Текст книги "Егор Летов: язык и мир. Опыт психолингвистического подхода к поэзии"

Характерной приметой летовского стиля становится комбинация безглагольных конструкций с глагольными, ядром которых становится глагол несовершенного вида. Особенно ярко это сочетание представлено в песне «Невыносимая легкость бытия», где после блока «СВ – НСВ, НСВ, НСВ…» следует блок с номинативами (см. выше).

Эта комбинация становится возможной потому, что в лирике Летова глаголы несовершенного вида в контексте развертываемого сюжета функционально тождественны безглагольным номинативным предложениям. Подобная изофункциональность связывается с тем, что и глаголы, и номинативные предложения оказываются компонентами семантического поля «процессуаль-ность». Семантика процессуальности передается в этих текстах либо через ряд нанизываемых глаголов НСВ, либо через смену номинативных блоков. В некоторых случаях – как в «Невыносимой легкости бытия» – эти средства перемежаются.

Возникает вопрос: если номинативные и глагольные конструкции с НСВ изофункциональны, то почему в отдельных текстах они взаимозаменяемы? Мы полагаем, что предложно-номинативные структуры существенно дополняют значение процессуальности, обогащая его перцептивно-чувственными смыслами. И в самом деле в поэтическом тексте номинативные предложения по типу «Ночь.

Улица. Фонарь. Аптека» всегда дают нерасчленимый зрительный образ ситуации, которая обладает скрытым дейктическим потенциалом, ибо включает в себя наблюдателя, перед внутренним взором которого развертывается данная поэтическая картина[145]145
  О важнейшей роли номинативных структур в лирике Летова см. главу 8.


[Закрыть].

В стихотворении «Семь шагов за горизонт» перед нами действительно разворачивается масштабная зрительная визионерия, дающаяся глазами героя, «удаляющегося» от земли, вырвавшегося из земного плана. Описание мелькающих образов, которые он видит, как бы «включает» номинативный механизм и выключает использование глаголов – перцепция сама по себе пассивна, она не предполагает активного участия субъекта.

Таким образом, развертывание инвариантного сюжета в анализируемых текстах происходит за счет разноуровневых грамматических средств, которые выполняют одинаковую семантическую функцию: процессуальность действия может передаваться либо через смену номинативных блоков, либо через аспектуальную композицию. При этом сами тексты, несмотря на свой разный объем, оказываются структурно тождественными, ибо в их основе лежит одна архитектоническая схема, связанная с инвариантным сюжетом, грамматически выраженным в чередовании номинативных блоков и видовых форм глагола. В одном случае эта схема дается в редуцированном виде (ср. короткое стихотворение «Изъять себя из времени…»), в другом случае – в максимально расширенном (ср. такие длинные и значимые для Летова тексты, как «Невыносимая легкость бытия» и «Семь шагов за горизонт»).

1. Особую роль в воплощении инвариантного сюжета играет распределение видовых форм глагола. В стихотворениях, соотнесенных с ПДМ 2, сюжет движения вовне как бы грамматически закодирован в однотипной смене аспектуальных глагольных форм.

2. Инициальная фаза движения, фиксирующая отрыв от земли, обозначается через глаголы совершенного вида; основная фаза, соотнесенная с пребыванием в ином пространстве, связывается с рядом глаголов в форме несовершенного вида, реализующих в данном случае свое конкретнопроцессное значение.

3. Иногда вместо смены фраз с глаголами несовершенного вида в стихотворениях может происходить смена номинативных предложений. Такая изофункциональность вызвана тем, что и глаголы в форме несовершенного вида, и номинативные предложения – в авторском контексте выражают один и тот же набор значений: они передают семантику психически – эмоционального состояния, которое связывается с пребыванием в пространстве без границ и пределов.

Глава 6
Пространство и время

Поле субъектности в лирике Летова контактирует со сферой пространственно-временного дейксиса: деформация субъекта вызывает изменения в пространственно-временной организации текста. Потеря субъектом своей бытийной определенности реализуется в изменении отношений между человеком и хронотопом. Так, нестабильный, мерцающий субъект, распадающийся и множественный, не имеет «анкерной» привязки к пространству и времени, которая позволяла бы однозначно определить положение субъекта на хронотопической шкале – ибо такой субъект может пребывать одновременно в разных пространственно-временных измерениях.

Нарушение соотнесенности субъекта и хронотопа оказывается у Летова важнейшим приемом, оно проявляется как на уровне грамматических сдвигов, так и на уровне тематики и лексикосемантической сочетаемости. Говоря иначе, пространственно-временные деформации оказываются не только темой текстов, но и принципом их лингвистической структуры. Одновременная реализация авторской установки на тематическом и грамматическом уровнях, по нашей концепции, указывает на значимый фрагмент миромодели, которому и будет посвящена данная глава.

Деформация субъекта соотносится с деформацией пространства художественного произведения, так как именно субъект является онтологической точкой отсчета создаваемого пространственного континуума. Множественный и «разъятый» субъект не привязан к стандартному хронотопу, и этот факт радикальным образом влияет на пространственную организацию стихотворений: пространство текста «плывет», становится динамичным и подвижным, теряет свои привычные координаты. При этом такие пространственные сдвиги регулярны, они настойчиво повторяются во многих стихотворениях Летова. Этот факт указывает на то, что эти «нарушения» являются не случайными девиациями, а личными пространственными моделями.

К числу наиболее важных пространственных моделей в лирике Летова относится пространственный «инсайдаут» (воспользуемся здесь термином К. Кедрова). Инсайдаут обозначает снятие оппозиции между внешним и внутренним, между человеком и миром. Ср. описание этого состояния К. Кедровым: «30 августа 1958 года в Измайловском парке в полночь произошло то, что позднее я назвал „выворачивание“, или „инсайдаут“. Было ощущение мгновенного вовнутрения мира таким образом, что не было границы между моим телом и самой отдаленной звездой. Я перестал быть внутри вселенной, но охватывал себя небом, как своей кожей. Нечто подобное произошло и со временем: прошлое опережало будущее, будущее оказалось в прошлом. Это была реально ощутимая и вместимая вечность»[146]146
  Бирюков С. Код вер, или метаметафора Константина Кедрова // Livejournal: сайт. URL: https://k-kedrov.LivejoumaL.com/100412.htmL(дата обращения: 12.01.2023).


[Закрыть].

В пространстве «инсайдаутного» типа оппозиция «внутри – снаружи» перестает выполнять свою смыслоразличительную функцию: внешнее и внутреннее могут меняться местами или сливаться, эта мена маркируется как тематически, так и грамматически.

Пространство инсайдаута обнаруживается в стихотворении с характерным заглавием «Внутрь!», где движение внутрь рисуется как движение вовне. Приведем текст этого крайне показательного стихотворения полностью:

 
Из гроба тугого вывалился
Во внутрь!
Из комнатной кóмбы
Из кóлбатной кóблы
Вы́колбасил себя кропотного
Во внутрь!
Из городли́вой замкну́ты
Из головли́вой замкну́ты
Вы́гробился
Во внутрь!
Опозади́лись все куцые беспредельности
Дряблой вселенной ужасные мякиши
Вперед!
Дальше и дальше —
Во внутрь!
 

(с. 170)

Пространственные отношения в русском языке, полагает В. Г. Гак, передаются через предложные сочетания, флексии глаголов, глагольные префиксы и в некоторых случаях наречия. При этом особая роль в актуализации пространственных отношений принадлежит предлогам, которые по своей функции семантически тождественны глаголам. «Эта глубинная функциональная аналогия между глаголом и предлогом, не раз отмечавшаяся лингвистами <…> позволяет один и тот же тип отношений выразить полнозначным словом – глаголом – или служебным словом – предлогом»[147]147
  Гак В. Г. Функционально-семантическое поле предикатов локализации //Теория функциональной грамматики: Локативность. Бытийность. Поссесивность. Обусловленность. СПб.: Наука, 1996. С. 12.


[Закрыть].

Соответственно, изменения пространственной модели с необходимостью должны приводить к изменениям в указанной системе средств выражения пространственных отношений при реализации этой модели в речи. Именно это процесс мы и наблюдаем в тексте Летова, где парадоксальный сюжет «выхода во внутрь» сопровождается значимыми лексико-грамматическими отклонениями от нормы: рассогласованием предлогов и глагольных префиксов, а также нетипичным употреблением наречий.

Так, амбивалентный внешне-внутренний космос в стихотворении реализован через игру с пространственными предлогами и глагольными префиксами, использование которых не соответствует узуальному.

Семантическая изофункциональность средств выражения пространственных отношений предполагает их внутреннюю согласованность: предлог в предложных сочетаниях должен выражать тот же круг пространственных значений, что и глагольный префикс. «В русском языке префикс часто оказывается в семантической корреляции с предлогом, в отдельных случаях это соотношение принимает форму повтора: войти в дом – выйти из дома… <…> Локативное отношение в этом случае выражается дважды: префиксом и предлогом»[148]148
  Там же. С. 16.


[Закрыть]. Говоря иначе, значение предлога поддерживается значением приставки, при этом оба элемента в целом соотносятся со значением слова в предложной конструкции. В стихотворении Летова между значениями предлога и приставки возникает рассогласование, что особенно очевидно в первом предложении текста: «Из гроба тугого вывалился/Во внутрь’».

Уход из закрытого пространства, маркируемый предлогом из и глагольной приставкой вы- в сочетании с семантикой глагола вывалится («Из гроба тугого вывалился») предполагает выход в более широкое и открытое пространство. «Глаголы с приставкой в-, пишет Ю. Д. Апресян, – обозначают перемещение в более замкнутое, а глаголы с приставкой вы— перемещение в более открытое пространство»[149]149
  Апресян Ю. Д. О проекте активного словаря (АС) русского языка //Труды международной конференции «Диалог 2008». М.: РГГУ, 2008. С. 26.


[Закрыть]. Таким образом, с точки зрения семантической сочетаемости летовский окказионализм «вывалиться вовнутрь» намеренно сконструирован как «неправильная фраза». Ср.: «фразы войти в дом с улицы и выйти из дома на улицу воспринимаются носителями языка как правильные, а фразы *войти из дома на улицу или *выйти в дом с улицы — как неправильные»[150]150
  Там же.


[Закрыть].

Указанные грамматические сдвиги меняют образы внутреннего и внешнего пространств. Внутреннее пространство традиционно является замкнутым и ограниченным, у Летова же из-за семантического рассогласования глагольного префикса с предлогом оно становится открытым, в то время как внешнее пространство, которое обычно по отношению к внутреннему является открытым, – оказывается замкнутым и ограничивающим.

Мена пространственных координат в стихотворении – не просто поэтический эксперимент; пространственный сдвиг продиктован самой логикой летовского образа мира, в рамках которого внешнее пространство является жестким и ограничивающим, внутреннее же – соотносится со свободой, которая понимается как отсутствие границ и пределов. Именно поэтому «выход во внутрь» противопоставлен «комнатной комбе» и «городливой замкнуте». Эта парадоксальная семантика особенно ярко выражена в финале, где наречие «вперед», обычно связанное с внешними открытыми топосами, употребляется применительно к внутреннему локусу:

 
Вперед!
Дальше и дальше —
Во внутрь!
 

(с. 170)

Семантика выхода во внутреннее пространство встречается и в поздних песнях Летова, где она реализуется, однако, не столько на структурно-грамматическом, сколько на мотивно-образном уровне. Так, песня «Слава психонавтам!», как и стихотворение «Внутрь!», построена на инверсии пространственных отношений между внутри и снаружи. Однако в песне «Слава психонавтам» нет грамматических сдвигов и инверсированное пространство дается как тема.

Космос в этом тексте оказывается пространством души, соответственно космонавты становятся психонавтами, путешествующими в свой потаенный внутренний мир:

 
Великие стволы – обрастают ветвями
Ветви не вечны – становятся суками
Сучья рубят – мы летим как ракеты
В сияющий космос внутри
 

(с 524)

Внутренний космос, как того требует авторская модель мира, – безграничен (ср. «Ура – Первопроходцам ⁄ Своих беспредельных пространств», с. 524), что снова противопоставляет его «удушливой замкнуте» внешнего мира из стихотворения «Внутрь!». В связи с сопоставлением этих текстов обратим внимание на один значимый факт. Оба стихотворения, будучи разведенными на хронологической оси, тем не менее воспроизводят одну и ту же пространственную ситуацию. Однако в стихотворении «Внутрь!» (1986) Летов делает акцент на ограничивающем внешнем пространстве, в то время как контуры безграничного и свободного внутреннего мира здесь лишь слегка намечены. В «Славе психонавтам» (2005) все наоборот: описываются беспредельные внутренние пространства, в то время как ограничивающие топосы вовсе не обозначаются. Возникает ощущение, что стихотворение «Слава психонавтам» как будто бы начинается с того момента, на котором остановилось стихотворение «Внутрь!». Развитие старой темы на новом уровне в очередной раз свидетельствует о том, что определенная часть лирики Летова, взятая как подкорпус, является потенциально сюжетной.

Однако вернемся к песне. В «Славе психонавтам» нет ярко выраженной игры со строевыми элементами языка, тем не менее здесь присутствуют нарушения семантической сочетаемости слов. Крайне любопытный факт заключается в том, что эти сдвиги снова маркируют исключительно значимый для летовского мирообраза пространственный мотив ухода и центробежного движения. Так, во фразе «Паническая жажда выздоравливать отсюда» наречие отсюда, обозначающее движение, уход из некоего места, примыкает к глаголу выздоравливать, что запрещено нормами семантической сочетаемости. Однако если с точки зрения узуса эта фраза оказывается в известной степени бессмысленной, то с позиции авторской картины мира она является предельно точным выражением того сюжетного инварианта, о котором шла речь в предыдущих главах: уйти из замкнутого мира обозначает обрести новое истинное – «здоровое»! – состояние.

Пространственные деформации в лирике Летова, как показывает анализ песни «Слава психонавтам», не обязательно затрагивают грамматический уровень, но часто полагаются как темы, воплощаемые в мотивно-образном материале. Так, в стихотворении «Семь шагов за горизонт» мы вновь встречаемся с инсайдаутным пространством, где шаг вовне («за горизонт») оказывается, как и в песне «Внутрь!», шагом внутрь себя, в свое сырое нутро:

 
Вот и хорошо, вот и баиньки
страшно безымянному заиньке
под глазастыми заборами в удушливых потемках
своего замысловатого, сырого нутра…
 

(с. 309)

Амбивалентный тип пространства, предполагающий сдвиг внутренне-внешних координат, находим и во «Вселенской Большой Любви», где тоже появляется мотив ухода-выхода в свое внутреннее телесное: «А вдруг все то, что ищем ⁄ обретается при вскрытии / телесного родного дорогого себя <…>» (с. 482).

Любопытно, что в обоих текстах деформированное пространство осложняется мотивом телесного разрушения, который метафорически кодирует разрушенную субъектность. В стихотворении «Семь шагов за горизонт» через тело в буквальном смысле прорастает мир, а во «Вселенской Большой Любви» возникает почти физиологический мотив вскрытия себя. Эта корреляция представляется абсолютно закономерной, ибо, как мы писали выше, нарушение субъектности всегда тянет за собой и деформацию пространственного континуума, внутри которого находится субъект.

В связи с уходом во внутреннее пространство в анализируемых текстах возникает образ дверей, которые в контексте инсайдаутного сюжета должны вести из «снаружи» во «внутрь». Во «Вселенской Большой Любви» такая дверь – это «секретная калитка в пустоте» (с. 482), а в песне «Семь шагов за горизонт» – «потаенные прозрачные двери», которые «ржавеют втихомолку» (с. 308). В более явном виде семантика дверей как ворот во внутренний мир проявляется в стихотворении «Столько ли в стоге сена иголок…» (с. 341), где потаенная дверь уже прямо связывается с телесно-психологическим бытием человека: «сколько во мне скрипучем калиток?» Мотив дверей во внутреннее в корреляции с отчетливым психоделическим «бэкграундом» этих песен, видимо, отсылает к известной работе О. Хаксли «Двери восприятия», где описывается личный опыт автора в области психоделии.

1. Деформации пространства в текстах Летова происходят на нескольких уровнях: морфологическом, семантико-синтагматическом и тематическом. Говоря иначе, для выражения пространства задействуются системы разноуровневых языковых средств, которые объединяются общей функцией построения «сдвинутого» пространственного континуума. Эта общность функции при разнородности формальных способов ее выражения указывает на то, что пространственная тема является принципиально важной для летовской лирики, она настойчиво проявляется на самых разных ее уровнях: от грамматического до лексического.

2. Наиболее часто встречающаяся модель сдвинутого пространства обозначена нами как инсайдаут. Этот тип пространства подобен ленте Мебиуса: внешнее и внутреннее измерения здесь плавно перетекают друг в друга, лишая внешнего наблюдателя возможности точно определить, о каком измерении идет речь. Особую роль в рамках этой модели пространства играет центробежная динамика, которая маркируется через нарушения лексической сочетаемости пространственных наречий, выражающих центробежное движение. Важность этого типа динамики при анализе пространства связывается с тем, что именно она указывает на преодоление границы закрытого пространства и выход в открытой космос своей собственной души.

Пространственные деформации в поэтическом мире Летова часто соседствуют с временными[151]151
  О концепции времени в лирике Летова середины 1990-х гг. в проекции на композицию текстов см. в статье: Карпов Д. «Маятник качнется в правильную сторону» (время в поэзии Егора Летова середины 1990-х годов) //Летовский семинар: Феномен Егора Летова в научном освещении. М.; Калуга; Венеция: Bull Terrier Records, 2018. С. 133–151.


[Закрыть]. Как и в случае с пространством, эти сдвиги обнаруживаются на грамматико-строевом и мотивно-образном уровнях. Особый интерес в этом ракурсе представляют специфические хронологические модели, воплощенные в текстах Летова.

Семантика времени в поэтической грамматике может концептуализироваться с помощью таких категорий, как аспектуальность, темпоральность, временной порядок и временная локализованность.

Для художественных текстов Летова особенно важным оказывается категория временного порядка. Сама внутренняя форма этого словосочетания говорит о том, что временной порядок представляет время как движение событий. Временной порядок, полагает А. В. Бондарко, – это время в событиях, связанное с представлением «временной оси, репрезентируемой событиями, процессами, состояниями, обозначениями моментов времени и интервалов <…>»[152]152
  Бондарко А. В. Теория значения в системе функциональной грамматики. На материале русского языка. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 519.


[Закрыть]. «Семантика временного порядка, – пишет исследователь, – строится на представлении говорящего и слушающего (автора и читателей) о направленности движения времени от прошлого к будущему»[153]153
  Там же. С. 537.


[Закрыть].

В самом общем виде целесообразно выделить два наиболее общих типа представления о движении времени. Первая модель времени антропоцентрична: наблюдатель движется во времени (или вместе со временем) от прошлого к будущему. Вторая модель, более архаичная, предполагает неподвижного наблюдателя, мимо которого движется время[154]154
  Там же. См. также анализ материала, касающийся отражения движения времени в русской лексике: Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. С. 373–385; Падучева Е. В. Динамические модели в семантике лексики. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 391–401.


[Закрыть].

Представления о движении времени в текстах Летова с некоторыми оговорками, включаются именно во вторую модель. Так, в трехстишии «Загадай скорей желание…», о котором уже шла речь, обнаруживаются именно такие, архаические отношения между временем и наблюдателем. Ср.:

 
Загадай скорей желание
А не то твой день рожденья
Вот вот уж прошел.
 

(с. 531)

Лирический наблюдатель как бы встроен в ситуацию, он видит ее изнутри, фиксирует поток времени, текущий мимо и сквозь него. Именно поэтому желание нужно загадать быстро – время идет, и искомый временной момент (день рождения) вот-вот… проходит мимо.

Временной порядок находится в системном соотношении с иными параметрами летовской модели мира. Мы полагаем, что указанный тип движения времени обусловлен самой структурой лирического субъекта, который, как мы уже писали, характеризуется отсутствием целостности и неактивностью.

Так, отсутствие целостности субъекта (мерцающая субъектность) предполагает, что однонаправленное векторное движение, с которым координируется первая модель течения времени, в мире Летова невозможно. Субъект как целостность проблематичен, он находится по ту сторону всех измерений, поэтому, будучи исключенным из привычной сетки координат, он не может двигаться вместе со временем, но при этом время может двигаться сквозь ⁄ мимо него.

«Неактивность», будучи другим качеством летовского субъекта, также соотносится со второй моделью временного порядка. Так, Т. В. Булыгина и А. Д. Шмелев полагают, что в дополнение к противопоставлению двух типов двигательной метафоры (движется время ⁄ движемся мы) следует добавить еще и противопоставление активного и созерцательного подходов ко времени. Отмечая сложные отношения между этими двумя оппозициями, они тем не менее указывают на то, что именно созерцательный подход «хорошо согласуется с позицией наблюдателя за движущимся временем»[155]155
  Булыгина Т. В., Шмелев А.Д. Указ, соч. С. 378.


[Закрыть]. «Созерцательное» отношение ко времени сополагается с образом субъекта-экспериенсера, который, как было отмечено, является пассивным наблюдателем динамики своего внутреннего мира. Таким образом, «децентрированный» и неактивный субъект-экспериенсер оказывается онтологическим основанием архаичной модели временного порядка, представленной в отдельных стихотворениях Летова.

Статично-созерцательная временная модель воплощается и в ряде других текстов, что свидетельствует о ее значимости в поэтическом мире Летова. Так, в последнем стихотворении поэта «Как все это… кончается…» обнаруживается именно такая разновидность временного порядка: время, которое «кончается», течет относительно наблюдателя, который предстает как некая топикально неопределенная сущность, выраженная единожды, через возвратное местоимение «себя»:

 
Как все это… кончается
Хватается за забор цепляется
За привычные окончания, разводы и пятна
Длинные дома, что вытягиваются в дудку
За школьные сотоварищи в тягостном смятении дворов
Окна вечерние, предновогодние
Кладбищенское тяготение своего места
Фантазийную географию новоявленного себя
Стратегически избранные окраины
Героические перелески
Белые поля.
А снег наступает вскипает идет —
Все они не хотели.
Они старались как могли.
 

(с. 533)

Как и в случае с пространством, деформации времени в лирике Летова представлены не только на «строевом», но и на мотивно-образном уровне. Здесь появляется образ времени, которое в соответствии с логикой архаичной модели персонифицируется и движется относительно наблюдателя. Именно так в стихотворении «Вышло время погулять на часок…» разыгрывается всем известная языковая метафора «время вышло». Летов реализует эту метафору, реанимируя в ней изначальный архаический подтекст, который характеризует прежние представления о движении времени. Ср.:

 
Вышло время погулять на часок
Да так и не вернулось
Шальное мое беспризорное времечко
Вышло восвояси
 

(с. 403)

По такому же принципу построен образ времени и в стихотворении «Взяли и ссыпали горы, пустыни, леса…», где также реализуется двигательная метафора «время бежит». В этом случае неназванные герои наблюдают из окна не за тем, как время уходит/ выходит, а за тем, как оно убегает. Ср.:

 
А потом всей гурьбою уселись у окна
И долго смотрели
Как время бежит убегает по первому снегу
Бежит наутек
 

(с. 343)

Подобная персонификация времени в текстах Летова является своеобразным остатком архаичного отношения к временной субстанции. Так, Т. В. Булыгина и А. Д. Шмелев считают, что двигательные метафоры времени, лежащие в основе выражений время идет, течет, пришло время и проч., указывают на архаический подход к времени[156]156
  См. об этом: Там же. С. 375.


[Закрыть].

К текстам, где временной порядок выстраивается в соответствии со второй моделью, примыкает стихотворение «Без меня». В этом стихотворении темпоральность грамматически не представлена, тем не менее сама лирическая ситуация текста связана с авторской темпоральной концепцией: как «заканчивающееся» время течет относительно некоего наблюдателя, так и «весь мир» убегает от «вненаходимого» – и поэтому неподвижного – субъекта:

 
На рассвете – без меня
На кассете – без меня
Без меня – за дверь,
без меня – домой
<…>
И убегает мой мир
Убегает земля
Бежит далеко-далеко
Куда-то далеко-далеко
И убегает мой мир
 

(с– 499)

Системная зависимость временного порядка от типа субъекта, постулируемая нами, вызывает структурно-семантическое сходство стихотворений, где представлена статично-созерцательная модель времени.

Так, во-первых, эта хронологическая модель в ряде текстов соседствует с грамматически ущербным субъектом. Этот субъект либо не определен («Загадай скорей желание…»), либо отсутствует («Как все это кончается…», «Без меня»).

Во-вторых, во всех приведенных случаях, эта темпоральная модель соотносится с темой уходящего времени, в пределе связанной с движением к смерти. Логика этой модели закономерно приводит к тому, что концептуализация смерти в этих текстах принципиально иная по сравнению с узусом: не человек уходит из мира, но мир уходит от человека.

Таким образом, в этих стихотворениях формируется структурно-тематический «гештальт», в рамках которого сложно взаимодействуют категории времени и субъектности, выраженные как в структурно-строевом, так и в мотивно-образном полях.

В очередной раз подчеркнем мысль о том, что фундаментом такой хронологической концепции становится именно субъект. Так, его децентированность и неактивность приводят к тому, что он, оказываясь вне пределов временной шкалы, за движением времени наблюдает как будто со стороны. Время идет не столько сквозь него (как в традиционной архаической модели), сколько мимо него или же от него, никак с ним не соприкасаясь. Таким образом, субъект оказывается внеположным по отношению к стреле времени и вненаходимым (по терминологии Бахтина) по отношению к привычным физическим координатам мира в целом. Все это подтверждает идею о том, что сопряженность деформированного субъекта и второй модели времени имеет под собой глубокие основания.