Текст книги "Теория юридических фикций. Монография"

«II. О краже свиней

14. Если же кто украдет 25 свиней, причем в стаде более ничего не останется, и будет уличен, присуждается за кражу всего стада к уплате 2500 ден.,¹⁸³ что составляет 63 солида¹⁸⁴.

III. О краже рогатых животных

6. Если же кто украдет 12 животных, и ни одного не останется <в стаде>, присуждается за кражу всего стада к уплате 2500 ден., что составляет 63 сол., не считая стоимости похищенного и возмещения убытков¹⁸⁵.

XXXVII. О преследовании по следам

1. Если кто потеряет вследствие кражи быка, или коня, или какое-либо животное и, идя по следам, найдет его в течение 3-х суток, а тот, кто ведет его <животное>, заявит, что он купил или получил его в обмен, идущий по следам должен через третьих лиц доказать, что эти вещи – его собственность. Если же разыскивающий свои вещи найдет их по прошествии 3-х суток, а тот, у кого он найдет их, заявит, что купил или получил их в обмен, сам ответчик пусть доказывает на них свое право»¹⁸⁶. В данном случае фикция состоит в том, что право собственности условно определяется 3-мя сутками, а именно, если животное в этот период не находилось во владении хозяина, то право собственности считается утраченным, хотя реально сам хозяин это животное никоим образом не отчуждал.

До последнего времени политико-правовая мысль и право Средневековья оставались мало разработанными. Средневековая Западная Европа была наследницей античного мира, глубокое влияние которого непосредственно отразилось на всех сферах ее материальной и духовной культуры. Формировалось понимание сути государства, права, политики, закона. В результате получили развитие многие правовые институты (юридического лица, наследования по завещанию и т. д.)¹⁸⁷. Средневековое право наделяло город статусом «корпорации» – совокупности граждан как единого целого с правами юридического лица, что предполагало применение такой юридической конструкции как фикция.

В государствах Средневековой Европы достижением правовой мысли становится воплощение в жизнь идеи создания первых систематизированных правовых актов. Примером своеобразных квазикодексов могут служить ордонансы (Франция). Ордонанс представляет собой акт главы государства, относящийся к сфере законодательной деятельности, но принимаемый в силу исключительных причин (например, когда деятельность парламента прервана в результате каких-либо обстоятельств). Во Франции ордонансами называют также акты правительства, подписанные главой государства, принимаемые в порядке делегированного законодательства (ст. 38 Конституции Франции 1958 г.)¹⁸⁸. Право средневековой Франции использовало подобные нормативные акты, в которых содержались и юридические фикции того времени. Таковыми, например, являются Ордонанс о торговле 1673 г.,¹⁸⁹ включающий в себя такие общегосударственные институты торгового права, как вексель, банкротство, торговое товарищество и др.; Большой ордонанс 1670 г. с его архаическими нормами суда над умершими и т. д.¹⁹⁰

Проанализируем в этих актах фикции. Первая из них – привлечение к ответственности умершего человека. Естественно то, что умершее лицо можно предать суду только условно, т. е. фиктивно. Совершенно ясно, что суд над умершим является юридической фикцией, позволяющей изменить правовое положение самого умершего и его наследников. Как представляется, эту ситуацию на предмет применения фикции комментировать излишне, учитывая тот факт, что анализируемый документ содержит не одну юридическую фикцию.

Еще одна фикция – торговое товарищество, являющееся одним из институтов торгового права Франции в Средние века. Рассмотрим в качестве примера акционерное соединение (общество). Множество лиц складывают небольшие взносы в значительный капитал с целью совместного достижения общей экономической цели. Чтобы достигнуть намеченной цели, акционеры должны были бы поручить весь капитал одному или нескольким лицам, которые от своего имени совершали бы все необходимые сделки. Право акционеров слилось бы с частным имуществом управителей и могло бы подвергнуться взысканию со стороны их частных кредиторов. Кто при такой опасности решился бы сделать взнос? Выход из затруднения может быть найден, если на место действительного физического лица мы подставим воображаемое лицо, фиктивного субъекта, которому и приурочим все отношения, устанавливаемые для какой-либо общей цели. Эта воображаемая величина играет большую роль в жизни. Благодаря ей обособляются интересы, общие многим физическим лицам, а также и юридические средства достижения их. Созданием такого лица (юридического) не только спасается стройность юридических понятий, но и облегчается достижение той жизненной потребности, для которой имущества обособляются¹⁹¹.

Фикции применялись и в праве средневековой России. Известно, что в России в 1663 г. был осужден за крамолу, наказан кнутом и сослан в Тобольск церковный колокол, известивший о восстании народа в Угличе¹⁹².

В главе XXI Соборного уложения 1649 г. регламентировалась такая процессуальная процедура как пытка. Ее можно было применять не более трех раз, с определенными перерывами¹⁹³. Если подозреваемый после трехкратной пытки не сознался, то он считался невиновным. В данной ситуации определенной долей условности (фиктивности) определения виновности лица было количество применения пытки.

На протяжении длительного периода развития цивилистической науки интерес к изучению категории фикции оставался неизменным. Фикция была известна римскому частному праву, большое внимание ей уделялось немецкими и французскими юристами, жившими в прошлые века. Некоторые труды, посвященные исследованию этой категории, принадлежат перу выдающихся русских цивилистов: Д. И. Мейера, С. А. Муромцева, Г. Ф. Дормидонтова¹⁹⁴.

Любопытно, что теория фикции, созданная в Средние века, разрабатывалась только в немецкой литературе, да и то весьма многие из немецких юристов старались изъять категорию «фикция» из учения о юридических лицах. Французская юриспруденция, напротив, никогда не обнаруживала склонности углубляться в тонкости этой теории. Допуская олицетворение, существующее в римском праве, разных союзов и учреждений, французские юристы, а равно бельгийские, принимают эти союзы и учреждения за субъекты права, отличные от лица физического. Они, в общем, конечно, стоят на признании фикции (Демоломб¹⁹⁵, Лоран¹⁹⁶), но воздерживаются от всякого анализа их природы и ограничиваются исследованием и интерпретацией относящихся к ним постановлений положительного права.

Проведенный историко-сравнительный анализ позволяет с уверенностью утверждать, что:

1. Применение юридических фикций в истории мировой правовой мысли не ново. Они создавались и использовались для совершения правосудия еще с древних времен, и степень применения их в Средневековье существенно расширилась.

2. Причинами широкого распространения фикций в праве являются:

а) возможность объяснения причин и условий мироздания;

б) переход от мифологического или религиозного миропонимания к рациональному, общефилософскому;

в) потребность подчинить человеческое общество определенным нормам, устанавливающим в нем внутренний порядок;

г) необходимость регулирования складывающихся в обществе отношений с помощью условно сформулированной действительности.

§ 2.3. Юридические фикции в эпоху Нового времени

2.3.1. Фольклорная форма фикций

Как известно, правовая система в узком смысле слова представляет собой совокупность норм права, источников права и юрисдикционных органов конкретного государства (а иногда и его обособленной части). В более широком смысле включает также ряд других компонентов – правовую идеологию, правовую психологию, правовую культуру, правовую науку, иные, в том числе негосударственные правовые институты (адвокатура, нотариат, юридические фирмы, профессиональные сообщества юристов).

Фикция пронизывает своим существованием все правовые системы, находя собственное выражение, в том числе, в структурах правовой психологии и правовой идеологии¹⁹⁷.

В эпоху Нового времени большое внимание в различных сферах науки уделяется фольклору. Термин «фольклор» (в переводе – «народная мудрость») впервые ввел английский ученый У. Дж. Томс в 1846 г. Поначалу этот термин охватывал всю духовную (верования, танцы, музыка, резьба по дереву и пр.), а иногда и материальную (жилье, одежда) культуру народа. В современной науке нет единства в трактовке понятия «фольклор». Иногда оно употребляется в первоначальном значении: составная часть народного быта, тесно переплетающаяся с другими его элементами. С начала ХХ в. термин используется и в более узком, более конкретном значении: словесное народное творчество. Древнейшие виды словесного искусства возникли в процессе формирования человеческой речи в эпоху верхнего палеолита. Словесное творчество в древности было тесно связано с трудовой деятельностью человека и отражало религиозные, мифические, исторические представления, а также зачатки научных знаний. Обрядовые действия, посредством которых первобытный человек стремился повлиять на силы природы, на судьбу, сопровождались словами: произносились заклинания, заговоры, к силам природы обращались с различными просьбами или угрозами¹⁹⁸.

На уровне массового сознания народа правовая психология находит выражение в фольклоре, так как в этот период письменная форма права еще не доминирует. В народных пословицах, песнях право понимается как правда, справедливость, как то, что противостоит обману, произволу, привилегиям. О правовых, нравственных взглядах, представлениях, чувствах народа можно составить картину по собранным В. И. Далем «Пословицам русского народа», особенно в разделах «Неправда – обман», «Мошенничество – воровство», «Воровство – грабеж», «Суд – приказный», «Суд – правда», «Суд – лихоимство», «Клевета – признание – покорность», «Казна», «Царь», «Закон», «Начальство – приказ – послушание» и др. В форме пословиц получили выражение взгляды, которые разработаны и обоснованы теоретически в правовой идеологии. Например, «закон назад не пишется» соответствует правовому положению «закон обратной силы не имеет», пословице «незнанием закона никто не отговаривайся!» соответствует правовой принцип «нельзя ссылаться на незнание закона»¹⁹⁹.

Здесь явно прослеживается условное (фиктивное в нашем случае) сравнение правовых и обыденных, чаще употребляемых простым народом, категорий²⁰⁰.

Новое время – достаточно сложный этап в развитии человечества. Историки различных школ резко расходятся в периодизации новой истории. Как правило, в российской историографии ее начало связывают с английской революцией середины XVII в., начавшейся в 1640 г. Среди других событий, которые принимаются в качестве исходного рубежа Нового времени, называют события, связанные с Реформацией (1517), открытие испанцами в 1492 г. Нового Света, падение Константинополя (1453) или даже начало Великой Французской революции (1789). Еще сложнее обстоят дела с определением времени окончания данного периода. В советской историографии безраздельно господствовала точка зрения, согласно которой период новой истории закончился в 1917 г., когда в России произошла социалистическая революция. Согласно современной точке зрения рассмотрение событий, связанных с Новым временем, следует завершать Первой мировой войной (1914–1918). Дискуссия по вопросу о периодизации новой истории продолжается и сегодня²⁰¹.

Мы благодарны Новому времени за то, что именно в этот период возрождается огромный массив народной мудрости (фольклора) благодаря как отечественным, так и зарубежным исследователям-активистам. К их числу мы относим известного лексикографа Владимира Ивановича Даля, Вс. Ф. Миллера, У. Дж. Томса и др. При более внимательном рассмотрении фольклора и мифологии обнаруживается довольно-таки тесная их связь с фикциями.

Другой формой выражения юридических фикций в Новое время было законодательство. Наиболее наглядно применение фикций можно увидеть при анализе Монгольского Уложения.

2.3.2. Фикции в законодательстве монголов (1627–1694)

Для полного и целостного изучения такого юридико-технического приема, как фикция, необходимо, безусловно, прибегнуть к изучению исторических памятников права. Только после глубокого изучения истории (традиций, обычаев, быта народов) можно выявить всю сущность фикции.

Фикции имели свое место во все времена и у всех народов, где были развиты общественные отношения, закрепленные правовыми источниками²⁰².

Большинство правоведов особое внимание и тщательное изучение уделяют фикциям в римском праве. На наш взгляд, следует также обратиться к правовым системам, существовавшим у кочевых народов Азии и Востока. Будучи в основном номадами²⁰³, имевшими свои традиции и присущий только им восточный колорит, они принимали своеобразные правовые акты.

Из всех известных нам источников права, принятых на Востоке, особое место занимает «Цааджинбичиг» (далее – Уложение) – свод маньчжурских законодательных актов для монголов на 1627–1694 гг., так как:

• «во-первых, это первый официальный свод законов в маньчжурском законодательстве для монголов;

• во-вторых, именно «Цааджинбичиг» положил начало кодификации этих законов и в последующие годы, что нашло свое отражение в появлении новых «Монгольских уложений» в XVIII и XIX вв. – правопреемников этого Кодекса;

• в-третьих, он впервые вобрал в себя нормы маньчжурского государственного, гражданского, уголовного права, установленные для Монголии и, в определенной степени, нормы монгольского обычного права, став основой правопорядка в стране и, главным образом, регулятором взаимоотношений династии Цин с монголами почти на протяжении XVIII в.»²⁰⁴.

Это время было периодом перемещения маньчжуров в Центральную Азию, в противостоянии с которыми разрозненные монгольские княжества в пределах Южной и Северной Монголии, несмотря на упрямое и продолжительное сопротивление, понемногу теряли свою самостоятельность.

Выработкой новых и унификацией старых законов для монголов, вошедших в Уложение в течение нескольких лет после 1691 г., занималась специальная комиссия Палаты внешних сношений – правительственного учреждения, созданного еще в 1638 г.

Данное уложение было утверждено и издано на трех языках: маньчжурском, монгольском и китайском.

На русский язык текст Уложения был переведен в 1998 г. учеными РАН – М. И. Гольман, Г. Д. Санжеевым и А. Д. Цендиной.

По словам русскоязычных переводчиков, в публикации с переводом Уложения «полностью сохранена структура этого памятника в том виде, в каком она была представлена в монгольском оригинале. Следует отметить, что в нем совершенно отсутствует какая-либо упорядоченная система расположения материалов: вперемешку даются статьи, относящиеся как к гражданскому праву, так и к уголовному, полностью отсутствуют какие-либо разделы, по которым можно было бы группировать однородные по содержанию статьи, и т. п. В целом же они охватывают необычайно широкий и самый разнообразный круг правовых проблем и вопросов, вплоть до решения частных житейских ситуаций на уровне правительственных инстанций, и позволяют судить об основных направлениях монгольской политики маньчжурских правителей»²⁰⁵.

Внимательно изучив структуру Уложения, мы, в свою очередь, можем утверждать, что законодатель не просто упускает из виду регулирование определенного рода правовых отношений, но и осуществляет подмену категорий и понятий, объектно-субъектный состав правоотношений с целью наказать за деяния, применить санкцию. Таким образом, налицо множество фикций (как позитивных, так и антиподов закона) и пробелов в законодательстве Монголии.

Так, например, положение женщин и детей по данному Уложению оставляет желать более гуманного и нравственного отношения к ним. Данный факт породил в обозначенных правоотношениях в Уложении немало фиктивных элементов.

По Уложению у женщин и детей нет определенного статуса, их приравнивают к имуществу. «Е сли простолюдин умышленно убьет человека, то ему отсекали голову, «а имущество и скот их, кроме жены и детей, отдать семьям убитых» (ст. 69 Уложения). При этом в переводах этого текста на другие языки отмечалось, что имущество простолюдина состояло только из вещей, а вот в оригинальном тексте «Цааджинбичиг» в имущество простолюдина входили и жена, и дети. Также женщины (сестры, матери, тети, племянницы и т. д.) не входили в круг близких родственников. Во многих статьях Уложения к числу родственников приравнивались отец, дед, дяди, братья, сыновья. «Отныне сумасшедшего отдавать под охрану его деду, отцу, дяде, братьям, сыновьям или сыновьям братьев, то есть самым близким родственникам» (ст. 148 Уложения).

Таким образом, в данном Уложении существовали нормы, ущемляющие права детей и женщин. Их идентифицировали с вещами; таким образом, формировалась фикция в подмене понятий «женщина» и «имущество», что позже отразилось на иных правоотношениях, не только на семейных.

Также нужно отметить, что в некоторых случаях за преступления, предусмотренные Уложением, нет круга лиц, виновных в совершении преступления в соответствии со степенью вины. Часто ответственность за преступления несли совершенно другие люди. Налицо очевидная фикция – подмена лица, в реальности несущего ответственность за совершенное преступление. Так, например, ст. 31 Уложения указывает: «Если воры, убив украденную скотину, оставят тушу, а посторонний человек заберет ее, то он должен заплатить за нее…». В данном случае наказание в виде штрафа понесет фактически посторонний человек, который просто подобрал тушу, а воры, сначала укравшие, а затем убившие животное, выйдут «сухими из воды» и останутся безнаказанными.

Данное положение о подмене лиц прослеживается во многих статьях Уложения. Так, в ст. 68 говорится: «Свидетелю, подтвердившему убийство беглого, дать от ваннов десять лошадей… и он может идти к любому нойону²⁰⁶ по своему выбору. Если будет отпираться, то привести к присяге его дядю». Очевидно, снова ответственность за подтверждение убийства перекладывается на другое лицо – дядю свидетеля.

Помимо фикций в контексте подмены лиц, также нужно выделить фикцию подмены недееспособного лица дееспособным. В ст. 148 Уложения говорится, что «по Шаньдунскому делу “Сюньфуцяньцзяо” об убийстве человека сумасшедшим следует разбирать и наказывать виновного как нормального человека».

Таким образом, сумасшедший человек приравнивался к статусу дееспособного, и ответственность за эти поступки приравнивалась к ответственности, которую нес адекватный, психически здоровый дееспособный человек.

Следует заметить, что также по Уложению был недостаточно точно развит институт равноценности несения наказания за совершение преступления.

В ст. 77 Уложения явно прослеживается данное положение. «Если кто-то в одиночку украдет у кого-нибудь коня, верблюда, корову или овцу – из этих четырех видов скота, – то его удавить, невзирая на то, кто он: хозяин или его раб; если украдут двое – то одного из них убить; если же украдут трое, то убить двоих, но если украдут большой группой, то убить первых двух зачинщиков, а остальным дать по сто ударов плетью и взять с них по три девятка бодо». Налицо снова фикция: так, человек на протяжении всей своей жизни мог совершать преступления в группе и стоять последним в очереди на определение зачинщика, не получая соответствующего наказания за совершение преступлений, т. е. условно считается, что он обладает меньшей степенью вины по отношению к остальным участникам.

Также непонятно, по каким критериям определялись первые два зачинщика. Об этом законодатель просто умалчивает. А норма уложения явно носит фиктивный характер.

Выводы, основанные на изучении Уложения, таковы.

1. В монгольском законодательстве нашли закрепление обычаи и традиции, присущие кочевым народам, живущим в степи. Однако завоевание новых территорий монголами-кочевниками подвигло их правителей к корректировке и более полному уточнению и разъяснению этих норм.

2. Монгольское Уложение содержит, наряду с фикциями позитивными (имманентными закону), довольно большое количество фикций негативных (антиподов), которые также применялись для регулирования различного рода отношений в среде кочевников.

Такое редкое сочетание в правовом акте и негативных (антиподов закона) является одной из основных особенностей «Цааджинбичиг» – свода маньчжурских законодательных актов для монголов на 1627–1694 гг.

3. Присутствие некорректных формулировок, пробелов в праве и фикций (фикции подмены понятий, фикции подмены лиц, фикции подмены недееспособного лица дееспособным, фикции равноценности несения наказания) делает монгольское законодательство более интересным для дальнейшего изучения правоведами и дает возможность для законодателей совершенствовать функциональность правовых норм.

2.3.3. Фикции в Судебных уставах 1864 г.

Рассматривая период Нового времени, невозможно отстраниться в рамках данной темы от отечественного законодательства. В связи с этим проведем анализ Судебных уставов 1864 г. императора Александра II на предмет использования в них юридических фикций. Ниже будет дано краткое описание Уставов, небольшой экскурс в историю появления и развития юридической фикции, приведены конкретные примеры применения фикций, выполняющих различные функции в процессе правового регулирования²⁰⁷.

В 2014 г. Россия отмечала 150-летие введения Судебных уставов императора Александра II, которые были призваны «водворить суд скорый, правый, милостивый и равный, возвысить судебную власть, дать ей надлежащую самостоятельность и вообще утвердить то уважение к закону, без коего невозможно общественное благосостояние и которое должно быть постоянным руководителем действий всех и каждого, от высшего до низшего»²⁰⁸. Очевидной представляется преемственность процитированных положений и задач, стоящих в современную эпоху перед отечественной судебной системой²⁰⁹.

Судебные уставы в России и законодательные положения, принятые 20 ноября 1864 г., составили основу судебной реформы 1864 г.

Судебные уставы – в дореволюционной России официальное название законов, утвержденных 20 ноября 1864 г.: «Учреждение судебных установлений», «Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями», «Устав уголовного судопроизводства», «Устав гражданского судопроизводства». Судебные уставы оформили проведение судебной реформы 1864 г.

Судебные уставы ввели суд присяжных и институт судебных следователей, была реорганизована прокуратура, учреждена адвокатура и провозглашены такие буржуазно-демократические принципы судопроизводства, как гласность, устность, состязательность. Некоторые судебные органы (мировая юстиция) стали выборными, была создана более четкая система судебных инстанций²¹⁰.

Как отмечает С. В. Лонская, действие Судебных уставов 1864 г. в полном объеме распространялось далеко не на всю Российскую империю, а лишь на ее европейскую часть (и то не полностью) – губернии, управляемые на общем основании²¹¹. Структурно уставы состояли из двух книг – общей и особенной. Последняя и регулировала правовой режим деятельности судебных учреждений на территории окраин. Дополнительно издавались специальные нормативные акты для отдельных территорий²¹².

В рамках тематики данной статьи особый интерес представляет наличие юридических фикций в содержании текстов Судебных уставов 1864 г.

Фикция – абстрактное понятие, применимое к социальным явлениям разного рода, в том числе к различным аспектам, граням общественного бытия. Фикции не изменяют своей глубинной сути, проявляясь на разных уровнях социальной реальности²¹³.

Фикция с глубокой древности являлась регулятором общественных отношений (мифы, сказания, легенды, баллады, саги и пр.), ее широко применяли древнеримские юристы.

Фикции были настолько необходимы для регулирования отношений в различных сферах деятельности людей того времени, что, как показала дальнейшая практика, путем рецепции римского права нашли свое последующее отражение в континентальной правовой системе на всем протяжении развития человеческой цивилизации²¹⁴.

Фикции применялись и в Средние века, в том числе в праве средневековой России. Известно, что в России в 1663 г. был осужден за крамолу, наказан кнутом и сослан в Тобольск церковный колокол, известивший о восстании народа в Угличе²¹⁵. Но, в отличие от зарубежной правовой традиции, на Руси юридической фикции иногда придавался и негативный смысл. Соборное уложение 1649 г. обязывало судей «своим вымыслом в судном деле никому по дружбе, или по недружбе сверх того, что в суде истец и ответчик говорили, ничего не прибавливати, ни убавливати…»²¹⁶.

В гл. XXI Соборного уложения 1649 г. регламентировалась такая процессуальная процедура, как пытка. Ее можно было применять не более трех раз, с определенными перерывами²¹⁷. Если подозреваемый после трехкратной пытки не сознался, то он считался невиновным. В данной ситуации определенной долей условности (фиктивности) определения виновности лица было количество применений пытки.

Отдельные правовые фикции, появившиеся в древнеримском праве, существуют и сегодня. Примером такой фикции является юридическое лицо – классическая фикция в праве.

На наш взгляд, фикция глубоко не изучена не только с позиций юриспруденции в частности, но и с точки зрения теории познания в целом. Примеров применения фикций в науке и практике великое множество. Часто, используя фикции и добиваясь ошеломляющего результата, мы не осознаем, что получить желанный итог нам помогла фикция²¹⁸.

Как показала историческая практика, отсутствие категории «юридическое лицо» в праве затормозило бы весь процесс развития общества. Введение данной фикции позволило снять многие проблемы, возникающие при регулировании общественных отношений, как в Древнем мире, так и на всех последующих стадиях развития человечества²¹⁹. Подтверждением этому является развитие учения о фикциях в эпоху Нового времени, сформировавшегося в целую научную теорию – теорию юридических фикций Ф. К. Савиньи (1779–1861)²²⁰.

Развиваясь в Новейшем времени, юридическая наука сформировала несколько точек зрения в отношении фикций: фикция как прием законодательной техники является неизбежной, так как отражает внутренние свойства, присущие правовым нормам; и фикция – антипод закона, ее сущность состоит в отчуждении закона от интересов общества. Это характерные варианты фикции, сформированные предшествующей философско-правовой мыслью.

Можно с уверенностью сказать, что не существовало ни одной школы права, которая не проявила бы научного интереса к фикции как правовой категории, подчеркнув тем самым ее значение для юридической науки и практики.

Какую же роль играли фикции в Судебных уставах 1864 г. и какое место они занимали в механизме правового регулирования? Рассмотрим это на конкретных примерах.

Учреждение судебных установлений (далее – УСУ). Согласно УСУ (закон о судоустройстве) судебная власть принадлежала мировым судьям, съездам мировых судей, окружным судам, судебным палатам и Сенату (верховный кассационный суд). Мировые судьи решали дела единолично. Они находились при мировом округе (уездном, городском), делившемся на несколько участков. В мировом округе состояли также почетные мировые судьи, которые совместно с мировыми участковыми судьями данного округа образовывали высшую инстанцию – съезд мировых судей. В окружной суд, учреждавшийся на несколько уездов, входили председатель и члены суда.

Судебная палата учреждалась в округе, объединявшем несколько губерний или областей (по особому расписанию). Она делилась на департаменты, которые состояли из председателя и членов департамента. Для заведования судебной частью в Сенате были сохранены в качестве верховного кассационного суда кассационные департаменты по уголовным и гражданским делам. Прокурорский надзор вверялся обер-прокурорам, прокурорам и их товарищам и осуществлялся под наблюдением министра юстиции как генерал-прокурора.

Одной из основных целей применения фикций в праве и законодательстве является устранение неопределенностей. В ст. 336 УСУ содержится фикция, устраняющая неопределенность: «Старшина и члены совета судебных приставов выбираются по простому большинству голосов. При равенстве голосов, полученных несколькими кандидатами на звание старшины или члена совета, избранным считается тот, кто прежде утвержден в должности судебного пристава» (курсив мой – О. Т.)²²¹.

Точно так же устраняется неопределенность при избрании присяжных поверенных (ст. 360): «Избрание совершается по простому большинству голосов. При равенстве голосов, полученных несколькими кандидатами на одну и ту же должность, избранным считается тот, кто прежде записан в список присяжных поверенных»²²².

Очередная фикция приравнивает кандидатов на должности по судебному ведомству к государственным служащим, о чем гласит ст. 412 УСУ: «Кандидаты считаются в государственной службе, но штатного жалованья не получают»²²³.

Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, являлся кодексом, в который были выделены из «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных» менее серьезные преступления (проступки), подведомственные мировым судьям.

Устав состоял из 13 глав. Глава 1 содержала общие положения и перечень наказаний за преступления, предусмотренные уставами. Главы 2, 6–9 были посвящены мелким преступлениям против общественного и политического строя, проступкам против порядка управления и т. д. В главах 10–13 говорилось о проступках против личной безопасности, против семейной чести и т. д.²²⁴

К сожалению, в рамках одной научной статьи невозможно описать все грани феномена фикции. Она может выражаться не только с позитивной, имманентной закону стороны, но и нести негативный оттенок, быть антиподом закона. К таким фикциям относятся: фиктивный брак, фиктивный развод, фиктивное банкротство, фальсификация, обман, подлог и пр.

Устав о наказаниях являет собой пример законной борьбы с негативными фикциями. В XIX в., как и сегодня, существовала проблема борьбы с подделкой продуктов питания, например, чая. Дополнительными средствами борьбы с фальсификацией чая должны были стать предусмотренные законом меры юридической ответственности. «За хранение в торговых заведениях или в неторговых, по соглашению с торговцами, поддельного чая, а также сходных с чаем по внешнему виду или заменяющих его продуктов (как, например, листьев кавказской брусники и т. д.), в упаковке, употребляемой для настоящего чая, или с этикетками такового, – виновные, сверх отобрания у них найденных продуктов, подвергаются аресту не свыше трех месяцев или денежному взысканию не свыше трехсот рублей»²²⁵.