Текст книги "Назови меня по имени"

Ираида Михайловна выросла в семье, где степень удачливости женщины измерялась статусом, который занимал её муж. Отец Машиной матери был большим начальником в местном райкоме, и, пока этот райком не разогнали в восьмидесятых, а деда не хватил удар, жизнь Ираиды Михайловны текла легко и безоблачно. В юности мама даже ездила по райкомовской путёвке за границу, в Болгарию, и там – это была строжайшая тайна, о которой знали все вокруг, – в Ираиду Михайловну влюбился какой-то болгарский студент, но девушка ответила, как и положено было комсомолке, – отказом.

Бывшая супруга профессора Иртышова слыла очень красивой женщиной. В молодости её фигура напоминала классические песочные часы, и, когда Ираида Михайловна по случаю какого-нибудь праздника надевала силуэтное платье с открытыми плечами, все любовались её тонкой талией. В молодости Ираида Михайловна высветляла свои русые волосы в невозможный блонд, по моде семидесятых, – и укладывала в бабетту. У неё были длинные и густые ресницы; мама всегда красила их тушью, а каждую ресничку потом отдельно выводила иголочкой – процесс занимал бездну времени. Маша могла долго подглядывать, стоя за полуоткрытой дверью, следить за движением иголки и рассматривать золотую розу на тюбике туши.

Мамин фенотип по тайному генетическому каналу перешёл к Альке, только Алька получилась гораздо темнее матери. А вот Маша, наоборот, пошла в отцовскую породу: она взяла себе наследную мелкость черт и характерный, почти монголоидный разрез глаз. Ну и, конечно, никаких ресниц и никакой талии: стоя голая перед зеркалом в ванной, Маша была просто в отчаянии: как же так, что за несправедливость? Откуда этот плоский, почти ровный прямоугольник от плеча до бедра, где она, волшебная мамина Х-хромосома?

Ираиде Михайловне вовсе не хотелось, чтобы между её дочерьми возникали ссоры, зависть или ревность, хотя она прекрасно видела, что девочки растут совершенно разными. Алька была ей близка и понятна; поведение старшей дочери никогда не вызывало у Ираиды Михайловны никаких вопросов. А вот молчаливая Маша всё чаще разочаровывала мать и раздражала. Девчонка не умела объяснять свои поступки, отводила глаза, замыкалась в себе и – вот подумайте, до чего дошло! – начала сбегать из дома! Казалось, младшая что-то скрывает, за что-то мстит, может быть, за то, что Ираида Михайловна не сумела удержать отца? А может, дурной характер был заложен в ребёнка с самого рождения? Ираида Михайловна не разбиралась в педагогических тонкостях, ей и без Маши хватало забот. Ей просто нужно было, чтобы для всех окружающих семья Иртышовых, пусть даже неполная, выглядела достойной и счастливой. Ираиде Михайловне не хотелось, чтобы люди за её спиной говорили, что, дескать, одной девочкой она занимается, а другой – нет.

У директора школы она выяснила адрес руководительницы кружка и явилась к Фаине домой. Пришла она, конечно же, без предупреждения, но Фаина Теодоровна встретила её со всем светским гостеприимством.

Дома Фаина Теодоровна ходила в красивой длинной юбке и чёрном вязаном пуловере. Внешний вид хозяйки произвёл на Ираиду Михайловну глубокое впечатление.

– Ах, – ответила ей учительница. – Это просто старая театральная привычка. Знаете, когда к тебе домой в любой момент может прийти кто угодно, даже министр…

В ответ на вопрос матери бывшая артистка сказала с абсолютной убеждённостью:

– Ваша старшая дочь очень одарённая, она могла бы профессионально заниматься танцами.

И, поймав настороженный взгляд Ираиды Михайловны, тут же исправилась:

– Хотя, возможно, у девочки есть и другие таланты.

Такой вариант матери нравился гораздо больше.

– Что же касается вашей младшей дочери… – Фаина Теодоровна подыскивала нужное слово. – Сдержанная, скромная, благородная девочка. Немного скованная. В силу возраста ей пока трудно раскрепоститься в танце.

– Но вы же педагог, – настаивала мать. – Ваша задача – увлечь ребёнка, растрясти! Мне совершенно не нужно, чтобы одна моя дочь завидовала другой.

– Я могу трясти её сколько угодно, но… – задумчиво сказала Фаина Теодоровна, но вдруг перебила сама себя и пообещала: – Что ж, я попробую. Дайте мне немного времени.

Маша пришла в танцевальный зал после нескольких дней уговоров, и Фаина сразу же поставила её в пару с Костей Герциком, постоянным партнёром Аллы.

Алла как будто была уже в курсе происходящего. Она отдала Костю легко и щедро, даже улыбнулась Маше через плечо: дескать, не дрейфь, подруга. Уж лучше бы она вцепилась в своего парня зубами и когтями, подумала Маша. Девочке стало совершенно ясно, что мать с учительницей взялись за неё основательно и вряд ли теперь отвяжутся.

– Сегодня мы разучим особенный танец. Это будет немного свинг, немного линди-хоп, – сказала Фаина. – Его станцует любой, кто чувствует ритм. Вы можете расслабиться и не бояться делать даже самые дурацкие движения. Такие танцы сами по себе немного дурацкие, в этом и есть их прелесть.

Маша старалась слушать всё, что говорит Фаина, но сама думала только об одном: о Косте. На занятии партнёр и партнёрша стояли рядом. Маша смотрела в пол и от страха не могла поднять глаза.

Косте было четырнадцать, он с самого детства занимался настоящими бальными танцами, но что-то там у него не сложилось, и большой спорт пришлось оставить. Костя был худощавым, невысоким подростком. В зале мальчик смотрелся не ниже Альки, но, когда та вставала на каблуки, он проигрывал партнёрше несколько решающих сантиметров. С маленькой Машей дела обстояли совсем иначе, и Костя, казалось, ничуть не расстроился, что его поставили с другой, пусть даже менее опытной, партнёршей.

Он несколько раз улыбнулся Маше – снисходительно, как той показалось. Потом исправил какой-то её недочёт. От досады, неожиданно для себя самой, Маша повторила движение, и вышло хорошо. Мальчик снова улыбнулся и одобрительно кивнул. Идиот, считает меня малявкой, подумала Маша. «Ха, – злорадно повторяла она про себя, – в следующую среду я сюда точно не приду!»

Но «ужас» начался не на следующем уроке, а гораздо раньше.

– Костя и Манечка! – громко сказала учительница, когда дети уже собрались расходиться. – Задержитесь после занятия. Вы мне нужны на полчаса.

Алька подошла к Маше. Та была погружена в себя настолько, что не видела никого вокруг. Сестра легонько потрясла её за плечо.

– Я приду за тобой, – сказала она.

А потом отвела Машу в сторону и заправила ей за ухо прядь, выпавшую из причёски.

– Пока вас ещё не начали гонять, давай я тебе волосы по-новому заколю, – предложила Алька. – Наверх, как у меня. Хочешь?

– Отстань от моих волос, – нахмурилась Маша. – Я вообще их скоро обрежу.

Алька закрепила непослушную Машину прядь.

– Точно, – сказала она. – Давай вместе обрежем. И ты, и я, давай?

Маша недоверчиво посмотрела на неё и ничего не сказала. Потом повернулась к сестре спиной и с каменным выражением лица направилась туда, где её ждал Костя.

– Дети, – сказала Фаина Теодоровна, когда в зале остались только Маша и её партнёр, – я хочу сделать с вами одну штуку, которую мы в нашей группе ещё ни разу не делали. В каком-то смысле это будет хулиганство, и вы теперь мои сообщники. С чем вас и поздравляю.

Машу не слишком-то убедил тон учительницы, но она сделала вид, что внимательно слушает.

– Костя, – Фаина Теодоровна обратилась к мальчику, – это самая лёгкая партнёрша из двух старших групп. Если всё у вас пойдёт хорошо, с ней мы попробуем сделать эйр-степс и поддержку. Манечка, сколько ты весишь?

– Двадцать восемь с половиной, – буркнула Маша.

– Ого! – засмеялся Костя. – Да ты п-пушинка. Тебя ветром не сдувает?

– Сдувает. – Маша подняла на него колючий взгляд. – К следующему занятию меня точно отсюда сдует.

– Итак! – Фаина сделала вид, что ничего не слышала.

Словно дирижёр, она взмахнула руками и повернулась к Маше.

– Рок-н-ролл – это стиль жизни, – сказала она девочке. – Для тех, кто любит свободу, кто уходит из дома. В общем, для таких, как ты, моя дорогая.

Костя подал ей руку. Мальчик сделал шаг назад и настойчиво потянул Машу в свою сторону.

– Не падай на партнёра, ты не мадам рококо! – Фаина хлопнула в ладоши. – Ты современная, свободная! Рука пружинит, сопротивляется. Ну?

Маша снова шагнула и, закрыв глаза, попыталась собрать всё своё внимание на движении предплечья и локтя. Если немножко напрячь мышцы, рука действительно пружинила.

– Иди, куда тебя ведут! На свою территорию не пускай! – кричала Фаина. – Вот так. Так! Хорошо, давайте ещё раз.

И Костя снова подал ей руку.

Он видел, как девочка путается и краснеет. Фаина тоже всё прекрасно видела. Машина футболка через несколько минут заметно потемнела между лопатками и под мышками, и Маша, замирая, чувствовала: вот прямо сейчас вдоль позвоночника, в том самом месте, где лежит рука мальчика, по её спине течёт ещё одна горячая капля. Но, несмотря ни на что, рука спружинила, а ноги послушно шагнули туда, куда нужно. Через несколько минут учительница сказала, что она должна кому-то срочно позвонить, и ненадолго покинула зал.

– Т-ы сбегала из дома? – спросил Костя, когда они остались одни.

– Сбегала, – ответила Маша. – Если это можно так назвать.

– Офигеть, – присвистнул Костя. – А по те-бе и не скажешь.

– Чего не скажешь? – спросила Маша.

Она только сейчас заметила, что мальчик очень сильно заикается.

– Что ты такая. – Мальчик неловко улыбнулся, встал напротив и протянул руку. – Ладно. Давай лучше над шагами поработаем.

Светские беседы не были сильной стороной Кости Герцика.

На следующее занятие Маша пришла без малейших колебаний.

Непонятно, на что рассчитывала Фаина и понимала ли она, что первой недолгой тренировки будет достаточно для того, чтобы девочка влюбилась в своего партнёра. Эта влюблённость, наверное, стала самым ярким событием Машиной юности.

Страх исчез в тот самый момент, когда сквозь защитную завесу вдруг, вместо насмешки или глупой шутки, она услышала живую, человеческую речь, да ещё такую неловкую и неровную.

Удивительно: внутри неё всё оставалось по-прежнему; трепет от Костиных прикосновений никуда не девался, но теперь в трепете этом не было ничего стыдного. Ничто не сжигало изнутри и не заставляло опускать глаза. Всё, что казалось ей раньше гадким и низменным, всё, что выплывало в Машином воображении всякий раз, когда горячая волна страха прокатывалась по её телу, – всё это вдруг, как в сказке, ударилось оземь и превратилось во что-то совершенно иное. Непонятно откуда выплыла нежность и всё уравновесила, всё оправдала, она способна была всё излечить, всё затмить. В Машиной жизни установилась новая вершина: Костя.

В свою очередь, вершиной педагогического искусства Фаины стал тот самый линди-хоп в исполнении Иртышовой-младшей и Герцика, с элементами акробатики и двумя очень удачными поддержками.

Уже к майским праздникам танец их был совершенно готов. Маша всё ещё побаивалась поддержек, но в остальном, со слов Фаины, номер смотрелся прекрасно. Дело осталось за малым: сшить костюмы для финального выступления. Для Кости Фаина придумала образ денди конца тридцатых годов – бежевые брюки в тонкую полоску, жилет и пиджак, сшитые из ткани стрейч. Костя должен был появиться на сцене в плоской шляпе-канотье. Они долго репетировали игривый жест, которым партнёрша в начале танца срывала с его головы старомодный убор и бросала шляпу в зрительный зал.

Для Маши выбрали облегающий светлый вариант купальника с короткой юбкой-поясом. К этой юбке по нижнему краю нужно было пришить шесть или семь оборок – одну над другой, – чтобы лёгкая белая органза в крупный вишнёвый горох окутывала Машины бёдра и взлетала наверх при каждом прыжке или кружении.

Однажды, в начале мая, по возвращении с дополнительной репетиции, Маша с Костей завернули побродить по улицам («ненадолго, всего на пятнадцать минуточек!»). Напротив выхода со станции метро «Гостиный Двор» какая-то никому не известная группа наяривала старый рок-н-ролльный хит. Маша с Костей несколько секунд постояли в толпе – и вдруг, повинуясь внезапному порыву, выбежали на свободный пятачок и бросили сумки возле гитарного кофра, служившего музыкантам коробкой для сбора денег. Они «сбацали» свой танец прямо здесь, посреди Невского проспекта.

Всё сложилось не так, как предполагалось по сценарию, задуманному Фаиной. Облако белой органзы в крупный горох не обволакивало бёдра партнёрши, а Костя был одет не как денди, а как обычный ленинградский подросток. Удобные кроссовки и облегающие джинсы – они-то и спасли Машу от позора, когда Костя повёл её на поддержку. Партнёр помог Маше кувыркнуться через голову, а потом аккуратно опустил девочку на асфальт.

Зрители, которые толпились вокруг, не дали Маше окончательно захмелеть от Костиной выходки: отовсюду раздавались присвистывания и хлопки, и люди смотрели на детей, как на настоящих артистов. Костя вывел Машу на поклон, потом шустро поднял с земли обе брошенные сумки, подхватил податливую партнёршу под руку, и дети, неприлично хохоча во весь голос, побежали в сторону Садовой.

Пробежав метров сто, они притормозили, а потом пошли шагом.

– Ты обалдел, что ли? – Маша и задыхалась, и смеялась одновременно. – Я чуть не рухнула прямо на асфальт! При всём честном народе!

– Ты не рухнула, – ответил Костя, – Зна-чит, на сцене тоже не рухнешь.

Сразу же после того случая возле метро Маша тяжело заболела. Она не обратила внимания, что во время танца, как обычно, её майка сделалась мокрой. Пока девочка шла домой, поднялся ветер и продул её насквозь, но Маша не заметила и этого. Наутро резко подскочила температура, а горло обложила раскалённая вата. На следующий день появился мучительный кашель, а из поликлиники пришёл врач и поставил диагноз «острый бронхит». Девочку тогда чудом не положили в больницу, а к Иртышовым на дом ходила медсестра и ставила Маше уколы. Ни о каких танцах уже не могло идти речи. А ведь именно в мае у старшеклассников должен был состояться выпускной вечер, в программу которого Фаина собиралась включить хулиганский линди-хоп в исполнении Иртышовой и Герцика. Увы, этот номер так никогда и не увидел сцены.

Годовые оценки Маше тогда выставили по средним баллам; это был единственный год, когда табель Иртышовой-младшей украшали почти одни сплошные тройки. Любовь не замедлила сказаться на успеваемости.

За весь период, пока Маша болела, Костя навестил её только однажды. Хотя, наверное, он сам бы ни за что не догадался зайти, если бы не Алька.

Мальчик неуверенно потоптался возле Машиной кровати и сказал, что, скорее всего, в следующем году он будет учиться в другой школе.

– Так и не выступили, – сказал Костя и улыбнулся Маше той самой, чуть виноватой улыбкой. – Ничего, т-еперь любой, кто встанет с тобой танцевать, просто офигеет.

– Я очень хочу показать тебе нашу дачу, – вдруг сказала Маша. – Ты летом куда-нибудь уезжаешь?

Костя ответил что-то неопределённое и поспешил скорее уйти – сказал, что его ждут дома. Маша, опустив веки, лежала на подушке. Она слышала, как за Костей закрылась дверь. В её груди клокотало огромное море, на море стоял шторм, выплывали айсберги и со страшным треском проламывали борта каких-то безымянных, беспомощных кораблей. Маше казалось, что там, внутри неё, кричат о помощи люди, вода заливает им нос и рот, и, подхваченные воронкой, они проваливаются в темноту – навсегда.

Гораздо позже Маше стало известно, что родители запрещали Косте болтать о своём скором отъезде, потому что уезжал он не только на лето, но и на весь будущий год, и на всю последующую жизнь. Маше об этом, конечно, ничего не сказали, хотя и Ираида Михайловна, и Фаина были в курсе с самого начала.

Встревоженная здоровьем младшей дочери, мать срочно взяла билеты в Крым, и они втроём – вместе с Аллой – прожили в Феодосии три тёплых месяца, до самого сентября. Но Маша не хотела выздоравливать, она почти всё лето ходила как потерянная, плакала и писала Косте письма.

Девочка не могла объяснить себе самой, что же такое происходит с её головой и телом. А как можно об этом рассказывать другому человеку, если ты даже сам для себя не можешь найти нужного слова?

Однажды она всё-таки попробовала поговорить с сестрой, но у неё ничего не вышло.

Короткая их беседа случилась в Крыму, в жаркое послеполуденное время, когда они с Алькой лежали в саду под черешней, на старых хозяйских покрывалах с незамысловатым восточным узором. Сквозь густые, усыпанные тёмно-бордовыми плодами ветки лениво проникал солнечный свет. Всю силу и ярость свою он отдал дереву, и на покрывала, расстеленные возле ствола, падали только нежные, ослабленные круглые пятна; одно такое пятно дрожало у Альки на лбу, другое – на груди, на тонкой лямке синего в полоску, уже успевшего полинять купальника. Целая россыпь тёплых кругляшей каталась по длинным Алькиным ногам; кожа у сестры была ровная и загорелая, без синяков и ссадин, зато на Машиной лодыжке красовалась косая царапина со следом от йода. Маша стала очень невнимательной и вечно обо что-то ударялась, вот и вчера она не заметила проволоку, которой были скреплены перекладины хозяйской изгороди.

Черешни больше не хотелось; девочки съели её столько, сколько, наверное, не ели за всю свою прошлую жизнь. Идти на море тоже не хотелось – да и кто ходит на пляж под палящим солнцем. Хотелось спать, но влажный душный воздух не давал дышать полной грудью, и сёстры лежали в тени без движения, ожидая часа, когда день перевалится за середину, а жара пойдёт на убыль.

– Аль, – позвала сестру Маша.

– М-м? – ответила Алька и чуть приоткрыла веки.

– Помнишь, как бабушка в саду обрезала розы? На даче, помнишь?

– Не-а. – Алька пошевелила пальцами ног. – Она обрезала? Они не сами росли?

– Не сами. – Маша взяла в рот травинку.

– Зато в Крыму всё растёт само, – заключила Алька. – Я ни разу не видела, чтоб наша хозяйка хоть за чем-то здесь ухаживала.

Вот и весь разговор. Маша больше ни о чём сестру не спрашивала; если та не помнила, как бабушка обрезала розы, нечего было и продолжать. Она лежала и думала, что людей жизнь тоже отрезает друг от друга и что ножницы – это очень больно. И никто не знает наверняка, что может вырасти на том месте, где эти ножницы уже прошлись. И вырастет ли там хоть что-нибудь.

Почти все Машины письма в сентябре вернулись обратно, в почтовый ящик Иртышовых. На конвертах, прилетевших авиасообщением из Феодосии в Ленинград, значилось: адресат выбыл.

– Найдёшь себе ещё десять таких Кость, – заверяла её Ираида Михайловна. – Плюнь и разотри.

Маша ничего не отвечала матери, она ещё сильнее замкнулась и общалась с домашними с помощью коротких, отрывистых предложений. На танцы она больше не пошла. Фаина вскоре создала свою собственную студию где-то на Невском, и танцевальный кружок при школе закрылся.

Ираида Михайловна уже ни на чём не настаивала. Только в разговорах по телефону с подругами иногда она позволяла себе вставить фразу насчёт Маши:

– Что делать с младшей, ума не приложу. Что говоришь? Представь себе, да! Всё ещё ходит и вздыхает. Куча времени прошла, казалось бы: иди на дискотеку, познакомься, столько мальчиков вокруг… Нет уж, хватит нам в семье однолюбов. Хватит, я сказала. И без того тошно.

Часть II

Глава 1

Выход на работу после каникул – испытание, особенно если начало учебного полугодия выпадает на воскресенье. Первый трудовой день в новом году обещал быть долгим: одиннадцатого января Петька прилетал из Петербурга, и к девяти часам вечера Маша собиралась ехать в Шереметьево встречать сына.

Школа начинала занятия по пятничному расписанию, для учеников – со второго урока, для учителей – с первого. Директриса, как всегда в начале полугодия, проводила первое организационное собрание коллектива.

Плановые педсоветы традиционно проходили в кабинете истории и обществознания. Учителя входили в класс, улыбались друг другу с разной степенью искренности, снимали с парт перевёрнутые стулья, садились. На всех лицах зависало общее выражение серьёзной озабоченности.

Горячева надела сегодня новое платье тёмно-зелёного цвета; её взгляд сканировал каждого, кто появлялся в дверях. Карина Васильевна в белой шерстяной кофточке заняла предпоследнюю парту среднего ряда и что-то записывала в ежедневник – наверное, на ходу составляла план урока. Физик Анатолий Игоревич пришёл на собрание с ноутбуком. Пока не явилось высшее начальство, учитель сидел, воткнув в уши маленькие чёрные наушники; два тонких проводка спускались по обе стороны овальной лысой головы.

Каждый из Машиных соседей одной ногой ещё стоял во вчерашнем дне: телом был здесь, а в воображении своём ещё лежал в постели с женой или мужем. Или с котом, подумала Маша и поискала глазами завуча, ответственную за младшие классы, ту самую, что играла на утреннике Бабу-ягу. Однажды завуч обмолвилась, что каждую ночь к ней под одеяло приходит её старый кот и ложится в ноги. «Ноги болели, кот пригрел, теперь не болят», – говорила пожилая женщина. Наверное, жила она очень одиноко. Маша бы не хотела так жить.

Нинель вошла в кабинет, поздоровалась и тяжело опустилась на стул. Физик выдернул из ушей чёрные проводки.

– Поздравляю вас, коллеги, с началом нового полугодия, – сказала начальница.

Первый педсовет после долгих зимних каникул был мероприятием формальным. Завхоз отчитался о работе, проделанной за каникулы: ремонт в продлёнке был завершён.

– В конце января ждём комиссию из Минздрава, – объявила Нинель. – Последний раз напоминаю: вы не должны покупать самостоятельно или приносить из дома предметы мебели, бытовую технику, мел, швабры, ветошь…

Нинель обвела глазами учительский коллектив.

– Никто не забыл прошлогодний случай? В одном из классов, не буду говорить в каком, была обнаружена половая тряпка, которая раньше служила предметом интимного гардероба.

Ряды зашевелились.

– Хорошо смеётся знаете кто? – Нинель постучала ручкой по столу. – За такие вещи буду штрафовать. Напоминаю также, что ничего нельзя выносить из здания школы. Мария Александровна, вас это касается в первую очередь.

– Почему меня? – опешила Маша.

– Вы постоянно выходите из школы с какими-то пакетами.

– Так это тетради на проверку! – воскликнула Маша.

Горячева отметила что-то в своей записной книжечке.

– Тетради учитель должен проверять на рабочем месте. Для этого ему выделяется специальное время. – Директриса смотрела на Машу, её глаза были слегка прищурены. – Мы не первый раз обсуждаем этот вопрос.

– Понятно, – сказала Маша.

Проще было согласиться, хотя Маша не понимала, почему молчат все остальные. Математичка, например. Ведь носят же тетради домой, носят – и делают это если не все, то через одного. Она оглянулась по сторонам, но поддержки не было. Все уже забыли историю с тетрадями и обсуждали совсем другие вопросы.

– Ещё раз прошу каждого педагога принести мне отчёт о внеучебной деятельности за прошлое полугодие. Уборка территории, экскурсионное сопровождение, профилактические беседы. Всё, что вы сделали для школы помимо основных своих обязанностей, прошу представить в виде подробного списка.

Внеучебная деятельность была ещё одним Машиным слабым местом. Изо дня в день Маша только и делала, что выживала: искала новые способы заработать, ездила по частным урокам, а ведь и Петьке, и Марку тоже требовалось внимание! Сказать по правде, общественной нагрузки Маша старалась избегать. Если бы не роль Слякоти на утреннике для малышей, ей было бы вовсе нечем отчитаться перед Нинелью. Но после новогоднего курьёзного происшествия она уже и не знала, включать ли этот пункт в свой послужной список.

Горячева вышла из-за парты и откашлялась.

– Напоминаю, коллеги, о важном празднике, который мы планируем провести десятого февраля. – Анна Сергеевна заглянула в какой-то листок. – Мемориальное мероприятие приурочено ко дню смерти Пушкина. Подготовку предлагаю начать уже сейчас.

Учителя поглядывали на часы. Внутренний хронометр никого не подводил: с минуты на минуту должен был прозвенеть звонок. Он и раздался, заглушив речь завуча. С невозмутимым видом она дождалась, когда шум утихнет, и продолжила:

– Каждому классу – сформировать списки выступающих. Сегодня мы выберем ответственного за оформление актового зала.

Посыпались запоздалые реплики; Анна Сергеевна снова что-то отмечала в своей книжечке.

– Мария Александровна, есть у вас предложения?

Маша встала.

– В одиннадцатом «А» с домашнего обучения вышел Алёша Девятов, – сказала она. – Мальчик собирается поступать в институт на факультет монументальной живописи. Можно привлечь его к оформлению зала.

– Отличная идея. – Горячева сделала пометку в записной книжке. – Девятову как раз необходимо вливаться в коллектив. А вас, Мария Александровна, мы сделаем ответственной по залу. Будете контролировать работу Девятова.

Инициатива наказуема, подумала Маша, идя в учительскую за журналом. Хотя ей самой с каждой минутой всё сильнее нравилась собственная идея. Осталось только уговорить Алёшу.

– Здравствуйте. Можете садиться.

Она оглядела класс. Ученики все как на ладони – отдохнувшие после новогодних каникул, расхлябанные.

В каждом классе есть несколько условных отрезков, по которым обычно движется учительский взгляд. Первый такой отрезок в 11-м «А» Маша из года в год выстраивала стандартно: от поверхности стола, где лежал классный журнал, – к галёрке. За последней партой – ряд у двери – сидел Саша Козырев, мальчик из неблагополучной семьи, со средними талантами. Физическую силу он ценил выше всего, а школьную форму презирал. Козырев всегда появлялся на занятиях в чёрных футболках с кровожадными принтами. Классная 11-го «А» Анна Сергеевна махнула на него рукой, и это оказалось единственно верным подходом к ученику. От него отстали, и внезапно из двоечника он превратился в троечника с единичными проблесками четвёрок.

При Козыреве всегда находился бессловесный Михайлов, «оруженосец», как называла его Маша, а также несколько других единомышленников, всегда готовых устроить в классе переполох. С ними Маша держала ухо востро.

Далее взгляд перелетал ко второй парте среднего ряда. Его занимали красивый молодой человек Данила Красневский и его невзрачная соседка. Данила считался местной звездой, спорщиком и интеллектуалом. Именно его родители недавно вложились в ремонт комнаты отдыха, хотя, как Маше казалось, делать это было совсем необязательно. Подобный жест с их стороны вовсе не выглядел взяткой: Красневский и без того считался одним из лучших выпускников. На районных и областных олимпиадах по русскому языку и литературе он уже несколько лет подряд уверенно брал вторые и третьи места. Приятельские отношения между Красневским и Козыревым Машу слегка удивляли. Она объясняла эту дружбу Данилиной демократичностью и особыми выгодами, которые получал Козырев: было ясно, что при любом удобном случае сильный ученик даёт ему списать.

За соседней партой, ряд возле двери, сидела Катя Бояринова, тихоня и первая красавица класса. Прямой нос, огромные серые глаза, родинка над верхней губой. Девочка была странной: её длинные, ниже лопаток, тёмные волосы всегда занавешивали чуть ли не половину Катиного лица. Маша не понимала, как сквозь такую плотную кулису ученице удаётся хоть что-то разглядеть, но, очевидно, именно эта завеса позволяла Кате общаться с одноклассниками с меньшим напряжением. Так или иначе, Бояринова притягивала к себе взгляд; её внешность и поведение заставляли подумать о вещах хрупких и штучных, которые хочется уберечь, сохранить, взять под защиту.

Учительница догадывалась, что Бояринова и Красневский дружат, или, как сейчас принято говорить, – встречаются. Маша одно время с любопытством наблюдала за ними исподтишка. Получив подтверждения своим догадкам, Маша решила помалкивать об увиденном. Она никогда не обсуждала на родительских собраниях и педсоветах личные отношения между учениками.

Обычно на этом взгляд Маши заканчивал своё движение и возвращался к классному журналу, но сегодня он проложил ещё один отрезок. За предпоследнюю парту правого ряда – того, что возле окна, – сел Алёша Девятов.

Алёша напрасно выбрал это место. Несмотря на очки, зрение не позволяло ему сидеть так далеко. В прошлом году у него было минус пять с половиной на оба глаза, а сколько в этом? Маша упрекнула себя, что не запомнила, – а ведь Алёшина мама рассказывала ей все подробности о здоровье сына и даже показывала какие-то медицинские бумаги.

– Девятов, – обратилась она к Алёше, – на моих уроках ты будешь сидеть ближе к доске.

Ученик поднялся с места.

– Тут всё занято было, – сказал он.

Учительница ещё раз обвела глазами класс.

В кабинете стояла тишина, только один Козырев, как всегда, шуршал какими-то обёртками.

– Павлик, – обратилась учительница к невысокому длинноволосому юноше, сидевшему за второй партой возле двери, – поменяйся с Алёшей.

Сосед Кати Бояриновой кивнул и с безразличным видом начал собирать учебники.

– Да ну нафиг! – вдруг выкрикнул Красневский.

Похоже, решение учительницы его не устроило совершенно. Он поднялся на ноги и обернулся к Павлику.

– Разумихин! Иди на место Девятова, Девятов – на моё, а я сяду с Бояриновой. Вам ведь всё равно, Мария Александровна, где я буду сидеть?

И Данила принялся деловито перекладывать свои учебники на Катину парту.

Машины брови поползли вверх. Она ничего не имела против того, что предложил Данила, но тон и жесты ученика, его попытка приказывать – повергли её в изумление.

– Данила, в этом классе командую я. Забери вещи с чужой парты.

Красневский быстро поднял глаза, и в них Маша прочла не только недовольство – была там и затаённая злоба, и судорожная попытка принять мгновенное решение – какое? Сорвать урок? Устроить скандал? Ученик и учительница несколько секунд смотрели друг на друга, и безмолвную перепалку на этот раз выиграла Маша.

– Ты сидишь на своём месте, а Девятов пересаживается к Бояриновой, – повторила она.

Красневский сжал зубы. Пенал и книги он положил аккуратно и ровно, по верхнему краю столешницы. Алёша и Павлик молча пересели – так, как сказала им Маша.

Маша то и дело поглядывала на Данилино лицо. Если бы не твоя выходка, подумала она, ты вполне мог бы сидеть сейчас рядом со своей Катей. Просто попросить нужно было по-другому.

Повисла пауза – последняя пауза на сегодня, иначе – Маша отлично понимала – урок поползёт по швам, сорок минут утекут в никуда, и рухнет весь сегодняшний день.

– Я расскажу вам о местах, где Анна Андреевна Ахматова жила в последние годы. Так уж вышло, что всё моё детство прошло совсем неподалёку от её маленькой дачи.

Маша попросила Катю Бояринову передать ребятам листы А4 с распечатанным «Приморским сонетом», по одной распечатке на парту.