Текст книги "Егор Летов: язык и мир. Опыт психолингвистического подхода к поэзии"

Следующий вопрос, который необходимо решить: с какого поля следует начинать анализ? Эта проблема является принципиальной, так как исследовательская задача заключается не в констатирующей фиксации тех или иных особенностей стиля, но в выявлении между ними семантических взаимосвязей. Следовательно, выбор исходной точки анализа предполагает ранжирование элементов ПДМ (пространство – время – субъект) по степени их психологической значимости. Говоря иначе, мы полагаем, что некоторые элементы ПДМ обладают большей семантической энергией в силу того, что они являются более психологически нагруженными, чем другие. С этой точки зрения очевидно, что центральным пунктом анализа должен стать субъект. По нашей гипотезе, именно субъект первично мотивирует образ реальности, который преломляется через фильтр индивидуального восприятия[98]98
  Выбор субъекта как точки отсчета мотивируется не только подходом «от психологии», но и коммуникативно-лингвистическими ориентирами работы. Так, категории времени, лица и предикативности, которые будут рассматриваться нами далее, соотнесены именно с фигурой «говорящего лица» (см.: Золотова Г. А., Онипенко Н. К., Сидорова М. Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 2004. С. 21).


[Закрыть].

Именно поэтому анализ идиограмматики целесообразно начать с анализа категории субъектности. Выше субъект был рассмотрен как герой, включенный в определенную сюжетную последовательность, здесь же мы обратимся к самой категории субъектности, которая будет истолкована в функционально-грамматическом аспекте.

Глава 4
Поле субъектности и персональности в лирике Егора Летова

«Каждое совершающееся со мной событие, – пишет А. Ш. Тхостов, – я могу непроблематично квалифицировать как случившееся со мной или сделанное мной. В первом случае я сталкиваюсь с независимыми от меня силами объективного мира, во втором – выступаю автором своего поступка. Граница, проходящая между этими событиями, и есть граница, отделяющая объект от субъекта»[99]99
  Тхостов А. Ш. Топология субъекта // Вестник Московского университета. Сер. 14. Психология. 1994. № 2. С. 3.


[Закрыть]. Приведенная цитата задает психологический базис для трактовки субъекта лирики Летова как «объекта воздействия». Однако «объектность субъекта» отражается не только на мотивно-образном уровне, но и на грамматическом.

А. В. Бондарко полагает, что в роли прототопического субъекта предстает непассивный субъект, который является «источником приписываемого ему непассивного предикативного признака»[100]100
  См. об этом: Бондарко А. В. Указ. соч. С. 628.


[Закрыть]. Это значит, что субъект должен производить некоторое действие или же обладать качеством «креативности».

Отвечает ли субъект лирики Летова этим параметрам? Результаты анализа мотивно-образного уровня позволяют дать отрицательный ответ на этот вопрос: субъект Летова, воплощенный в образном коде, является не субъектом действия, а объектом воздействия. Подтверждает ли эту мысль грамматический уровень? Мы полагаем, что подтверждает: грамматические средства, используемые в поле субъектности, свидетельствуют о том, что летовский субъект неактивен. Неактивность летовского субъекта в текстах реализуется как с помощью чисто грамматических, так и с помощью лексико-семантических средств.

В первой главе было показано, что на начальном этапе сюжета, связанном с ПДМ 1, возникает образ страдающего субъекта, на которого воздействуют некие внешние «энергии». В этой главе мы проанализируем лексико-грамматические средства, выражающие тип отношения субъекта с воздействующими на него силами.

Образ страдающего героя на грамматическом уровне инициирует особый тип субъекта, который, будучи пассивной инстанцией, по своим семантико-грамматическим признакам граничит с объектом. Именно поэтому при описании такого субъекта Летов употребляет объектно-ориентированные грамматические конструкции.

Инвариантная структура, которая актуализируется в большей части примеров, связанных с ПДМ 1, – это «субъект – действие – объект». Эта инвариантная структура реализуется в семантической триаде «агенс – физическое воздействие – пациенс».

Агенс – это субъект, который предстает как «производитель и контроллер физического или ментального действия или поступка»[101]101
  Мустайоки А. Теория функционального синтаксиса: от семантических структур к языковым средствам. М.: ЯСК, 2010. С. 160.


[Закрыть], пациенс – это типовой объект, «участник, вовлеченный в ситуацию, которую он не контролирует и не исполняет»[102]102
  Кибрик А. Е. Пациенс // Языкознание. Большой энциклопедический словарь. М.: Большая Российская энциклопедия, 1998. С. 369.


[Закрыть], но претерпевает воздействие со стороны агенса.

Семантическая схема «агенс – физическое воздействие – пациенс» в рамках ПДМ 1 реализуется в личной активной и неопределенно-личной синтаксических формах.

1. Личная активная форма. Здесь в роли агенса, субъектного начала, предстает участник ситуации, негативно воздействующий на пациенса, в объектном статусе которого выступает сам лирический герой. При этом агенс синтаксически выражен, он выступает в функции подлежащего, пациенс же берет на себя роль дополнения.

Ср. следующие примеры:

«Трамвай задавит нас наверняка ⁄ Трамвай повесит нас наискосок ⁄ Трамвай раскроет нас на несколько частей» (с. 231); «Трамвай задавит его наверняка» (с. 140); «Меня держит земля ⁄ Крошечные ножки ⁄ Завязли в тягучей ⁄ И руки по швам» (с. 36); «Весь этот холодный ледяной ⁄ Который меня молотком по голове» (с. 8); «Листья пощечинами меня наждачат⁄ Генералят меня словно ежика» (с. 108); «Слепые комплексы меня согнули пополам – дезертир» (с. 184).

В приведенных примерах в роли агенса выступает трамвай, земля, ветер (выраженный синтаксическим эллипсисом), листья, комплексы. В статусе пациенса предстает сам лирический субъект, на которого направлено действие.

Отношения инструментов воздействия и лирического субъекта выражаются в семантико-синтаксической схеме «агенс (им. п.) + предикат + пациенс (вин. п.)». Эта схема грамматически кодирует деформированную субъектность: лирический субъект здесь представлен в роли «синтаксической жертвы» – как объект воздействия, выраженный в форме винительного падежа.

Однако, несмотря на синтаксическую выраженность агенса, непосредственный прямо производящий действие участник события тем не менее остается за кадром: и в самом деле силой, «контролирующей» трамвай, является водитель трамвая – а онто в семантической ситуации как раз не лексикализован. Именно поэтому в первых двух примерах «трамвай» может пониматься как «инструментив-каузатор»[103]103
  Золотова Г. А. Синтаксический словарь: Репертуар элементарных единиц русского синтаксиса. М.: Наука, 1998. С. 24.


[Закрыть] (ср. мяч разбил окно; ключ открывает дверь – трамвай задавит его), который в отдельных случаях трактуется как «каузатор непроизвольного воздействия на предмет от имени стихийных явлений и технических средств…»[104]104
  Там же. С. 234.


[Закрыть].

Любопытно, что именно эти каузаторы – стихийная сила и технические средства – и обнаруживаются у Летова в приведенных фрагментах, где в статусе стихии выступает земля, ветер, «слепые комплексы», а в качестве технических средств воздействия — трамвай. При этом в отдельных случаях инструменты трактуются как стихийные силы.

Так, трамвай, земля и прочие вещные субстанции, которые выступают в роли активного действующего начала, в поэтическом мире Летова имеют не инструментивную, а стихийноприродную суть[105]105
  О символической функции городского транспорта в лирике Летова см.: Харитонова 3. Городской транспорт в лирике Летова //Летовский семинар: Феномен Егора Летова в научном освещении. М.: Bull Terrier Records, 2018. С. 66–75.


[Закрыть]. Эту идею доказывают некоторые обнаруженные нами лексико-грамматические сдвиги в летовской лирике. В альбоме «Тоталитаризм» Летовым прочитано стихотворение под названием «Человека убило автобусом». Эта фраза с точки зрения лингвистики нормы выстроена некорректно, в узусе такая конструкция невозможна, ибо автобус – это всего лишь инструмент, предполагающий его использование одушевленным субъектом (ср. ^человека убило ножом, но человека убило электричеством).

Однако данная «ошибка» вовсе не является случайной, в ней на поверхность выходит глубинная мирообразующая установка Летова, связанная с пониманием роли человека. Человек в летовском универсуме – игрушка роковых стихийных и неконтролируемых сил, именно поэтому фраза «человека убило автобусом» сконструирована как «стихийная» конструкция лодку унесло ветром, где инструмент выступает не как технический посредник действия, управляемый человеком, но как природная сила, вызывающая изменения в состоянии объекта (о роли стихийных конструкций в грамматике Летова подробнее см. ниже).

2. Неопределенно-личная форма. В этом случае агенс словесно не выражен и грамматически оформлен как неопределенное лицо. Ср. в стихотворении «Слава тебе Господи»:

 
Всех нас зверей землей оправдали
Всех нас зверей землей помирили
Всех нас зверей землей убаюкали
Утрамбовали
Угомонили
Нас бестолковых нелепых незваных
Землей залатали, землей убедили
Надежно утешили нас окаянных
Радушной просторной землей.
 

(с. 337)

В основе процитированного фрагмента лежит следующая структурно-семантическая схема: «объект (дат. п.) + инструмент (твор. п.) + предикат (3 л., мн. число)». Детализируем схему: одушевленный субъект (выраженный существительным в вин. п.) подвергается воздействию некоего инструмента (выраженного существительным в твор. п.): нас (зверей ⁄ бестолковых нелепых незваных ⁄ окаянных) оправдали (помирили ⁄ убаюкали ⁄ утрамбовали /угомонили) землей. При этом сам субъект действия – агенс – снова остается за скобками ситуации, он словесно не обозначен.

Таким образом, воздействие, оказываемое на субъекта, имеет отчетливую орудийную семантику, реализуемую в существительном в форме творительного падежа («землей утрамбовали»). Орудийную семантику также усиливает повтор названия самого орудия и перечисление разнообразных действий, которые были произведены с его помощью.

Такого рода лексико-грамматические структуры нередки в стихотворениях, соотносимых с первым этапом летовского сюжета. Ср., например: «Нас разрежут на части – и намажут на хлеб ⁄ Коренными зубами разжуют <…>/ Всех нас сварят вкрутую, и слюной обольют» (с. 204).

Для обозначения субъекта как пациенса в текстах, ассоциированных с первым этапом сюжета, Летов использует страдательные причастия. Так, в песне «Я бесполезен» предикатами субъекта оказываются ряд страдательных причастий, представленных в краткой форме:

 
Совсем оторван
Я весь оборван
Я весь обрушен
Насквозь задушен
Вконец закопан
<…>
Я весь расстрелян
Я весь изрублен
 

(с. 79)

Любопытно, что формула «пациенс + страд, прич.» семантически тождественна неопределенно-личной синтаксической форме. Так, в самом деле в стихотворениях «Слава тебе Господи» и «Я бесполезен» есть страдающий герой, выступающий в функции пациенса, но нет обозначения роковой силы, которая заставляет его страдать. В этом смысле фразы «всех нас землей оправдали» и «Я весь оборван ⁄ Я весь задушен» – сходны на уровне семантической структуры. Это сходство усиливается благодаря абсолютизирующей семантике местоимения «весь», используемого в обоих текстах и указывающего на предельную степень деструкции: в первом случае предполагается полное уничтожение некоего целокупного множества «всех нас» без исключения из этого множества кого-либо; во втором случае речь идет об абсолютном разрушении самого лирического субъекта песни.

В отдельных случаях конструкции со страдательными причастиями могут осложняться инструментивными значениями: «нулевой пациенс (им. п.) + предикат (страдательное причастие) + инструмент», каузатор не обозначен. Ср. реализацию этой синтаксической структуры в стихотворении «Сон»: «Трижды удостоенный ⁄ отзывчивой дубиной по граненой башке» (с. 23).

В предельной ситуации и агенс, и пациенс у Летова не лексикализуются, даются метонимически. Так, в «Смерти в казарме» агенс представлен через средство воздействия («сапоги»), а пациенс – через телесные образы: «виски лопнули пузырем» (с. 54). Однако содержательно ситуация, нарисованная в «Смерти в казарме», вписывается в семантические координаты деформированной субъектности, связанной с косвенными падежами. Так, приведенное четверостишие может быть дополнено местоимением первого лица в косвенных падежах. Ср.: Сапоги стучали <ему/мне> в лицо. На фоне такого неактивного субъекта, испытывающего агрессивное воздействие со стороны внешних сил, контрастно смотрится активный субъект действия, появляющийся в заключительной строфе стихотворения и выраженный в синтаксической личной активной форме:

 
…по красному полю
рассветному полю
по пояс в траве
она побежала
она побежала
побежала – побежала – побежала…
 

(с 54)

Активным субъектом становится не страдающее и убиваемое тело, не имеющее собственной воли, а бестелесная душа, которая обретает искомую активность, освобождаясь от материальной оболочки.

Все тексты, из которых приведены примеры, ассоциированы с инициальной стадией развития сюжета. Связь сюжета и грамматических форм выражения субъектности закономерна. Субъект ПДМ 1, данный в лирике Летова как объект воздействия, в текстах кодируется дважды: через мотивно-образные блоки, соотнесенные с ПДМ 1, и через проанализированные выше синтаксические структуры, в которых обнаруживается ряд сдвигов в сторону семантики стихийности и безличности.

Таким образом, диапазон смыслов, заданных моделью мира, выражается с помощью разноуровневых средств – как лексикограмматических, так и нарративных. Мы полагаем, что этот факт свидетельствует о важности данной семантики для поэтики Летова. И в самом деле, чем больше гетерогенных средств подбирается для означивания того или иного концепта, тем более важен этот концепт в структуре текста и мира автора.

Наибольший интерес в плане выражения структуры мира Летова в грамматике, на наш взгляд, представляет грамматическая реализация страдающего субъекта в форме «стихийных конструкций» и структур, семантически тяготеющих к ним.

Стихийная конструкция. Классическая стихийная конструкция выстраивается по следующей схеме: «объект (вин. п.) + предикат (безличная форма глагола) + субъект (твор. п.)». Ср. реализацию этой схемы в предложении «крышу снесло ветром».

Такого рода конструкции характеризуются как «безличные предложения, выражающие действие неизвестной силы посредством какого-либо орудия»[106]106
  Галкина-Федорук Е. М. Безличные предложения в современном русском языке. М.: Книжный дом «Либроком», 2012. С. 145.


[Закрыть]. М. Гиро-Вебер отмечает, что такие формы субъектности предполагают разрушительное действие силы, которая не предполагает «целенаправленной и сознательной деятельности человека»[107]107
  Гиро-Вебер М. К определению понятия субъект в синтаксисе русского языка // Проблемы функциональной грамматики. Полевые структуры. СПб.: Наука, 2005. С. 341.


[Закрыть].

В тех текстах Летова, где реализуется ПДМ 1, такого рода конструкции – явление частотное, они используются для выражения субъектности, на которую воздействуют принципиально неопределимые энергии. Ср. примеры:

«Мое горло расперло зондом газовых труб ⁄ Мои легкие трамбуют 100-пудовым катком» (с. 220); «Трухлявое горло расперло…» (с. 277); «Помнишь, как дождиком нас промочило/Насквозь до костей измочалило» (с. 420); «Подхватило ураганом ⁄ Как заброшенный листок» (с. 24).

Субъект в приведенных примерах предстает как «точка приложения» агрессивных анонимных сил, а само действие, выраженное безличным предикатом («расперло», «промочило», «измочалило», «подхватило»), оказывается неконтролируемым и разрушительным. Эти значения, приписываются стихийным конструкциям и в узусе, ср.: «Исследователи, рассматривающие семантику СК <стихийных конструкций. – О. Т.>, как правило, выделяют следующие характерные для них особенности: неконтролируемость, случайность и нежелательность действия, отсутствие деятеля-человека, которому можно было бы приписать действие, а также выражение средств, инструмента или непосредственной причины»[108]108
  Муст а йоки А. Почему говорящий прибегает к «стихийным конструкциям»? // Проблемы функциональной грамматики. Отношение к говорящему в семантике морфологических категорий. М.: Издательский дом ЯСК, 2021. С. 66.


[Закрыть].

Фактором воздействия в этих примерах, как и положено в стихийных конструкциях, оказывается некая сознательно неконтролируемая сила, при этом «субъектное значение источника действия сопряжено с орудийностью таким образом, что нет отдельно субъекта и отдельно орудия, а есть единство орудия и стихийной силы как источника и вместе с тем причины действия»[109]109
  Бондарко А. В. Теория значения в системе функциональной грамматики: На материале русского языка. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 638.


[Закрыть]. Это сдвигает стихийную конструкцию на «точку зрения жертвы данного события»[110]110
  Мустайоки А. Указ. соч. С. 69.


[Закрыть], которая никак не может повлиять на ситуацию. Данный семантический сюжет: страдающий субъект, подвергаемый трансформации со стороны стихийной силы, на которую он не может оказать никакого воздействия, – прекрасно укладывается в модель мира Летова.

Безличная конструкция. Однако в текстах Летова стихийная сила не всегда связана с орудием-инструментом, нередко она инкорпорирована в безличный глагол и представлена семантически только предикатом. В этом случае стихия пугающе неопределима, и догадаться о ней можно только по результатам ее воздействия на субъекта.

Такого рода конструкции называются безличными. Т. И. Стексова обозначает основное свойство безличных предложений следующим образом: «В личных предложениях основной фигурой является человек, а в безличных – некая сила, локализуемая вне или внутри человека»[111]111
  Стексова Т.Н. Семантика невольности в русском языке (значение, выражение, функции). Новосибирск: Изд-во Новосиб. гос. пед. ун-та, 2002. С. 104.


[Закрыть].

Протагонистом таких конструкций может выступать одушевленный субъект (в роли пациенса или экспериенцера) и предмет-артефакт (который дается в роли объекта). Пациенс чаще всего выражается дательным (мне холодно) или в меньшей степени винительным падежами (меня тошнило)[112]112
  См. об этом: Мустайоки А. Указ. соч. С. 61.


[Закрыть].

Данная грамматическая структура напоминает стихийную конструкцию без упоминания источника действия, ср. лодку унесло ветром (стихийная конструкция) и ногу свело (безличная), таким образом схема безличной конструкции будет следующей «объект (вин. п.) + предикат (безличная форма глагола)».

Нам кажется, что этот тип грамматической структуры оказывается исключительно важным для поэтики Летова, так как именно он позволяет максимально полно и точно выразить «стихию безличности», которой проникнута летовская поэзия. Ср. многочисленные примеры из знаковых текстов:

 
Голову выжгло
Тело вынесло
Душу вымело
 
 
<…>
 
 
Выбелило волос
Выдавило голос
Выпекло морщины
 

(«Прыг-скок», с. 278)

 
Понесло
По воде
Уголек
Далеко-далеко
 

(«Простор открыт», с. 320)

 
В теле моем дыра отворилась
<…>
И такого туда нанесло навалило
 

(«Простор открыт», с. 320)

 
Дело мастера боится
А мастер – вентилятора
Боится мастер сунуть палец
в пропеллер стрекочущий
Как бы его там на хуй не оторвало
 

(«Пропеллер», с. 387)

 
Такова была сила момента
Мгновения
Что ружье так что дуло его разорвало
Лепестками волокнами вклочь разнесло
 

(«Такова была сила момента…», с. 470)

 
А вот отдельному солдату перестало умирать
 

(«Реанимация», с. 500)

 
А рыжую кошку смотрело в подвал
Должно быть должно быть
Ей виделись там земноводные вещи
 

(«А рыжую кошку смотрело в подвал…», с. 113)

Следует обратить внимание на то, что в большинстве случаев безличные структуры появляются в текстах, где развертываются ПДМ 1.2 и ПДМ 2. Этот факт, во-первых, свидетельствует о том, что такого рода конструкции связаны с преодолением границ «тесного мира» и движением вовне, а во-вторых, определяет саму природу этого движения (движение происходит само по себе, без участия в нем субъекта).

Семантическая однотипность фрагментов, взятых из разных стихотворений, связана с концепцией страдающего субъекта. Очевидно, что в приведенных примерах «чистая» прототипическая субъектность, ассоциированная с субъектом как активной инстанцией, заменяется пограничной субъектностью, тяготеющей по своей семантике к объекту. Такой тип субъектности А. В. Бондарко называет сопряженной, понимая под ней «субъектность второго ранга», при которой возникают формы со сниженной статусностью субъекта, граничащие с объектной и частично обстоятельственной семантикой[113]113
  См. об этом: БондаркоА. В.Теория значения в системе функциональной грамматики. На материале русского языка. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 637–639.


[Закрыть].

«Сопряженный субъект», таким образом, – это субъект «пассивно-страдающий». Этот тип субъекта, как указывает Бондарко, особенно хорошо выражен в стихийных конструкциях типа лодку унесло течением, дорогу замело снегом, где «функция С субъекта. – О. Т.> действия сопряжена с косвенно-объектной функцией орудия и обстоятельственной функцией причины в едином синкретическом комплексе „Орудие – субъект – причина“»[114]114
  Там же. С. 637.


[Закрыть].

Стихийные и безличные конструкции являются исключительно значимыми в анализируемых текстах Летова. Их важность для летовского поэтического универсума подтверждается двумя фактами: во-первых, эти конструкции тесным образом связаны сюжетом, мотивами и образами, во-вторых, они оказываются «матрицей» для авторских окказионализмов, указывающих, по нашей гипотезе, на значимые участки мира автора, которые не могут быть выражены узуальными средствами. Рассмотрим эти факты более детально.

Стихийные и безличные конструкции генерализуют ту же семантику, что подробно развертывает сюжет в его мотивно-образном измерении.

Так, во-первых, мы наблюдаем функционально-семантическую тождественность образно-мотивных и грамматических структур, рассматриваемых с точки зрения силы-стихии, воздействующей на субъекта. В целом ряде текстов эта сила выражается не грамматически, а через образно-нарративный код. Ср. один из многочисленных примеров:

 
Они меня догнали подогнали
Подогнули под излом
 
 
С некоторых пор
Чувствую их его за мной оно
Дышит в череп – дрожит позвоночник
Вот-вот оглянусь оглянусь
Вдруг как даст по хребтине
 

(«Погоня», с. 31)

Все эти неопределенные «они» и «кто-то», действующие в соответствующих текстах, также представляют собой некую смутную малоконтролируемую анонимную силу, которая в стихийных конструкциях «по умолчанию» как бы «вшита» в грамматическую форму.

Во-вторых, сам страдающий субъект, выражающийся в стихийных и безличных конструкциях в форме винительного падежа, в некоторых случаях «выходит» за пределы абстрактных грамматических значений и, обретая яркую образную форму, обозначается образно-лексическими способами.

О. А. Сулейманова, характеризуя стихийные конструкции, вводит понятие энергии, воздействующей на объект-посредник[115]115
  Сулейманова О. А. Проблемы русского синтаксиса. Семантика безличных предложений. М.: Диалог-МГУ, 1999. С. 184–185.


[Закрыть]. Она пишет, что «энергетическое» действие безличного предиката осуществляется либо за счет природной энергии (ср. у Летова «дождиком нас промочило»), либо при помощи искусственных устройств (ср. «Мое горло расперло зондом газовых труб»). При этом объект оказывается своеобразным транслятором этой энергии.

Стихийные конструкции, заключающие в себе идею объекта, пропускающего сквозь себя энергию, изосемантичны образу субъекта-ретранслятора, представленного с особенной яркостью в поздней лирике Летова. Ср. поздний текст «Танец для мертвых», где идея пустотного субъекта, служащего сосудом иного, находит свое логическое завершение:

 
Лишь через мой веселый труп
Солнце
Звенит сияет так как оно есть
Тучи зияют вниз
Боги взирают вверх
Путь полыхает вдаль
 

(с. 525)

Семантика безличности, взятая вкупе с идеей проводника энергии, по-видимому, оказывается психологически важным фрагментом модели мира Летова, отражающимся не только в художественных текстах, но и в ряде его комментариев к своим песням. Анализируя автокомментарии Летова к своим песням, А. Корчинский отметил, что для Летова «авторство произведения лишь отчасти принадлежит поэту: он только „составляет“ или „записывает“ текст, источник которого – подсознание, бред другого человека…»[116]116
  Корчинский А. Комментарий к мифу: Егор Летова о своих текстах//Летовский семинар: Феномен Егора Летова в научном освещении. М.: Bull Terrier Records, 2018. С. 57.


[Закрыть].

Таким образом, один и тот же набор смыслов, формируемых в поле субъектности, передается в разных кодах: в одном случае эти смыслы предметно кристаллизуются в сюжете и образах, во втором случае – они реализуются грамматически. Изосемантичность грамматических и сюжетно-образных структур свидетельствует о важности воплощенных в них значений.