Текст книги "Генезис и функционирование молодежного социолекта в русском языке национального периода"

Если рассмотреть вопрос о носителях молодежного жаргона в диахронии и обратиться к фактическому материалу XIX века, то станет очевидным активное функционирование жаргонизмов в «мужских» закрытых учебных заведениях, то есть для мальчишек с их «хроническим стремлением к игре под хулиганов» совсем необязательно для языковой реализации этого желания «девчоночье» присутствие. Более того, обращение к мемуарам – к дневникам и запискам бывших воспитанниц институтов благородных девиц – открывает богатую лексику «женского» жаргона. В настоящее время женская половина также не остается в стороне от создания и употребления жаргонных слов и выражений, однако главную роль в этом процессе, безусловно, играет мужская часть молодежи.

(Диахронический аспект открывает и возраст носителей молодежного жаргона в прошлые столетия. Согласно письменным памятникам (мемуарам, публицистике, исторической и художественной литературе), В.И. Даль пришел в кадетский корпус в 12 лет, А.И. Куприн – в 10 лет (в военное училище – в 18 лет), К.М. Станюкович поступает в морской корпус в 14 лет, А. Афанасьев – в гимназию в 11 лет, В.Т. Нарежный – в 12 лет. В.Г. Короленко – в 10 лет. У Помяловского в бурсе учились в основном «великовозрастные»: «Мы берем училище в то время, когда кончался период насильственного образования и начинал действовать закон великовозрастия» [Помяловский 1981: 241]. Нередко в духовные училища приходили учиться в возрасте шестнадцати лет. Проучившись в четырех классах училища по два года, ученики становились великовозрастными [Помяловский 1981: 242]. Главным героям повести «Очерки бурсы» (Семенову, Тавле, Гороблагодатскому) – шестнадцать-восемнадцать. Самому младшему (Карасю) – 10 лет. Сам Н.Г. Помяловский закончил духовную семинарию в 22 года. Жизненности школьного жаргона способствовало «второгодничество». И это во всех учебных заведениях. Отсюда обилие слов, называющих тех, кто учился второй год в одном и том же классе. Например, бабушка класса (инстит.), старички (семин., кадетск.), битки (кадет.). П.П. Ясинский (в гимназии с 13 лет) пишет: «… буршество было развито преимущественно в третьем классе. Ученики сидели по нескольку лет в классах и старелись за этим занятием». Студентами Дерптского университета были юноши в возрасте от 22 лет (их не исключали: они могли платить за обучение и оставаться студентами долгие годы). Н.М. Языков покинул его в 26 лет, В.В. Вересаев – в 27 лет. В университете были популярными обозначения студентов разных лет обучения (подчеркивающие возраст): молодой дом, старый дом, покрытый мхом. Таким образом, носители молодежного жаргона в XIX веке – все те же подростки (от 11–12 до 16 лет) и юноши (от 16 до 22–27 лет). Молодежь XIX, XX, XXI веков была примерно одинакового возраста.).

Бытование молодежного жаргона ограничено не только определенными половозрастными и социальными рамками, но и территориальными. По мнению большинства исследователей молодежного социолекта, его носителями являются в основном жители городов и рабочих поселков [Скворцов 1981: 64; Борисова 1981: 83; Колесов 1991; Грачев 1997: 167; Елистратов 2000: 653]. «Он (русский молодежный сленг. – О.А.) бытует, – подчеркивает Э.М. Береговская, – в среде городской учащейся молодежи – в отдельных более или менее замкнутых референтных группах» [Береговская 1996: 32]. На город как на преимущественное место функционирования молодежного жаргона указывает и B.C. Елистратов: «Речетворческая деятельность студентов, молодежи, различных молодежных объединений является своеобразным ядром городского арго» [Елистратов 2000: 653].

В городах налицо все возрастные поколения: школьники, учащиеся профессионально-технических училищ, студенты и др. [ССМЖ: 13], то есть наиболее динамичные и восприимчивые к новым языковым веяниям социальные группы. В городе складываются благоприятные условия для появления специализированных молодежных жаргонов (байкеров, рокеров, панков, скейтбордистов, металлистов и др.), городская молодежь имеет возможность общаться с большим числом сверстников, более подвержена влиянию моды, активно вовлекается в различные неформальные движения, входит в созданные по интересам корпорации. Однако размывание границ между городом и деревней, тесное общение городских и деревенских жителей, учеба сельской молодежи в городских учебных заведениях, а также демократизация средств массовой информации способствуют как появлению диалектизмов в языке городской молодежи, так и употреблению сельскими юношами и девушками «модных» словечек города [ССМЖ: 13].

Языковая картина города меняется в силу постоянного притока разнообразного населения, которое, «ассимилируясь, привносит, однако, кое-что и свое» [Ларин 1973: 177–178]. Это наблюдение, сделанное Б.А. Лариным в 1930-е годы, иллюстрируется и современной языковой ситуацией в крупных городах. Несмотря на текучесть городского населения, Б.А. Ларин призывал изучать язык города, чтобы уловить его специфику: «Тесная бытовая спайка обусловливает языковую ассимиляцию, сложение своеобразных у данного коллектива разговорных (и письменных) типов речи. Следовательно, мы могли бы предполагать некоторую языковую специфику, например, у студенчества, солдат и моряков, у рабочих одной фабрики…» [Ларин 1973: 177–178].

При стремительном изменении социальных условий меняется и состав носителей молодежных жаргонизмов: все больше специфических слов молодого поколения получает распространение за чертой города. Реалии, которые интересуют молодежь как самую мобильную социокультурную группу, постоянно меняются. Очень подвижен и словарь молодежного жаргона; обновление лексики и фразеологии наблюдается не только в крупных городах, но и на периферии, о чем свидетельствуют региональные словари молодежных жаргонов.

Таким образом, на состав носителей молодежного жаргона влияют многие факторы. Не только возраст, пол, но и осознание собственного Я, сознательное желание (потребность) экспериментировать со словом, не только принадлежность к определенной корпорации, общность интересов, но и социальный статус, место жительства (сельская местность, город; столица, периферия) являются важными моментами в раскрытии специфики молодежного жаргона, играют важную роль в его функционировании.

2.2. Функции молодежного жаргона

Итак, молодежный жаргон рождается и формируется в силу определенного возрастного и корпоративно-психологического комплекса [Скворцов 1981: 114]. Его лингвистическая характеристика должна начинаться с выяснения его общественной функции, то есть того, «какую роль он призван выполнять, из какой необходимости возник, какие потребности общества или отдельных его слоев и групп удовлетворяет» [Бондалетов 1974: 15]. Выявление природы молодежного социолекта, его функций – важный шаг на пути познания его специфики. «Установить функцию предмета в обществе, – справедливо подчеркивает Р.В. Пазухин, – значит дать этому предмету определение…именно функция языковых единиц и является критерием лингвистической реальности» [Пазухин 1979: 42–50; 42].

Постоянный интерес лингвистов к назначению языка, его роли в жизни людей обусловливает возникновение споров о количестве и иерархии функций, которыми обладает язык. Так, сторонники «монофункциональности» языка (исходя из сущностной природы языка) считают единственно главной функцию коммуникативную (Ю.Д. Дешериев, Г.В. Колшанский, Р.В. Пазухин и др.). «Коммуникативная функция, или функция общения, – пишет Ю.Д. Дешериев, – главная функция языка. Она обусловливает все остальные функции языка и самое природу языка… Коммуникативная функция проявляется во всех остальных функциях языка – в общественных, экспрессивной, эстетической, гносеологической» [Дешериев 1977: 221]. Функционально-типологическая концепция, предложенная Ю.Д. Дешериевым, включает три яруса функций: высший ярус занимает одна, главнейшая функция языка – коммуникативная (родовое понятие), второй и третий ярусы занимают соответственно – частные функции (видовые понятия) и «подвиды» частных функций [Дешериев 1977: 222].

«Полифункционалисты», наряду с коммуникативной функцией (производные которой – контактоустанавливающая, конативная волюнтативная, апеллятивная и др.), признают в качестве основной и когнитивную функцию, связанную с мыслительной деятельностью человека (частные проявления данной функции – аксеологическая (оценки), номинативная (называния), функция обобщения и др.) К этим двум главнейшим функциям добавляют эмоциональную (выражение чувств и эмоций человека) и метаязыковую (исследование и описание языка в терминах самого языка). Выделяют также эстетическую функцию, поэтическую, референтную, магическую и др. В зависимости от использования языка рассматриваются различные классификации его функций, но все они (подчеркнем это!) отражают взаимообусловленность базовых и производных функций в отдельных актах речи и текстах.

Как форма существования языка молодежный жаргон разделяет его основные функции, а как особая разновидность социальных диалектов по-своему воплощает и реализует эти функции [Бондалетов 1974: 15]. Наблюдаются отличия в значимости той или иной функции языка для жизни общества в целом и для его молодого поколения. Более того, как показывают результаты диахронического исследования, состав функций молодежного жаргона не остается неизменным: с течением времени увеличивается или сокращается число функций, меняется их иерархия.

Носитель молодежного социолекта, по определению исследователей, двуязычен, речь его варьируется в зависимости от обстоятельств: в одних случаях он употребляет жаргонные слова, в других переходит на литературный язык. «…Арго (жаргон. – О.А.), – писал В.М. Жирмунский, – всегда является вторым языком говорящего, точнее – второй лексической системой, в которой явления окружающей жизни получают новые, «свои» наименования, сосуществующие для самого арготирующего со стандартами основного языка» [Жирмунский 1936: 120].

Подобная двуязычность прослеживается и в XIX веке, и сегодня (см. работы В.Д. Бондалетова, В.Б. Быкова, М.А. Грачева, Д.С. Лихачева, Т.Г. Никитиной, Л.И. Скворцова, В.В. Химика и др.). О ней (как о характерной и для подростков начала XX века) писал Е.Д. Поливанов. «Разве можно было бы допустить себе, – рассуждает ученый, – чтобы школьник – пусть даже самый «развращенный» в языковом отношении – стал бы в таком случае как посещение школы т. Луначарским, держать ответную последнему речь в следующем «штиле»: «Нафик, братишки, прихрял к нам сюда миляга Луначарский? Он прихрял позекать, как мы тут вола вертим…» [Поливанов 1931: 163]. Подобные жаргонизмы (нафик, прихрять, позекать, миляга и т. д.) Е.Д. Поливанов называет словами «внутреннего» употребления, которые не допускают смешения с эквивалентными им по значению словами «внешнего» употребления и не вытесняют из мышления учащихся знания нормального общерусского словаря: это не замещающие, а становящиеся рядом – для специальных функций – элементы словарного мышления» [Поливанов 1931: 162–163].

Носитель жаргона, таким образом, способен контролировать использование в речи специфических слов, то есть употребление жаргонизмов сознательно и может быть рассмотрено как стилистическая организация речи [Лихачев 1964: 333].

Что же «заставляет» молодежь снижать стиль языка, обращаться к социальному диалекту в определенных ситуациях речевого общения? Каковы основные функции молодежного жаргона?

Несмотря на то что молодежный жаргон является вторичным по отношению к литературному языку, он, прежде всего, выполняет коммуникативную функцию: служит принятым в подростково-юношеской среде средством общения, обеспечивает молодым психологический комфорт, общение «на равных», позволяет установить контакт с ровесниками.

Контактоустанавливающая, адаптивная функции. Любопытную деталь отметил Д.Н. Мамин-Сибиряк в рассказе «Башка»: при знакомстве бывшего семинариста и выпускника гимназии называются не имена, а функционирующие в их школах жаргонные наименования: «Медальон кончил гимназию с золотой медалью, – объяснила Фигура не без удовольствия, – а таких там называют «медальонами». – «Ага! – проговорил Башка. – У нас в семинариях первых учеников звали «башками», я и имел несчастье быть таким первым учеником, значит мы с вами одного поля ягоды…» [Мамин-Сибиряк 1954: 134]. Жаргонные обозначения сразу сближают двух героев; как нить связывают представителей одного и того же возрастного слоя общества.

Знание и употребление молодежных слов и выражений дает возможность почувствовать себя «своим» – членом определенной корпорации. Освоение жаргона помогает новичкам адаптироваться к непривычным условиям (в школе, в студенческой аудитории, в неформальной группе, в армейской казарме и т. д.). Для попавшего в незнакомый лингвистический коллектив, где свои традиции, устои, правила высказываний, правила построения фраз, необходимо «хотя бы приблизительно научиться оценивать оттенки высказываний, чтобы представить правила собственного поведения и свою позицию в коллективе» [Михайлова, Кипнис, Кипнис Д. 2006].

«Новичок, – пишет Л.И. Скворцов, – застает сложившийся речевой обычай и должен войти в него, и, овладев им, став хозяином, – в конечном счете подчиниться ему» [Скворцов 1981: 64].

Яркий пример этого – воспоминания о первых днях учебы бывшей воспитанницы Павловского института благородных девиц: институтский жаргон открывает перед ней царящие в учебном заведении порядки, своеобразие взаимоотношений и увлекает своей эмоциональностью, выразительностью: «– Травить Миддерлиха! Бенефис ему хороший закатить, бенефис с подношением! – Да, да, бенефис! Бенефис, непременно! – Что такое? Что случилось? – спросила я, поймав за рукав пробегавшую мимо меня высокую темноглазую Клеонову… – Видишь-ли, Вороненок, – объяснила мне веселая, жизнерадостная хохотушка Стрекоза, – учитель географии Миддерлих не придет от 3-х до 4-х в свой час, а явится в первый пустой час… Да пусть не радуется: мы ему такой сегодня подкатим «бенефис»… – Что? – не поняла я выражения. – А вот увидишь! Ты еще не знаешь, что такое «бенефис». Но ты сама собственными глазами увидишь… Скандал выйдет большой… «Шестерки» нас выучили. Они своему Тормеру такой же «подкатили»» [Чарская 1910: 150–151].

Интегративная функция, функция дезинтеграции. Говоря о роли молодежного жаргона, следует подчеркнуть взаимовлияние его различных функций, их взаимозависимость. Так, с контактоустанавливающей, адаптивной функциями тесно связаны интегративная (объединяющая) и диаметрально противоположная ей функция дезинтеграции. Молодежный жаргон, своеобразное речевое поведение, с одной стороны, консолидирует молодых, формирует чувство принадлежности к определенному сообществу (чувство «мы»), с другой стороны, реализует желание молодежи противопоставить свою группу «чужим», не входящим в данную корпорацию. Возможно, поэтому в жаргонной лексике ярко отражается деление мира на «свое» и «чужое», причем с отрицательной оценкой всего, что принадлежит «чужому» миру.

Так, школьный жаргон как прошлых столетий, так и современного века передает пренебрежительное, насмешливое отношение учащихся одного учебного заведения к ученикам других школ. Оппозиция «свой» – «чужой» проявляется, в частности, в наименованиях лиц, эмоционально-окрашенных прозвищах XIX века: сизяк, синяя говядина, красная говядина, грач, лягушка в кармане, гимназ «гимназист» [СРШЖ: 234, 73, 73, 74, 152, 71], семинар, бурсак, ряпужник, уездник «воспитанник духовной школы» [СРШЖ: 242, 56, 236, 279], институтка, катеринка, монастырка, павлушка, смолянка «ученица института благородных девиц» [СРШЖ: 112, 125, 166, 193, 251]. В подобных обозначениях отображается ироничное отношение к «враждебному лагерю» учеников, неприятие их культуры, образа жизни. По воспоминаниям А. Грина, литеры на пряжке гимназических ремней В.Г. (то есть Вятская гимназия) расшифровывались по-своему, по-училищному: вареная говядина: «Мы не любили гимназистов за их чопорность, щеголеватость и строгую форму, кричали им: «Вареная говядина!» [Грин 1965: 238].

В современном школьном жаргоне среди черт, составляющих коннотацию «чужого» (представителя иного учебного заведения) также преобладают негативно характеризующие: гоблин «учащийся профтехучилища», говнозист «гимназист», студень «студент», музляк «ученик музыкальной школы», карась «курсант военного училища» [ТСРШСЖ: 68, 267, 175, 118].

Отражением оппозиции «свой» – «чужой» являются и неодобрительные жаргонные обозначения поклонников определенного музыкального ансамбля, спортивного клуба и т. д. Например, ананаска «фанатка ансамбля «На-На», бомж «болельщик футбольной команды «Зенит», свинья «фанат футбольной команды «Спартак» [ССМЖ: 41, 76, 482].

В свою очередь, компонент оппозиции «свой» имеет положительную окраску. Значение «принадлежащий к своим» может передаваться через приставку «со» и часть слова «одно», которые подчеркивают общность, дух единства. Например, однопартники, сомопитвенники, сономеранты, соквартиранты, [СРШЖ: 184, 253, 253, 252], то есть, «свой» – это тот, кто вместе с тобой учится, рядом сидит, живет на одной квартире (в общежитии в одной комнате), это тот, кто разделяет твои взгляды и с кем ты дружишь. Группа «своих» ощущает связь и идентифицируется как общая целостность, «имеет сознание, которое соединяет похожие качественные элементы» [Краевски, Ващенко 2006: 448].

«Свои» знают обычаи, соблюдают традиции, а «чужими» могут быть не только учащиеся других учебных заведений, но и новички, едва переступившие порог класса. Их, подчеркивая признак «чужой(ая)», называют в школьной среде XIX века чужестранками, дикарями, дикими [СРШЖ: 301, 79, 80]. (Ср. в современном школьном жаргоне «новичок» – неместный, подкидыш, приемыш, турист[ТСРШСЖ, 183,216, 224, 284]).

Конспиративная функция. «Чужой», как правило, не знает сложившейся культуры (в данном случае, субкультуры), не знаком с тайнами молодежного словотворчества, а потому бесправен и унижен. Так, к вновь поступившему подходили с вопросами: «Угостить маслянкой?» (в кадетской среде), «Хочешь пива?» (в кругу семинаристов), «Показать Москву?» (в гимназиях), «Угостить жирандольками?» (в институтах благородных девиц), и после утвердительного ответа новичок подвергался насмешкам, ударам, поколачиваниям. Пока новичок не стал «своим», для него оставались тайными значения жаргонных слов.

О тайности молодежного жаргона, то есть о его конспиративной функции писал в 1905 г. Д.К. Зеленин Он отмечал, что в школах (особенно в закрытых учебных заведениях) бытуют секретные слова, дающие возможность учащимся вести разговоры в присутствии непосвященных лиц. Так, новгородские семинаристы объясняли ему появление у них термина затележить «покурить» желанием избегнуть возможности случайно проговориться перед начальством [Зеленин 1905: 112].

(Желание детей обособиться от взрослых и окружить себя некой таинственностью, стремление быть или казаться интересными, необыкновенными – вот причины, по мнению Г.С. Виноградова, появления детских тайных языков [Виноградов 1926: 2]. И с этой целью переставляются слоги, звуки, добавляются окончания и т. д., то есть создаются языки искусственные – «тарабарские», «заумные», которые, как уже было подчеркнуто в монографии раннее, отличны от жаргона и по словопроизводству, и по социальной природе. Их появление ученый объясняет подражанием разбойникам, индейцам.)

Конечно, конспиративная функция в молодежном жаргоне не является ведущей. Она более свойственна условным языкам, уголовному арго, в которых конспирация, секретность были жизненно необходимы и отвечали тайным замыслам носителей социолектов. Однако и в молодежной среде нередко пытались скрыть свои истинные намерения, скрыть подлинный смысл слов и выражений. И чаще всего от новичков, еще не успевших постигнуть новое значение «безобидных» на первый взгляд слов.

Так, например, после положительного ответа на вопрос Хочешь пива? ничего не подозревавший семинарист-новичок получал удар в голову: пивом в бурсе испокон веков назывался не напиток, а варварский обычай бурсаков ударять ладонью по кулаку, приставленному к чужой голове. При этом раздавался звук, отдаленно напоминавший звук откупоренной бутылки [Измайлов 1903: 15].

А знакомство с «местными» словами и выражениями в кадетских корпусах могло начинаться с вопросов: «Есть ли у вас пырье масло?», «Знаете ли вы, что такое кукунька!», «Читали ли вы книгу лети-дале?» и заканчиваться так же плачевно, так как новичок подвергался ухищренным ударам: в спину (книга лети-дале), в голову (кукунька, пырье масло) [См. об этом: Записки ген.-м. Николая Васильевича Вохина 1891; M.Л. 1862]. У вновь поступившего могли спросить, видел ли он волос-крикун (волос назывался так, потому что каждый, у кого его вырывали, громко кричал), или «вежливо» поинтересоваться, не хочет ли он орешков: «Хочешь орешков, малыш? – спрашивает Форсила… – Держи пошире карман: раз – орех!; два – орех! Три, четыре…» Форсила методически щелкает малыша в лоб, пока у него на глазах не выступят слезы» [Куприн 1957: 443].

Различного вида издевательства облекались в своеобразную замаскированную словесную форму. Жаргонные вопросы таили в себе подвох, насмешку. Приглашая попробовать некое лакомство (например, орешков), школьники добивались нужного эффекта: вместо ожидаемого угощения – унижение, боль. «– А ты, Буланка, пробовал когда-нибудь маслянки?…Хочешь я угощу?.. И, не дожидаясь ответа Буланина, Грузов нагнул его голову вниз и очень больно и быстро ударил по ней сначала концом большого пальца, а потом дробно костяшками всех остальных сжатых в кулак. – Вот тебе маслянка, и другая, и третья!… Ну, что Буланка, вкусно? Может быть, еще хочешь? Старички радостно гоготали: «Уж этот Грузов! Отчаянный] Здорово новичка маслянками накормил» [Куприн 1957: 396].

Функция воздействия на новичков. Непривычная обстановка, непонятное поведение окружающих, а также незнакомые жаргонизмы – все это пугающе действовало на новичка. Школьники XIX века, издеваясь и смеясь над ним, давали понять, что не постигнувший их «языка» – им не ровня, всегда может оказаться в незавидном положении, будет испытывать страх. Как, например, герой А. Измайлова «В бурсе»: «– На экзамене, брат, учителя не проведешь. А мы с тобой еще к тому же, наверняка, будем проскрипторами. От непонятного слова у Ильинского забегали по спине мурашки. – Что это за штука? – спросил он, чуть не бледнея» [Измайлов 1903: 160].

Примеров такой воздействующей функции молодежного жаргона немало в художественно-мемуарной литературе XIX века (См.: Львова М.А. «Былые годы», Помяловский Н.Г. «Очерки бурсы»; Куприн А.И. «На переломе (Кадеты)», Водовозова Е.Н. «На заре жизни», Измайлов А.А. «В бурсе» и др.). Так, и в романе А.К. Шеллера-Михайлова «Гнилые болота» зримо описан страх, который наводит загадочное школьное выражение на новичка-пансионера, воспринимающего все в буквальном смысле: «Вдруг раздались крики: «Масло жать, масло жать из новичка!». Вся ватага бросилась на скамью, где я сидел, и меня приперли к стене… В минуту появился Розенкампф… Он взял меня за руку и провел сквозь толпу шумевших школьников в коридор. На моих глазах были крупные слезы, в воображении рисовалась страшная картина выжимания из меня масла… «Что было бы со мною, – думалось мне, – если бы из меня выжали масло? Я вдруг сделался бы тоненьким-претоненьким» [Шеллер – Михайлов 1984: 77].

Следует подчеркнуть, что «тайным» и «пугающим» жаргон был для новичков недолго, его «таинственный покров» исчезал сразу же после погружения новичка в новую среду и знакомства с принятыми в закрытом учебном заведении порядками. Современный молодежный жаргон, в силу его широкой распространенности, открытости, известен и популярен, и новички, приходящие в новую обстановку, уже не сталкиваются с такими «испытаниями». Армейский жаргон, с его «дедовщиной», также не засекречен и передается новобранцам еще до прибытия их в вооруженные силы. Отсюда вывод: конспиративная функция (ориентированная на новичков) свойственна молодежному жаргону в диахронии и для современного его состояния не столь актуальна. Непонятными (и, следовательно, тайными) жаргонизмы остаются в основном для взрослого населения, для большинства учителей и родителей.

(Среди разновидностей современного жаргона компьютерный жаргон является наиболее закрытым, близким к профессиональному, и именно компьютерная жаргонная лексика (мама «материнская плата», сдохнуть «выйти из строя», мозги «память», потроха «комплектующие компьютера» и т. д.), может вызвать страх у «далеких» от новых информационных технологий людей. В частности, анекдот, описывающий монолог владельца персонального компьютера («А у меня вчера мама сдохла… мозги выдрал и себе оставил, а потроха продавать буду») способен заставить содрогнуться: «– Да, помнится, были времена, когда мы освобождали себе места в общественном транспорте, обсуждая проблемы смертности матерей и последующего применения оставшихся мозгов…» [Буберман 2004: 27]).

Опознавательная функция. С конспиративной функцией тесно связана и опознавательная функция. «Она, – отмечает М.А. Грачев, – свойственна многочисленным жаргонам, территориальным диалектам, профессиональной терминологии» [Грачев 1997: 107]. Не является исключением и молодежный жаргон, который, способствуя обособлению молодого поколения от остальной части общества и давая право на дружеское общение, на общение среди «своих», становится своего рода паролем. Знаешь пароль – и ты «свой» в мире жаргона, а значит, – и автор его, и пользователь [Мокиенко 2007: 10]. «То, что определяется иногда как установка на «тайность», – утверждает Л.И. Скворцов, – в действительности оказывается установкой на «пароль», вне зависимости от обязательного тайного характера этого способа сигнала «для своих» [Скворцов 1966: 10].

Функция узнавания «своих» наиболее ярко выражена в уголовном арго. Преступники, если сомневались в принадлежности собеседника к уголовникам, спрашивали: [Стучишь по блату? По фене ботаешь? Куликаешь по-свойски? [Грачев 1997: 107–108]. Похожих вопросов в молодежном жаргоне не зафиксировано. Носитель жаргона (если он таковой) может раскрыться и постепенно, в ходе беседы: быстрота «опознавания» в молодежном кругу не так значима, как в среде деклассированных, где ошибка в опознании собеседника может привести к негативным для уголовников последствиям [Грачев 1997: 108].

Отличительным, опознавательным признаком в общении молодых могла явиться не только специфическая лексика, но и перестановка ударения в словах: «Голохвостов говорит: момент, роман, период» [Воронский 1966]. И особенное произношение. Например, в кадетских корпусах XIX века определенный круг воспитанников (так называемые солидные) отличался напыщенной важностью, самоуверенностью, особой походкой и своеобразной манерой произношения. «Принадлежа большей частью к порядочным и зажиточным семействам, солидные очень заботились о своей наружности, танцевали на гимназических балах и создавали господствующую в возрасте моду. Даже язык и походку солидные выдумали для себя совсем нечеловеческие. Ходили они на прямых ногах, подрагивая всем телом при каждом шаге, а говорили, картавя и ломаясь и заменяя «а» и «о» оборотными «э», что придавало их разговору оттенок какой-то карикатурной гвардейской расслабленности. Столкнувшись где-нибудь в коридоре или на лестнице с разбежавшимся новичком, солидный брал его осторожно двумя пальцами за рукав и говорил с брезгливой гримасой на лице: – Что ж ты стал, мэльчишка? Прэхэди п'жалста. – И затем пускал ему вдогонку одну из любимых фраз солидных: – Глуп, туп, нерэзвит…эттэго, что мэло бит» [Куприн 1957].

Если рассматривать опознавательную функцию молодежного жаргона диахронически, то можно отметить усиление ее на современном этапе. В связи с развитием, формированием жаргонов по увлечениям, интересам вырастает значимость отличительных качеств (в том числе и языковых особенностей) представителей различных молодежных субкультур. (Например, члены неформальных групп (панки, фанаты, металлисты, хиппи) чаще, чем другие молодежные объединения, используют жаргонизмы английского происхождения.) Молодежный жаргон является одним из символов общности, наравне с манерой поведения, стилем одежды, прически и т. п.

Репрезентативная функция. Усиливается на современном этапе и репрезентативная функция молодежного жаргона: к жаргону обращаются, чтобы подчеркнуть в глазах остальных носителей языка свою «особость», утвердить свое «я» [Береговская 1996: 38; Береговская 2007: 266]. Функция самоутверждения реализуется в поддержании престижа и статуса в кругу товарищей. «Подчеркнутое утверждение своего «я» в этом мире, – пишет Л.П. Крысин, – может рождать у подростка намеренную грубость в речи, особое щеголеватое произношение, употребление в их кругу (и нигде больше!) специфических слов [Крысин 1977: 40].

Номинативная функция. Эти специфические слова молодежного жаргона, по мнению большинства исследователей, предназначены для обозначения «таких понятий и явлений, которым соответствуют устойчивые и регулярные обозначения в литературном языке» [Крысин 1989: 77], то есть традиционно собственно номинативная функция [Земская 2005: 12] не признается важной для словопроизводства молодежного жаргона.

Однако в составе молодежного социолекта (особенно в прошлые столетия) наблюдается большое количество слов и выражений, не имеющих эквивалентов в литературном языке. Так, Д.К. Зеленин приводит примеры семинарских выражений плюсовать, просить плюс в значении «за неимением своего табаку, просить товарища оставить половину папиросы или большой окурок, которым можно было бы еще раз или два затянуться» [Зеленин 1905: 112]. У Н. Смоленского зафиксировано другое школьное слово с этим значением – шить: «Папироска тогда обходила двоих-троих. Минут за пять до конца урока неимущий обращается к товарищу, парты через две: Ванька, шью! Это значило: оставь мне покурить» [Смоленский 1906]. В русском языке нет слова для описанной просьбы, такой обычной в духовных школах XIX века, что и побудило семинаристов дать ей название.

Подобным образом объясняется и рождение названий школьных игр, различных действий, занимаемых должностей в классе и т. д. Отсутствуют, например, в литературном языке адекватные синонимы к таким жаргонизмам прошлых веков: озубки «куски хлеба со следами зубов», столб «ученик, который в наказание за невыученный урок становится у стенки, вытянув руки по швам, камерный студент «студент, наблюдавший за поведением своих товарищей в камерах (комнатах)», адская точка «вид издевательства над новичком, когда его заставляют присесть, прыгнуть вверх и опуститься, не покачнувшись», устрица «удар ребром руки в переднюю часть горла», секундатор «ученик-семинарист, в обязанностях которого было держать наготове розги и сечь своих товарищей», стодневна «день, который отмечали в гимназиях за сто дней до экзаменов на аттестат зрелости», адоратриса «воспитанница института благородных девиц, имеющая объект обожания, поклонения», цукатель «кадет, который издевается над первокурсниками» [СРШЖ: 184, 265–266, 268, 274–275, 280, 240, 262, 37, 297] и др.