Текст книги "Счастливый билет. Моя настоящая жизнь. Том 2"

Сила гоголевского гения

Совсем скромный спектакль по пьесе Гоголя «Женитьба», который поставил артист Художественного театра Олег Тополянский, – тоже моя радость. Я считаю его очень важной страницей творчества нашего маленького театра. Мне, как и любому человеку, находящемуся в зрительном зале, доставляет огромное удовольствие прослеживать, с какой тщательностью, с какой любовью играют свои роли и Виталий Егоров, и Сережа Угрюмов, и Алена Лаптева.

Но наряду с исполнителями главных ролей для меня очень и очень значимы в этом спектакле Миша Хомяков и Гарик Леонтьев. Вроде бы уже такая «старая гвардия», но что они творят на сцене под усиливающиеся волны зрительского смеха…

Важно и то, что Олег Тополянский, который и раньше ставил в Подвале, также представляется мне фигурой развивающейся, приобретающей, оснащающей себя дополнительными умениями. И, несомненно, очень важен гений автора. История маленького человека исследуется Гоголем в «Женитьбе» пусть не с такой глубиной, как в «Шинели», но достаточно последовательно и серьезно. Наделенный невероятной, почти мистической силой своего уникального гения, Николай Васильевич Гоголь предлагает актерскому цеху русского театра такие бездонные глубины познания, что каждому участнику спектакля всегда есть куда расти.

У меня сложилось особое личное отношение к этому писателю в силу того, что едва ли не самая моя большая удача или успех связаны со спектаклем по пьесе Гоголя «Ревизор», который я играл в Праге в 1968 году 24 раза в течение 28 дней месяца февраля. Я не стану петь дифирамбы режиссеру того спектакля Яну Качеру и руководителю театра Ярдо Вострому, но просто скажу, что европейскими антрепренерами было уже спланировано мировое турне этого спектакля. Думаю, что случайно подобных вещей не бывает. Об этом спектакле помнят до сих пор чехи, встречающиеся мне и в Японии, и в Южной Америке, и в Северной Европе, которые, вспыхнув вдруг бенгальским огнем, кричат: «Моя мама вас видела в шестьдесят восьмом году!»

Конечно, я понимаю, что это несопоставимо с той революцией, которая произошла в Чехословакии в 1968 году, но думаю, что тот «Ревизор» был одним из толчков к этой революции. Потому что люди театра иногда могут творить чудеса… По сути дела, симпатия и любовь к русским, советским людям тогда уже была утрачена вовсе. Но вот это слияние для совместной работы профессионалов театра Чехословакии и Советского Союза, состоявшееся вот в этом спектакле, опрокинуло все представления о взаимоотношениях между странами, и оказалось, что любовь и дружба отнюдь не кончились, а совсем наоборот. Нежное, сильное воспоминание, которое не покидает меня сорок четыре года…

Здоровое духом созвездие

Для меня очень важно, чтобы актеры подвального театра становились умелыми профессионалами. Что, собственно, и происходит, о чем свидетельствуют не только почетные звания (а большинство артистов уже заслуженные, народные и даже лауреаты Госпремий), но и их работы на родной сцене, и участие в спектаклях Художественного театра, и многоплановая сторонняя занятость.

Андрей Смоляков, Евдокия Германова, Михаил Хомяков, Марина Зудина, Надежда Тимохина, Виталий Егоров, Наталья Дмитриевна Журавлева, Ольга Блок-Миримская, Александр Мохов, Александр Воробьев, Сергей Беляев, Дмитрий Бродецкий, Марианна Шульц, Денис Никифоров… Все эти актеры уже очень давно и крепко стоят на ногах. Это народ трудолюбивый, мастеровитый и, несомненно, состоявшийся.

Бывают какие-то неожиданные секунды, мгновения жизни, когда я смотрю на свою младшую дочь Машу и вижу, что за последние два месяца она вдруг очень изменилась. Вот что-то подобное я испытываю иногда, глядя на своих учеников, актеров. В частности, меня очень радует и обнадеживает Сережа Угрюмов, сделавший за последнее время очень резкий шаг вперед. Он заметно возмужал, стал умелым, разнообразным артистом с ярко выраженной харизмой. При этом он остается не по-актерски скромным человеком и сохраняет свое доброе сердце.

Впрочем, радует меня Сергей Угрюмов не только своими актерскими работами, но и своей потребностью принимать на себя педагогические заботы в нашей актерской Школе с нерусским названием «колледж», где люди занимаются с учениками не ради денег, а ради любви к предмету, чтобы продлиться в профессии. Этой потребностью не многие обладают.

Нравится мне и следующее поколение артистов Подвала: Ольга Красько, Яна Сексте, а также Иван Шибанов и Евгений Миллер, приглашенные мною из Театра Гоголя. Они сезон-два играли «на разовых» и, только зарекомендовав себя, убедив меня в том, что нужны театру, были приняты в труппу. И совсем новая, но уже обозначившая себя поросль: Алексей Комашко, Алена Лаптева, Олеся Ленская, Анна Чиповская, Вячеслав Чепурченко, Андрей Фомин… Численность труппы нашего маленького театра никогда не превышала сорока человек – все они на виду, и у всех есть свое место. Актеры Подвала более интенсивно употребляются, что ли.

Один талантливый русский купец-антрепренер, возивший антрепризы на лето в город Кинешму, брал обычно десять актеров, которые умели играть, и еще пятнадцать, которые им помогали. Остальные были студентами «на вакациях» или господами телеграфистами из местных. Мне кажется, это важно. Потому что в этом случае нет ничейной территории, которая есть свидетельство зреющего конфликта, потому что ничейная территория – это соблазн: а почему она не моя? Возможно, чисто по человеческим своим параметрам актеры в подвальном театре подобрались такие, что свинство здесь встречается крайне редко. Такие хворобы и болячки, которые свойственны театру, не то чтобы миновали Подвал, просто его здоровый театральный организм переработал их в иммунитет. Я все-таки человек трезвый и знаю, что не заболевающих вовсе не бывает. Но наличие подобного иммунитета – это, безусловно, свойство здорового организма.

Актеры – эгоисты. Все и во всем мире. Но публиковать свой эгоизм в этом театре считается дурным тоном. Это осуждается не на производственных совещаниях, а как-то негласно – при столкновении с подобным люди отворачиваются или не без стыда смотрят в пол. Возможно, это результаты моей концепции «воспитывать своим примером». Новенькие ребята, которые учились не у меня, иногда делают глупости, болеют корью и ОРЗ безосновательной «звездности», но это бывает не так уж длительно: старшие товарищи не дремлют, и они весьма быстро исцеляются, смиряя свои хватательные и полемические возможности. Конечно, очень хорошо, что у молодого поколения артистов Подвала есть самые что ни есть живые и реальные примеры для подражания, которые служат с ними в одной труппе.

Марина

Однажды, в середине восьмидесятых годов, Марина Зудина, снимавшаяся на киностудии в каком-то далеком городе, отменила съемку и прилетела в Москву только для того, чтобы отыграть в спектакле подвального театра, который тогда еще не имел официального статуса. Вместо внезапно заболевшей актрисы. За доблесть подобный поступок у нас в Подвале не считался – это было совершенно нормальное, обычное студийное поведение. Скорее, это вопрос студийного здоровья, заложенного в участников подвального сообщества, нашего театра-дома, где все люди имеют схожие жизненные ценности.

Как я уже много раз говорил, климат в нашем театре не сволочной, не «театральный». Конечно, есть у нас и в Подвале, и в МХТ актрисы с лабильной нервной системой, готовые играть роль примадонны, – без этого не живет любой театр. Но большинство актеров Подвала к этой классической слабости относятся со здоровой иронией.

Марина никогда не ведет себя как примадонна. Она – очень честно и объективно относящийся к своей работе человек. Однажды я закрыл новый спектакль Художественного театра по пьесе Генрика Ибсена «Женщина с моря», где Марина играла главную роль. Основной мыслью пьесы, пронизанной символизмом, является то, что только свободный человек может сделать правильный выбор. В постановке Юрия Петровича Еремина смысл, заложенный автором, менялся.

Хотя режиссерский замысел и был интересен, Ибсен все же написал пьесу о другом… Марина была полностью согласна с решением о закрытии спектакля, проявив себя как профессионал, думающий прежде всего об интересах дела.

В актерской жизни Марины постоянно происходят важные открытия. Захотела она овладеть – и овладела иными умениями, которые совсем не вытекали из ее внешних данных. Не пошла по одной-единственной тропинке под названием «лирическая героиня». Ведь как обычно бывает в театре: если в молодости актриса сыграла Джульетту, то, значит, лет до пятидесяти она будет реанимировать свои романтические данные, выбирая весь репертуар в этом направлении. К счастью, к этой категории актрис Марина не принадлежит. В ней есть здоровое чувство собственной полноценности, которое уберегает ее от повтора общеизвестных театральных ошибок.

Место актрисы Марины Зудиной – и в профессии вообще, и в театральном репертуаре – было окончательно зафиксировано, на мой взгляд, двумя ролями.

Роль Билли в фильме британского режиссера Энтони Уоллера «Немой свидетель» дала Марине возможность занять собственное, очень прочное место в кинематографе. Это была не просто кинороль, это была ее монокинороль, вокруг которой и был сформирован весьма удачный фильм, снятый в жанре триллера.

Но Марина не остановилась на этом и пошла дальше с присущей ей пытливостью – чертой хорошей и не так уж регулярно встречающейся у актеров драматического театра.

Роль Клеопатры Львовны Мамаевой в спектакле «На всякого мудреца довольно простоты» по пьесе А.Н. Островского совсем не вытекала из ее амплуа. Она была построена на достаточно смелых, иногда даже залихватски смелых проявлениях, но кураж пойти на этот риск ей явно придал успех «Немого свидетеля». Немалое участие принял в этом и режиссер этого спектакля Олег Павлович Табаков, который весьма своеобразно распределил роли в этой пьесе. Почему я понял, что именно Марина, в жизни гораздо более молодая, чем ее героиня Мамаева, готова и должна сыграть эту роль? Не то чтобы я сидел и думал, нет. Просто в какой-то момент, оттолкнувшись от каких-то реальных проявлений человека, ты полагаешь: а вот надо сделать так. И ничего тут объяснять не надо, никаких особых мук творчества там не было. Думаю, что при таком обаятельном и славном Глумове, которого играет Сережа Безруков, подобная красивая женщина оказалась в самый раз. Во всяком случае, единственным признаком правильности этого выбора является то, что спектакль этот до сих пор живет активной жизнью и собирает тысячные залы.

Марина, безусловно, хороша в чеховских пьесах подвального театра: и в «Дяде Ване» режиссера Миндаутаса Карбаускиса, где она играет Елену Андреевну, и в «Чайке» Константина Богомолова в роли Аркадиной. А успех вполне коммерческой пьесы – итальянской комедии Альдо де Бенедетти «Сублимация любви», пользующейся неослабевающим спросом зрителей вот уже шестнадцатый год, во многом зависит от участия в этом спектакле Марины Зудиной. Кстати, именно за роль Паолы Марина получила одну их своих театральных наград – российскую театральную премию «Чайка». Одновременно с этим Марина в качестве гостя-актера играет сразу в нескольких спектаклях Художественного театра, в частности роль Юлии Тугиной в пьесе Островского «Последняя жертва».

Сейчас есть немало людей искусства, которые с удовольствием сочиняют книги о любовных приключениях в их жизни. Я не собираюсь этого делать по простой причине. Для меня любовь двоих есть тайна. Вот и все. Но сказать несколько слов о моей жене Марине Зудиной я хочу.

До встречи с ней я думал о себе много хуже.

Некая адюльтеризация предыдущей части моего мужского бытия совершалась ритмично, с определенным временным циклом. Но все изменилось с появлением этой круглолицей, темноволосой девушки, пришедшей в Дом архитектора на улице Щусева, где мы прослушивали абитуриентов для добора. Марина Зудина предложила нам свой репертуар, увенчанный рассказом о злоключениях Зои Космодемьянской. Что-то странное было в ней. Даже мое горькое знание настоящей истории Зои Космодемьянской, а также совершенно немыслимой судьбы ее матери, рассказывавшей о своих детях Зое и Шуре, не зачеркнуло того, что делала эта абитуриентка. Скорее, наоборот – история про Зою со всей очевидностью продемонстрировала внутреннюю потребность и готовность Марины обливаться слезами над вымыслом. С этого начинается актер, да и любой творец. Конечно, я ее взял на курс.

Много лет спустя выяснилось, что нашу судьбу определил один маленький разговор. Когда Марина собиралась поступать в театральный вуз и ее уже разочаровали на нескольких просмотрах, ее мама, Ирина Васильевна, сказала: «Вот, Табаков набирает. Если он тебя не возьмет, тогда тебя никто не возьмет». Ирина Васильевна всегда относилась ко мне с большим пиететом.

У Пушкина: «Но чувствую по всем приметам болезнь любви…» Я заболел этой болезнью, кажется, в ноябре восемьдесят третьего. Тогда я, естественно, не думал о перереформировании моего предыдущего образа жизни. Думал, что дальше все будет идти, как шло до сих пор. Однако же все сильно застопорилось и трансформировалось. Я стоял на пороге перемены судьбы.

В нашем неласковом театральном мирке ей досталось полной мерой. Не замечали ни очевидности ее дарования, ни даже достоинств экстерьера: говорю об этом сейчас с некоторой долей уверенности и даже спокойствия, по прошествии многих лет, как говорится, par distance. Тогда-то нам обоим было больно.

Марина изменила мой взгляд на «нашу сестру женщину». Роман, длящийся почти тридцать лет, – что-то непостижимое для меня, прежнего. Конечно, бывало всякое: на заре этого романа Марина не раз писала мне письма, подытоживающие наши отношения, – после того как я последовательно и логично пытался убедить ее, что ей надо решать свою жизнь без меня… А потом все начиналось снова.

Еще не будучи моей женой, Марина бывала со мной в разных странах, где я работал. От тех поездок сохранились какие-то простые, но яркие воспоминания. Воскресное празднество в честь нашего пребывания на берегу Финского залива, когда в бездонном голубом небе парили яркие, многокрасочные шары-монгольфьеры. Или собирание грибов в городе Лахти – двух килограммов по дороге на репетицию и еще полутора – на обратном пути в коттедж, где мы проживали.

Вина театра перед Мариной в том, что у нее остался целый блок несыгранных ролей: и Луиза из «Коварства и любви», и весь тот романтический репертуар, которому она была адекватна в первые пять лет существования студии, когда мы в основном утверждали себя в социально-общественном направлении. А к нему она явно была равнодушна. Все встало на свои места, когда Марина сыграла в английском фильме «Немой свидетель». Тогда актерские возможности, заложенные в ней, стали очевидны всем. И с ним связано еще одно очень важное решение Марины.

Фильм был закуплен американской компанией «Коламбия пикчерз», и по традиции развернулась широкая рекламная кампания, кстати, часто дающая артистам новые возможности. На «промоушен» в Европу Марина отправилась с двухмесячным Павлом. Но в Америку она не поехала, исходя из интересов ребенка, тихо, но твердо доказав, что для нее является главным в жизни.

Марина оказалась удивительной матерью.

Она, лирическая героиня театра, человек определенного социального положения… Это качество в ней оказалось для меня совершенно непредсказуемым. Материнство стало серьезнейшим делом в ее жизни. По-моему, она наизусть знает все медицинские рецепты, которые необходимо применять к Маше и Павлу в случае любой их хвори. Мало того, Марина приучила обоих стоически принимать любые лекарства. Другие дети орут «Не надо! Не хочу!», а эти глотают, глотают, потому что мать воздействует на них магнетически.

В ней обнаружилась тяга к обязательности, порядку, системности. Марина – тоже неожиданно для меня – солидно руководит финансово-экономической системой нашего семейства…

Часто журналисты достают меня вопросами по части «личной жизни». Стараюсь удовлетворять их любопытство, но только до известной степени. Наши отечественные папарацци не должны забывать, что они зарабатывают на хлеб, вытаскивая подробности чужой жизни. Нельзя кусать руку, которая тебя ласкает, дает тебе пищу. Не более того. Ведь что отличает талантливого папарацци от бездарного? Талантливый интересуется предметом, о котором пишет. Даже если он ненавидит этот предмет, он как минимум сохраняет чувство удивления перед прихотливостью человеческой судьбы. Вульгарность наших сегодняшних бытописателей, специализирующихся на жизни «звезд» и «звездуний», – в безусловном отсутствии чести. Ну, тут уже дела ничем не поправишь.

У Павла четко видны родительские черты.

Терпимость и системность – от Марины, а все остальное, касающееся энергетического ресурса, разнообразия и жуликоватой изобретательности в достижении цели, которую он ставит перед собой, – это от меня. Павлик прекрасно знает, на какие именно надо кнопки нажимать, чтобы чего-то добиться от человека. И иногда такие рулады извлекает из своей неокрепшей души, что я думаю: «О-о-о…»

Бульдозерность в достижении цели – моя, а склонность сгущать, драматизировать события – это от матери. Так распорядилась природа.

Маша – настоящее дитя любви, несущее эту любовь в себе.

Господь наградил меня Мариной, а Марина подарила мне Павла и Марию. Иногда мне кажется, что это счастье дано мне не совсем по заслугам…

«Человек на своем месте»

В настоящий момент в репертуаре Подвала три десятка спектаклей, а в запасе, разумеется, целое громадье планов, осуществлять которые мы будем плечо к плечу с Александром Сергеевичем Стульневым – директором Театра на Чаплыгина. За те пятнадцать лет, что Стульнев работает в подвальном театре, им было сделано так много важного и нужного для театра, что я не могу не рассказать о нем подробно.

Начнем с того, что Саша был мужем моей младшей, единокровной сестры Наташи, которую мы похоронили несколько лет назад после ее долгой и тяжелой болезни. Наташа оставила мне, может быть, самое важное – человека, которому я доверяю, как самому себе. В театральном деле подобного почти не бывает. Можете себе представить, насколько мне повезло.

Я очень долго старался не брать в МХТ саратовцев, но потом, когда видел, что вакансии все оставались и оставались свободными, не выдержал и начал приглашать их, а Художественный театр только прирос и приобрел от этого. Примерно так же получилось и в случае с Александром Сергеевичем, приглашенным на работу в Подвал.

Его организаторские способности я знал еще по Саратовскому обкому партии: чем, как и с каким качеством он занимался. Затем он стал весьма успешным директором Саратовского драматического театра. Его, что называется, заметили в столице и предложили работу директора театра, которым руководил Борис Львов-Анохин. Саша самостоятельно и быстро выстроил свою новую жизнь в Москве, будучи чрезвычайно собранным, ответственным и замечательно работоспособным человеком.

А в 1997 году случилось так, что я был вынужден переоценить свое отношение к человеку, который являлся директором Театра на Чаплыгина до этого момента. Все случилось в высшей степени неожиданно и повергло меня в настоящий шок. Я уж не говорю о том, что имели место какие-то материальные хищения, когда из закрытого сейфа вдруг исчезло золото, привезенное в подарок моими поклонниками из штата Калифорния. Театру срочно понадобился тот, кто смог бы восстановить нашу порушенную веру в чистоту отношений административных сотрудников театра-семьи. Александр Сергеевич оказался такой моей незаменимой находкой. Вернее, ничего другого я сделать больше не мог, как позвать в минуту жизни трудную именно его.

Родиной Александра Сергеевича является столица Грузии, город Тбилиси, где он провел свои детство и юность. Возможно, в этом краю поэзии, гармонии и красоты и зародилась Сашина любовь и верность драматическому театру. Его дипломная работа в Саратовском университете, где он осваивал премудрости русской филологии, была посвящена творчеству Александра Николаевича Островского, пребыванию великого драматурга в Саратове и дореволюционной истории постановок его пьес в Саратовском театре. Думаю, вполне понятно, почему Стульнев обладает совсем не частым для директора умением разбираться в наших художественных пристрастиях.

В нем хорошо главное – способность неустанно удивляться и радоваться чужим талантам. Хотя, утверждая свои суждения, он бывает излишне настойчив, чтобы не сказать тоталитарен, но так уж он исторически сложился. Все мы люди живые, и я не смотрю на это чересчур драматично. С приходом Стульнева боль от того, что предыдущий директор проворовался, ушла из репертуара моих треволнений навсегда.

Работает Саша много, но негромко и, казалось бы, незаметно. В театре он проводит бóльшую часть своей жизни. Его обязательное присутствие на всех спектаклях Подвала, где бы они ни шли: на Чаплыгина, в Художественном театре или на любых других площадках, уже не говоря о гастролях, – чрезвычайно дисциплинирует окружающих. Саша требователен и к себе, и к своим подчиненным, он умеет доходчиво и точно формулировать задания любой сложности, никогда ничего не забывает, чем весьма эффективно поддерживает рабочий тонус у сотрудников театра.

Он отец двух молодых людей, и, возможно, это объясняет то понимание и деликатность, с которой Саша относится к проблемам нашей молодой труппы и находит кратчайшие расстояния для преодоления непростых ситуаций, случающихся у всех без исключения.

Глупо говорить, что Подвал – это семейное предприятие. Еще раз повторяю: Александр Стульнев – это человек, которому я абсолютно доверяю, что являет собою большую ценность и редкость.

С приходом Стульнева в девяносто седьмом году процесс капитализации подвального театра стал заметно продвигаться и структурироваться. Театр в ускоренном темпе стал обретать механизмы для улучшения своего материального и иного состояния. Саша так отладил, в частности, систему продажи билетов, что сейчас она практически совершенна. По абсолютным цифрам – десять последних лет прошли в Подвале с постоянными аншлагами. И это десятилетие, вместившее в себя финансовый кризис 2008 года и необходимость собирать эти аншлаги не только на ста тридцати (или поначалу ста шестнадцати) местах, но и в арендуемых «залах-тысячниках», где мы обязаны играть семь-восемь раз в месяц, чтобы заработать деньги для достойной материальной компенсации за труд наших актеров.

Саша не только прекрасно разбирается в делах административных, но и тонко улавливает тенденции нашего репертуарного развития. Он один из тех, кто следит за состоянием спектаклей подвального театра. Просто потому, что я должен отзываться на все заботы, которые я уже называл. Вот, наверное, это и называется «человек на своем месте».

Удивительно, конечно, но «людей на своем месте» в Подвале немало. Как я их распознаю – черт его знает. Это, наверное, какая-то иррациональная вещь. Не на основе анализа группы крови, а, скорее, по вполне киплинговски-мауглинскому способу – «мы с тобой одной крови – ты и я». И это, конечно, и есть связующая нить.

В выборе профессии, места в жизни, думаю, опять-таки все решает генная инженерия. Ну откуда у ассистента академика Миротворцева Павла Кондратьевича Табакова обнаружились неожиданные организаторские способности? Начинается война, сорок первый год, отцу тридцать семь лет. По тем временам это не очень большой возраст. И кроме школы, института и кафедры биохимии Саратовского медицинского института у него за плечами, в общем-то, и не было ничего. А тут он становится начальником военно-санитарного поезда. Не думаю, что это произошло только потому, что он был членом Коммунистической партии Советского Союза. Наверное, он как-то ответственен, что ли, был. Ответственен за мать, за жену, за детей, которых он к этому времени имел в количестве двух. Думаю, это точно генная инженерия, если одному дано, а другому нет.

Я стал директором «Современника», когда мне было тридцать четыре года. Даже меньше, чем отцу в начале войны. И я не думаю, что театр со штатным расписанием в 280 человек был меньше, чем санитарный поезд. Не могу сказать, где и как я научился руководить… Но знание многоходовых комбинаций в советское время, того, что и как достигается, и определенный опыт у меня уже были. Короче говоря, все сложилось: и генетическая предрасположенность, и очередной поворот судьбы. Такие, как говорят медики, этиология и патогенез.

Но не надо думать, что у нас в Подвале все так идеально и бесконфликтно. По-разному бывает. Однако постоянное наличие рядом «людей на своем месте» дает чрезвычайно важную возможность доверять. А доверие – это такое продолжение тебя. Когда ты не «один в поле», а значит «не воин», а вас уже двое, трое, четверо, а иногда и гораздо больше – столько, сколько нужно, чтобы справиться с конкретной задачей. Вот это и есть, наверное, строительство Дела. Более точной формулировки я даже не могу привести.

Саша Стульнев помогал мне строить и художественно-производственные мастерские, и школу, и новое здание нашего театра. Решения мы принимаем вместе, а, так сказать, досмотр, проверка, контроль и мониторинг – это все осуществлялось и осуществляется исключительно через него. Одному мне было бы раза в два тяжелее.