Текст книги "Генезис и функционирование молодежного социолекта в русском языке национального периода"

То, что они обозначают, является исключительно семинарским (институтским, кадетским и т. д.) явлением. Литературное слово не передаст дух того учебного заведения, в котором они были употребительны и популярны.

Непереводимы, в частности, и такие выражения: пуститься на феру «решиться наудачу прочесть совсем не тот билет, какой достался, а совершенно иной»; загнуть салазки «пригибать лежащему на спине человеку ноги к голове»; голодный стол «стол для наказанных, на котором, кроме хлеба, соли и воды, ничего не было»; факельщик «провинившаяся ученица, идущая впереди строя в столовую и сгорающая от стыда»; ский на в «вид коллективного боя, когда на одну сторону становились ученики, имеющие фамилию на – ский (Преображенский, Воскресенский, Знаменский), на другую – имеющие фамилию на – в (Смирновы, Соколовы, Орловы)» [СРШЖ: 224, 236, 263, 283, 246].

Трудно подобрать аналогичные литературные соответствия и значительному количеству слов и выражений современного молодежного жаргона.

Так, например, номинативную функцию выполняют следующие современные школьные и студенческие обозначения: вата «скучный, неинтересный материал», газетка «плохо набитая пером подушка в студенческом общежитии», галоши «ученики, отставшие на два года от своего класса, дважды второгодники», глазунья «девушка, как правило – в очках, много времени проводящая в читальном зале», королиться «вести себя вызывающе, заносчиво по отношению к учителям», лишайник «студент, лишенный стипендии», мигать «повторяться раз в две недели; пара мигает», быть в ночном «заниматься, готовиться к зачету, экзамену на протяжении всей ночи», нудист «учитель, лектор, нудно, скучно излагающий материал», нуль «студент-иностранец, начинающий изучать русский язык с нуля», основной «ученик, представитель школьной «элиты», выделяющийся материальным положением или умственными способностями, эрудицией», подучетчик «подросток, состоящий на учете в детской комнате милиции», привидение «отсутствующий студент, не отмеченный в журнале посещаемости», раб «студент младшего курса, который помогает старшекурсникам делать дипломный проект», рыба «конспект, списанный несколькими студентами у одного», рэкет «сбор дневников у нарушителей дисциплины», тимурить «подрабатывать, помогая местным жителям убирать овощи на личных огородах, в период сельхозработ», тройник «трехместная комната в общежитии; квартира, снимаемая втроем», чайка «ученик, обирающий выходящих из столовой», экстремал «ученик, который не боится спорить с учителями» [ТСРШСЖ: 52, 62, 63, 66, 137, 153, 168, 185, 186, 194, 217, 224, 233, 241, 242, 277, 281, 308, 324] и др.

Особо значима номинативная функция в жаргонах неформальных молодежных объединений, в жаргонах молодых людей, объединенных общими интересами. Металлисты, панки, фанаты, хиппи, толкиенисты, хипхоперы, компьютерщики, музыканты, играющие на улице, сноубордисты, кавээнщики и др., пользуясь общемолодежным жаргоном (где номинативная функция представлена не так ярко), создают специализированный жаргон, в котором получают обозначения атрибуты определенных неформальных группировок, специфические предметы, действия, явления и т. д., то есть новые, актуальные для них реалии.

Например, у бээмиксеров: бандера «деталь, с помощью которой резиновая ручка прикрепляется к рулю», банник «прыжок с велосипедом на месте» [ССМЖ: 50, 57], у кавээнщиков: болт «хорошая, убойная шутка», вышка «главная официальная лига КВН» [ССМЖ: 75, 124], у футбольных фанатов: бабочка «нелепый гол, допущенный футбольным вратарем», группа здоровья «болельщики, отличающиеся неумеренным употреблением спиртных напитков» [ССМЖ: 50, 144], у автостопщиков: вписка «дом или квартира, где может жить автостопщик», выставка прикидов «вывешенные вещи на квартире, чтобы автостопщики смогли найти свое имущество, оставленное ими во время очередной ночевки» [ССМЖ: 115, 122]; у скейтбордистов: вариант «вращение скейтборда ногами» [ССМЖ: 95], у толкиенистов: гуманизатор «мягкий наконечник стрелы, арбалетного болта или дротика, используемый в ролевых играх толкиенистов», гоблин «человек, который недоброжелательно относится к толкиенистам, злоупотребляет алкоголем и загрязняет окружающую среду» [ССМЖ: 146–147, 135] и т. д.

Эмоционально-экспрессивная и смеховая функции. Языковая игра. Исследуемый фактический материал показывает: жаргонизмы, называя лицо, предмет или действие, вызывают образные представления о каком-нибудь факте, событии, явлении, то есть номинативная функция тесно переплетается с эмоционально-экспрессивной. Одной из причин широкого использования «молодежных» слов и выражений называют лингвисты потребность в неформальной, более яркой и выразительной речи, чем это позволяет стандартный (нормативный) язык [Михайлова, Кипнис, Кипнис Д. 2006]. «В словообразовании жаргона ярче, чем в других сферах языка, – отмечают исследователи социолектов, – проявляется игровая, экспрессивная функция» [Ермакова, Земская, Розина 1999: XVIII–XIX]. Она, по общему мнению жаргонологов, доминирует над номинативной, а на наш взгляд, и подчиняет себе все другие функции молодежного жаргона. В процессе общения молодое поколение, в силу возрастных особенностей психики, эмоционально «самовыражается» и стремится максимально окрасить речь, наполнив ее экспрессивностью, выразив оценку (положительную или негативную) тому, что именуется; при этом разнообразные эмоции (нередко и противоположные) могут передаваться одними и теми же жаргонизмами, например: стремно «1. Страшно. 2. Неприятно, дискомфортно, трудно. 3. Необычно, непонятно. 4. Плохо, некачественно. 5. Интересно, интригующе, пикантно. 6. Хорошо, чудесно. [СМСН: 514]. И тогда, чтобы установить их значение, эмоциональную окраску, необходимо учитывать не только контекст и интонацию, но и жесты, мимику.

В использовании жаргонных слов и выражений в речи часто проявляется установка на иронию, шутку. Главное (по мнению Д.С. Лихачева) отличие жаргонного слова от всякого иного – «его юмористический, шутливый характер» [Лихачев 1964: 338].

Стремление молодых эмоционально окрасить речь, придать ей оттенок шутки проявляется, например, в «ломке» общепринятых слов. Так, достаточно было школьникам XIX века присоединить к бессуффиксальной основе тот или иной суффикс (балдюк «балда», басоврюк «бас», ухарец «ухарь» [СРШЖ: 43, 44, 281]), заменить один префикс на другой (брюндели «брюки», извондыръ «извозчик», индивидуй «индивидуум» [СРШЖ: 55, 110]), и общепринятое слово принимало замысловатый, озорной характер. Остроумность, считает Д.С. Лихачев, прячется также в метафоре, метонимии, гиперболе, в шутливом искажении заимствованных лексем [Лихачев 1964: 338]. Комический эффект создается через насмешливое, ироническое отношение к обозначаемому, гиперболизацию отдельных признаков: бабушка класса «старшая по возрасту в классе», чугунный «закаленный кадет» [СРШЖ: 43, 301]. Молодежь могла прибегать и к «метафоре наоборот» [Никитина 2005: 647] – переносу значения по сходству, но не обозначаемых предметов или явлений, а обозначающих – звуковых оболочек слов: коэффициент «официант», деликатес «деликатный», горчишник «огорчение», медальон «медалист» [СРШЖ: 142, 78, 74, 162], аспирин «аспирант», пенальти «пенал», люстра «иллюстрация», дневальный «дневник» [ТСРШСЖ: 28, 205, 156, 83].

В результате создавались полные озорства, шутки своеобразные каламбуры. Среди способов создания каламбуров – объединение двух слов, контаминация: анафематика «математика» [СРШЖ: 39], кондуитерская «кондитерская» (контаминация слов кондуит «журнал с записями о поведении и проступках учащихся в учебных заведениях дореволюционной России» и кондитерская) [СРШЖ: 137]. Такой тип жаргонного словообразования особо популярен в современном школьном жаргоне: клоаквиум «коллоквиум», дуректор «директор», мучебник «учебник» [ТСРШСЖ: 127, 88, 177].

Контаминацией учащиеся передают свое отношение, вносят в жаргонные слова дополнительные экспрессивно-смысловые оттенки. Игра со словом позволяет по-новому взглянуть на него, «парадоксальным образом оттеняет смысловые нюансы и устанавливает новые семантические связи между жаргонным и литературным словом» [Виноградова 2002].

На шутку, остроту нацелены и разного рода усечения: гимназ «гимназист», реал «ученик реального училища», семинар «семинарист» [СРШЖ: 71, 229, 242], преп «преподаватель», дир, дирек «директор», абитура «абитуриент», зад «задание», кар «карандаш», коменда «комендант», лаба «лаборатория», рефер «реферат», стип «стипендия», тетр «терадь» [ТСРШСЖ: 223, 81, 21, 98, 118, 132, 146, 238, 265, 275].

Ирония, шутливая насмешливость пронизывают весь пласт лексики и фразеологии молодежного жаргона.

Таким образом, положение Д.С. Лихачева о шутливом, юмористическом характере арго (жаргона. – ОА.), о связи между арготическим словом и эмоцией смешного, сформулированное им более шестидесяти лет назад, подтверждается как на лексико-фразеологическом материале школьного жаргона дореволюционной России, так и на примере языка сегодняшней молодежи. Поэтому, на наш взгляд, справедливо (прежде всего по отношению к молодежному жаргону) мнение В. Елистратова, что среда жаргона – смех, а жаргоноведение есть составная часть науки о смехе [Елистратов 2006: 226]. И вполне логичными представляются рассуждения ученого, что, только будучи вписанным в контекст философии смеха, жаргоноведение приобретет «второе дыхание» и перейдет на принципиально новый научный уровень [Елистратов 2006: 226].

Смех, юмористическое осмысление действительности не должны вызывать критику и восприниматься враждебно. Это (с соблюдением чувства меры) во многом полезно. Чего не скажешь, например, о функции мата – оскорблении – понизить социальный статус оппонента и тем самым заявить о своем превосходстве [Жельвис 2006: 227]. По нашим наблюдениям, молодежный жаргон может в отдельных словах и выражениях «опуститься» лишь до «мягкой формы издевки» [Зайнульдинов 2006: 236], до высмеивания каких-то черт характера, поведения, действий и т. д. (например, маменькин сынок, подлизушка, подскуливаться, зубрильник), а смешное, подчеркивал еще Аристотель, – «это некоторая ошибка и безобразие, никому не причиняющее страдания и ни для кого не пагубное» [Цит. по: Девкин 2006: 74].

Молодежный жаргон не преследует инвективные цели, являясь значительной своей частью результатом языковой игры, ориентированной на новизну и экспрессиность.

Функции протеста и преодоления страхов. В основе неизменного стремления молодежи шутить, иронизировать и каламбурить лежит не только потребность в новых средствах выражения, но и желание передать в замаскированной форме пренебрежительное, «критическое» отношение к действительности: жаргонное слово – «маска, долженствующая выражать известное превосходство над внешней средой, известное преодоление ее» [Лихачев 1964: 344]. Язык служит орудием защиты и протеста против окружения и его норм, а вместе с тем – средством отграничения от мира взрослых. Исследователи отмечают, что в разговорах школьников с родителями и учителями дети обращаются к «своему» языку именно в тех случаях, когда чувствуют необходимость в самозащите [Михайлова, Кипнис А., Кипнис Д. 2006].

Молодежный жаргон противопоставляет себя старшему поколению, его приличиям, нормам [Рацибурская, Петрова 2004: 81]. Например, своеобразный протест хотели выразить семинаристы, говоря не репу сеять по отношению к предстоящему наказанию – порке: «Ребенку надо иметь много природного характера, чтобы смеяться над розгой. Иной ученик говорит: «не репу сеять» [Помяловский 1904: 78]. Жаргонное слово показывает, что говорящий легко воспринимает неприятности, смеется над ними, тем самым, помогая себе их пережить. О наставниках, увлекающихся воспитанием посредством линейки, гимназисты с иронией говорили: скажи, какая у тебя линейка, и я скажу, какой ты педагог. Современные школьники злобных учителей называют аллигатор, бита, гестапо, горыныч, давила, заноза, злыдень, исчадие ада, клещ, мышьяк, питон, фантомас и т. д. [ТСРШСЖ: 25, 39, 65, 70, 75, 100, 106, 114, 126, 178, 213, 292], пытаясь выразить через обозначения педагога презрение, сарказм, доказать свою независимость и непокорность. «Цель арго – высмеять враждебную стихию…отсюда для его носителей жаргонное слово, наряду с остроумием, хлесткостью, имеет еще оттенок приподнятости и даже героичности» [Лихачев 1964: 346].

Интересно в этом плане сопоставить жаргонизмы с матизмами. По наблюдениям исследователей русского мата (В.И. Жельвиса) и немецкого сквернословия (Ф. Кинера), матизмы в бою успешно помогают отрицать существование жестокой и смертельной опасной реальности, как бы объявляют ее несуществующей [Жельвис 2006: 228].

Эстетическая и творческая функции. Однако нецензурная лексика является лишь средством выплескивания отрицательных эмоций, в то время как жаргонизмы выполняют и эстетическую функцию, доставляя своим носителям «удовольствие» (В.Д. Бондалетов) своей необычностью, резким отличием от языка повседневного общения, своей «остраненностью» [Бондалетов 1974: 18]. О привлекательности жаргонизмов и творческом подходе к их созданию пишет В.В. Химик: «Языковая игра, так популярная у молодежи, так или иначе, всегда связана с творчеством, и в этом ее привлекательность» [Химик 2000]. В использовании намеренной игры со словом проявляется не только определенный объем знаний, но и богатое, пытливое, творческое воображение, а также особенное чувство юмора молодых людей. Молодые люди, реализуя свои творческие способности и проявляя находчивость и изобретательность, обогащают лексико-фразеологический состав русского языка образными обозначениями и выражениями, составляющими «прелесть молодежного языка» [Михайлова, Кипнис А., Кипнис Д. 2006].

Функция экономии речевых средств. В притягательности жаргонных слов для молодежи большую роль играет и функция экономии речевых средств – возможность одной фразой передать объемный литературный текст, в одном слове передать бурю эмоций, возможность сокращения и усечения уже имеющихся в языке номинативных единиц. Справедливо отмечают исследователи языка молодежи Михайлова Н., Кипнис А., Кипнис Д.: «Молодежный язык экономичнее и удобнее для разговора, чем нормативный стандартный язык, он лучше приспособлен для выражения личных чувств и настроений и он способствует непринужденной обстановке. И обратно: такая обстановка открывает наилучшие возможности для игры с языком и словотворчества» [Михайлова, Кипнис А., Кипнис Д. 2006].

Таким образом, молодежный жаргон полифункционален, и все рассмотренные функции взаимообусловлены; трудно определить менее значимые: та или иная функция может выступать в определенных ситуациях на первое место. Важной функцией молодежного жаргона является и мировоззренческая. «Эмоция арготического слова, – подчеркивает Д.С. Лихачев, – знаменует вполне определенное отношение арготирующего к внешнему миру» [Лихачев 1964: 335]. Язык молодежи тесно связан с ее сознанием, мировосприятием. В результате осмысления лексико-фразеологического материала раскрываются мировоззренческие, культурные установки молодого поколения, отражаются умонастроение, отношение к друг другу, представление о ценностях, приоритетах. «В сленге (жаргоне. – О.А.), – подчеркивает Э.М. Береговская, – отражается образ жизни речевого коллектива, который его породил» [Береговская 1996: 36].

Молодежный жаргон – это не просто специфическая лексика и фразеология, это также социальные отношения, психология, культура его носителей. Жаргон, как отмечают психологи и социологи, оказывает значительное влияние на социализацию молодых людей, и это связано с его специфической функцией: как бы заново открывая мир и себя в нем, молодежь стремится обозначить свои уникальные, с их точки зрения, открытия, по-своему, не так, как это принято (этому и служат жаргонные слова и выражения).

Подводя итог рассмотренным вопросам о носителях молодежного жаргона, о специфических функциях данного социолекта, дадим определение молодежному жаргону.

Молодежный жаргон – разновидность социальных диалектов, которая отличается специфическим лексико-фразеологическим составом, созданным для общения в кругу молодых людей (диапазон возраста – от 11 до 28–30 лет), объединенных общими интересами и схожим времяпрепровождением внутри корпоративных сообществ. Молодежный жаргон развивается в ответ на потребность в экспрессивном, эмоциональном, оценочном обозначении предметов и ситуаций, в ответ на необходимость создания в определенной среде своей культуры (субкультуры), неотъемлемой частью которой является языковая игра и чувство юмора.

3. История русского молодежного жаргона. Социолингвистический портрет его носителей в диахронии

3.1. Исторические корни русского молодежного жаргона. Памятники письменности – источники изучения молодежной речи XIX века

Русский молодежный жаргон имеет глубокие исторические корни. Его история начинается с появления различных школьных жаргонов, первые фиксации которых, как было отмечено раннее, относятся к 20—30-м годам XIX века – эпохи, отличающейся многочисленностью социальных типов, пестротой сословных и профессиональных диалектов.

Социальная динамика жаргонов, справедливо утверждает С. Елистратов, предполагает преемственность. «Подобно тому, – пишет ученый, – как различные подсистемы культуры имеют свою специфику развития, различные арго развиваются по-разному, а суммарный вектор их развития и взаимодействия дает общую эволюцию национального языка» [Елистратов 2000: 582].

Словарный состав русского языка XIX века – яркое подтверждение этому высказыванию. Он отражает «сложную систему арготических взаимодействий дворянского, разночинского, мещанского, семинарского, революционно-нигилистического и др. арго» [Елистратов 2000: 582]. Многоголосие русской речи XIX века, ее многообразие подчеркивается в наблюдениях русских писателей, критиков того времени: «Какое различие у нас в званиях! У каждого есть свой язык, свой дух… одним языком говорит у нас священник, другим – купец, третьим – помещик, четвертым – крестьянин» [Погодин М.П. Письмо о русских романах // Северная лира. 1827. С. 263 // Цит. по: Виноградов 1982: 235]; «Всякое звание имеет у нас свое наречие. В большом кругу подделываются под jargon de Paris. У помещиков всему своя кличка. Судьи не бросили еще понеже и поелику. У журналистов воровская латинь. У романтиков особый словарь туманных выражений; даже у писарей и солдат свой праздничный язык. В каждом классе, в каждом звании отличная тарабарщина: никто сразу не поймет другого…» [Бестужев-Марлинский А.А. Новый русский язык // Северная пчела, 1830, № 39 // Цит. по: Виноградов 1982: 234–235].

Сложившуюся к середине XIX века языковую ситуацию В.В. Виноградов объясняет социальной неоднородностью общества, разобщенностью социальных слоев, замкнутостью их существования. (Справедливо это мнение и по отношению к учащимся, к воспитанникам закрытых учебных заведений, за стенами которых протекала замкнутая жизнь и бытовал свой язык общения!)

Функционирование социально-профессиональных диалектов В.В. Виноградов иллюстрирует характерными «жаргонно-профессиональными фразами и идиомами»: певческий диалект (спеться, подголосок): воровское арго (тянуть волынку, задать лататы); актерское арго (этот номер не пройдет); бухгалтерский диалект (вывести в расход); арго картежников (спустить все, втереть очки); купеческое наречие (вылететь в трубу); охотничий язык (мертвая хватка), чиновничье наречие (пошла писать губерния); коннозаводческое арго (закусить удила); наречие ремесленников (разделать под орех); наречие музыкантов (играть первую скрипку), школьное арго (ни в зуб толкануть, провалиться, срезаться) и т. д. [Примеры приводятся по: Виноградов 1982: 470].

Сложившись в социально-ограниченной сфере общения (в среде чиновников, военных, купцов, художников, актеров, школьников и т. д.), специфическая лексика и фразеология проникают в художественные произведения, становятся ярким средством стилизации и типизации речи героев. Литературный язык, по выражению В. Виноградова, «начинает пестреть «заимствованиями» из разных сословных и профессиональных диалектов» [Виноградов 1982: 330]. Необходимо отметить, что впервые литературное признание диалектные – «презренные слова» – получили в теории трех штилей М.В. Ломоносова. Хотя ученый и ограничивал их употребление низким стилем, сам факт признания подобного лексического пласта был значим и открыл простор в литературе «простонародным словам и формам». Однако активное использование «странного просторечия, сначала презренного» связано с именем А.С. Пушкина, призывавшего современников прислушаться к речи простолюдинов, просвирен и других носителей языка [Пушкин А.С. Возражение на статью «Атенея». Цит. по: Мещерский 1981: 202].

Начиная с 30—40-х годов XIX века демократизация литературного языка получает особенно интенсивный характер. «В русской литературе, – отмечает В.В. Виноградов, – стремительно протекает процесс словесно-художественного отражения и воплощения современной и прошлой жизни русского общества во всем разнообразии ее классовых, профессиональных и других социальных групповых разветвлений» [Виноградов 1982: 475].

Социальные диалекты становятся источником пополнения литературы живой речью, источником, пользуясь которым писатели-разночинцы создают яркие художественные образы, вскрывают и показывают наиболее существенные стороны изображаемой действительности.

Вводя в специальном стилистическом плане социально-ограниченную лексику и фразеологию, писатели тем самым создают предпосылки для освоения этого рода слов литературным языком, способствуют их распространению и популярности.

Проникает на страницы литературных произведений и лексика, обязанная своим происхождением изобретательным и находчивым в своем словотворчестве школьникам XIX века. Запечатленная в литературных текстах, она передает «местный» колорит, раскрывает традиции корпоративных сообществ.

«Школы, – пишет в своих воспоминаниях о гимназической поре (1860-х годах XIX века) B.Л. Дедлов, – в самом деле микрокосмы, маленькие мирки маленьких человечков, мало исследованные со стороны своей внутренней жизни. А между тем они очень интересны, эти общественные организмы ребят. В них есть герои и толпа. Есть право публичное и частное. Есть свой кодекс нравственности… Микрокосм живет, живет бойко, разнобразно…» [Дедлов 1902: 54].

Ограниченный круг общения, устоявшиеся порядки, а также преемственность бытовых навыков и этических норм способствовали созданию такого особого школьного мира, «микрокосма», где были в употреблении жаргонизмы, отражающие нравы старой школы и особенности языкового творчества ее воспитанников.

Эта школьная жизнь и история ее специфической лексики становятся известными благодаря письменным памятникам, среди которых особое место занимают мемуары – литературные произведения в форме личных воспоминаний о событиях прошлого, включающие и автобиографические повести (так как разграничить эти жанры часто не представляется возможным). Воссоздающие историю поколений и жизненный путь авторов, они представляют интерес не только как исторические документы, но и как лингвистические источники, отражающие словарный состав языка на определенных этапах развития человеческого общества, в определенных социальных сферах. В произведениях данного жанра обычно отражается период формирования личности, то есть школьная пора в жизни героев, и, как следствие этого, в большей или меньшей степени представлена жаргонная лексика учебных заведений, без которой невозможны реальное изображение действительности, типичность явлений, характеров.

В то время как одна из проблем источниковедческого аспекта в исследованиях по лексикологии и лексикографии – это вопрос о достоверности запечатленных фактов, мемуарная литература исключает возможность поэтического домысла в обрисовке исторических деятелей и событий, а установка авторов на правдивое, точное воспроизведение речевой практики своего времени очевидна. Запечатлеть на бумаге увиденное и услышанное, пережитое и прочувствованное – вот главное условие писательской деятельности мемуаристов: «В своей работе, – подчеркивает В. Короленко, – я стремился к возможно полной исторической правде, часто жертвуя ей красивыми или яркими чертами правды художественной. Здесь не будет ничего, что мне не встречалось в действительности, чего я не испытал, не чувствовал, не видел» [Короленко 1961: 5]; «Буду стремиться, – пишет В. Вересаев в своих воспоминания, – только к одному: передавать совершенно все, что я когда-то переживал, – и настолько точно, насколько все это сохранилось в моей памяти» [Вересаев 1961: 3].

История русского молодежного жаргона, ценный фактический материал открывается при лингвистическом рассмотрении таких художественных мемуаров, как «История моего современника» В. Короленко, «Кащеева цепь» М. Пришвина, «До гимназии и в гимназии» А. Афанасьева, «Кондуит и Швамбрания» Л. Кассиля, «Автобиографическая повесть» А. Грина, «На переломе» (Кадеты) А. Куприна, «Из пережитого» Н. Гилярова-Платонова, «Далекие годы» К. Паустовского, «За полвека» А. Боборыкина, «Записки бурсака» С.И. Сычугова, «На заре жизни» Е. Водовозовой, «Мои воспоминания» В. Певницкого, «Серебряный герб» К. Чуковского, «Маленькие моряки» К. Станюковича, «Дома и в школе» Г. Полисадова, «Сорочья похлебка» Д.Н. Мамина-Сибиряка и др. произведений.

Принадлежащие перу разных авторов, созданные в различные годы, они отражают дух своего времени, подчеркивают существенные, характерные для эпохи явления, фиксируют популярные в прошлом в тех или иных школах слова и выражения. Так, например, из воспоминаний Гилярова-Платонова (Коломенская духовная семинария, 1840-е годы) становится известно принятое в семинарском кругу название коллективных боев ский на в: «Я должен объяснить, что такое ский на в. В древние времена классы не отапливались или отапливались плохо. Чтобы согреться, семинаристы устраивали бои, причем на одну сторону становились имеющие фамилию на – ский – Преображенский, Воскресенский, Знаменский, на другую – Смирновы, Соколовы, Орловы» [Гиляров-Платонов 1886: 228]. А на страницах произведения К. Станюковича «Маленькие моряки» описывается Петербургская кадетская жизнь 1850-х годов и упоминаются связанные с ней жаргонизмы: под фуркой, биток, цынготный, огурнуться, за корпус и др. «На жаргоне кадет «огурнуться» означало избавиться от уроков, почему-либо неприятных и обещающих единицу, из-за которой можно в субботу не попасть «за корпус», т. е. домой» [Станюкович 1951: 484].

Чтобы проследить историю появления ученических лексем, их судьбу в русском языке, необходимо точно знать время повествования, так как при описании школьной среды, традиций, при характеристике персонажей наблюдается не присущая автору речь в момент создания произведения, а именно отбор характеристической лексики, напоминающей о речевой манере его одноклассников и его самого в период учебы. И, кроме того, чем меньше разрыв между событиями, отраженными в мемуарах, и временем их описания, тем более достоверными будут фактические данные. «Еще довольно много моих со-воспитанников по корпусу, – предваряет свои воспоминания Л.И. Халютин, – находятся в живых и могут подтвердить мои рассказы и удостоверить, что в них нет преувеличения» [Халютин 1858: 630].

Писатели, выпускники гимназий, пансионов, духовных училищ, кадетских корпусов, институтов и т. д., являясь непосредственными наблюдателями школьного языкового творчества, передают в воспоминаниях специфику речевого общения определенной ученической корпорации.

Так, рисуя картины школьной жизни через призму юношеского восприятия, бывшие гимназисты, среди которых, например, А. Афанасьев (Воронежская гимназия, 1840-е годы), Т. Боборыкин (Нижегородская гимназия, 1850-е годы), Н. Гарин-Михайловский (Одесская гимназия, 1850-е годы), В. Короленко (Житомирская гимназия, 1860-е годы), М. Пришвин (Елецкая гимназия, 1970-е годы), К. Чуковский (Одесская гимназия, 1890-е годы), К. Паустовский (Киевская гимназия, 1900-е годы), Л. Кассиль (Покровская мужская гимназия, 1910-е годы), используют гимназические слова и выражения: амфибии – «равнодушные учителя», водить в канцелярию – «высечь», голубиная книга – «штрафной журнал», дать фаца – «ударить по уху так, чтобы щелкнуло, точно хлопушкой», красная говядина – «воротник гимназического мундира», кишата – «ученики приготовительного класса», рыдальня – «кабинет директора» и т. д.

Употреблявшиеся в военных корпусах слова и выражения фиксируются в свидетельствах В.И. Даля (Петербургский морской корпус, 1810-е годы), А. Куприна (Московский кадетский корпус, 1980-е годы), А. Станюковича (Петербургский морской корпус, 1850-е годы), Д. Григоровича (Главное инженерное училище, 1830-е годы) и других бывших кадет. В автобиографической повести «Мичман Поцелуев» В. Даль подчеркивает существование кадетского жаргона и приводит «целый список новых слов, принятых и понятных в морском корпусе», предлагая читателям разгадать их значения (бадяга, на вагане, копчинка, чугунный, огуряться, фурочка, живая очки, старик, на фарте и др. – всего 34 жаргонизма) [Подробно о загадочных словах и попытке раскрыть их семантику см.: Анищенко О.А. Разгадывая тайный смысл кадетских слов и выражений // Русский язык в школе. 2005. № 2. С. 89–92.]

О своем пребывании в Петербургском морском корпусе в 1850-е годы (то есть спустя более тридцати лет после учебы В. Даля) вспоминает в повести «Маленькие моряки» А. Станюкович, который также вводит в текст произведения привычные кадетам жаргонизмы: битки – «последние по классу ученики», огуряться – «не ходить на уроки, прикидываясь больным», цынготный – «слабый, трусливый» и др.

Богатый лексический материал содержится и в автобиографических произведениях («На переломе», «Юнкера»)

А. Куприна: мазочки – «юнкера третьей роты», звериада – «прощальная песня», курило – «воспитанник, умеющий при курении затягиваться и держащий при себе собственный табак», пустить дым из глаз – «ударить», цуканье – «грубое обращение старшего курса с младшим» и др.

В воспоминаниях П. Луппова (Вятское духовное училище, 1870-е годы), В. Певницкого (Владимирская духовная семинария, 1850-е годы), Н. Гилярова-Платонова (Коломенская духовная семинария, 1840-е годы), Г. Сычугова (Вятская духовная семинария, 1850-е годы), Е. Грязнова (Вологодская духовная семинария, 1840-е годы) и других выходцев из среды духовенства предстает выразительная картина семинарской жизни и семинарских жаргонизмов. Помогают обрисовать быт старой духовной школы, ее нравы и порядки такие специфические выражения, как лозарь – «ученик, секущий по приказанию учителя своих товарищей», ссылка на поселение – «поселение провинившегося на определенный срок под особое наблюдение старшего», блинник – «избалованный, изнеженный городской ученик», букет – «стол для наказанных, на нем ставили только ломоть черного хлеба, соль и кружку с водой» и др.