Текст книги "Мартлет и Змей"

– Ты растоптал мою веру в тебя, сын.

– Я никогда не стану таким, как ты. – В фиалковых зрачках сверкнула старая, закостеневшая решимость.

Барон злобно прищурился, вспоминая их последний разговор. Да, десять лет назад Роланд ответил ему именно так. Слова были теми же и даже сейчас ранили не менее больно.

– Ты – мое самое большое разочарование, Роланд. – Огненный Змей больше не смотрел на сына, голос барона стал безразличным и холодным. – Я ничуть не жалею, что отрекся от тебя. За все эти годы я ни разу не вспоминал тебя добрым словом.

– Отец… – Рыцарь запнулся, все слова застыли у него в горле.

Он знал, что так будет, но все равно оказался не готов к тому, что услышал. Все эти бансротовы годы надежда, как оказалось, все еще теплилась в самой глубине его сердца. Теперь у него ничего не осталось. Один лишь пепел и пустота внутри. На глаза сами собой навернулись слезы. Одна непослушная соленая капля сорвалась и потекла по его пылающей щеке. Роланд медленно облизнул губы, вспоминая забытый соленый вкус.

– Я вызвал всех твоих рыцарей, барон. – Черный Рыцарь надел капюшон, чтобы этот ужасный человек не увидел, насколько ему сейчас больно. – Я требую поединка с каждым из них по очереди или со всеми сразу.

– Очередная глупость с твоей стороны, – усмехнулся Танкред, безошибочно отметив причину, по которой сын спрятал лицо, – не думай, что это поднимет тебя в моих глазах. Не думай, что меня огорчит твоя смерть.

Барон развернулся и пошагал к донжону. Черный Рыцарь вскочил в седло, оруженосец подъехал и склонил голову в ожидании приказаний. Черные флажки на копьях трепетали на ветру…

Глава 3
Черные крылья над черной водой

 
Да не выклюет Черный Лебедь мне глаз,
И в сердце мое не войдет его клюв.
Я молитвой прощальной встречаю закат
И по жизни ушедшей слез лишних не лью.
Гладь воды – ограненный золой антрацит,
Черный Лебедь сегодня клюет с моих рук.
Кто уходит – того с бедой смерть разлучит,
Кто остался – пожнет вдоволь горя и мук.
 

Отрывок из эльфийской айлы «Черный Лебедь»

За 10 дней до Лебединой Песни
Черный берег. В лесу Утгарта

В предутренней полутьме шатра раздался негромкий щелчок. За ним последовало едва различимое шуршание, говорящее о том, что изящный механизм, спрятанный в ларчике с тонкой резьбой, ожил. Это было истинное произведение искусства, привезенное издалека и единственное в своем роде. Кто-то из невежд мог бы назвать предмет, стоявший на походном столике, часами, но он был бы прав лишь в малой степени. Другой, завидев, как крышка сундучка открывается, а на небольшом крутящемся постаменте выдвигается маленькая резная фигурка в виде птицы с длинной изящной шеей, предположил бы, что глядит на прекрасную дорогую игрушку вроде «танцующей пастушки». Третий, заслышав, как валик внутри механизма завертелся, приводя в движение рычажки, в то время как небольшие мехи начали нагнетаться, готовясь родить звук, назвал бы это музыкальной шкатулкой. И никто из них не угадал бы полностью, хоть все вместе они б и подошли к истине очень близко.

Маленькие трости, сокрытые в глубинах этого механического чуда, начали открывать и закрывать воздушные клапаны ряда тонких трубок, и в тишину шатра полилась мелодия. Любой неподготовленный слушатель тут же обозвал бы это резким немузыкальным шумом, но тот, кому принадлежала столь редкая и ценная вещь, считал птичьи крики, перемежавшиеся жутким шипением, наисладчайшим из всего, что могли бы сыграть барды и менестрели. Вырезанный из черного дерева лебедь открывал и закрывал клюв, крутясь на своем помосте, а хозяин шатра тихо лежал и наслаждался его голосом. Этот ларец, который передавался в его семье от отца к сыну уже восьмое поколение, назывался Виллаэ, что значит «Певучая шкатулка», и, по сути, являлся небольшим переносным орга́ном, подобные которому жители Ронстрада называют грубым словом «шарманка». Основными отличиями Певучей шкатулки от шарманок людей, помимо ее изящной формы, было то, что не нужно было крутить ручку, чтобы воспроизвести звук, а всего лишь завести ее ключом, настроив на определенное время, которое отмерялось крошечными песочными часами в сложном механическом чреве ларца.

Медленно, словно не желая просыпаться, в шатер проникало утро, и холодный свет лишь осторожно подглядывал в тщательно прикрытый плотным пологом вход. Богатая, но строгая обстановка шатра выдавала то, что его хозяин не только благородных кровей, но при этом является и военачальником: с роскошью ковров, пуховых подушек и драгоценным собранием вин в глиняных бутылках, расставленных на специальном стеллаже, соседствовали карты и планы, расстеленные на походном письменном столе. На стойках располагалось боевое облачение: невиданные для жителей Ронстрада латы и оружие. Если сильно напрячь зрение в темноте, то можно было различить множество бумаг и документов, подписанных: «Ал Неллике Остроклюв, саэгран Дома Черного Лебедя, милостью лорда Найллё Тень Крыльев». И правда, здесь обитал Страж Дома, главнокомандующий войсками Черного Лебедя и доверенное лицо самого лорда.

В правом дальнем от входа углу шатра было установлено свитое из лозы и крытое мягкими, словно цветочный пух, одеялами ложе. Мужчина лежал на нем с закрытыми глазами, хоть и не спал – он наслаждался мелодией, льющейся из Виллаэ, и тонул в ней. Музыка эта горячила сердце саэграна, а пение Черного Лебедя отзывалось в его душе эхом. В такие мгновения он чувствовал свое с ним единство, ему казалось, что он даже начинает понимать птичий язык, что еще миг, и он сам вскрикнет по-лебединому, вогнав в безысходный ужас и врагов, и своих подчиненных. Ведь недаром его предки были одной из тех семей, которые основали их Дом и которые научились призывать Черного Лебедя. Но власть досталась другому роду – истинная несправедливость, как считал саэгран.

Наслаждаясь музыкой, Неллике в очередной раз за последние богатые на события дни с удовольствием отметил все преимущества стоянки лагерем на враждебной земле перед расположением в поселении Дома, что выражалось хотя бы в том, что лорд Найллё Тень Крыльев находился в данный момент на значительно большем расстоянии, чем расстояние, которое ноги его главнокомандующего способны прошагать для утреннего доклада. Посему Остроклюву не придется, скрипя зубами, выслушивать очередную порцию недовольства, которую глава Дома привычно изливал с утра на окружающих, – хвала милосердной Тиене, сегодня это будет не он, Неллике.

Все еще продолжая лежать, эльф провел рукой по лицу, смахивая холодные капли пота, которые в сумраке шатра больше напоминали кровавые слезы, текущие по впавшим щекам и теряющиеся в рассыпавшихся по серебристой подушке длинных огнистых локонах. Его тонкие поджатые губы привычно прошептали слова древней айлы, больше похожие на утреннюю молитву:

 
Черный лебедь живет лишь на черной воде,
Взмахом крыльев судьбы знак являет он мне.
Да сокроет меня от злых чар его тень
И проводит на берег, встречая свой день.
 

Решительно прогнав остатки сна, одним легким движением эльф поднялся. Наскоро ополоснув лицо ледяной водой из заготовленной чаши, Неллике надел поверх уже бывшей на нем черной туники длинную серебристую кольчугу со столь тонким плетением колец, что она походила на невесомую ткань. После этого он обратил свой взор на доспехи, аккуратно сложенные подле ложа. Подобному облачению позавидовал бы любой, кому только посчастливилось бы взглянуть на него: выполненное по личному заказу Неллике у подгорных мастеров Дор-Тегли, оно являло собой одновременно и непробиваемую мощь, и легкое изящество. Ну, и еще оно хранило множество своих секретов…

Этот доспех больше походил на разумное существо, нежели на обычную кованую сталь, и стоило только Неллике приложить кирасу к груди, как та ожила: с легким шорохом задвигались скрытые механизмы, крошечные шестеренки и рычажки – пластины начали соединяться между собой. Можно было подумать, что это не саэгран облачается в доспех, а латы сами поглощают эльфа – куда там ронстрадским паладинам, которые не могут без помощи оруженосцев надеть свою неудобную сталь. Выемки поползли в пазы, надежно соединяя грудную часть со спинной. Сегмент за сегментом металл начал покрывать тело саэграна: наручи, перчатки с суставными пальцами, наплечники, поножи и остроносые латные башмаки, которые выглядели стройнее и изящнее даже праздничных сапожков ронстрадского дворянства. Уже по самое горло скрывшись под сталью, Неллике еще некоторое время стоял неподвижно, позволяя сотням крошечных шестеренок докрутиться, всем штырькам встать на свои места в пазах, а крючкам защелкнуться. Когда стих последний шорох, доспех будто бы начал плавиться и потек, убирая с глаз все видимые щели и сочленения; на их месте стала прорисовываться тонкая нить серебряной гравировки. Финальный штрих обозначило изображение цветка чертополоха на груди. Пришел черед и оружию – длинный, слегка изогнутый меч в ножнах занял свое место у левого бедра. Затем эльф взял в руки плащ из черного бархата с золотистой каймой и рельефным гербом-лебедем на спине; еще одно движение ушло на то, чтобы закрепить его на плечах, воспользовавшись застежкой в виде птичьего клюва. Шлем с гравировкой в виде оперенных крыльев саэгран взял на сгиб локтя.

Только после этого Неллике Остроклюв отдернул полог и впустил в шатер уже утомившийся стоять за порогом солнечный свет. Эльф вышел и задернул за собой проем. Он будто и не заметил пристального взгляда больших лазурных глаз, что вонзались ему в спину. С ложа раздался шорох одеял, и из постели вынырнула красивая обнаженная женщина. За несколько мгновений она облачилась в длинное платье цвета сумерек и растворилась во тьме шатра.

Эльф вышел под неприветливое осеннее небо, при этом глаза его ни мгновения не щурились от поднимавшегося на востоке светила, ни единый мускул на лице не дрогнул от налетевшего ветра, лишь ноздри слегка расширились, вдыхая окружающие запахи. Пахло лесом, опавшими листьями и прошедшим накануне дождем.

В десяти шагах стоял высокий воин в кольчужном доспехе, скрытом под черным плащом, – было видно, что он находится здесь уже давно, ожидая, пока его господин покинет шатер. У эльфа были длинные волосы цвета остывшего пепла, выбивавшиеся из-под капюшона. О прищуренный взгляд можно было порезаться, а на лице застыло выражение, какое бывает у волка, которого посадили на цепь: не подходи ближе – схватит за горло. Больше всего этот эльф напоминал раненого серого хищника, находящегося в рабстве, и предводитель испытывал истинное наслаждение от этой звериной ярости и мощи, которую он, Неллике, держал под каблуком. Но сейчас, учитывая весть, которую принес Сегренальд Луазар, рыжеволосый углядел в своем подчиненном нечто подозрительное.

– Тебя что-то тревожит, Келльне? – Саэгран кивнул одному из своих старших стражей. – Минувшая ночь оставила на твоем лице отпечаток волнения.

Страж замешкался – едва ли на пару мгновений, но Неллике успел уловить его неуверенность и беспокойство, которые воин до этого хорошо прятал за строгой выправкой и показным рвением.

– Сегодня еще один, – коротко доложил Келльне. – Полагаю, вам нужно взглянуть на это.

– Веди.

Ни тени недоумения не отразилось на бесстрастном лице саэграна. Он уже прекрасно знал, что там увидит. То же самое, что и вчера, и еще три дня назад, с тех самых пор, как они встали лагерем на берегу озера в лесу Утгарта, и воды его почернели благодаря магии Велланте и жуткому алтарю, тайно доставленному сюда из Хоэра. Старая традиция, уходящая корнями в темные времена Исхода, будь она неладна. Ему приходится иметь дело с древними суевериями, мешающими истинной цели. Все эти глупые страхи здесь и сейчас обрели плоть, при этом они были лишь предрассудками, не более того.

Два эльфа пересекли просторную поляну, пройдя между двух рядов сливавшихся с бледной мглой дымчато-серебристых шатров, вокруг которых было настолько тихо, словно и не было поблизости никого. Тем не менее саэгран знал, что совсем рядом течет обычная лагерная жизнь: пополняют запасы дров и воды, на кострах готовят пищу, сменяются караулы, с заданий возвращаются дозоры, готовятся к выходу рейдовые отряды и наблюдатели. Призрачная туманная дымка, повисшая над самим лагерем, скрывала бо́льшую часть движений внутри, искажая саму суть происходящего и давая плоть иллюзии, а истинное положение дел можно было различить разве что с десяти шагов. Напади враг – с виду пустынный лагерь обернется для него неприятным сюрпризом, да и чужой шпион, коли ему доведется проникнуть сюда, будет легко введен в заблуждение.

Саэгран и его спутник проходили между шатров, то и дело отмечая выступающие, словно из пустоты, силуэты спешащих стражей, очертания костров, повозок и лошадей. Все воины были при доспехах и оружии – предводитель требовал, чтобы здесь, на враждебной земле, каждый из них был готов вступить в бой при первой мелькнувшей среди деревьев опасности. Всего в лагере располагалось пять десятков воинов: разведчики, следопыты, мастера убийств и проникновений, непревзойденные лучники, даже несколько чародеек – вся Избранная Стража лорда Найллё, которой единолично командовал Неллике Остроклюв.

Его титул звучал как «достойный вести за собой», это была наивысшая ступень, на которую только может подняться страж; в землях Конкра саэграны не только командовали армиями Дома, но и, случалось, правили от имени своего лорда. За каждого из своих стражей эльф мог поручиться лично – он отбирал себе воинов сам, и боевое мастерство здесь было далеко не единственным критерием: не менее ценились «особые» умения вроде бесшумной стрельбы или знания ядов и, конечно же, верность как Дому, так и лично ему, Остроклюву. Про Неллике за глаза говорили, что он не из тех, кто отождествляет цели и интересы Дома со своими. Тем не менее Найллё Тень Крыльев весьма ценил своего военачальника главным образом за его неразборчивость в средствах и непреклонную волю в достижении поставленной цели – если саэгран брался за какое-нибудь дело, то неизменно доводил его до конца, чего бы это ни стоило ему самому и его воинам. Любые потери, любые принесенные жертвы, с его точки зрения, были оправданны, если в результате он поднимался выше в глазах своего лорда, если власть его Дома и его личная укреплялись.

Вот и сейчас, когда Дом Черного Лебедя повел рискованную игру, ответственным за исход всего предприятия лорд назначил не кого иного, как Неллике. Остроклюв понимал, что это не столько честь, сколько здравый смысл, не говоря уже о том, что в случае провала именно им пожертвуют в первую очередь. И все же он взялся за эту миссию – интересы Дома в очередной раз совпали с его собственными планами. Более того, скажем откровенно, изначально это был именно его план. Милорд Найллё в своем высокомерии даже не задумывался о том, сколько лет ушло у его ближайшего советника на то, чтобы внушить своему повелителю мысли, которые теперь воплощались в жизнь.

Саэгран и страж давно уже оставили позади лагерь и теперь шли вдоль заросшего камышом берега озера, воды которого были столь же черны, сколь и крылья ворона в темную ночь. Это была необычная вода – ни единого всплеска невозможно было заметить там, где переливался под солнечными лучами гладкий и непрозрачный антрацит. Ни мошкары, ни рыб, ни уток, ни вездесущих жуков-плавунцов – совсем никакого движения: озеро не пускало к себе живых. У него был только один хозяин, пришедший оттуда, где нет ни биения сердца, ни исходящего изо рта пара, и именно его образ принял на свою сигну их Дом.

Даже просто идти вдоль берега было тяжело. Едва эльфы приблизились к черной воде, как на грудь словно упал тяжелый камень: дыхание сделалось порывистым и хриплым, а легкие будто сжались под невидимыми тисками. Говорили, что у тех, кто проводил ночь у черной воды, сердце останавливалось навсегда. Так это или нет, доподлинно неизвестно, но желающих проверить не возникало уже давно – никто по своей воле не пожелал бы уснуть на этом про́клятом берегу.

Само собой, тело, лежащее в камышах, не оказалось здесь по собственной воле. Некоторое время Неллике рассматривал мертвеца, распростертого в высокой траве. Небольшого роста, худощавый и без одежды, как и полагается жертве ритуала. Лица не разобрать – сплошная кровавая маска: изрезанная кожа, ошметки щек, кость, проглядывающая на выпирающих скулах, и пробитый на макушке череп. Грудь выглядела не лучше: на месте сердца – рваная рана, еще одна ниже, там, где находится, вернее, находилась до этого печень.

– Черный Лебедь – благородная птица и очень разборчив в еде, он не клюет застарелое мясо, когда рядом есть лакомство повкуснее, – продолжая разглядывать обезображенное тело, произнес Остроклюв. – Печень, сердце и мозг жертвы – вот его первые предпочтения. Я насмотрелся подобного в Хоэре уже после того, как отец милорда Найллё, старый лорд Наиль, под страхом смерти запретил ритуальные жертвоприношения. Считалось, что если скормить Черному Лебедю первенца, то он покарает весь род твоего врага. И тому подобная чушь, в которую темный народ упрямо продолжает верить спустя века. Но и после запрета подобное продолжало встречаться еще несколько десятков лет.

– До тех пор, пока Черный Лебедь не перестал приходить, – кивнул Келльне. Страж старался выглядеть невозмутимым, но внутри у него все дрожало – он был не в силах взирать на подобное столь же спокойно, как его саэгран. – Но почему же сейчас это вновь происходит? Почему здесь, вдали от нашего Дома?

– Вот этот вопрос меня как раз волнует меньше всего. – Неллике подошел ближе и носком сапога аккуратно, словно опасаясь испачкать его в крови и грязи, перевернул тело. Мертвец нехотя сменил свое положение. Все верно, раны оказались сквозными. Собственно, иного Остроклюв и не ожидал.

– Тогда к чему все эти изыскания, мой саэгран? Вы же сами поручили мне следить за озером и осматривать берег каждое утро…

– И как успехи? – язвительно осведомился Неллике.

От его усмешки страж вздрогнул – когда командир так улыбался кому-то, это не предвещало ничего хорошего. Последний раз он видел подобную улыбку на лице саэграна перед тем, как тот отдал приказ дотла выжечь охотничью хижину на южной опушке этого леса – никто из обитавших в ней людей не ушел живым. Но там был враг, который однажды мог обнаружить лагерь, а здесь – лишь тот, кто служит своему Дому верой и правдой.

– Я… я расставил стражей по восточному берегу, у каждого был свой участок, я лично проверил. Озеро просматривалось прекрасно, но ночью вода настолько сливается с тьмой, что проскользнуть мимо не составит труда, а узреть плывущую по воде птицу – это вообще невозможно. Я полагался на слух, но ни один из стражей ничего не услышал, даже ал Сейте, лучший из моих следопытов. Мой саэгран, если вы позволите… – страж замялся, набираясь решимости сказать то, с чего хотел сразу начать.

– Продолжай.

– Я понимаю, что это может прозвучать чересчур резко, но… я полагаю, когда подобное происходит неподалеку от лагеря, это значит, что мы столкнулись с силами, которые нам неподконтрольны. Возможно, ими руководит кто-то другой…

– Ты понимаешь, что это значит? – Неллике резко повернулся к нему. В голосе саэграна прозвучал гнев. – Кто конкретно у тебя на подозрении?

– Эээ… Я бы не сказал, что сейчас могу что-нибудь предъявить, но советовал бы понаблюдать за Велланте и ее сестрами. От чародейства добра никогда не было, как говорят на севере.

– Ты ведь из Дома Ночного Волка, не так ли? И что, не скучаешь по родным местам? – Неллике словно бы невзначай вспомнил о происхождении своего стража. На самом деле он всегда держал в памяти сведения о каждом из своих подчиненных, знал наперечет их друзей, семьи, родство, привычки.

– Мой Дом – Черный Лебедь, – вскинулся страж. – И другого не будет, клянусь! Мой саэгран, если вы полагаете…

– Оставь это. – Остроклюв легко добился замешательства подчиненного и спутал его чувства, сделав для себя пару отметок насчет ала Келльне, изгнанника-душегуба, семьдесят лет назад нашедшего себе приют под крылом у Черного Лебедя. Да, вряд ли этот может быть настоящим предателем, хоть уже один раз и предал свой Дом: слишком плохо играет, ложь выступает у него на лице, как румянец у влюбленной алаэ[4]4
  Алаэ – эльфийка, как принято называть женщин благородного происхождения в Конкре, равно как и «ал» – эльф. Часто выступает в роли приставки к имени, в этом случае женский вариант может сокращаться до мягкого «аль».


[Закрыть]. Нет, нужно искать дальше, а жаль – все было бы так просто…

– Я всегда был верен Черному Лебедю! Да продлит всемилостивая Тиена дни милорда Найллё, и ниспошлет Черный Лебедь свою благодать…

– Еще одно слово, и я скормлю тебя этой птице, – зло оборвал его Неллике. – Тело опознали?

– Там сложно что-либо опознать, мой саэгран, – переведя дух, собрался с мыслями Келльне, – но он точно не из наших. Этот эльф…

– Эльф?! – Брови саэграна поползли вверх – услышанное было настолько невероятным, что он не смог скрыть свое удивление. – Откуда здесь взяться эльфу чужого Дома?

– Истинно так. Два предыдущих тела принадлежали людям, мы полагали…

– Собрать мой ближайший Совет. Немедленно! – Неллике резко повернулся и зашагал прочь. Если бы кто-то в этот момент посмел заглянуть в его пылающие злобой глаза, то поразился бы, насколько быстро ярость может изменить их цвет с привычного зеленого на кроваво-красный…

Рыжеволосый эльф стоял на северо-восточной окраине лагеря, где невысокий холм, заросший потерявшими большую часть листвы вязами и пожухшей осокой, обрывался, почти отвесно уходя вниз. Взгляд его медленно скользил по опустошенной, словно выжженной огнем, еще совсем недавно цветущей земле, что вся в комьях сажи спускалась к черной глади озера и заросшему камышом берегу. Именно тут десять дней тому назад возвышался темный алтарь, когда его силу выпустила на волю чародейка Велланте. Именно здесь, а не на Совете Домов, они бросили вызов правителям Конкра. Сейчас он не испытывал ни угрызений совести, ни страха, ни сожаления – странно было бы ощущать подобное после стольких лет вынашивания так далеко идущих планов. Своими руками он пробудил к жизни то, что эту самую жизнь приемлет лишь в виде отвратительной трапезы, наслаждаясь остывшей плотью. Но их Дом всегда шел своим путем, и те, кто был настолько жесток, чтобы изгнать его предков в мрачный Хоэр, прекрасно знали, что однажды им придется ответить. Ответить за все. Но именно он, а не возомнивший о себе лорд, который всю свою жизнь привык спускать тетивы чужими, а если точнее, его, Неллике, руками, вскоре восстановит справедливость и отомстит.

История Дома Черного Лебедя началась пять сотен лет назад, сразу после Погибельной Смуты. Много крови пролилось в Конкре, многие семьи лишились близких, матери потеряли детей, дети – матерей и отцов, но больше всего погибших было на юге, в тех лесах, что до войны считались благословенными самой Тиеной уголками. Теперь на их месте зияли плеши пожарищ, немногие уцелевшие вековые деревья, утратившие своих сородичей, высились одинокими черными великанами посреди бескрайнего кладбища, в которое превратились вечнозеленые леса южного Конкра. Многие поселения были сожжены дотла и разрушены. Уцелевшие эльфы с семьями и детьми ютились в шатрах и землянках, многие даже не имели возможности обеспечить своих близких едой – почти все плодовые деревья погибли, а дичь большей частью ушла на север. Когда же наступила зима, голод и смерть не хуже, чем в годы войны, прошлись своими серпами по несчастным.

Мертингер, Лорд-Регент Конкра, первые годы правил железной рукой и безжалостно подавлял любое проявление недовольства и новой смуты. В своей власти он опирался на лояльных глав Домов (а нелояльных к тому времени уже не осталось в живых) и прежде всего – на Иньян, лишенную сердца ведьму из Дома Вечного Света. А между тем эти эльфы, эти «предатели» и «мятежники», всего лишь хотели немного еды и теплого крова. На севере и востоке Конкра всего этого было в избытке, но делились им неохотно. Слишком свежа еще была кровь на руках у многих. Когда мечи и копья «драконов» расправились с бунтом, уцелевшие бежали. Но вовсе не на север, где их никто не ждал. Измученные, израненные, голодные, они прошли через занесенные снегом перевалы на юг, в Хоэр. Темный негостеприимный лес принял их, хоть многие и нашли свою смерть под его кронами. Остальные научились в нем жить, стали лучше понимать его враждебную силу и даже обращать ее себе во благо. Они подняли на свою сигну самое ужасное из существ, его населявших. С тех пор на пурпурном стяге распростер свои крылья и слал проклятия ненавистному Конкру кошмарный Черный Лебедь – тот, кто питается еще теплой плотью и остановившимися сердцами, а сам обитает на зыбкой грани между жизнью и смертью.

Взгляд Неллике Остроклюва застыл на черной глади, что скрывалась в повисшей над водой туманной дымке. Выбранное им озеро располагалось в самом сердце древнего леса Утгарта. Оно было не слишком большим – за пару часов можно было без спешки обойти его кругом, – но глубоким, а если учесть ту сущность, что пробила в нем брешь после их ритуала, то и вовсе бездонным. Эльф попытался разглядеть в стелящемся мареве силуэт черной птицы, на мгновение ему даже показалось, что он увидел высоко поднятую изогнутую шею и сверкнувшие красным рубины глаз, точь-в-точь как на старом мозаичном панно в главной приемной зале Карнин-Вэлла, замка Тень Крыльев, но видение тут же исчезло, растворившись в белесой сырости тумана и черноте воды. Ничего, они еще встретятся, он в этом не сомневался.

– Саэгран Неллике, все уже собрались, – раздалось сзади, и Остроклюв нехотя обернулся.

Прибывший страж склонился в поклоне. За его спиной едва можно было заметить теряющиеся среди стволов дубов и вязов шатры из призрачной ткани. Для охотника пришло время проверить свои силки и расставить новые…

В шатер Певчих Птиц саэгран вошел последним. Все кресла здесь уже были заняты, кроме одного, больше напоминавшего насест в виде двух сложенных оперенных крыльев, с узким сиденьем и инструктированными серебром перьями на подлокотниках. Отстегнув плащ и поджав ноги, Остроклюв разместился на этом троне, который к тому же еще и несколько возвышался над остальными. Вообще-то восседать в этом кресле полагалось лорду, но сейчас Неллике явно хотел лишний раз подчеркнуть всем присутствующим, что Найллё Тень Крыльев далеко, а вот он, саэгран, – ближе не бывает.

– Итак…

Неллике обвел взглядом свой Совет. Шестеро старших стражей и одна чародейка расположились на своих креслах-насестах подобным образом, все – его доверенные лица, его командиры. На каждого из них он до недавнего времени полагался как на себя самого.

– Мои верные стражи и, конечно же, прекрасная Велланте, – скупой кивок в сторону сидящей по правую руку фаворитки, – сегодня у меня было несколько причин, чтобы собрать вас.

Певчие Птицы молчали. Остроклюв тем временем придирчиво осматривал каждого, словно мясник, скользящий оценивающим взглядом по лежащим перед ним на столе нарубленным кускам свежего мяса. Мол, та требуха пойдет на суп, эти невзрачные обрезки перемолоть вместе с хрящами, вон из того куска выйдет недурное жаркое, а вот и аппетитный окорок – пожалуй, закоптим. Каждый из его старших стражей был способен на многое, но важнее была специализация, то, в чем другие спасуют, а вот он – преуспеет. Вечно задумчивый с виду Феахе был превосходным «бесшумным» стрелком из лука, коих, может, и немало в эльфийских лесах, но, что важнее, лучник мог научить других стрелять столь же метко и тихо, как и он сам. Приземистый и вечно взирающий на всех исподлобья Рилле считался мастером проникновений. Он привык менять внешность, сливаться с толпой и в совершенстве владел языками: людским, орочьим и Дор-Тегли. Келльне лучше всех знал, как «убедить» в тщетности молчания самого стойкого из пленных, и был хорош в бою на мечах. Высокий и стройный Альвин обладал изворотливым умом, его советы порой приносили пользы не меньше, чем доблесть ала Тарве, этого воплощения бесстрашия и готовности пролить кровь в любой ситуации. А бывший воспитанник храма Тиены, Мелле Молчаливый, был не красноречивее статуи, но когда он извлекал из ножен свои короткие клинки, любые слова уже становились излишними. Он был убийцей, лучшим из тех, которых можно было найти в темных лесах за Кряжем, и Неллике, конечно же, отыскал его. Пришлось применить немало влияния, чтобы прикрыть тянувшийся за этим эльфом шлейф заказных смертей, в том числе очень известных в Хоэре и Конкре фамилий. Что уж говорить о Велланте, чародейка стоила гораздо больше всех остальных вместе взятых. Она была не просто соратницей, а шла с Остроклювом с самого начала его карьеры. Тонкий ум, блестящие магические способности и изумительной красоты тело – что может быть более ценным. Или более опасным…

Да, каждый из них был ему нужен: пропади хоть один элемент из плетения этой дорогой кольчуги, которую он выковал для себя, все планы могут пойти прахом. И все же иногда приходится вырывать даже собственный зуб или отрезать палец, если он заражен болезнью. В его стан проникла именно такая болезнь, и имя ей – измена. Измена не Дому, не лорду, хотя и этого нельзя исключать: кто-то из них, из этих семи самых доверенных, самых близких, предал его лично. Танкред слишком хорошо осведомлен о происходящем в лагере – послание, доставленное изменником с той стороны, лишь подтверждает эти уже успевшие окрепнуть подозрения.

Хвала Тиене, он сделал свой ход до того, как стало слишком поздно. Как и следовало ожидать, в окружении врага нашлись люди, недовольные бароном, и Неллике не преминул воспользоваться чужими слабостями. К его огромному негодованию, оказалось, что и Огненный Змей сумел провернуть с ним тот же прием. Впрочем, у Остроклюва, как сам он полагал, все-таки было одно преимущество перед своим «верным союзником» – ему было известно о своем отступнике, а вот Танкред пока не догадывался о том, что его предали.

– Для начала я желаю выслушать ваши доклады о том, как претворяется в жизнь наш с вами план и пожелания милорда Найллё, – словно специально принизив значение данного дела, произнес Неллике.

– Если будет позволено, я скажу, – процедил со своего кресла Рилле, отвечающий в лагере за разведку.

Саэгран кивнул, и страж продолжил:

– Мои следопыты закончили исследование местности, теперь у нас есть подробный план как города Теала, так и его окрестностей, от самых каменоломен на юге до Реггера на севере. К сожалению, пока ни одному из наблюдателей не удалось проникнуть в Бренхолл: замок стерегут гораздо тщательнее, чем город, а вы приказали действовать только наверняка. Так же проведено детальное изучение леса Утгарта, и здесь следует отметить некоторые древние легенды, которые нашли весьма неожиданное подтверждение.