Текст книги "Егор Летов: язык и мир. Опыт психолингвистического подхода к поэзии"

О важности «безличности» свидетельствуют деформации, базирующиеся на обыгрывании безличной семантики в аграмматизмах. Такие сдвиги конструируются по одной модели: безличность «прорывается» в активно-личные конструкции, заменяет их, ломая узуальный грамматический код. Ср. ряд примеров: «А рыжую кошку смотрело в подвал…» (с. 113), «А вот отдельному солдату перестало умирать» (с. 500), «Вышло время погулять на часок ⁄ <…> ⁄ Где его теперь гундосит ⁄ Где его теперь гниет» (с. 403), «Чем-то в горле тошнило ⁄ Чем-то терлось в глазу» (с. 40).

Н. В. Уфимцева пишет, что «психо-физиологической основой усвоения грамматического строя является генерализация отношений и выработка динамических стереотипов»[117]117
  Психолингвистические проблемы грамматики. М.: АН СССР, Ин-т языкознания, 1979. С. 10.


[Закрыть]. Так, например, постоянное употребление ребенком творительного падежа только с окончанием – ом говорит о том, что произошла генерализация предметных отношений, выражаемых этой падежной формой: «факт употребления одной схемы для выражения орудийности как раз и объясняется тем, что <…> образовался определенный стойкий стереотип, внутри которого отношения определяются употреблением творительного падежа орудия только в одной форме»[118]118
  Там же. С. 11.


[Закрыть].

Мы полагаем, что грамматические сдвиги, при которых безличное начало активно и настойчиво проникает в личные конструкции, следуют той же логике генерализации отношений: при этом, как и в узусе, грамматически генерализуются не любые значения, но только те, которые занимают ключевое место в индивидуальном образе мира. Важность безличных смыслов для Летова, как кажется, очевидна: безличность, понимаемая как отсутствие жестко структурированной субъектности, является одной из смысловых констант летовского мира. Именно поэтому комплекс безличности развернут не только в сюжете, но и «обобщен» в грамматических сдвигах.

В основе этой генерализации лежит тот же мировоззренческий концепт, что и в основе сюжета: представление об активных и неконтролируемых силах, агрессивно воздействующих на героя и подчиняющих его волю. Фактически грамматические деформации здесь выражают ту же идею безличного действия, что и система сюжета.

Таким образом, ПДМ, программирующая субъектнообъектные отношения между миром и человеком, детерминирует не только образно-мотивный уровень, о котором шла речь в первой части работы, но и грамматические структуры текста. И это вполне закономерно, так как именно грамматика «обобщает» отношения между субъектом и объектом, соответственно, если индивидуальный образ мира резко меняет эти отношения, то закономерно меняются и те грамматические структуры, которые эти отношения кодируют.

Приведенные выше аграмматизмы структурно и категориально близки таким языковым безличным конструкциям, как субъекта знобит ⁄ морозит / лихорадит ⁄ тошнит. Эти конструкции оказывают прямое семантическое влияние на рецепцию летовских аграмматизмов и заставляют интерпретировать их в той же смысловой рамке. Такие предложения выражают следующее категориальное значение: действие является не контролируемым, оно отнесено не к субъекту, а к некой необозначенной стихийной силе, которая по своей природе является внутренне физиологичной. Иными словами, субъект в таких конструкциях теряет свою агенсивную функцию и оказывается под воздействием стихийных и неконтролируемых энергий, источником которых по отношению к нему оказывается внешняя ⁄ внутренняя реальность.

Действие, которое субъект принципиально не может контролировать и каузатор которого не ясен, часто соотносится

в языке с «зоной телесного», ибо именно телесные импульсы не подчиняются воле личности (ср. меня знобит). Именно поэтому летовские аграмматизмы часто содержат в себе неустранимый телесный «остаток», именно тело оказывается зоной воздействия этих безличных сил. В результате этого воздействия тело в лирике Летова в большинстве случаев разрушается и погибает, что полностью соответствует языковой логике подобных безличных структур: такого рода предложения, пишет Мустайоки, описывают, как правило, «неприятные происшествия»[119]119
  Мустайоки А. Почему говорящий прибегает к «стихийным конструкциям»? // Проблемы функциональной грамматики. Отношение к говорящему в семантике морфологических категорий. М.: Издательский дом ЯСК, 2021. С. 61.


[Закрыть].

Телесный «остаток» в аграмматизмах также коррелирует с деформацией отношений между субъектом и объектом, которые всегда кодируются через взаимодействие тела и внешнего пространства. Таким образом, наблюдается любопытное соотношение: разрушенное тело соответствует разрушенным грамматическим отношениям, что в свою очередь указывает на деформацию отношений субъекта и внеположного ему мира.

1. Ключевая характеристика летовского субъекта – его неактивность. Субъект в рамках рассматриваемого сюжета пассивен и не может считаться субъектом действия, ибо действие совершает не он, действие – совершается над ним. Такая страдательная субъектность, граничащая с обстоятельственной и объектной семантикой, получила название сопряженной. Сопряженный субъект в лирике Летова выражается с помощью разноуровневых средств. Основную нагрузку на себя берут конструкции, где субъектность выражается формами косвенных падежей имен существительных и личных местоимений, где денотативно-понятийная функция субъекта осложняется дополнительной объектной семантикой. Также такая сопряженная субъектность может выражаться с помощью лексико-семантических средств, которые, однако, выражают ту же семантику инактивности-пассивности субъекта, испытывающего разрушительное воздействие со стороны ограничивающего пространства.

2. Формы сопряженной субъектности отклоняются от протипи-ческой субъектности и являются отчетливо периферийными. Однако у Летова в рамках рассматриваемого сюжета эти периферийные формы, напротив, занимают центральную позицию, что указывает на значительное отличие мирообраза Летова от усредненной языковой картины мира.

3. Особую роль в выражении сопряженного субъекта играют стихийные и безличные конструкции. Их важная роль связана с тем, что именно эти структуры грамматически выражают ту же систему смыслов, что и сюжет. Значимость этих конструкций подчеркивается также и тем, что многие аграмматизмы конструируются по «безлично-стихийной» синтаксической схеме, что указывает на принципиально важные для авторской картины мира значения, которые не могут быть переданы с помощью узуальных средств языка.

С полем субъектности в языке тесно связано поле персональности. Персональность – это «семантическая категория, характеризующая участников обозначаемой ситуации по отношению к участникам ситуации речи – прежде всего говорящему»[120]120
  Бондарко А. В. Общая характеристика семантической категории и поля персональности //Теория функциональной грамматики: Персональность. Залоговость. СПб.: Наука, 1991. С. 5.


[Закрыть]. Эта категория формирует соответствующее функционально-семантическое поле со всеми средствами его выражения в том или ином языке.

В центре поля персональности находятся категория лица глагола и местоимения[121]121
  Бондарко А. В. Теория значения в системе функциональной грамматики. На материале русского языка. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 548.


[Закрыть], ядро центра – глагольные и местоименные формы 1-го и 2-го лица, его окружение – формы 3-го лица. Ближайшая периферия поля – формы личных местоимений в косвенных падежах, выступающие в роли дополнений со значением объекта («скажу тебе») и субъекта («тебе дежурить»)[122]122
  Там же. С. 571.


[Закрыть]. Притяжательные местоимения имплицитно выражают семантику лица и также принадлежат к периферии поля, так как находятся вне синтаксического центра предложения (в отличии от личных местоимений и форм глагола). «К крайней периферии персональности, – пишет Бондарко, – относятся формы безличности»[123]123
  Там же. С. 578.


[Закрыть].

Связь полей субъектности и персональности в лирике Летова проявляется в том, что образ децентрированного субъекта приводит к сдвигам в поле персональности, которые заключаются в том, что в тех стихотворениях, где возникает «сопряженный субъект», разрушаются нормы функционирования личных местоимений.

Выше мы показали, что летовский субъект в силу своей «страдающей» природы тяготеет к периферии поля субъектности. Иными словами, центральными средствами выражения субъектного начала в соответствующем подкорпусе текстов Летова становятся формы сопряженной субъектности, которые с позиции узуса оказываются периферийными.

Отсюда и соответствующие изменения в области персональности, связанные с тем, что персональность часто выражается с помощью местоимений в косвенных падежах (ср. «трамвай задавит его…», с. 140; «трамвай раздавит нас…», с. 231). Местоимения в косвенных падежах выражают «определенный сдвиг от субъектности к объектности, относящийся к интерпретационному аспекту грамматических знаний»[124]124
  Там же. С. 582.


[Закрыть], что еще раз подчеркивает сопряженную природу летовского субъекта.

Таким образом, в поэзии Летова наблюдаем вертикальную корреляцию между двумя уровнями: сюжетно-образным (страдающее тело, метафорически воплощающее образ неактивного субъекта) и семантико-грамматическим (сопряженная субъектность, связанная с персональностью, выражаемой через местоимения в косвенных падежах, которые также маркируют сдвиг от субъекта к объекту).

Однако ущербная субъектность вызывает и более «резкие возмущения» в сфере персональности: в критических случаях эти возмущения реализуются в намеренных «поэтических ошибках» и аграмматизмах, которые, на наш взгляд, также детерминированы образом нестабильного субъекта.

В ошибках такого рода демонстрируется устойчивая тенденция к разрушению и диффузии персональных четко очерченных границ лирического героя Летова. Мы полагаем, что такая диффузия генетически родственна формам сопряженной субъектности, но представляет более экстремальную реализацию нестабильного субъекта, тяготеющего к границам своего эго и тела. Так, в стихотворении «Нас много» феномен диссоциации субъекта выражается через игру с личными местоимениями, ср.: «И меня непременно повсюду ⁄ несметное множество» (с. 494). В приведенной фразе разрушены нормы сочетаемости личного местоимения «я».

Деформация местоимений может связываться не только с лирическим субъектом, но и с теми силами, которые противостоят ему в рамках рассматриваемого сюжета. Поскольку эти силы размыты и трудноопределимы, постольку, как и субъект, они также могут выражаться через сдвиги в поле персональности. В качестве примера приведем стихотворение «Погоня», в котором возникает слом персонального дейксиса, вызванный идеей принципиальной неопределенности агрессивных сил, воздействующих на героя. При этом данная неопределенность выражается не через неопределенные местоимения «что-то» ⁄ «кто-то» (что типично для узуса), а через нарушение лексико-грамматической сочетаемости, что выражает предельную безличность агрессии. Ср.:

 
С некоторых пор
Чувствую их его за мной оно
Дышит в череп – дрожит позвоночник
Вот-вот оглянусь оглянусь
Вдруг как даст по хребтине
 

(с. 31)

Трансформации в сфере персональности соотносятся и с намеренным размытием денотативного плана, когда персональности реализуется не через местоимения, а через личную форму глагола, что в отдельных случаях предполагает амбивалентность лирического субъекта и невозможность определить его коммуникативный статус.

Так, в некоторых стихотворениях форма глагола может указывать как на «я», так и на «он». Ср. «Засиделся за костром ⁄ Не заметил ⁄ Поздно ночью ⁄ Загорелся сам ⁄ Сгорели брови, ресницы, очки…» (с. 21), «Спрятаться-то спрятался/Но так неудачно» (с. 22), «Свернулся калачиком ⁄ Облетел одуванчиком» (с. 318), «Трижды удостоенный ⁄ отзывчивой дубиной по граненой башке ⁄ Продолжал настойчиво ⁄ стучаться <…>» (с. 23).

В иных случаях возникает колебание между «мы» и «они»: «Хмурили брови, ⁄ Менялись местами и планами, ⁄ Ворочали колеса, хоронили урожаи» (с. 359)[125]125
  Ср. подробный разбор имперсональной топики: Черняков А. Н., Цвигун Т В. Подступы к поэтическому языку Егора Летова: Персональность ⁄ имперсональность // Подробности словесности. Сб. статей к юбилею Людмилы Владимировны Зубовой. СПб.: Свое издательство, 2016. С. 398–407.


[Закрыть]

Таким образом, «сопряженный субъект» провоцирует и изменения в поле персональности, которые демонстрируют тяготение Летова к безличности. Думается, что акцентуация безличности есть прямое следствие концепции субъекта как слитого с миром, неактивного и диффузного.

Установка на безличность подводит к важнейшему вопросу, который касается не только поэтической грамматики Летова, но и его ценностных ориентиров. Стоит ли за разрушением личности позитивная программа или же цель такого экзистенциального уничтожения есть только самодеструкция?

Поэтический материал показывает, что разрушение действующего субъекта не самоценно: субъект действия не просто разрушается, он заменяется эмоционально-ощущающим субъектом. Именно поэтому установка на слом персональных границ не уничтожает героя, но скорее трансформирует его типично активный образ: теперь субъект является не агентом действия, а носителем определенного психоэмоционального состояния. Таким образом, летовский герой связывается не с нигилистическим уничтожением личности, а с выходом личности в поле сильного переживания, требующего растворения человека в мире. Поэтому, подводя промежуточный итог анализу субъектности в лирике Летова, можно утверждать, что летовский субъект – это субъект состояния.

В теории функционального синтаксиса субъект состояния обозначается как «экспериенсер» (также «экспериенцер»)[126]126
  Сточки зрения коммуникативной грамматики Г.А.Золотовой такой субъект связывается с репродуктивным регистром речи, который предполагает, что «говорящий воспроизводит непосредственно сенсорно наблюдаемое» (Золотова Г. А., Онипенко Н. К., Сидорова М. Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 2004. С. 29).


[Закрыть]. Экспериенсер относится к актантам субъектного типа. Актант-экспериенсер, по мнению А. Мустайоки, это «объектный актант», который «становится „жертвой“ неожиданного или неконтролируемого события»[127]127
  Мустайоки А. Теория функционального синтаксиса: от семантических структур к языковым средствам. М.: ЯСК, 2010. С. 163.


[Закрыть] (ср. понятие сопряженной субъектности у А. В. Бондарко). Экспериенсер – это субъект «эмоционального или физиологического состояния». «В отличие от субъекта-агенса, – пишет А. Мустайоки, – он не контролирует и не производит положение дел, а находится в нем, испытывая какое-либо чувство или физиологическое ощущение»[128]128
  Там же. С. 162.


[Закрыть].

Таким образом, экспериенсер демонстрирует кластер инвариантных семантических характеристик, почти в полном составе обнаруживаемых у субъекта лирики Летова. В этот комплекс в качестве главных элементов включаются инактивность (субъект не контролирует ситуацию) и перцептивность (субъект является не действующим, а воспринимающим)[129]129
  И. П. Матханова полагает, что к числу прототипических конструкций для выражения семантики состояния относятся «конструкции с безличнопредикативными словами», ибо они обладают существенными признаками состояния, из которых «наиболее яркими являются инактивность и (внутренняя) перцептивность». См. об этом: Матханова И. П. Поле состояния в современном русском языке: прототип и его окружение // Проблемы функциональной грамматики. Полевые структуры. СПб.: Наука, 2005. С. 103–114.


[Закрыть].

Инактивность и перцептивность субъекта и обусловливают характерную грамматическую примету стиля Летова: его тяготение к безличным и стихийным конструкциям, позволяющим акцентировать состояние, а не его носителя. Эти языковые структуры, полагает В. М. Павлов, выражают такие семантические отношения, в которых состояние «оказывается представленным в независимом виде, как если бы оно существовало само по себе, а его „источник-носитель“ – как если бы он был адресатно-бенефактивным объектом обращенного к нему извне состояния, наподобие того, как к „адресатам“ обращаются действия»[130]130
  Павлов В. М. Противоречия семантической структуры безличных предложений в русском языке. СПб.: Наука, 1998. с. 34.


[Закрыть].

В этом плане функция безличных конструкций в лирике Летова не противоречит их общеязыковому значению: в узусе безличные конструкции также являются прототипическим для выражения семантики состояния[131]131
  Матханова И. П. Указ. соч. С. 109.


[Закрыть] и в отдельных случаях оказываются производящей базой для многих художественных окказионализмов. «Безлично-предикативная модель, – пишет И. П. Матханова, – оказывается источником производности, особенно при образовании окказионализмов»[132]132
  Там же. С. 110.


[Закрыть]. Ср., например, в «Анне Карениной» Л. Толстого: «Мне все стало гадко, противно, грубо» и в «Игре в лицо» Летова: «мне пусто» (с. 92). Ср. также рассмотренные выше аграмматизмы, реализующие безлично-предикативную модель: «кошку смотрело» (с. 113), «перестало умирать» (с. 500), «чем-то терлось в глазу» (с. 40) и др.

Примечательно, что семантика состояния «выключает» активного субъекта как на уровне синтаксиса, так и на уровне лексики: «Признак инактивности субъекта свойствен семантике СКС <слов категории состояния. – О. Т.>, и это проявляется в отсутствии позиции подлежащего»,[133]133
  Матханова И. П. Вариативность высказываний с семантикой непроцессуального состояния в современном русском языке // Проблемы функциональной грамматики. Семантическая инвариантность ⁄ вариативность. СПб.: Наука, 2003. С. 103. С. 101–119.


[Закрыть] – ситуация частотная в лирике Летова.

В стихийных конструкциях, также связанных с семантикой безличности, место природных стихий может занимать эмоциональное переживание, что делает субъекта, включенного в стихийную конструкцию, – экспериенсером. В этом случае именно эмоция играет роль неконтролируемой силы, которая каким-либо образом воздействует на экспериенсера. Ср. примеры из художественной литературы (приведены А. Мустайоки и М. В. Копотевым), показывающие образ экспериенсера, который испытывает воздействие эмоции, уподобленной стихийной силе: «жаркой радостью хлестнуло Арсения» (М. Шолохов), «волнением стиснуло горло» (А. Толстой)[134]134
  Мустайоки А., Копотев М. В. Лодку унесло ветром: условия и контексты употребления русской «стихийной конструкции»//Researchgate: сайт. URL: https://www.researchgate.net/pubUcation/251393157_Lodku_uneslo_vetrom_ the_Conditions_and_Contexts_of_Use_of_the_Russian_Elemental_Construction_ in_Russian (дата обращения: 30.03.2017).


[Закрыть].

Анализ летовского сюжета показал, что семантические характеристики инактивность и перцептивность исчерпывающе характеризуют лирического героя летовской лирики. Однако если в сюжете эти характеристики передаются через образноязыковой код, то в окказионализмах тяготение к безличности и «стихийности» трансформирует сам строевой уровень языка, нарушая правила семантической сочетаемости слов.

Таким образом, лирический субъект Летова – это субъект состояния. Однако здесь возможно следующее возражение: не является ли любой лирический субъект экспериенсером в силу того, что лирика как род литературы ориентирована на передачу эмоциональных переживаний?

Мы полагаем, что, будучи исходной психологической данностью лирического переживания, эмоциональное состояние в разных лирических системах все же получает разную психологическую «обработку» и соответственно встраивается в отличающиеся друг от друга смысловые «фреймы». Лирический дискурс предлагает разнообразные способы работы с эмоциями: эмоцию можно избыть, победить, нейтрализовать и др. – все эти «методы» работы, по-видимому, получают разные сюжетно-лирические воплощения и соотносятся с различными наборами лексикограмматических характеристик лирического текста. Так, если в стихотворении Пушкина «Я вас любил…», по мнению С. Сендеровича, происходит дистанцирование от эмоции и ее избывание[135]135
  Сендерович С. Внутренняя речь и терапевтическая функция в лирике: о стихотворении Пушкина «Я вас любил» // Revue des etudes slaves. Tome 59, f. 1–2,1987. P. 315–325.


[Закрыть], то в отдельных стихотворениях Летова эмоция, напротив, оказывается всевластной стихией, лирический герой в ней растворяется (или она его растворяет). По сути, в поэзии Летова субъект оказывается всего лишь носителем определенного эмоционального переживания, могущим, пожалуй, только воспринимать его, но не воздействовать на него. Именно поэтому в лирике Летова семантика состояния получает максимально интенсивное выражение: она присутствует не только в описании тех или иных эмоций, но встраивается в сюжет и ломает синтаксис, сдвигая привычные синтаксические формы в сторону безличности. Реализация семантики состояния на разных уровнях художественных текстов Летова свидетельствует о ее исключительном положении в летовской поэтике.

1. Сопряженная субъектность является системообразующим фактором, который приводит к лексико-грамматическим сдвигам в других смежных с субъектностью полях. В первую очередь страдает поле персональности, которое характеризует участников обозначаемой ситуации по отношению к участникам ситуации речи. Так, в лирике Летова семантика персональности в избранном подкорпусе текстов часто выражается через безличные конструкции. Этот периферийный с общеязыковой точки зрения способ выражения семантики персональности оказывается для поэзии Летова исключительно важным.

2. На важность комплекса «деперсонализации» указывает и факт сдвига лексико-грамматических структур от личных форм к безличным. Эти сдвиги показывают, что семантика безличности разыгрывается не только в образно-сюжетном коде, но и трансформирует лексическую сочетаемость слов. Изменение стабильных и устойчивых лексико-грамматических структур в лирике Летова свидетельствует о том, что смыслы, выражаемые через эти сдвиги, имеют принципиальное значение для авторского образа мира.

3. Таким образом, язык в его узусном измерении не способен выразить личностные смыслы, и они передаются через «слом» грамматических структур. Окказионализмы, возникающие как результат такого слома, оказываются не случайными: повторяемость сдвигов свидетельствует о том, что они – закономерное порождение авторского образа мира, а точнее – результат столкновения этого образа мира с языком.

4. Семантика безличности в поэтическом мире Летова тесно соотнесена с функционально-семантическим полем состояния. Активно действующий герой заменяется субъектом состояния, который демонстрирует весь комплекс типичных для такой субъектности характеристик и соотносится с семантикой эмоционального переживания.

5. Таким образом, с точки зрения функциональной грамматики летовский субъект – это экспериенсер, который, испытывая воздействие либо внутренних эмоциональных, либо внешних сил, наблюдает за своим собственным состоянием.

Глава 5
Тип движения субъекта в зеркале грамматики. ПДМ 2

Грамматически кодируется не только субъект, но и тип его движения. Рассмотрим, как в грамматике отражается вторая часть магистрального сюжета. Напомним, что по сравнению с ПДМ 1 образ субъекта и тип движения в ПДМ 2 меняются. В ПДМ 2.1 субъект, растворяясь в переживании и обретая парадоксальную самотождественность, стремится прочь из замкнутого пространства (векторная модель движения); в ПДМ 2.2 субъект выходит за пределы земного притяжения и начинает двигаться волнообразно (ненаправленное, итеративное движение).

Смена типа движения оказывает существенное влияние на подбор глаголов в текстах, соотнесенных со вторым этапом развития сюжета.

В. Г. Гак, исследуя поле локативности, различает, с опорой на Теньера, транслокальные и интралокальные глаголы. Транслокальные глаголы – как свидетельствует сама внутренняя форма термина – являются глаголами перемещения, они «указывают на движение, связанное с преодолением пределов некоторого пространства»[136]136
  Гак В. Г Функционально-семантическое поле предикатов локализации//Теория функциональной грамматики. Локативность. Бытийность. Поссесивность. Обусловленность. СПб.: Наука, 1996. С. 8.


[Закрыть] (ср. пример: Петр идет к саду). Интралокальные глаголы не предполагают выхода за границы пространства и могут трактоваться как глаголы, обозначающие местонахождение (ср. пример: Петр гуляет по саду). Соответственно различие между транслокальными и интралокальными глаголами вписывается в более общую семантическую оппозицию перемещение – местонахождение.

В моделях движения летовского лирического субъекта представлены разные типы локативных глаголов. В случае с векторным движением (уход из тесного пространства) преимущественно используются транслокальные глаголы, указывающие на пересечение границы, в то время как движение внутри иного пространства (ненаправленная динамика) описывается при помощи интралокальных глаголов, указывающих на перемещение внутри границ топоса.