Текст книги "Теория юридических фикций. Монография"

Глава II
Этапы становления и развития фикций в праве

В данной главе будет подробно описан процесс эволюции фикций в праве, точно повторяющий процесс развития самого права.

§ 2.1. Фикции в Древнем мире

2.1.1. Мифы как фикции

Становление естественно-правовой мысли проходило ряд этапов: эпоха античности, Средние века и Новое время. В эпоху античности учение о естественном праве сформировалось как мифология права. В дальнейшем право природы (Physis) и позитивное право (Nomos) были противопоставлены друг другу⁷⁴. Особое значение для развития будущей западноевропейской, и в частности немецкой философии права имели учения Платона, Аристотеля и римское право⁷⁵.

В древние века человечество еще не освоило письменные формы источников права, поэтому, как отмечает А. И. Ковлер, «важным регулятором поведения древнейших людей была мифология, дающая вполне конкретные предписания о поведении общинников, ведь мифологическому мышлению свойственна та же логика, что и мышлению рационалистическому»⁷⁶.

В. С. Нерсесянц вполне обоснованно утверждает по этому поводу: «В примитивных обществах мифология выполняет функции объяснения и легитимации социальных норм»⁷⁷. Миф рисует как бы идеальный правовой порядок, к которому должен стремиться человек. Наряду с ритуалом, обрядом, обычаем и т. д., миф в Древнем мире является «источником нормативного регулирования жизни человека»⁷⁸.

Свои рассуждения на тему мифологии приводит один из ярких представителей антропологии XX в. Б. Малиновский (1884–1942): «В примитивной культуре миф выполняет незаменимую функцию: он выражает, укрепляет и кодифицирует веру; он подтверждает действенность обряда и содержит практические правила, направляющие человека. Таким образом, миф является существенной составной частью человеческой цивилизации; это не праздная сказка, а активно действующая сила, не интеллектуальное объяснение или художественная фантазия, а прагматический устав примитивной веры и нравственной мудрости»⁷⁹.

Кроме того, миф имеет большое значение для развития научной мысли, хотя наука не может вступать с мифологией в соревнование за истину, потому что миф не является научной теорией или гипотезой, даже если имеет наукообразную, рационализированную внешность. Но в исследовательских целях к мифу можно относиться как к научному факту, поскольку он реально существует и участвует в формировании социального поведения. Выяснение содержания мифа, а также его влияния на правовую действительность представляет довольно сложную исследовательскую задачу, решение которой не может быть поручено одной лишь юриспруденции. Правоведение в этом отношении оказывается в некоторой зависимости от полученных другими науками результатов. В обращении с мифологией правоведение использует выводы и наблюдения из исследований пограничных с ним наук. Насколько это возможно, оно может обращаться и непосредственно к самой мифологии – религиозным, философским, идеологическим доктринам и учениям, которые в этом случае принимаются не в качестве свода руководящих идей и аксиом, а в роли объекта, содержащего информацию о значимых для права мифологических положениях. Эта информация подлежит правовой интерпретации в том объеме, в каком мифология участвует в образовании и поддержании правового регулирования, включая государственное право⁸⁰.

Миф внедряется в такие сферы человеческого бытия, как рождение, жизненные циклы, смерть, имитируя (курсив мой – О. Т.) при этом небесный архетип, т. е., выражаясь словами известного мифолога М. Элиаде, придает реальности причастность к «символизму центра»⁸¹. Например, много мифов и преданий связано с человеческой кровью. Еще в незапамятные времена люди знали, что кровь является носительницей жизни и обладает целебными свойствами. С почитанием крови связано множество увлекательных легенд, народных обычаев: родилась клятва, скрепленная кровью, взаимоотношения между людьми, а нередко и судьбы целых народов решались по тем или иным законам кровного братства или кровной вражды⁸².

Миф, пожалуй, был самым распространенным видом юридических фикций в древнем мире. Миф в переводе с греческого означает: 1) сказание, передающее представления древних народов о происхождении мира…; 2) вымысел⁸³. Напомним, что фикция определяется в словарях как выдумка, вымысел, что обуславливает близкую взаимосвязь между данными явлениями, позволяющую проводить тождество между ними, которое мы попытаемся более подробно проследить ниже⁸⁴.

Взятый на веру, миф освобождает человека от сомнений и неуверенности. В данном случае вымысел мифа (фикция, по сути) позволил упорядочить определенные отношения в обществе. Без этой поддержки люди до сих пор еще не показали себя способными организовать социальную жизнь. Мифы и сказания разных народов представляют собой бесценный материал об обычном праве древнего человека. Существует достаточно большой объем литературы, посвященной мифам⁸⁵.

При всех различиях, в восточных и античных правовых воззрениях имелось немало общего, прежде всего в закономерностях становления правовой мысли. В частности, как в Древней Греции, так и на Древнем Востоке правовые представления на начальном этапе их возникновения выражались в форме мифов, поэтических сказаний о богах и героях, которые нередко приобретали вид гимнов в честь богов (гимн Атону в Древнем Египте или гимн божеству договоров Митре в Древнем Иране). Близки к ним по смыслу и славословия в честь свершений земных представителей богов, например, фараонов – сынов бога в Египте или правителей по мандату Неба в Древнем Китае. Такие категории как «сыновья бога» и «мандат Неба» явно фиктивны, т. е. условны, и были просто необходимы в древнем обществе. В таком качестве миф не только объяснял тайны мироздания, но выполнял также функцию обоснования и оправдания существовавшего в обществе порядка и его единства с окружающей средой и даже Космосом. Он являлся весьма авторитетной формой для закрепления социальных норм, их словесно-образного и ритуального выражения и толкования. На ранних стадиях формирования права и правовой мысли миф отчасти выполнял ту же роль, какая впоследствии выпала на долю закона и правового обычая, что во многом было обусловлено особой манерой пользования словом как способом символического обозначения запретов, дозволений и иных форм регуляции поведения человека⁸⁶. Если человек не имеет определенной веры или держится убежденного безверия, это само по себе еще не делает его мировоззрение, восприятие, эмоциональность, поведенческие реакции вполне свободными от мифологии. Литература, произведения искусства, продукты массовой культуры насыщены поступающими из мифа сюжетами, идеями. Всем с раннего детства знакомы сказки, в которых содержится большое количество вымыслов и выдумок, что очень близко приближает их к мифам. В переживаниях, чувствах, убеждениях тоже присутствуют религиозно зависимые, производные от мифологии составы.

В этой связи не можем себе позволить не упомянуть о мифических символах русских сказок, которые содержатся в преданиях наших предков, обладая магической силой. Возьмем, например, тройку – настоящую королеву фольклора, мифов и сказок. Ведь у нас уж если плакать, то в три ручья, если врать, то с три короба, если согнуться, то в три погибели и т. д. Счастье находится за тридевять земель, в тридесятом царстве, и чтобы его найти, необходимо истоптать три пары железных сапог и съесть три железных хлеба. Можно перечислять до бесконечности: три богатыря, у отца три сына, перекресток трех дорог, три попытки, три желания и т. д.

Не будем углубляться в исследование соотношения фикций и символов, так как это является достаточно объемным проектом, достоянием целого параграфа или даже главы. Отметим лишь тот факт, что тройка – символ волшебного совершенства, а волшебство и волховство – в славянских языках однокоренные слова. Как известно, жрецы-волхвы обладали тайной священного знания. Они и подарили миру первые варианты сказок, поведав доступным языком о строении Вселенной, о взаимоотношениях с ней человека, о законах и правилах общения. Священный миф – система знаний, объяснявших устройство мироздания, – был ведом лишь посвященным. А сказка в данной ситуации служила упрощенным пересказом.

Определенную роль сыграл миф в зарождении древнерусского права, что не могло не отразиться на последующем формировании отечественной правовой мысли в Средние века. Вот что по этому поводу отмечает Т. Е. Канюкова: «Несомненным является тот факт, что на протяжении XIV – начала XVI в. религиозно-историческая идеология (в виде мифов и теорий) была причастна ко многим актам и тенденциям в становлении и развитии московского права»⁸⁷.

Таким образом, в результате проведенного исследования функциональной сущности мифа возможно прийти к следующим выводам:

1. Фикция может проявляться в различных формах: сказаниях, балладах, преданиях и пр. Ярким выражением, одной из форм существования фикции является миф.

2. Миф является фикцией не только в бытовом, общепринятом значении, но и представляет собой фикцию правовую, способную регулировать общественные отношения на ранних этапах развития человечества.

3. Миф с древних времен является источником права⁸⁸. Фикция, выраженная в определенной правовой форме (например, в качестве мифа), может наполнять собой источник права. Если основное содержание мифа составляет фикция, то за ней можно признать регулятивный характер.

2.1.2. Фикции в иудаизме

Источниками права (Галахи) современного ортодоксального иудаизма являются Танах (письменная Тора) и Талмуд (устная Тора). Галаха регулирует, в частности, те сферы жизни евреев, которые в иных правовых системах регулируются как законодательством, так и корпоративным и обычным правом. Указанные источники содержат довольно большое количество уловок (или фикций).

Аарамот (уловки), которые часто встречаются в Талмуде, очень напоминают юридическую фикцию. Данный вывод можно пояснить следующим примером. В талмудическом трактате Шабат рассматривается ситуация, когда животное и его детеныш падают в колодец в праздник Йом Тов. Согласно принятому мудрецами закону животное нельзя перемещать в Йом Тов, поскольку оно считается мукце⁸⁹. Когда же требуется мясо для еды, его можно перемещать, чтобы зарезать. Если бы речь шла только об одном животном, провалившемся в колодец, то решение было бы простым: животное разрешалось бы поднять для его убоя. Но в данном случае возникает осложнение: Тора запрещает убивать животное и его потомство в один и тот же день. Поэтому нельзя извлечь обоих животных из колодца, чтобы зарезать одновременно. Рабби Йеошуа⁹⁰ предложил такую уловку: «Пусть вначале поднимут одно из этих животных из колодца с намерением зарезать, но затем не зарежут его⁹¹. Вслед за этим извлекут другое животное, чтобы зарезать его, и тогда, действительно, можно зарезать любое животное, какое хочешь»⁹².

В этом решении присутствует, конечно, элемент фикции. Поднимая животное из колодца, хозяин должен иметь твердое намерение зарезать его. Однако это «намерение» вступает в противоречие со знанием, что он передумает. Поэтому в описанном здесь случае аарама не является средством внесения поправки в закон или преодоления трудности, созданной законом. Здесь ситуация иная: животное оказалось в тяжелом положении, а Тора решительно запрещает причинять боль животным и мучить их. К тому же запрет перемещать мукце не относится к случаям, когда животное приходится двигать, чтобы избавить его от страданий. Однако рабби Йеошуа использует здесь метод аарамы для напоминания, что в обычных условиях животным разрешается манипулировать в Йом Тов только для того, чтобы зарезать⁹³.

2.1.3. Начало христианства и появление религиозных христианских фикций

Здесь историю возникновения фикций можно проследить на примере церковного права.

Под церковным правом мы будем понимать совокупность правил, санкционированных или установленных государством, регулирующих внутреннюю организацию церковных объединений и учреждений, а также взаимоотношения верующих и государства. Объем и значение этого права имели существенные особенности у разных народов в различные эпохи. В Византии еще по законодательству императора Юстиниана в ведение епископов и церковного суда был отдан ряд вопросов государственно-административного, судебного, гражданского, правового и финансового свойства⁹⁴.

В Русской православной церкви древними памятниками церковного права являются церковные уставы (Устав князя Владимира, Церковный устав князя Ярослава, Уставная грамота церкви Ивана-на-Опочках). Источником церковного права в России были также «кормчие книги», Духовный регламент Петра I, постановления и распоряжения Священного Синода⁹⁵.

Во многих религиях мира имеются книги, которые почитаются верующими как священные и одновременно являются источниками права. Таковы Веды у индусов, Авеста у зороастрийцев, Библия (Ветхий завет) у иудеев, Библия, включающая помимо Ветхого завета Новый завет, у христиан⁹⁶.

Между тем церковное право сыграло огромную роль в процессе формирования современной европейской правовой системы⁹⁷. Как отмечает М. Ю. Варьяс, «по существу церковное право стало первой общеевропейской наднациональной системой права; институты и правовые процедуры, порожденные этой протосистемой, опередив национально-правовое регулирование по времени своего появления, легли в основу сформировавшихся позднее национальных правовых систем Европы»⁹⁸. И в России большая часть правовых институтов развивалась под влиянием права церковного⁹⁹. Именно поэтому выявление фикций на примере церковного права возможно и необходимо для изучения развития и применения феномена фикции в праве на современном этапе.

Не будем углубляться в историографию вопроса и рассмотрение проблем, связанных с осмыслением фикции вообще, а более подробно остановимся на появлении и существовании юридических фикций в Древнем мире, его религиозных основах.

Богатейшим средоточием формировавшихся правовых представлений были канонизированные священные тексты, религиозные писания. На Востоке религиозные учения в отдельные исторические эпохи явились едва ли не ведущим источником правовых оценок, норм, концепций¹⁰⁰.

Священные писания включают в себя огромное число предписаний, содержащих фикции, без которых развитие мировой правовой мысли и действующего права было бы невозможным. Например, знаменитое библейское правило – требование «око за око», воспринятое и Кораном, в переводе на юридический язык означает признание принципа эквивалентности и равного воздаяния за равное (равное наказание за равное с ним по тяжести правонарушение), и по существу совпадает с разработанным римской правовой традицией принципом правового равенства (aeguitas). Общеизвестные заповеди «не убий», «не укради» и другие могут восприниматься как требование морального, религиозного и правового характера одновременно. Все это свидетельствует о том, что мировая правовая культура немыслима без вклада, который внесли в нее священные писания основных религий, основой которых, в свою очередь, выступали символичные (фиктивные) образы и элементы.

Но более ярко и четко фикция проявляется в процессе исповеди глухих¹⁰¹.

Исповедь, которая разрешается священником в считанные секунды, редко очищает душу слезами истинного покаяния. Настоящая исповедь связана с благим потрясением души. Святой Иоанн Кронштадтский советовал исповедовать каждого приходящего так, как будто это его последняя, предсмертная исповедь (курсив мой – О. Т). Учитывая эти моменты, благоразумно будет, если духовник станет отводить для исповеди глухих немного больше времени, чем обычно, чтобы не торопиться к началу службы, не исповедовать наспех, и не превратить Великое Таинство в формальный обряд¹⁰².

Иоанн Кронштадтский, призывая священников к осуществлению качественной исповеди, рекомендует использовать условность, выражающуюся в фразе «как будто», что и есть не что иное, как именно фикция, без которой таинство исповеди не носит характера «формального обряда».

Естественно, что исследование исповеди глухонемых было бы явно не полным, если бы мы не остановились вкратце на языке общения данной категории людей. Сам этот язык представляет собой набор условных жестов, символов, обозначающих буквы, слова, фразы и пр. История возникновения языка жестов, как и других альтернативных языков, т. е. системы коммуникации, созданной при невозможности общения традиционным способом, интересна и трагична¹⁰³.

Возвращаясь к исповеди глухонемых, отметим, что язык понимается как способ коммуникации, основное значение приобретает система передачи информации, обеспечивающая адекватное понимание, т. е. некоторый условный код, объединяющий отправителя и получателя сообщения.

Очень характерно в этом смысле, что со времени патриарха Никона меняется практика исповеди глухонемых в русской церкви. Ранее церковь исходила из того, что сам факт прихода глухонемого человека на исповедь свидетельствует о его покаянии, и, соответственно, священник отпускал ему грехи и допускал к причастию (подобно тому, как это делается на так называемой глухой исповеди, когда необходимо причастить больного, находящегося при смерти в бессознательном состоянии)¹⁰⁴.

Десять заповедей, данные человеку Богом через пророка Моисея, по сути, являются первым кратким сводом законов – божественных, нравственных. Значительная часть религиозных догм (в том числе мусульманских, буддийских, иудейских) с течением времени (веков, тысячелетий) в том или ином виде нашла свое закрепление и в человеческих (государственных) законах, действующих по сей день.

Как известно, на первом месте по значимости находятся преступления против свободы человека. Перечень их по законодательству Моисея начинается с посягательств на наиболее не защищенную часть населения – рабов. Иисус Христос, приступая к служению человеческому, объявил в числе своих предназначений «отпустить измученных на свободу» (ЛК. 4.18). Несмотря на то что рабство было узаконено и апостол Павел призывал: «Рабом ли ты призван, не смущайся» (1 Кор. 7.12), тем не менее, и Ветхий, и тем более Новый Завет всячески смягчали участь раба, что получило отражение в законодательстве Моисея. Рабовладелец должен был отпустить купленного раба через 6 лет использования его в качестве такового, а также раба, которому выбили глаз или зуб. Если Ветхий Завет пытается облегчить участь рабов, то законодательство России не защищает своих граждан от угрозы рабства. Уголовное законодательство Российской Федерации не предусматривает ответственности за рабовладение: презюмируется, что этого явления в нашей стране не существует, хотя такие деяния, по свидетельству прессы, имели место в Чечне, Дагестане, в Москве (вспомним клейменых женщин, удерживавшихся на цепи без документов в подвале одного из домов, занимавшихся принудительно швейными работами)¹⁰⁵. Очевидно, что нормы, изложенные в Законах Моисея, пусть в некоторой степени носящие условный характер, формируют более актуальное видение сложившейся в стране ситуации, но по каким-то причинам, не были переняты современниками.

В вопросе доведения условности до сформированного, упрочившегося понятия немаловажная роль принадлежит рассуждениям о Библии. По этому поводу обратимся, к примеру, к рассуждениям священника Александра Пелина¹⁰⁶. Он нарочито опровергает православную Библию как проявление фиктивности; наоборот, по его мнению, это качество присуще Библии протестантской.

Как известно, Библия содержит два Завета: Ветхий и Новый. Не беремся подвергать сомнению способ происхождения этих канонических источников, но предпосылки утверждать то, что по организационной структуре и по содержанию первоначально эти религиозные каноны таковыми и являлись, – сопутствующая условность. Таковы же и их прообразы – символы: пасхальный агнец как символ крестного страдания Мессии – Христа, Христос – Новый Ной и Новый Потоп, воды крещения – воды Нового Потопа, уничтожающие ветхого человека и рождающие нового.

По словам священника А. Пелина, сам господь Иисус Христос предложил метод правильного типологического уяснения Св. Писания, сказав своим ученикам Луке и Клеопе: «О, несмысленные и медлительные сердцем, чтобы веровать всему, что предсказывали пророки! Не так ли надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою? И, начав от Моисея, из всех пророков изъяснял им сказанное о нем во всем Писании».

А. Пелин, сам того не осознавая, полемизирует с мнимым собеседником по вопросу фиктивности/псевдофиктивности основы основ всякого христианина – Библии. Его аргумент – метод православной экзегезы, точнее, метод метаисторический. «Это метод, – утверждает автор, позволяет защитить Библию от разного рода нападок и обвинений в исторической неточности… Метаисторическое толкование Св. Писания отстаивал и епископ Кассиан Безобразов. Он утверждал, что только из перспективы вечности возможно правильное понимание истории человека. Всякое событие, совершенное в метаистории, имеет глубокое значение. Через него мы касаемся истины»¹⁰⁷.

Известный философ В. Соловьев в работе «Чтения о Богочеловечестве» утверждает, что «воплощение божественного Логоса в лице Иисуса Христа есть явление нового духовного человека, второго Адама». Условно автор наделяет Иисуса Христа характеристикой первого человека на земле, определяет его как «индивидуальное существо, но вместе с тем и универсальное, обнимающее собою все возрожденное, духовное человечество»¹⁰⁸. Между тем, он опровергает сформировавшийся при чтении намек на условность его размышлений. «Поистине, дело Христово не есть юридическая фикция, казуистическое решение невозможной тяжбы, оно есть действительный подвиг, реальная борьба и победа над злым началом. Второй Адам родился на земле не для совершения формально-юридического процесса, а для реального спасения человечества, для действительного избавления его из-под власти злой силы, для откровения в нем на деле царства Божия».

Не менее интересными представляются аналогии «Человечество – Церковь – Богочеловеческая личность Иисуса Христа». «Человечество, воссоединенное со своим божественным началом чрез посредство Иисуса Христа, есть Церковь … в природном происшедшем мире Церковь является как тело того же Логоса, но уже воплощенного, то есть исторически обособленного в богочеловеческой личности Иисуса Христа¹⁰⁹. То есть, условно, Церковь выступает как тело Христово. Если следовать теории олицетворения, то на основе ее можно утверждать, что церковь и любое религиозное сообщество – субъект права – сконструировано по принципу юридического лица, которое, как известно, является классическим примером правовой фикции. Несмотря на то, что церковь, церковные общины существуют несколько сотен лет, сегодня многие проблемы, касающиеся деятельности религиозных организаций, остаются не нерешенными¹¹⁰.

Подробнее остановимся на десяти заповедях, изложенных в Ветхом Завете, а точнее – на рассуждениях священника Русской православной церкви А. Борисова¹¹¹ по поводу свода божественных законов для человека. Для нас в данном случае ценной окажется не композиция текста, а ее содержательные элементы, в частности, фикции, которые вводит автор. Факт фиктивности, порожденный религиозными источниками и перенесенный на современную почву, налицо. Стираются пространственные, временные и межнациональные границы. Условность, сравнение, уподобление приводят к поиску исторических аналогов, могут способствовать предотвращению негативных политических процессов.

«Десять заповедей (по-гречески – Декалог), рассказанные Моисеем, сами по себе, вероятно, являющиеся фикцией по организационной природе, по сути, условно проецируются на реалии человеческих взаимоотношений. К примеру, в Декалоге ничего не говорится о внешнем богопочитании, о культе. Сказано лишь: «Помни день субботний, чтобы святить его». Все разнообразие ритуалов и молитв оставляется на усмотрение человека, подобно тому как на просьбу одного из учеников: «Научи нас молиться», – Иисус дает только одну молитву: «Отче наш»¹¹².

Все остальное богатейшее многообразие молитвословий христианской церкви есть плод творческой веры самих людей. Хотя в современном понимании каждый верующий считает, что все молитвы идут от Бога, им созданы, им сказаны, поэтому и имеют такую необычайную силу. Любое отклонение от уже известных молитв порицается в религиозном обществе, хотя, по существу, молитва исходит от человеческого сердца, интерпретируется в соответствии с той или иной ситуацией, ареалом распространения. Таким образом, данную фикцию в религии породили сами верующие.

Фикция не может сложиться стихийно и сформулироваться без сознательной человеческой деятельности. Наоборот, для ее возникновения необходимо, чтобы люди условились между собой (или чтобы одни предписали другим), что отныне они будут принимать за истину то или иное положение, хотя всем участникам этой договоренности (или тем, от кого исходит предписание) известно, что на самом деле это положение вымышлено ими, создано искусственно, что в реальной действительности оно не существует, являясь лишь плодом коллективного воображения, созданным в целях урегулирования тех или иных человеческих взаимоотношений¹¹³.

Безусловно, фикции, рожденные на религиозной почве, нашли свое отражение не во всех сферах общества, а существуют только в некоторых его подсистемах. Основной причиной этого процесса обособления стала, пожалуй, степень влияния религиозных догм на уклад «людей большого города», для которых духовное очищение перестает быть одной из первичных потребностей.

В понимании православных христиан история есть плод совместного труда Бога и человека по преображению мира и человечества¹¹⁴. Этот богочеловеческий процесс в полной мере проявил себя в христианстве, в котором Бог не просто дает законы. Несмотря на то что трактовка понятия «история» по прошествии лет претерпела существенные изменения и породила около семи его современных значений, а одно из основных: история – прошлое, сохраняющееся в памяти человечества, едва ли вторит религиозному¹¹⁵. Веским аргументом в данном случае выступит тот факт, что само понятие «Бог» по своей сути фиктивно, вымышлено, условно, именно поэтому его непосредственной деятельности, труду, тем более совместно с человеком, также сопутствует условность. Тем не менее, понятие «история» в религии, введенное первоначально как фикция, упрочилось и имеет право на существование в умах верующих.

Как показывают канонические религиозные тексты, связь фикции и современной действительности совершенно очевидна и многогранна. Церковная догматика, предопределив своей природой систематическое внедрение условностей, по причине своей авторитетности в социуме спроецировала сформированную внутри нее систему фикций на иные жизненные процессы. Призматическое изучение источников церковного права позволило нам в этом убедиться.

Прикоснувшись к религии в очень малой степени и к очень малой части ее, можно наблюдать такое множество фикций, которое даже трудно себе представить.

2.1.4. Фикции в древнеримском праве

Как было сказано выше, нормативными регуляторами общественных отношений в Древнем мире являлись мифы и священные писания. Кроме священных писаний в Древнем мире существовали и другие документы, содержащие правовые нормы. До нас дошли различные гимны, указы, договоры, завещания (Древний Египет), поучения мудрецов, законы (Древняя Месопотамия), таблицы (Ассирия), речи (Древняя Греция), письма, панегирики, размышления, дигесты, институции, эдикты, комментарии, служебные доклады, новеллы, кодексы, конституции (Древний Рим), записки (Китай), конституции, манифесты (Древняя Япония) и др. И в этих образцах правовой мысли можно встретить применение юридических фикций. Как считает А. М. Ширвиндт, «правовая фикция принадлежит к числу самых востребованных инструментов римской юридической техники»¹¹⁶.

Например, в Дигестах Публия Ювенция Цельса¹¹⁷ мы находим рассуждения о крайней неосмотрительности, в которых используется такой прием, как фикция: «Когда Нерва говорил, что крайняя неосмотрительность – это умысел, Прокул возражал, а мне представляется самым правильным. Ибо если кто-либо осмотрителен в меньшей степени, чем того требует природа человека, то он не лишен коварства: ведь нечестен тот, кто обеспечивает осмотрительность меньшую, чем в отношении своих дел»¹¹⁸. То есть, если «осмотрителен в меньшей степени, чем того требует природа человека, – значит, не лишен коварства», а следовательно, налицо наличие умысла. Такой прием в современной юридической технике, когда действительность подводится под какую-либо условную формулу, называется фикцией.

Цельс пишет во 2-й книге Дигест, что если соглашение о передаче дела в третейский суд предусматривало трех арбитров, то достаточно согласия двоих, но только если присутствовал и третий: иначе в его отсутствие, хотя бы двое и пришли к согласию, их решение недействительно, так как соглашение предусматривало большее число третейских судей и его присутствие могло склонить их к его суждению¹¹⁹. В данной ситуации условно предположение о том, что возможное присутствие третьего судьи могло бы изменить решение двух других.

Более четко выражены юридические фикции в Дигестах другого выдающегося римского юриста – Юлиана¹²⁰. Вот небольшой пример из его рассуждений: «Многое же принято в гражданском праве вопреки суждениям разума, и тому можно привести бесчисленные примеры: удовлетворюсь между тем одним. Если несколько человек утащат чужое бревно, чтобы его украсть, а бревно такое, что поодиночке они не могли бы его утащить, считается (курсив мой – О. Т.), что все они должны отвечать по иску из воровства, хотя при ближайшем рассмотрении можно сказать, что никто из них не отвечает по этому иску, так как на самом деле ни один из них бревна не утащил¹²¹.

А вот как использует в своих рассуждениях фикции Павел Юлий¹²²: «То, что после заключения купли присоединилось к участку или погибло, составляет выгоду или невыгоду покупателя: ведь и в том случае, если после заключения купли поле целиком оказалось бы занято рекой, риск лежал бы на покупателе; следовательно, выгода также должна принадлежать ему»¹²³. В данном рассуждении частица «бы» предполагает наличие компонента условности (один из признаков фикции), позволяющего внести определенность в последующие отношения субъектов. Кроме того, данная фикция порождает еще одну фикцию, выраженную в правиле, что покупатель всегда прав.

В частности, в ранние периоды развития римского права, когда устанавливались строгие требования к иску, не допускавшие изменения его формулировок, случай, который отличался от предусмотренного в формуле иска, рассматривался судьей по приказу претора «как совершенно подобный ему»¹²⁴. Также к числу так называемых юридических фикций, признаваемых римским правом, относились фикция обязательства – sponsio praejudicialis, фикция брака – coemptio fiduciae causa, фикция установления mancipium при отдаче в odoptio или emancipаtio, а также иск о приобретении собственности в порядке injurecessio¹²⁵.