Текст книги "Егор Летов: язык и мир. Опыт психолингвистического подхода к поэзии"

Введение

Постановка проблемы

Современная лингвистика – антропоцентрична, ибо природа языка не может быть определена без учета того, как та или иная лингвистическая единица представлена в индивидуальной системе носителя языка[4]4
  Русакова М.В. Элементы антропоцентрической грамматики русского языка. М.: Языки славянской культуры, 2013. С. 33.


[Закрыть]. В качестве подобной индивидуальной системы можно рассматривать не только внутренний лексикон говорящего, включающий в себя соответствующие лексические и грамматические средства, но и поэтическую семантику того или иного поэта.

«Изучение языка поэтов, – полагает Л. В. Зубова, – может сказать гораздо больше о содержании текстов, о картине мира поэтов, мировоззрении эпохи, чем исследования, не выходящие за рамки тематического литературоведения»[5]5
  Зубова Л. В. Языки современной поэзии. М.: НЛО, 2010. С. 5.


[Закрыть]. Полностью принимая этот тезис, мы все же считаем, что имманентного лингвистического анализа поэтического текста явно недостаточно. Язык – в том числе и поэтический – всегда обусловлен прагматическим контекстом. Этот контекст в широком смысле включает в себя представления автора о реальности и месте в этой реальности субъекта поэтической речи.

Прагматика решительным образом влияет на особенности поэтического языка. Так, кажется, что отдельные поэтические смысловые системы с точки зрения усредненной языковой нормы построены на принципе случайности. И в самом деле, логикосемантическая связь между лексемами метель, страсть, комета, возникающими в зрелой лирике Блока, – с «позиции словаря» отсутствует. Да, читатель знает языковые значения этих слов, однако их поэтический смысл вне живого авторского контекста останется для него непонятным.

Однако эта «непонятность» оказывается мнимой – то, что видится не обоснованным на уровне словаря, является строго обусловленным в контексте отдельно взятой поэтики. Так, образы, стоящие за указанными словами, в проекции на сюжет Вечной Женственности и традицию классической литературы обретают вполне «ощутимые» смыслы: их объединяющим началом становится образ роковой «стихийной» женщины, который метафорически связывается с метелью («живое имя Девы Снежной…»»[6]6
  Блок А. А. Собр. соч. в 8 т. Т. 2. М., Л.: Художественная литература, 1960. С. 282.


[Закрыть]), страстью («… Я, как метель, звонка, ⁄ Иною жизнию жива, ⁄ Иным огнем ярка[7]7
  Там же. С. 131.


[Закрыть]) и беззаконным путем кометы («Сама себе закон – летишь, летишь ты мимо ⁄ К созвездиям иным, не ведая орбит…»[8]8
  Блок А. А. Собр. соч. в 8 т. Т. 3. М., Л.: Художественная литература, 1960. С. 239


[Закрыть]).

Подобные индивидуальные системы образов (парадигмы) мотивируются «не логикой их иерархических <…> отношений, а восприятием вещей и идей, их перцепцией индивидуальным сознанием»[9]9
  ЧернейкоЛ. О. Как рождается смысл. Смысловая структура художественного текста и лингвистические принципы ее моделирования. М.: Гнозис, 2017. С. 22. Тезис об «индивидуальных структурах значения» давно подтвержден психологическими и лингвистическими данными. Так, уже Л. С. Выготский показал зависимость семантических структур от стадии развития мышления, а Дж. Лакофф с опорой на теорию прототипов Э. Рош выявил, что принципы категоризации в языке весьма далеки от чисто логических, они обусловлены структурой нашего опыта (см. Лакофф Дж. Женщины, огонь и опасные вещи: что категории языка говорят нам о мышлении. М.: Языки славянской культуры, 2004). Т. В.Ахутина указывает на то, что «обнаруженные Э. Рош и ее коллегами факты и предложенные объяснения вполне согласуются с концепцией формирования понятий Л. С. Выготского» (см. Ахутина Т.В. Проблема строения индивидуального лексикона человека в свете идей Л. С. Выготского //Ахутина Т. В. Нейролингвистический анализ лексики, семантики и прагматики. М.: Языки славянской культуры, 2014. С. 238).


[Закрыть]. В таком контексте центром парадигмы может стать любой элемент. «Любое слово, – пишет Ф. де Соссюр, – может вызвать в памяти все, что способно тем или иным способом с ним ассоциироваться», именно поэтому «любой член группы можно рассматривать как своего рода центр созвездия, как точку созвездия, где сходятся другие, координируемые с ним члены группы, число которых безгранично»[10]10
  Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1977. С. 158. Ср. также мнение Б. М. Гаспарова, утверждающего, что в семантическом пространстве текста «происходит тотальная фузия смыслов, в результате которой каждый отдельный компонент вступает в такие связи, поворачивается такими сторонами, обнаруживает такие потенциалы значения и смысловых ассоциаций, которых он не имел вне и до этого процесса» {Гаспаров Б.М. Язык, память, образ. М.: НЛО, 1996. С. 326).


[Закрыть].

Возникает вопрос: действительно ли число включаемых в группу ⁄ парадигму элементов может быть «безграничным»? Мы полагаем, что в художественном тексте существует определенный механизм, который не только ограничивает число элементов парадигмы, но и задает связи между ними. В роли такого механизма выступает модель мира.

Модель мира: общие подходы

Идея об образе мира, стоящем за текстами, стала определяющей для современной науки о литературе. «Школьное литературоведение» постулирует прямую и непосредственную связь между биографическим событием ⁄ специфическими чертами авторского сознания и особенностями текста. Однако дело обстоит гораздо сложнее. «Нынешнее литературоведение, – пишет Ю.Д. Апресян, – уже не довольствуется непосредственным выводом художественного текста прямо из жизненного опыта его автора. Между этими двумя объектами оно ставит третий объект – инвариантный и неповторимый „поэтический“ мир автора, опосредующий его опыт и формирующий его тексты»[11]11
  Апресян Ю. Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира // Апресян Ю. Д. Избранные труды. Т. 2. Интегральное описание языка и системная лексикография. М.: Школа «Языки русской культуры». С. 629.


[Закрыть]. Говоря иначе, между суммой текстов и автором находится обширная, реализующаяся в модели мира, область значений, которая и является своеобразной «сценой с декорациями», где развертывается художественное действо.

Умберто Эко в «Заметках на полях „Имени розы“», утверждая, что роман – это космологическая структура, отказывал лирике в праве «сотворения мира»: «задача сводится к сотворению мира. Слова придут сами собой. Res tene, verba sequentur. В противоположность тому, что, видимо, происходит в поэзии: verba tene, res sequentur»[11]11
  Апресян Ю. Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира // Апресян Ю. Д. Избранные труды. Т. 2. Интегральное описание языка и системная лексикография. М.: Школа «Языки русской культуры». С. 629.


[Закрыть][12]12
  Эко У. Заметки на полях «Имени розы». СПб.: Symposium, 2007. С. 28.


[Закрыть].

Однако примат слова над миром в поэзии вовсе не обозначает, что в поэзии нет космологических структур, из которых «произрастает» текст. Модель мира «предваряет» любой художественный текст, только в поэзии она критически близка сознанию автора: она не творится, но уже наличествует до всякого текста, реализуясь в повторе тем, мотивов и образов, которые, по-видимому, выражают устойчивые индивидуальные особенности личности. Такая постановка вопроса обусловливает и задачу исследователя художественного текста: она «состоит в том, чтобы смоделировать картину мира того или иного художника, и систему его ценностей, и ту иллюзорную „внеязыковую“ действительность, которая вырастает из самого текста»[13]13
  Чернейко Л. О. Указ. соч. С. 16.


[Закрыть].

Пространственно-динамическая модель

Следующий важный в методологическом отношении вопрос, требующий своего ответа: на каких участках художественного текста в первую очередь проявляется модель мира? Мы полагаем, что не все элементы художественного произведения одинаково сильно связаны с миромоделирующим уровнем. По-видимому, в тексте есть первичные структуры, которые непосредственно реализуют миромодель. Эти базовые структуры располагаются на границе между текстом и человеком: они, с одной стороны, психологически значимы для человека как биосоциального существа, а с другой стороны, в тексте они выполняют конструктивную системообразующую функцию. Наиболее фундаментальные структуры такого рода – это образы пространства, человека (взятого в его материально-телесной ипостаси) и способа (пере)движения в пространстве.

Нам кажется, что именно эти элементы – пространство, человек и способ (пере)движения – являются «алфавитом» миромодели. Очевидно, что эти параметры не просто тесно связаны друг с другом, но системно взаимозависимы. Так, изменение образа человека влечет изменение типа пространства и способа передвижения в его пределах.

Скажем, в раннем творчестве Летова появляется образ «ограниченного» пространства (тип пространства), внутри которого находится страдающий лирический субъект (образ субъекта), пребывающий в вынужденной неподвижности либо «сталкивающийся» с границей (способ (пере)движения). В позднем творчестве эта модель реорганизуется: пространство становится безграничным, космическим и пустым (тип пространства), субъект теряет свою целостность и сливается с миром (образ субъекта), свободно выходит за все мыслимые пределы (способ (пере)движения).

Смешение этих моделей в поэтическом универсуме Летова невозможно, сферы их действия строго разделены: так, в текстах Летова мы не найдем сочетания свободно «текущего» субъекта в ограниченном и закрытом пространстве, и наоборот «беспредельное» пространство никогда не сополагается с образом неподвижного субъекта. Такое строгое распределение компонентов указывает на то, что мы имеем дело не просто с типом субъекта или типом пространства по отдельности – но с целостными пространственно-динамическими «шаблонами», все компоненты которых связаны и взаимозависимы. Такой шаблон в работе получил название пространственно-динамической модели.

Пространственно-динамическая модель (далее – ПДМ), будучи структурной основой модели мира, включает в себя субъекта в его связи с пространством, которая выражается в типе движения. Все элементы ПДМ одинаково важны, однако, кажется, что образ субъекта в этой модели имеет особенный статус. Так, с одной стороны, именно от субъекта «отстраивается» художественное пространство, а с другой стороны, – с субъектом связывается система «личностных» поэтических смыслов. Остановимся на последнем пункте подробнее.

Модель мира и личностные смыслы

В традиции отечественной психологии еще со времен Л. С. Выготского принято различать смысл и значение. «Под значением, – пишет А. Р. Лурия, – мы понимаем объективно сложившуюся в процессе истории систему связей, которые стоят за словом»[14]14
  Лурия А. Р Язык и сознание. М.: Изд-во Моск, ун-та, 1979. С. 53.


[Закрыть], смысл же в такой перспективе – это «индивидуальное значение слова, выделенное из этой объективной системы связей; оно состоит из тех связей, которые имеют отношение к данному моменту и к данной ситуации. Поэтому если значение слова является объективным отражением системы связей и отношений, то смысл – это привнесение субъективных аспектов значения соответственно данному моменту и ситуации»[15]15
  Там же.


[Закрыть]. Таким образом, смысл – это «личностное» значение, связанное с коммуникативно-прагматическим и жизненным опытом человека[16]16
  Структура этого опыта прототипически отражается в структуре «внутреннего лексикона»: «ассоциативный тезаурус, – пишет Н. В.Уфимцева, – является моделью сознания человека» (Уфимцева Н. В. Языковое сознание: Динамика и вариативность. М.: Институт языкознания РАН, 2011. С. 206).


[Закрыть].

Модель мира сопрягается с системой личностных смыслов, а не языковых значений. А. А. Леонтьев, обосновывая понятие квазиобъекта искусства, пишет, что «квазиобъект» искусства – это чувственный образ, который всегда «перцептивно изоморфен отображаемой действительности»[17]17
  Леонтьев А. А. Основы психолингвистики. М.: Смысл; СПб.: Лань, 2003. С. 200.


[Закрыть]. В этом смысле «квазиобъект искусства» может трактоваться как образ мира, который содержит «личностные смыслы», ибо «искусство есть личность, отображенная в квазиобъектной форме»[18]18
  Там же.


[Закрыть], оно соотнесено «с целостной личностью человека, целостной системой его отношения к действительности»[19]19
  Там же.


[Закрыть].

Таким образом, строительным материалом для модели мира являются не только феномены внешней реальности, данной в ее предметном измерении[20]20
  Ср. определение образа мира у А. А. Леонтьева: образ мира – «это отображение в психике человека предметного мира…» (Леонтьев А. А. Указ. соч. С. 269).


[Закрыть], но и личностные смыслы, которые представляют собой кристаллизацию человеческого отношения к миру[21]21
  Там же. С. 279.


[Закрыть].

Идея о ключевой роли личностно-субъективных смыслов в поэтической семантике кажется тривиальной, однако вопрос о том, как эти смыслы выявлять, до сих пор однозначно не решен. Здесь, по-видимому, существует две стратегии: первая стратегия связывается с констатирующе-описательным подходом, вторая – с системным. Мы полагаем, что субъективно-авторские значения необходимо рассматривать только в рамках их внутренней системной соотнесенности. Поясним нашу позицию.

Модель мира, обладая деформирующей силой по отношению к «естественному» языку, детерминирует все уровни художественного произведения. При этом деформирующая сила миромодели действует не хаотично, а строго избирательно, вызывая ряд «синхронных сдвигов» на разных уровнях текста. Эти сдвиги по определению связаны друг с другом, ибо восходят к одному первичному фактору – миромодели. Отсюда и сверхзадача нашей работы: на материале лирики Летова, во-первых, показать, как эти деформации соотносятся друг с другом, во-вторых, выявить их генетическую связь с образом мира, спецификой которого они обусловлены.

Методология работы

Подход от модели мира к тексту по своей сути является подходом от содержания к форме. Предполагается, что одно и то же содержание (детерминируемое моделью мира) воплощается на разных уровнях текста с помощью средств, специфичных для каждого такого уровня. Такой ракурс серьезно реформирует уровневый принцип анализа текста: важны не столько сами уровни, сколько та единая система смыслов, которая одновременно воплощается в тексте на всех его «этажах» – от фоники до нарративов.

Мысль о важности межуровневого анализа текста звучит как в работах психолингвистического спектра, так и в исследованиях, выполненных в рамках функциональной грамматики.

«Концепция лингвистических учений, – пишет Л. В. Сахарный, советский психолингвист, – вытекает из ориентации при анализе текстов на аспект „от формы к содержанию“»[22]22
  Сахарный Л. В. Введение в психолингвистику. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1989. С. 118.


[Закрыть], что приводит к многочленным классификациям формальных структур языка и к доминированию уровневого принципа. Это в свою очередь ведет к «дробности» анализа и установке на «списочный подход»[23]23
  Термин Г. И. Кустовой, см. Кустова Г. И. Типы производных значений и механизмы языкового расширения. М.: Языки славянской культуры, 2004.С.9.


[Закрыть]. «Списочный подход» не позволяет дать ответ на вопрос о механизмах смыслообразования в поэтическом тексте.

Выявить эти механизмы можно только при подходе «от семантики»: «при подходе „от содержания“ выявляется принципиальная общность содержательного аспекта любых двуплановых структур независимо от особенностей их формы», что позволяет «увидеть в природе единиц разных лингвистических уровней диалектику общего и специфического…»[24]24
  Сахарный Л. В. Указ. соч. С. 118.


[Закрыть].

А. В. Бондарко, основатель петербургской школы функциональной грамматики, также подчеркивает необходимость межуровневого подхода к семантике, полагая, что только так можно показать семантику как единое системное целое, ср.: «На наш взгляд, именно осмысление взаимодействия различных аспектов и уровней изучаемого содержания является необходимым основанием для постановки вопроса о семантике как о целостной системе, имеющей определенную структуру»[25]25
  Бондарко А. В. Теория значения в системе функциональной грамматики: на материале русского языка. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 99.


[Закрыть].

В рамках этих методологических установок ищутся разные основания целостности семантических систем. В семантике и функциональной грамматике таким основанием оказывается «прототипическая ситуация»[26]26
  По Г. И. Кустовой, прототипическая ситуация – это когнитивная модель ситуации, конструкция которой определяется структурой опыта (см. об этом: Кустова СИ. Указ. соч. С. 36–41.


[Закрыть], которая и обеспечивает внутреннею соотнесенность разных лингвистических уровней, в психолингвистике функцию фундамента выполняет «коммуникативная ситуация», которая «определяет особенности структуры текстов разных типов»[27]27
  Сахарный Л. В. Указ. соч. С. 118.


[Закрыть].

Мы полагаем, что в поэтических текстах в статусе общей базы, обеспечивающей глобальную связность разных уровней поэтической семантики, выступает модель мира. Именно модель мира – как будет показано ниже – задает как специфику индивидуальной прототипической ситуации, так и особенности художественной коммуникативной ситуации. Именно поэтому в работе при выявлении связей модели мира и текста используется психолингвистический подход, ориентированный на коммуникативный фактор и выявление личностных смыслов, и метод функциональной грамматики, позволяющий определить лингвистические механизмы реализации общего содержания на разных уровнях текста.

Как проявляется ПДМ в тексте? Структура работы

Итак, ПДМ включает в себя человека, пространство и способ его (пере)движения в пространственном континууме.

Таким образом, очевидно, что в рамках художественного текста ПДМ проявляется прежде всего на нарративно-сюжетном уровне, ибо минимальным сюжетным событием является пересечение пространственной сюжетной границы[28]28
  Ср.: «Событием в тексте является перемещение персонажа через границу семантического поля» (Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М.: Искусство, 1970. С. 282). ПДМ как базовая структура модели мира предполагает повтор определенных сюжетных конструкций, которые реализуют важнейшие личностные смыслы. Так, выявляя новозаветный пласт в произведениях М. А. Булгакова, Б. М. Гаспаров пишет, что «понять функциональное значение данной темы в художественном мире Булгакова можно, лишь проследив основные этапы ее развертывания и кристаллизации в произведениях писателя. Вместе с тем такой анализ позволяет обнаружить связь между различными произведениями и лучше понять внутреннюю логику развития творчества Булгакова» (Гаспаров Б. М. Новый Завет в произведениях М. А. Булгакова // Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы. Очерки по русской литературе начала XX века. М.: Наука, 1993. С. 83). Анализ лейтмотивов, таким образом, выводит нас на уровень картины мира, кристаллизующейся в разных произведениях писателя.


[Закрыть].

В лирике Летова обнаруживаются две пространственно-динамических модели (ПДМ 1 и ПДМ 2), каждая из которых соотнесена с определенными мотивно-образными системами. Эти модели тесно сопряжены друг с другом: они формируют один из магистральных сюжетов лирики Летова, который можно обозначить как «сюжет перехода».

Если быть более точным, то «сюжет перехода» – это определенный сюжетный тип, общая структурная модель, которая в отдельном произведении практически никогда полностью не реализуется: сюжетный тип как бы «распределен» по разным стихотворениям и реконструировать его в «полноформатном» виде можно только в случае привлечения максимального количества текстов. Эта ситуация чем-то напоминает ситуацию с фольклорными нарративами, где полная структурная модель сюжета встречается редко и «значительно чаще мы имеем дело с усеченными эллиптированными цепочками, в которых отсутствуют те или иные звенья»[29]29
  Аспекты общей и частной лингвистической теории текста. М.: Наука, 1982. С. 145.


[Закрыть]. И в фольклоре, и в литературе сюжетный тип подразумевает «инвариантный набор нескольких мотивов, связанных между собой по смыслу, своего рода матрицу, которая допускает значительно более широкое варьирование, чем сюжет как таковой»[30]30
  Агапкина Т. А. Восточнославянские лечебные заговоры в сравнительном освещении. Сюжетика и образ мира. М.: Индрик, 2010. С. 33.


[Закрыть].

Однако мотивно-образные парадигмы, сюжетика и тематические комплексы представляют собой только первый, базовый уровень реализации модели мира. Мы полагаем, что модель мира материализуется в лексико-грамматическом пространстве поэтического языка. Анализ поэтического языка позволяет выявить как «осознанно-отрефлексированную» структуру миромодели, так и бессознательные структуры, глубоко спрятанные даже от самого поэта. При этом чем более необычными и оригинальными являются структуры авторского языка, тем более ярко они выражают специфику авторской миромодели. По нашей идее, сдвиги в индивидуальной поэтике указывают на места «разрыва языковой ткани» личностными смыслами: язык в его узусном измерении не может выразить субъективные смыслы, в связи с чем он деформируется, что приводит к технике «поэтической ошибки» и обусловливает поэтику сдвига.

Таким образом, перед нами стоят следующие задачи: описать базовые пространственно-динамические модели и проанализировать сюжетные и образные структуры, связанные с ними. Решению этих задач посвящена первая часть исследования.

Во второй части работы выявляется система «поэтических сдвигов», которые, по нашей гипотезе, мотивированы пространственно-динамическими моделями. На протяжении всего исследования мы будем подчеркивать системную связь мотивно-образных комплексов с лексико-грамматическими средствами их выражения, следуя главному принципу работы – от содержания к форме. Деформация пространства и субъекта часто сопровождается деформациями грамматических форм, что свидетельствует о теснейшем соотнесении этих уровней друг с другом и задает систему вертикальных корреляций, когда нарушения на одном уровне сопровождаются «сбоями» на другом.

В третьей части книги рассматривается коммуникативная организация лирики Летова и ее речевая структура, которая, как мы полагаем, зависит от параметров моделируемой Летовым коммуникативной ситуации. Мы показываем, как логика «мира на одного» обусловливает специфику «уединенного» и самозамкнутого поэтического универсума Летова, который может быть адекватно отображен только через внутреннюю речь, являющуюся первичным звеном нашей речемыслительной деятельности.

Однако не все специфические особенности лирики Летова можно объяснить через обращение к модели мира и внутреннеречевому монологу. Огромное значение для летовской поэтики имеют экспрессивно-эмоциональные речевые структуры, которые тесно связаны с областью авторской эмоции. Высочайшая эмотивность поэзии Летова обусловливает сферы семантики, синтаксиса и звука, рассматриваемые в четвертой части исследования.

И наконец, пятая часть работы посвящена важнейшему вопросу «Летов и традиция». Здесь доказано, что поэзия Летова, с одной стороны, соотносится с русским историческим авангардом, а с другой стороны, связывается с архаической традицией народной культуры, которая влияет как на речевую структуру летовского текста (через жанр заговора ⁄ заклинания), так и на некоторые особенности авторского мировоззрения (через категорию магии, которая может быть понята как реализация авангардистского «акционизма»).

Часть 1
Онтология. Мир и человек в поэтическом универсуме Егора Летова

Глава 1
«Инструкция по выживанию». Закрытое пространство (ПДМ 1)

Итак, в основе магистрального сюжета лежит представление об образах пространства и субъекта, характеристики типа (пере)движения субъекта. Эти представления, будучи однородными в соответствующих группах текстов, где этот сюжет развертывается, получили название пространственно-динамической модели (ПДМ).

Первая пространственно-динамическая модель (далее ПДМ 1) включает в себя: закрытое ограничивающее пространство, соотнесенное с агрессивными силами (тип пространства), пассивного субъекта (тип субъекта), который является неподвижным (способ (пере) движения).

ПДМ 1 – неоднородна. В главе выделено два подтипа первой пространственно-динамической модели: в ПДМ 1.1 ограничивающее пространство является внешним по отношению к субъекту, силы, воздействующие на субъекта, также внешние; в ПДМ 1.2 ограничивающее пространство является внутренним по отношению к субъекту, силы, воздействующие на субъекта, также внутренние. Внешние и внутренние силы в обоих случаях оказываются принципиально неопределенными.

Эти подтипы лежат в основе первых двух этапов развития сюжета, соответственно они являются логически связанными: в развертывании сюжета первый подтип сменяется вторым. На это указывает последовательная смена этих моделей в пределах отдельного лирического сюжета в рамках некоторых текстов. В иных случаях эти подтипы функционируют разрозненно: в части текстов фиксируется либо ПДМ 1.1, либо ПДМ 1.2.

ПДМ 1.1 представлена следующим образом:

• субъект: страдающий, неактивный;

• движение субъекта: субъект неподвижен;

• пространство: внешнее закрытое, ограничивающее перемещение героя и соотнесенное с внешними деструктивными силами.

ПДМ 1.1. обнаруживается в следующих стихотворениях[31]31
  Так как вопросы синтетического текста не попадают в поле нашего зрения, ради сохранения единообразия мы в большинстве случае будем пользоваться термином «стихотворение», а не «песня». Ср. также само название книги Летова, которая явилась основным источником работы, – «Стихи».


[Закрыть]:

«Ветер с гор» (1983), «Сон» («Трижды удостоенный…», 1983), «Он идет его не слышно…» (1984), «Смерть в казарме» (1984), «Я бесполезен» (1984), «Однажды утром» (1985), «Детский мир» (1985), «Там где иначе» (1985), «Я весь словно пластилиновая фигурка…» (1986), «Трамвай задавит его наверняка…» (1986), «У вас лица как гороховый суп…» (1986), «Дезертир» (1986), «Я иллюзорен» (1986), «Пластилин» (1986), «Желтая пресса» (1986), «Игра в бисер» (1986), «Приятного аппетита» (1987), «Попе» (1987), «Лето прошло» (1987), «Лес» (1987), «Трамвай» (1987), «Винтовка – это праздник…» (1988), «Новая правда» (1988), «Слава тебе Господи» (1993).

Пожалуй, впервые эта модель полностью проявляется в раннем стихотворении «Сон» (1983), где обнаруживаются все ее компоненты. Приведем текст стихотворения:

 
Трижды удостоенный
отзывчивой дубиной по граненой башке
Продолжал настойчиво
стучаться в ворота пока не задохнулся
От собственной дерзости
а птички застревали кусочками в горле
А в камере смертников
заключенным снился один и тот же сон[32]32
  Летов Е. Стихи. М.: Выргород, 2011. С. 23. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте работы с указанием страницы.


[Закрыть].
 

Субъект стихотворения подвергается воздействию внешних сил («отзывчивой дубиной по граненой башке»), эти силы принципиально безымянны и десубъективизированы, явлены только через «техническое средство» (дубина). Пространство, представленное в этом небольшом стихотворении, замкнуто, это пространство тюрьмы («камера смертников»); соответственно субъект неподвижен: он находится у закрытой границы, видимо, пытаясь ее преодолеть («продолжал настойчиво ⁄ стучаться в ворота»).

Стихотворение «Сон» содержит сразу все элементы ПДМ 1. В дальнейшем эта модель реализуется по-разному: так, в отдельных текстах представлены все ее компоненты, в других – фокус «настроен» на отдельные параметры (в статусе таковых обычно предстает субъект и силы, воздействующие на него). Рассмотрим составляющие ПДМ 1.1. по отдельности.