е. Ворошилов, наша машина, продолжавшая двигаться задним ходом, попала в большую воронку от авиабомбы, мне пришлось покинуть танк и добираться до бугорка пешком».

Генерал Попов вылез из башни пошатываясь.

– Ты что, с ума спятил? Если в разведку ходить станешь, кто будет фронтом командовать? – сердито упрекнул его маршал Ворошилов.

«Трудно было предложить что-либо конкретное в данную минуту, – думал командующий фронтом. – Соседняя справа кадровая 191-я дивизия с минуты на минуту может подвергнуться удару. Слева пехотное училище обороняется на широком фронте и уже отражает попытки неприятеля захватить плацдарм у Сабека. Оставалось единственное решение – прекратить наши бесплодные атаки, отвести танковый батальон на опушку леса и, оставив при нем небольшое прикрытие из ополченцев, обязать его парализовать попытки противника к дальнейшему развитию плацдарма. Конечно, оборона танков ночью – это очень сложная для них задача, но пока другого выхода не было. Артиллерийский полк 2-й ДНО, к счастью, оказался наполовину кадровым, поэтому от него тоже можно было потребовать выдвижения отдельных орудий от каждой батареи для ведения огня прямой наводкой непосредственно на передний край, и тем самым относительно надежно прикрыть на ночь ополченцев, привести последних в порядок, а затем уже с командирами частей и подразделений подвести итоги первого боевого дня и решить, что делать дальше…»

Выслушав соображения генерала Попова, маршал Ворошилов уехал в Ленинград. Командующий же Северным фронтом остался для принятия решения на следующий день. Короткая, бессонная ночь, а под утро встреча с командиром 2-й дивизии народного ополчения. Из его доклада результаты вчерашнего боя были очень неутешительными: «После небольшой артиллерийской подготовки, когда танки по условленному сигналу пошли в атаку на Ивановское, пехота 2-й ДНО поднялась и двинулась за ними, но, попав под сильный пулеметный и автоматный огонь, залегла. Потом, после повторных вызовов артогня, командирам удавалось еще несколько раз поднимать стрелков в атаку, но каждый раз она захлебывалась под непрекращавшимся огнем пулеметов и автоматов. В результате пехота отползла назад к опушке леса, забрав раненых.

Потери убитыми и ранеными были очень большими, и вряд ли сегодня дивизия смогла бы возобновить наступление».

Непривычно долго оценивая обстановку, генерал Попов принимает следующее решение: «командиру дивизии перейти к обороне по опушке леса», а подполковнику Бычевскому – «как можно плотнее заминировать этот участок и установить надежные проволочные заграждения». Затем он выезжает в Ленинград, до которого от Веймарна 120 км. Нужно было спешить на Дворцовую, в связи с резким обострением обстановки на петрозаводском направлении.

Пока войска Северного фронта отражали удары 41-го моторизованного корпуса противника под Кингисеппом и Лугой, 11-я армия Северо-Западного фронта 14 июля предприняла контрудар по сходящимся направлениям: с севера и с юга по 56-му моторизованному корпусу, наступавшему на Новгород. Для поддержки и прикрытия советских войск были привлечены три авиадивизии Северо-Западного фронта, одна дивизия Северного фронта и 1 – й дальний бомбардировочный авиакорпус. В результате контрудара противник понес значительные потери и был отброшен в западном направлении до 40 км. 8-я же танковая дивизия немцев попала в окружение, но с огромными потерями сумела вырваться из котла.

Не менее успешно сражались войска 8-й армии, переданной в состав Северного фронта только 13 июля. Обороняясь на таллинском направлении, ее соединения и части успешно отражали попытки врага прорваться вперед.

В результате больших потерь немецкое командование остановило наступление на Ленинград до подхода основных сил 18-й армии к Луге. Контрудар же 11-й армии Северо-Западного фронта лишь на время устранил угрозу прорыва противника к Новгороду. 19 июля советские войска перешли к обороне, а к 27 июля с боями отступили на подготовленные позиции Лужского рубежа.

«Это обстоятельство совершенно оголило левый фланг»

Уже на Дворцовой начальник штаба фронта доложил командующему: «Финны стремятся выйти к северо-западному побережью Ладожского озера, а находящиеся здесь наши части не в состоянии остановить этот натиск врага. 16 июля финны вышли к Ладожскому озеру и тем самым разрезали наши войска на две части».

Его решение было, как всегда, взвешенным: «Пришлось 168-ю сд 7-й армии… передать в подчинение командующего 23-й армией генерала П. С. Пшенникова, потребовав от него пристального внимания своему правому флангу».

Вспоминая пережитое, генерал Попов подчеркнет очевидное: «Итак, плацдармы под Веймарном и в районе Б. Сабека, разгоревшиеся бои в предполье на реке Плюссе, южнее Ленинграда, выход финнов к Ладожскому озеру севернее города ставили командование фронта в очень затруднительное положение». При этом резервов почти не было. А значит, нужно «было придумывать, комбинировать и изобретать, надо было на карту ставить все, чем мы располагали, чтобы отстаивать пока еще на дальних подступах Ленинград. В нашем распоряжении имелись отдельные части, заканчивавшие формирование и элементарное обучение: это противотанковый истребительный полк, отдельные механизированный и мотоциклетный и, наконец, запасный полк, которые мы бы могли перебросить на петрозаводское направление для помощи командующему 7-й армией. Могли бы мы, конечно, помочь ему в какой-то мере и авиацией, и кораблями Ладожской военной флотилии. Эти предложения я доложил К. Е. Ворошилову.

Между тем финские войска, прорвавшись к Ладожскому озеру и развивая свое наступление на Олонец и Петрозаводск, одновременно вели настойчивые атаки по правому флангу 23-й армии, оборонявшей Карельский перешеек, постепенно вытесняя ее с небольшого промежутка между госграницей и Ладожским озером. Здесь бои носили очень упорный характер.

Наши контрудары на петрозаводском направлении начались 23 июля и имели вначале некоторый успех, но затем войска выдохлись и после ряда безрезультатных атак стали закрепляться на достигнутых рубежах. Наступление финнов было тем не менее приостановлено, что позволило нам после подхода из резерва Ставки 272-й сд и переброски в район боев из Ленинграда 3-й ДНО возобновить наши контрудары, которые нанесли большие потери финским войскам и ослабили их натиск».

Вряд ли мы сегодня можем даже представить себе, как трудно было командующему Северным фронтом в те жаркие летние дни 1941-го. Трудно и морально, и физически. Огромная ответственность, помноженная на бессонные ночи и бесконечный поиск наиболее верного решения в неимоверно сложных условиях военных действий на двух направлениях. Когда над тобой кроме Ворошилова еще и Ставка. А это значит – Генштаб и сам Сталин! Но именно в тех условиях командующий Северным фронтом всегда оставался самим собой. За это его и любили, и уважали. Факт, встречающийся на войне нечасто. Например, главный маршал авиации А. А. Новиков в своих мемуарах не однажды подтвердит эти слова: «Маркиан Михайлович, будучи командующим фронтом и одним из немногих руководителей, прямо ответственных за судьбу Ленинграда, даже в самые тяжкие времена был всегда выдержан, деловит, никогда не дергал людей. Это в нем нравилось мне, и потому все его устные приказы, большей частью выраженные в форме просьбы, я воспринимал не только умом, но и сердцем».

Пока решался вопрос о реорганизации Лужской оборонительной полосы в три самостоятельных участка (Кингисеппский, Лужский и Восточный), арестовали заместителя М. М. Попова – генерал-лейтенанта К. П. Пядышева. 21 июля ему предъявили постановление на арест, в котором говорилось, что он подозревается в преступной деятельности, предусмотренной ст. 58–10, ч. 1 УК РСФСР. А 17 сентября, на суде, Константин Павлович Пядышев будет признан виновным в том, что допускал в 1937 г. среди своих знакомых, а в 1940 – в письмах к жене, антисоветские суждения об отдельных мероприятиях партии и правительства. Талантливого военачальника осудят на 10 лет лишения свободы с поражением в правах на 5.

Известно, что в конце июня 1943 г. маршалы Василевский и Воронов обратятся с ходатайством к прокурору СССР о скорейшем освобождении Пядышева, как ценного военачальника. Однако их обращение останется без ответа, а сам Константин Павлович скончается в лагере 15 июня 1944 г.

В своей биографической книге «Мой лейтенант» известный писатель Д. Гранин вспомнит добрым словом и генерала Пядышева: «Где-то посреди августа пришлось все же покинуть Лужские укрепления. От нашего полка осталось сотни полторы, может меньше. Укрепления были отличные. Когда их успели сделать, не знаю. Окопы в полный профиль обшиты досками. С пулеметными гнездами. Землянки в три-четыре наката. Эти укрепления сберегли нам много жизней. Потом оказалось, что того, кто их построил, генерала Пядышева, отдали под трибунал…»

А тем временем время перехода в наступление группы армий «Север» откладывалось пять раз с 22 июля до 6 августа. Оценивая обстановку, командующий Северным фронтом считал, что «скоро следует ожидать сильного нажима противника на кингисеппском направлении; туда перегруппировываются главные силы 4-й танковой группы Геппнера, – пишет Бычевский. – А когда я поинтересовался, намечается ли усиление этого участка, он только нахмурился и пожал плечами. Начальник артиллерии фронта согласен с тем, что артиллерийских средств под Кингисеппом недостаточно, но ничего не добавляет: неоткуда взять – нет резервов».

И действительно, как свидетельствует главный маршал авиации А. А. Новиков, «к 8 августа гитлеровцы закончили перегруппировку своих сил. Для нового наступления на Ленинград были созданы три группы войск. В северную, наиболее мощную, вошли соединения 41-го моторизованного и 38-го армейского корпусов – две танковые, одна моторизованная и две пехотные дивизии. Эта группировка развернулась на участке Кингисеппского сектора. Лужская группировка состояла из трех дивизий 56-го моторизованного корпуса и 8-й танковой дивизии, находившейся, как выяснилось позже, в резерве командующего группой армий "Север". Она наступала на Ленинград с юга вдоль Лужского шоссе. Южная (28-й и 1-й армейские корпуса, всего шесть пехотных и одна моторизованная дивизии) действовала на новгородско-чудовском направлении. Ей была поставлена задача ворваться в Ленинград с востока. В Эстонии нашей 8-й армии противостояли пять дивизий 18-й немецкой армии.

В 10 утра 8 августа в Кингисеппском секторе загромыхали вражеские орудия. Первыми с плацдармов у Ивановского и Большого Сабека ринулись в наступление подвижные соединения – танки и мотопехота. Враг имел здесь 15-кратное превосходство в танках и полуторное в артиллерии. Но, несмотря на такое преимущество в боевой технике, немцы продвинулись вперед лишь на несколько километров.

На другой день Попов приказал отбросить врага за реку Лугу. Маркиан Михайлович понимал, конечно, что при почти полном отсутствии у нас танков и недостатке артиллерии задача эта невыполнима. Но нужно было продержаться на исходных рубежах до подхода резервов, спешно перебрасываемых в район боев. В тот день рано утром командующий фронтом позвонил мне по телефону и спросил, какую помощь войскам Семашко могут оказать летчики.

– До подхода резервов, – сказал Попов, – вся надежда на авиацию. Нацельте на плацдарм все, что можете.

Но могли мы немного. ВВС 23-й армии в это время вели бои со 2-м армейским корпусом Юго-Восточной армии финнов, прорвавшим нашу оборону на Карельском перешейке. Главные силы 2-й бомбардировочной дивизии поддерживали войска правого крыла Северо-Западного фронта, морская авиация – 8-ю армию в районах Таллина и Нарвы. Кроме того, один бомбардировочный полк балтийцев для выполнения специального задания Ставки улетел на остров Сарема (Эзель) Моонзундского архипелага. Под рукой у нас были только 39-я иад и 7-й иак. Но полностью использовать авиацию ПВО мы не могли – нужны были силы для отражения вражеских налетов на Ленинград, прикрытия тыловых объектов и коммуникаций фронта.

Я задумался: как быть? И погода не благоприятствовала полетам, и авиации не хватало. Оставалось одно – так сманеврировать авиацией, чтобы и приказ Попова выполнить, и не ослабить прикрытие наших войск на других участках фронта. Но как и за счет чего сманеврировать? Логика подсказывала единственное решение: временно привлечь к сражению в районе плацдармов всю 2-ю и часть сил 5-й смешанных авиадивизий. Хотя решение было рискованным, но иного выхода я не видел. Правда, под Лугой и на новгородском направлении немцы пока молчали, но они могли нанести там удары в любую минуту. Однако не держать же бомбардировщики в бездействии, когда на другом участке немцы лезут напролом! Я позвонил полковнику П. П. Архангельскому и приказал ему немедленно готовить полки дивизии для нанесения удара по танкам и мотопехоте противника в районах Ивановского и Большого Сабека.

С 5-й сад полковника Е. Е. Ерлыкина дело обстояло сложнее. Его летчикам хватало своих забот на Карельском перешейке. Конечно, можно было изъять у него часть сил, но это вызвало бы справедливые протесты со стороны командования 23-й армии. Поэтому, образно говоря, я решил обезопасить свой тыл – связался с Поповым и сказал, что для усиления воздушных ударов по северной группировке противника придется перенацелить на кингисеппское направление один из авиаполков дивизии Ерлыкина, а именно 7-й иап, в основном выполнявший функции штурмового. Я сказал, что поскольку сама местность на перешейке способствует обороне, а танков у финнов очень мало и истребители там нужны главным образом для борьбы с вражеской авиацией, то временное ослабление ВВС 23-й армии особых осложнений в ее положении не вызовет.

– Для Герасимова двадцать "чаек" не столь уж и существенная потеря, – сказал я в заключение, – а для Семашко – это сила. В 7-м иап, товарищ командующий, мастера штурмовых ударов. Они отлично дрались с танками на Лужской полосе в июле, не подведут и сейчас.

Попов согласился с моими доводами. Бомбо-штурмовыми ударами нам удалось приостановить вражеские танки. Тогда немцы бросили в район плацдармов крупные силы авиации. С 10 августа здесь начались настоящие воздушные сражения».

Сам командующий оценивал обстановку тех дней более критично: «Все, что только было можно, что было в какой-то степени боеспособно, мы направили в этот район боев. Однако наши контратаки и контрудары, безусловно задерживая противника, не могли решить основной задачи – полного его разгрома. Враг настойчиво рвался к Ленинграду, вводил все новые и новые войска, мы же ему противопоставляли наспех созданные дивизии народного ополчения».

Целых три дня части 90-й стрелковой дивизии, 2-й дивизии народного ополчения и остатки отряда курсантов пехотного училища, поддержанные артиллерией, сдерживали натиск 4-й танковой группы Геппнера. Начальник оперативного отдела штаба 6-й танковой дивизии в своем докладе наверх откровенно назовет причины неудачного наступления:

«1. Прочность вновь оборудованных русских позиций, масштаб которых оказался для нас неожиданным и неизвестным, причем основной их район лежал в полосе наступления дивизии. Несколько противотанковых рвов, заграждения всех видов, бесчисленные мины, ДОТы из толстых бревен или из бетона, часто вооруженные мелкокалиберными автоматическими пушками, связанные друг с другом колючей проволокой, превратили эту линию в заболоченном лесу в усиленную позицию вроде так называемой "линии Сталина". Эти позиции создавались все-таки с начала войны, как нам позже рассказали местные жители.

2. Неприятель полностью осознавал значение этой схватки. Дивизии противостояли войска, составленные отчасти из ленинградских гражданских лиц, которые компенсировали недостаточную обученность еще большим ожесточением.

3. Причину тактической неудачи наступления дивизии 8 августа следует искать, в первую очередь, в том, что, как было установлено впоследствии, противник в этот самый день в послеполуденные часы намеревался провести мощное наступление на участке дивизии. В ночь с 7 на 8 августа противник был специально усилен артиллерией и пехотой и предпринял перегруппировку, о которой командование дивизии утром 8 августа еще не смогло узнать. Поэтому боевое применение дивизии уже не соответствовало в полной мере сложившемуся положению дел. Главный удар пришелся против главного удара. Шок от полученного отпора и от немалых потерь был чувствительным».

К слову сказать, наступление 4-й танковой группы с плацдармов на реке Луге у деревни Ивановское и Большой Сабек началось без поддержки с воздуха. Сложные метеоусловия и проливной дождь помешали немецкой авиации подняться в воздух.

Следующее наступление противника было проведено 11 августа…

А тем временем еще больше осложнилась обстановка в Эстонии. Командующий Северным фронтом зафиксирует в дневнике: «Прорвав оборону малочисленных сил 8-й армии, противнику удалось разрезать ее боевые порядки, выйти к Финскому заливу и вынудить 11-й корпус отойти на Нарву, а 10-й – на Таллин, еще не подготовленный к обороне.

Возникло естественное беспокойство за основную базу Балтфлота. (…)

Против Лужского участка обороны противник, постепенно накапливая силы, приступил к более активным и решительным действиям в полосе предполья, преодолел его и 11 августа прорвал оборону 177-й сд, оборонявшей основное направление – шоссе Псков – Ленинград. Этому направлению мы уделяли особое внимание. Мне пришлось бывать там не один раз, проверяя ход оборонительных работ. (…)

К счастью, бои под Лугой приняли упорный и затяжной характер. Части 177-й дивизии, которой командовал очень опытный и храбрый полковник А. Ф. Машонин, при поддержке 10-го мехкорпуса и сводной артиллерийской группы полковника Г. Ф. Одинцова изматывали и изнуряли противника, наносили ему большие потери и упорно удерживали рубежи в глубине своей обороны».

Тем не менее, как выразится генерал Бычевский, «оборона на этом фланге лужской полосы все еще напоминала тонкую нить».

«На плацдармах у Ивановского и Сабека по ночам слышен шум моторов, – свидетельствует начальник инженерного управления фронта. – Над кингисеппским сектором с рассвета дотемна идут воздушные бои. Гитлеровцы часто бомбят станцию Веймарн, где выгружаются надолбы и бетонные блоки.

Разведчики 2-й дивизии народного ополчения взяли в плен несколько солдат с документами. Пленные показали: к плацдармам подошла 36-я моторизованная дивизия.

Все говорит за то, что пауза вот-вот кончится. 8-я армия разрезана на две части: одна ведет бои под Таллином, другая отходит к Нарвскому перешейку. Нам переподчинили ее в этот критический момент. Судя по донесению, которое прислал в штаб фронта новый командующий армией генерал-лейтенант П. С. Пшенников, его войска уже не в силах сдерживать противника. Слишком велики потери людей и техники.

Ознакомившись с этим донесением, командующий фронтом генерал-лейтенант М. М. Попов приказал мне немедленно браться за создание оборонительных рубежей от Копорского залива на Кипень до Петергофа.

– Восьмая армия будет отходить? – спросил я.

– Пшенникову приказано держаться, – резко ответил Маркиан Михайлович. – Но надо быть готовым прикрыть с суши район береговых батарей Балтийского флота на южном побережье залива…

В связи с этим тридцать тысяч ленинградцев начали строить еще один рубеж – на Копорском плато».

Заново переживая накал страстей тех дней, главный маршал авиации А. А. Новиков напишет: «Сейчас, обращаясь к минувшему, я только диву даюсь, как в такой обстановке мы, авиаторы, выходили из положения! Удары сыпались на нас со всех сторон. Порой мы не знали, где в первую очередь отражать их, куда прежде всего нацеливать авиацию. Всюду, особенно на юго-западе от Ленинграда, положение наших войск было опасным и трудным».

«Командующий фронтом М. М. Попов и член Военного совета А. А. Кузнецов все время в войсках: то во 2-й дивизии народного ополчения, то у Мухина, то у командующего кингисеппским сектором генерал-майора В. В. Семашко, – вспоминает генерал Бычевский. – Еще 9 августа Попов решил остановить немцев контрударом. Для этого он усилил кингисеппский сектор только что сформированной 4-й дивизией народного ополчения и одним полком 1 – й танковой дивизии.

Но штабу сектора потребовалось около суток на подготовку контрудара, а к тому времени две танковые, две пехотные и одна моторизованная дивизии противника вклинились в нашу оборону и стали охватывать большой район. 4-я дивизия народного ополчения оказалась втянутой в тяжелый оборонительный бой вместе с училищем имени СМ. Кирова.