Текст книги "Егор Летов: язык и мир. Опыт психолингвистического подхода к поэзии"

Переход через границу, который является необходимым условием ПДМ 2, предполагает использование транслокальных глаголов. Транслокальные глаголы в текстах, развертывающих вторую часть сюжета, распределяются по двум семантическим группам.

В первую группу входят глаголы, управляющие падежной формой существительного с предлогом и постулирующие наличие цели движения, которая предполагает проникновение в иную реальность.

В качестве цели движения могут выступать: «далекий край» (полететь в: «Полетела весть в далекий край», с. 308); «небо» (лезть на: «Лез на небо прямо по сосне», с. 291); «восток» (плыть на: «Послушная Офелия плыла на восток», с. 299); «нелепая смешная страна» (спешить в: «Стремительно спешили, никого не таясь ⁄ Часы в свою нелепую смешную страну», с. 299); «космос» (лететь в: «мы летим как ракеты ⁄ В сияющий космос внутри», с. 524); «внутрь» (вывалиться в(о): «Из гроба тугого вывалился ⁄ Во внутрь!», с. 170).

С функционально-грамматической точки зрения к этой группе глаголов примыкают номинативные словосочетания, типа полшага до («до Китая пешком ⁄ Полшага», с. 320) и глагольные междометия с предлогом, выражающие ту же транслокальную семантику прыг в («Из каленой стали ⁄ В чудовищные дали – ПРЫГ-СКОК!!!», с. 280).

Парадигма «целей» движения выглядит следующим образом: далекий край, небо, восток, нелепая смешная страна, космос, «внутрь», чудовищные дали — все эти образы являются смысловыми инкарнациями иного пространства, которое в приведенных примерах выступает как цель движения.

Если первая группа содержит транслокальные глаголы, которые через примыкающий предлог и падежную форму существительного обозначают «вход» в иную реальность, то вторая группа состоит из глаголов, которые, связываясь с обстоятельственными спецификаторами, указывают на выход из замкнутого тесного топоса. Целью движения в этом случае оказывается простое пересечение границы.

Здесь семантика транслокальности выражается через обстоятельственные спецификаторы действия: прочь, вон, вдаль, отсюда, восвояси, вперед и др. Эти слова маркируют центробежное движение, которое, не связываясь с целью («все равно куда»), предполагает выход за некую пространственную границу. Ср. примеры:

Бежать прочь («Бежит кровь – все равно куда ⁄ Лишь бы прочь из плена», с. 296); уйти прочь («Мы уйдем отсюда прочь», с. 78); шагать прочь («Широко шагает прочь безымянный», с. 320); бежать далеко («Убегает земля ⁄ Бежит далеко-далеко», с. 499); бежать вдаль («Кролики вдаль бегут ⁄ Лапками в небо бьют», с. 526), ступать вперед («Подвязать штаны продолговатым ремешком ⁄ И ступать вперед», с. 416); плыть вдаль («плыла себе вдаль», с. 299), течь восвояси («А дедушка мертвый, былинный, лукавый ⁄ Лежит коромыслом, течет восвояси», с. 128); понести далеко («Понесло ⁄ По воде ⁄ Уголек ⁄ Далеко-далеко», с. 320); изгонять прочь («Когда исчезает земное притяжение ⁄ <…> ⁄ Пинает изгоняет прочь ⁄ Толкает тебя вон», с. 352).

Такой тип «бесцельного» центробежного движения имеет следующее смысловое «окружение»:

(1) связывается со смертью («А злая собачка ⁄ умерла восвояси», «Кролики вдаль бегут ⁄ Лапками в небо бьют», «бежит кровь все равно куда ⁄ лишь бы прочь из плена»),

(2) соотносится с вывернутым телом («Тело распускается кишками восвояси»),

(3) сопрягается с текущим телом («А дедушка мертвый, былинный, лукавый ⁄ Лежит коромыслом, течет восвояси»),

(4) сополагается с мотивом выхода из всех возможных земных координат («Изъять себя из времени… ⁄ и шагать себе прочь в никуда отовсюду», «Когда исчезает земное притяжение ⁄ <…> ⁄ Пинает изгоняет прочь ⁄ Толкает тебя вон») и др.

Любопытно, что в стихотворениях, где возникают данные обстоятельственные спецификаторы, часто нарушаются нормы смысловой сочетаемости и появляются странные с сточки зрения узуса фразы: «улыбаться так далеко» (с. 53), «умерла восвояси» (с. 253), «усну мудро и далеко» (с. 99), «пуговицы <…> так мудро (И далеко)» (с. 67), «уберечь нас прочь» (с. 245), «Сдави руками, возьми его отсюда» (с. 254), «Паническая жажда выздоравливать отсюда» (с. 524), «времечко ⁄ вышло восвояси» (с. 403), «Тело распускается кишками восвояси» (с. 296).

Эти «поэтические ошибки» свидетельствуют об особом положении центробежного типа динамики в поэтическом мире Летова. В очередной раз отметим, что такие сдвиги, оказываясь мостом между семантикой и грамматикой, являются точками входа в авторский миф и мир. Возможно, что те области, где «ломается» лексико-грамматическая сочетаемость, содержат в себе принципиально важные смыслы авторской модели мира, которые не могут быть выражены в рамках узуса. Такие деформации, демонстрируя «недостаточность» языка по отношению к модели мира, обозначают горячие точки смысло– и формообразования и указывают на исключительное положение тем, которые они содержат. Связь семантики и структуры в этих нарушениях свидетельствует о работе механизмов семантического синтаксиса, трансформирующих тему текста в принцип его построения.

Семантика транслокальности может передаваться и безглагольно. В некоторых текстах, развертывающих сюжет движения вовне, количество глаголов либо минимально, либо они и вовсе отсутствуют. Так, в раннем стихотворении «Сон», в котором речь идет о поезде, уезжающем «так далеко», нет ни одного глагола:

 
В кустистый поезд
Из окон цветущие ветви сирени
Под сгущенным сахарным солнцем
В период фиолетовой листвы
По полю без рельсов
И так далеко
 

(с. 20)

В стихотворении «Семь шагов за горизонт», само название которого уже содержит сему центробежного движения, в первых пяти строфах встречается только один транслокальный глагол, связанный с вестью, полетевшей «в далекий край». Дальнейшее же развитие центробежного сюжета оказывается и вовсе безглагольным, и даже вольный кораблик, который должен «плыть» в тот же далекий край, не соотносится ни с одним глагольным предикатом.

Семантика центробежности в стихотворении передается, во-первых, через нанизывание номинативных предложений, во-вторых, через некоторые лексические маркеры («по следам», «обратной дороги нет» и др.), ср.:

 
Вольный кораблик, послушный поток
Семь озорных шагов за горизонт
 
 
По следам заклятых добровольцев —
В ледяную глубь высохших рек
В половодье выпитых колодцев
В леденцовый страх – в неведомый брод
 
 
Долгая ночка, короткий денек
Семь озорных шагов за горизонт
 

(с. 308)

Сходным образом построено и стихотворение «Невыносимая легкость бытия». В тексте как будто кинематографически фиксируется ряд картин, которые видит имплицитный лирический субъект, покидая землю. Глагольных предикатов, с которыми был бы связан субъект, здесь нет, зато, как и в стихотворении выше, есть лексические маркеры направленного движения (мимо, сквозь, тропинка, дорожка), блоки следующих друг за другом номинативных предложений и предложно-падежные конструкции, содержащие пространственную семантику перемещения (по полям, по морям), ср.:

 
По пустым полям, по сухим морям
По родной грязи, по весенней живой воде
По земной глуши, по небесной лжи
<…>
Лишь одна дорожка да на всей земле
Лишь одна тебе тропинка на ТВОЙ БЕЛЫЙ СВЕТ
ВЕСЬ ТВОЙ БЕЛЫЙ СВЕТ.
 
 
Мимо злых ветров, золотых дождей
Ядовитых зорь и отравленных ручьев
Мимо пышных фраз, мимо лишних нас
 

(с. 452)

Семантической осью стихотворений «Сон», «Семь шагов за горизонт» и «Невыносимая легкость бытия» является движение вовне, поэтому отсутствие глаголов (ожидаемых в контексте такого сюжета) – факт парадоксальный. Как можно объяснить этот конфликт между темой текста и ее языковым воплощением?

Чтобы снять это противоречие, необходимо обратиться к инвариантному сюжету, рассмотренному в первой главе. Все указанные тексты содержат образ иного пространства, соотнесенного с ПДМ 2. Приближение к этому пространству и попадание в него всегда сопровождается «децентрацией» субъекта: субъект течет, рассеивается, растворяется, сливается с миром. Грамматически эта «децентрация» выражается в том, что субъект теряет функцию агенса и становится экспериенсером.

По-видимому, появление субъекта переживания и вызывает редукцию транслокальных глаголов, которые по своей природе предполагают активного деятеля. Ярко выраженная активная субъектность, связанная с целенаправленным пересечением границы (ср. Петр идет в сад), здесь сменяется пассивным переживанием. Волевой субъект редуцируется, «рассыпается» на состояния, которые можно «проживать», но нельзя контролировать и направлять.

Думается, что внутренним сюжетом анализируемых стихотворений оказывается процесс протекания этих эмоциональных «чувствований», которые – почти по кинематографическому принципу! – оформляются в череду визуальных картин. Субъект в этом смысле становится своеобразным «киноглазом» (Д. Вертов), функция которого заключается в фиксации потока проходящих сквозь его восприятие образов.

Такой безглагольный способ письма как нельзя лучше подходит для выражения неконтролируемых эмоциональных состояний. В этом смысле Летов великолепно уловил специфику сновидения в стихотворении «Сон». В сновидении субъект редко является активным и действующим, обычно он оказывается экс-периенсером, носителем переживания, что и отражается в тексте через безглагольности.

Связь безглагольности с нарушенной субъектностью обнаруживается и в иных стихотворениях, где образ субъекта, пытающегося выйти за свои очерченные пределы, связывается с отсутствием глаголов. Ср.:

 
Я бы облако я бы дерево
Я бы рыба в болотной слякоти
Я бы ветер летел по ступенькам
Я бы мышка-норушка в снегу
 

(«Обиделся», с. 126)

В первой, второй и четвертой строках пропущен глагол и соответственно потеряно управление (используется форма облако вместо облаком, рыба вместо рыбой, мышка-норушка вместо мышкой-норушкой). При этом данная грамматическая особенность соседствует с темой растворения субъекта в мире и преодолением собственных человеческих границ. Обратим внимание, что «исчезнувшее» слово невозможно точно восстановить: «стал», «сделался», «был» – ряд возможных пропущенных глаголов можно продолжить. Контекст фразы дает возможность определить только грамматическую форму пропущенного глагола, что и обусловливает эффект смыслового мерцания: грамматическая форма в акте рецепции как будто «осциллирует», наполняясь смутным личностным содержанием слушателя.

«Децентрация» субъекта, связанная с пространственным кодом, также маркируется нарушениями лексической сочетаемости. Ср., пример из стихотворения «Куда мы есть»: «Давай посмотрим / Давай проверим – куда мы есть». Думается, что этот сдвиг – когда вместо «кто мы есть» возникает «куда мы есть» – акцентирует процессуальность и текучесть субъекта, обретающего свою самотождественность только в процессе движения к иному, к тому, «что так далеко». Однако и то, «что так далеко», также оказывается неопределённым, что подчеркивается вторым аграмматизмом: «Давай прикинем – где нам с тобой». Пропуск глагола, «привязывающего» субъекта к конкретному локусу, может прочитываться как «размывание» цели движения.

Интралокальные глаголы, указывающие не на перемещение, а на местонахождение, в рамках ПДМ 2 соотнесены со вторым типом движения, которое мы назвали ненаправленным. Напомним, что этот тип движения предполагает включение субъекта внутрь иного пространства и знаменует завершение центробежного сюжета.

Результатом центробежного движения часто становится небесный простор, соответственно интралокальные глаголы, указывающие на пребывание в этом просторе, выражают семантику порхания-парения-летания. Так, например, в стихотворении «Бумажный змей с веревочки сорвался…» бумажный змей «парит себе в небе» (с. 429).

Мы помним, что в стихотворениях Летова мотив ненаправленного движения редко бывает самостоятельным, он, как правило, завершает стихотворения, где возникает векторное движение «прочь», указывая на достижение иного бытия. Соответственно интралокальные глаголы, обозначающие рассеянное движение, в рамках одного текста часто соседствуют с транслокальными. Так, в стихотворении «Простор открыт» сочетание «шагать прочь», ассоциируемое с транслокальностью, находится в контекстуальной близости с интралокальным глаголом порхать, ср.:

 
Зорко смотрит вдаль терпеливый
Широко шагает прочь безымянный
<…>
Облачко порхает высоко-высоко
 

(с. 320)

Интралокальные глаголы парить и порхать, указывающие на местонахождение субъекта в небесном просторе, выражают «процессное значение независимо от своей видовой принадлежности»[137]137
  Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. С. 142.


[Закрыть], именно поэтому их причисляют к processiva tantum. Эти глаголы обозначают «бесперспективные гомогенные процессы» и объединяются в группу «глаголов прерывания и бесперспективного протекания»[138]138
  Там же.


[Закрыть]. Кроме того, в этих глаголах отчетливо реализуется и итеративная семантика, понимаемая как повторение однотипных действий. Так, в стихотворении «Бумажный змей с веревочки сорвался…» итеративная компонента возникает не только в глаголе «парить», но и поддерживается его лексическим окружением: змей парит то поднимаясь, то опускаясь[139]139
  Семантика несовершенного вида глагола сама по себе может быть сопряжена с процессуально-итеративным значением: «несовершенный вид, – полагает Б. А.Успенский, – имеет процессуальное и, в частности, итеративное значение – постольку, поскольку процесс может пониматься как последовательность изолированных действий или состояний; соответственно, он может быть представлен как повторение однотипных действий или состояний» (Успенский Б. А. Часть и целое в русской грамматике. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 52–53).


[Закрыть].

1. Финальный этап развития сюжета, соотнесенный с ПДМ 2, сопряжен со сменой типа субъекта и движения. В текстах, где развертывается этот этап, выделяется две парадигмы глаголов: транслокальные (маркирующие переход пространственной границы) и интралокальные (обозначающие пребывание субъекта в ином пространстве).

2. Наш анализ показал, что центробежное движение, связанное с выходом за пределы, является исключительно важным в поэтическом мире Летова. Этот тип движения обозначается не только через транслокальные глаголы, но и обстоятельственные спецификаторы действия (прочь, вон, далеко, восвояси и др.).

3. Таким образом, можно вести речь о некоем «центробежном» семантическом поле, которое в поэзии Летова выражается через систему разноуровневых языковых средств, взаимодействующих на основе общности их семантических функций. Значимость этого поля подтверждается тем, что подавляющее количество случаев нарушений лексической сочетаемости в летовских текстах связывается именно с этими «центробежными» словами.

Особое место в контексте рассматриваемого сюжета занимает чередование в рамках отдельных текстов родовидовых глагольных форм, которые также являются семантически нагруженными. Совершенный вид глагола выражает категориальное значение, основанное на двух признаках: «целостность действия» и «ограниченность действия пределом»[140]140
  Бондарко А. В. Теория значения в системе функциональной грамматики. На материале русского языка. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 367.


[Закрыть], при этом последний признак акцентирует фиксацию границы проявления действия и его исчерпанность[141]141
  Там же. С. 369.


[Закрыть], соответственно несовершенный вид глагола трактуется как форма, лишенная данных признаков. Говоря иначе, несовершенный вид не имеет своей положительной семантики и значения его форм интерпретируются в широком диапазоне – от контрастирующей с семантикой совершенного вида до контактирующих с ней[142]142
  Там же. С. 390.


[Закрыть].

Грамматическая семантика глаголов несовершенного вида, «контрастирующая» с семантикой глаголов совершенного вида, – это отсутствие ограниченности действия пределом и отсутствие целостности действия. Отсюда закономерно, что в тех стихотворениях Летова, где фиксируется состояние запредельности, безграничности и растворения-распада, используются преимущественно формы несовершенного вида. Так, например, глагольный состав стихотворения «Снаружи всех измерений» представлен глаголами только несовершенного вида (ср. последовательность глаголов: «пробирается», «проплывает», «плачет», «летаю» и др.). Сходную картину видим и в стихотворениях «На исходе дня» («бежать», «летать», «заражать»), «Простудился» («валяюсь», «будят», «удаляются»), «Психоделический камешек» («пахнет», «сохнет», «грубеет», «хрустят»), «Семь шагов за горизонт» («ползет», «вливается», «раздирает», «ржавеет») и др.

Использование глаголов несовершенного вида в таких текстах диктуется логикой ПДМ 2: пребывание в рамках иного пространства, лишенного границ и оппозиций, не предполагает дальнейшего движения, следовательно, действие, выраженное глаголом, не может быть целостно-завершенным и достигать предела (признаки, характерные для формы совершенного вида). Действие внутри иного пространства – это всегда длящийся процесс, для выражения которого подходят только глагольные формы несовершенного вида.

Фиксация длящегося состояния, для которого используются глаголы несовершенного вида – в поэзии дело обычное, ибо «поэтическое настоящее» – это настоящее длящееся, которое включает в себя самого наблюдателя[143]143
  Ср. о зависимости вида от дейксиса Бондарко А. В. Теория значения в системе функциональной грамматики. На материале русского языка. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 371; Бондарко А. В. Элементы интенциональности в сфере грамматической семантики // Проблемы функциональной грамматики. Отношение к говорящему в семантике морфологических категорий. М.: Издательский дом ЯСК, 2021. С. 13–23.


[Закрыть]. Однако у Летова специфика процессных значений детерминируется не просто общей лирической установкой на передачу переживания в его развертывании, но обусловливается именно ПДМ 2. Об этом свидетельствует сама композиция аспектуальных глагольных форм в отдельно взятых текстах.

Выше мы обратили внимание на то, что последний этап развертывания сюжета, связанного с достижением запредельного состояния, в стихотворениях редко появляется «сам по себе»: субъект сначала выходит за границы некого локуса, после проходит череду трансформаций и только потом оказывается за пределами бытия. Такое движение субъекта грамматически закреплено в схеме последовательного чередования видовых форм глагола.

Видовые формы глагола здесь оказываются средством сюжетной организации текста[144]144
  О текстуальных функциях вида глагола см.: Петрухина Е. В. Особенности употребления и семантики видов в семантике текстов (на материале русского и западнославянских языков) // Проблемы функциональной грамматики. Категории морфологии и синтаксиса в высказывании. СПб.: Наука, 2000. С. 52–67.


[Закрыть]. Так, распределение аспектуальных форм в такого рода стихотворениях подчиняется четкой закономерности: в первых строфах, где начинает разворачиваться сюжет, возникают глагольные формы совершенного вида, затем – когда субъект достигает иного мира – появляются формы несовершенного вида. В отдельных стихотворениях нанизывание фраз с глаголами несовершенного вида внезапно прерывается и текст завершается предложением, которое содержит глагол совершенного вида. Это финальное предложение как бы «подводит» своеобразный итог по факту, закрывая сюжетный «гештальт». Таким образом глагольная композиция в ряде текстов выглядит следующим образом: «начало сюжета (СВ) – экстремальная близость к иной реальности ⁄ пребывание в ней (НСВ, НСВ, НСВ, НСВ…) – финал сюжета (СВ)».

В стихотворениях с такой «глагольной композицией» обнаруживается зависимость аспектуальных форм от стадии развертывания сюжета. По этой модели построены следующие тексты, отнесенные нами к ПДМ 2: «Вспыхнуло в полночь…», «Семь шагов за горизонт», «Невыносимая легкость бытия», «Бумажный змей с веревочки сорвался…», «Изъять себя из времени…».

Рассмотрим стихотворение «Семь шагов за горизонт», где наиболее четко и полно представлено вышеуказанное распределение глагольных форм в соотнесении с сюжетом.

Развернутый зачин этого текста фиксирует точку начала центробежного движения. Локализация момента на временной оси – это целостное действие, ограниченное пределом, следовательно, для обозначения этой точки используются глагольные формы совершенного вида. Это мгновенное действие обозначается в первой и пятой строфах стихотворения, в которых акцентируется момент «отрыва от земли». Ср.:

 
Покачнулось небо под ногами
   Полетела весть в далекий край
Зацвела тревожными кругами
   Грозовая даль, звездная пыль
 
 
<…>
 
 
Наказанный сынок не успел подрасти
   Капризное весло отказалось грести
Упрямый парашют не раскрылся в свой срок
   А залетный бумеранг посмел поверить в то, что…
 

(с. 308)

Любопытно, что глагольные формы совершенного вида, обозначающие начальный этап сюжета, не всегда выражают семантику движения. Так, в стихотворении «Вспыхнуло в полночь…» в качестве «инициального» глагола используется глагол вспыхнуть, а в стихотворении «Невыносимая легкость бытия» ту же функцию выполняет краткое страдательное причастие распят («Да будет свят господь распят», с. 452), образованное от глагола совершенного вида распять. В иных случаях глагольные формы совершенного вида, обозначающие момент начала сюжета, так или иначе соотнесены с семантикой движения: так, в стихотворении о бумажном змее сюжет начинается с того, что змей «с веревочки сорвался». Таким образом, использование в инициальной части сюжета глагола совершенного вида, семантически не связанного с движением, кажется, диктуется чисто грамматической семантикой совершенного вида, связанной с указанием на некоторый предел, устанавливающий начало действия. Функция «инициальных» глаголов совершенного вида заключается в фиксации события, которое, предшествуя выходу за границы мира, и оказывается первым блоком центробежного сюжета.

Вернемся к стихотворению «Семь шагов за горизонт». После точки отсчета, обозначенной глаголом совершенного вида, следует череда трансформаций субъекта, связанная уже не столько с движением к иному пространству, сколько с пребыванием в нем. Описание этого пребывания, как правило, занимает большую часть текстов, и именно здесь возникает кумулятивный ряд глаголов несовершенного вида, выражающих конкретно-процессное состояние, в котором находится субъект.

В стихотворении «Семь шагов за горизонт» этот ряд глаголов связан с мотивом отождествления тела и мира, о котором мы говорили как о конечной точке сюжета. Описание слияния мира и субъекта занимает основную часть стихотворения, а предыдущие строфы, где используются глаголы совершенного вида, воспринимаются как своеобразная подготовка-экспозиция. Ср. фрагмент основной части:

 
нет уж лучше ты послушай как впивается в ладони дождь
слушай как по горлу пробегает мышь
слушай как под сердцем возникает брешь
как в желудке копошится зима
 
 
как ползет по позвоночнику землистый лишай
как вливается в глазницы родниковый потоп
как настырный одуванчик раздирает асфальт
как ржавеют втихомолку потаенные прозрачные двери
 
 
слушай как сквозь кожу прорастает рожь
слушай как по горлу пробегает мышь
слушай как в желудке пузырится смех
слушай как спешит по гулким венам вдаль твоя
 

(с. 308)

В двух финальных строфах (до строфы, обозначенной как «Р. S.») снова возникают глаголы совершенного вида:

 
Провалилось небо под ногами
Полетела весть в далекий край
Разразилась талыми кругами
Грозовая гладь – звездная топь
 

(с. 309)

В строфе, обозначенной «Р. S.», возникают глаголы несовершенного вида, цикл как будто начинается снова:

 
P.S.
Сквозь кожу прорастает серебристая рожь
Вливается в глазницы родниковый потоп
Лениво высыхает молоко на губах
Ржавеют втихомолку потаенные прозрачные двери
 

(с. 309)

Примерная схема распределения аспектуальных форм глаголов в стихотворении «Семь шагов за горизонт» представлена следующим образом: СВ (1 и 5 строфы: покачнулась, полетела, зацвела и др. – 7 глаголов) – НСВ (впивается, пробегает, возникает, копошится, ползет, вливается и др. – 23 глагола) – СВ (две финальные строфы до Р. S.: провалилась, полетела, разразилась – 3 глагола) – НСВ (Р. S.: прорастет, вливается и др. – 4 глагола).

По модели «СВ – НСВ, НСВ, НСВ… – СВ» могут выстраиваться не только длинные, но и относительно короткие тексты. Так в стихотворении «Изъять себя из времени…» наблюдается дистрибуция глагольных форм, укладывающаяся в приведенную схему: СВ (первая строка: изъять – 1 глагол) – НСВ (шагать, не заботясь, не боясь – 3 глагола) – СВ (последняя строка: вышел – 1 глагол). Ср. текст:

 
Изъять себя из времени
Словно ногу из пыльного тесного стремени
И шагать себе прочь в никуда отовсюду
Не заботясь о том, чтоб залезть вперед батьки
в пунцовое пекло
Не боясь опоздать на важнейшее хуй знает что
Лишь одно сознавая —
поезд вышел из пункта А в пункт Б.
 

(с. 416)

Аспектуальная композиция «СВ – НСВ, НСВ, НСВ…» возникает в стихотворении «Невыносимая легкость бытия», где после фиксации начала сюжета («господь распят») появляется череда номинативных блоков, в которые временами врываются глаголы несовершенного вида, ср.:

 
На неведомой поляне тает одуванчик
А в оскаленном сердце зреет
НЕВЫНОСИМАЯ ЛЕГКОСТЬ БЫТИЯ
 
 
Кроты гудят, кроты плывут в сырой земле
<…>
Звезда чадит, звезда поет, звезда горит —
На израненной ладони сохнет подорожник
А в разорванной глотке зреет
НЕВЫНОСИМАЯ ЛЕГКОСТЬ БЫТИЯ
 

(с. 452)

Здесь схема распределения глаголов такова: «СВ (1 строфа: распят – 1 глагольная форма) – НСВ (2, 3,4 строфы – тает, зреет, гудят, плывут и др. – 9 глаголов)».

Обратим внимание, что блоки «СВ – НСВ, НСВ, НСВ…» могут организовывать как весь текст (как в стихотворении «Семь шагов за горизонт»), так и выступать отдельными элементами композиции. Так, в финале стихотворения «Невыносимая легкость бытия» появляется фрагмент, отражающий в свернутом виде весь сюжет ухода ⁄ смерти, который представлен через чередование аспектуальных форм глагола: инициальная точка сюжета (глаголы совершенного вида, выражающие семантику смерти) – последующие картины пространственного удаления от тесного мира (ряд глаголов несовершенного вида), ср.:

 
Солдат устал, солдат уснул, солдат остыл —
Горячий камешек
Багряный колышек
Кому – медаль, кому – костыль, кому – постель
Колеса вертятся
Колеса катятся, катятся, катятся прочь
 
 
На покинутой планете
Стынет колокольчик
А в обугленном небе зреет
НЕВЫНОСИМАЯ ЛЕГКОСТЬ БЫТИЯ
НЕВЫНОСИМАЯ ЛЕГКОСТЬ БЫТИЯ
НЕВЫНОСИМАЯ ЛЕГКОСТЬ БЫТИЯ
 

(с. 453)

«Глагольная композиция» этой части текста будет выглядеть следующим образом: «СВ (предпоследняя строфа: устал, уснул, остыл – 3 глагола) – НСВ (последняя строфа: вертятся, катятся, стынет, зреет – 4 глагола).

Приведенные данные, касающиеся аспектуальной композиции, говорят о том, что структура «СВ – НСВ, НСВ, НСВ…» оказывается нечленимым элементом художественного мышления автора, своеобразной «аспектуально-синтаксической» молекулой, которая задает как целостную композицию текстов Летова, так и конструкцию их частей.

При этом грамматический паттерн, связанный с чередованием аспектуальных форм глагола в текстах Летова, сопряженных с ПДМ 2, отражает структуру инвариантного сюжета: первая фаза, соотнесенная со свершившимся фактом преодоления границы, выражается через глаголы совершенного вида, в то время как описание пребывания в ином пространстве дается через глаголы несовершенного вида.