Текст книги "Тайны Сент-Ривера"

Мотивы и возможности

– Что ж, – сказал комиссар, когда мы остались в кабинете Кроуна втроем, – У меня пока появилась только одна разумная версия. А у вас, коллега?

– Догадываюсь, о чем вы подумали, но не кажется ли вам, что для самоубийства было выбрано слишком странное место, да и время, – возразила я.

– Это, конечно, так, но если мы начнем сейчас разбираться с мотивами и возможностями, то получится, как я подозреваю, не менее странная картина.

– И все же.

– У меня есть предложение: сегодня уже очень поздно, но завтра утром предлагаю встретиться у меня в кабинете, – ведь вы, друзья мои, как ни крути, свидетели.

– Ну, если свидетели, – усмехнулся Дэвид.

– Договорились, – улыбнулась я.

* * *

На следующее утро мы собрались в кабинете комиссара довольно рано. Это особенно сложно было для Дэвида. Он представляет собой классический образец совы. Но дело было не столько моим, или комиссара, сколько нашим общим, и это разбудило, если не самого Дэвида, то уж его тщеславие точно. Одно дело узнавать о следствии, когда оно уже закончено, другое – принимать в нем активное участие.

Когда мы, наконец, расположились возле большого комиссарского стола, Эрик Катлер, как и должно было быть здесь, заговорил первым.

– Думаю, что в этом деле самый сложный вопрос – это мотив! Но и с возможностями все не так уж просто. Слишком много подозреваемых…

– Вот и нужно сейчас постараться вычислить, у кого это совпало: и мотив, и возможности. – Продолжил мысль комиссара Дэвид.

– Боюсь, что для того, чтобы говорить о мотивах, нам не хватает информации, например, мы не знаем, кто станет наследником Мориса Парра, – возразила я.

– Я уже успел поговорить с его адвокатом, вернее с представителем адвокатской фирмы Портера, которая обслуживала его коллекцию. Похоже, именно коллекция портретной живописи была главной заботой и для него, и для фирмы. Но завещание находится именно у них и будет оглашено, как и положено, после похоронной церемонии. Однако я уже послал им запрос на копию, которую доставят нам в ближайшее время.

– Что ж тогда можно пока поговорить о тех, кто имел возможность положить яд в бокал, – подвела я итог нашему предварительному обсуждению, – мы уже выяснили, что это мог сделать кто-то из слуг, находящихся на тот момент в замке. Все трое фактически имели такую возможность, но зачем? Здесь мы опять спотыкаемся о проблему мотива. Поэтому я предлагаю для начала вспомнить, кто находился вблизи злополучного бокала после того, как стало ясно, кто из него будет пить.

– Да, тут вам с Дэвидом неплохо бы вспомнить все, даже самые мелкие, подробности этой части вчерашнего вечера. – поддержал мою мысль комиссар.

– Не возражаю, – согласился Дэвид.

– Что ж, – начала я, – разливал вино Роберт Кроун, но он не знал, кто и какой бокал возьмет, мало вероятно, чтобы он действовал на удачу в таком вопросе.

– Да, уж… – только и сказал на это мой друг.

– Затем подавала вино Луиза, в принципе, она могла отравить Парра, и именно его, но попробуйте найти для этого хоть мало мальски разумную причину. А вот дальше уже все становится более интересно, поскольку этот бокал, наконец, обретает своего вполне конкретного хозяина. Бокал стоит на столике. Парр не спешит пробовать вино, он увлечен спором с Джимом Сотти, увлечен настолько, что, забыв о напитке, предлагает всем пойти на второй этаж и рассмотреть портрет, вокруг которого и разгорелась дискуссия. Никто не возражает, поскольку, по-моему, все чувствуют, что это самая интересная часть этого вечера. Вот теперь я попробую вспомнить в каком порядке Кроуны и их гости покидали гостиную, у кого была хоть пара секунд для того, чтобы всыпать, или влить яд. Сам Кроун сидел за одним столом со старым коллекционером, но он встал и подошел к двери первым, насколько я помню. – Я посмотрела на Дэвида.

– Я тоже помню, что как только Парр предложил отправиться на второй этаж, Кроун встал и подошел к двери, ведущей на ту лестницу, которая ведет к нужному месту, – согласился со мной Дэвид.

– Вслед за ним поднялась Мишель, да она и сидела далековато от Мориса Парра. Затем Марика. Вместе с ней поднялись со своих мест доктор и Джим, и что-то мне подсказывает, что их в этот момент не слишком интересовал не только господин Парр, но и предмет спора. Мы с Дэвидом вышли из гостиной вслед за этими тремя, а последним ее покинул Парр. Получается, что именно он и мог отравить свой бокал, незаметно для других.

– Интересно… – задумчиво проговорил Эрик Катлер.

В это время на его столе зазвонил телефон.

После того как комиссар положил трубку, он немного помолчал, словно переваривая только что полученную информацию, затем сообщил нам факт, который подтверждал, и удивительно точно, только что нами полученный вывод.

– Это звонили из лаборатории. В правом кармане пиджака Мориса Парра обнаружены очень мелкие осколки стекла. Это осколки медицинской ампулы, в которой мог находиться цианид, очень небольшое его количество было выявлено на ткани этого же кармана. Похоже, что Парр раздавил ампулу, вылив ее содержимое в свой бокал, после чего осколки от этой ампулы положил в свой карман, а по дороге где-то их выбросил, они ведь должны были быть совсем маленькими, потом их просто растащили на обуви, да и кто их искал вне комнаты? Кругом ковровые покрытия. Да еще и лестница… Но в его действиях просто отсутствует всякая логика!

– Да, уж, – поддержала я комиссара, – самоубийца, заметающий следы своего преступления.

– А если ампулу подложил в карман Парра настоящий убийца, чтобы запутать следствие и привести нас к мысли о самоубийстве, – предположил Дэвид.

– Можно было бы это предположить, если бы там была именно ампула, или полный набор осколков, – возразила я, – а иначе, как ты себе это представляешь? Парр обнаруживает у себя в кармане осколки ампулы и спокойненько их выбрасывает на ковер, даже не предпринимая попытку выяснить, что это за стекла и как они попали в его карман? Да и как это вообще можно было все проделать? Он что под гипнозом был? А мы все? Ну, чисто теоретически это еще можно держать в голове, и все же мне это кажется маловероятным.

– Что ж, боюсь, что в предварительном слушанье этого дела в суде, версия самоубийства окажется самой убедительной, – вздохнул комиссар.

– Но почему именно в этом месте и именно в это время? – возмутилась я.

– Это слабое звено гипотезы о самоубийстве, но факты указывают на то, что возможность была только у самого Парра и слуг, однако у слуг не было мотива.

– А у Парра? У него есть причины для самоубийства?

– Ну, если подтвердится, что он был неизлечимо болен…

– А еще нет заключения?

– Должны вот-вот доставить, но по телефону доктор Вильсон мне сказал, что, скорее всего, это подтвердится. Он сказал, что точно сможет это сказать только после получения результатов лабораторных исследований.

– Ну, допустим, что он был тяжело болен и не хотел жить, боялся боли, не хотел пережить все стадии болезни, допустим. Но, что он не мог сделать это у себя дома, где его никто бы не увидел, где не нужно было все делать тайком? – продолжила я излагать аргументы в пользу своего несогласия с версией самоубийства, – да и зачем ему было бы тогда затевать этот странный спор? Лично мне кажется, что Джим ничуть не хуже его разбирается в живописи. Я видела картины Рамбье в национальном музее, стиль, несомненно, тот же, хотя я, разумеется не специалист.

– Да, мне кажется, что Сотти не зря так горячился, а старик вел себя очень странно, – поддержал меня Дэвид.

В этот момент наш разговор прервал дежурный инспектор, который занес комиссару курьерскую почту.

Комиссар распечатал конверты, и мы получили, во-первых, подтверждение факта наличия у Мориса Парра неизлечимой болезни, из-за которой временами он мог страдать от сильных болей. Во-вторых, – копию завещания. И тут был сюрприз: свои деньги господин Парр разделил поровну между оставшимися родственниками, которых даже не потрудился перечислить поименно, а свои картины он завещал национальному музею, к завещанию прилагалась подробная опись полотен, входящих в эту коллекцию.

Да, работа адвокатам предстояла нешуточная. Странно, что им не удалось убедить своего клиента написать более внятный текст завещания. Впрочем, судя даже по моим впечатлениям, убедить в чем-то этого господина было весьма непросто, особенно, если он что-то уже для себя решил. Данное завещание только подтвердило мое вначале довольно поверхностное мнение.

– Теперь мы знаем, что вчера в замке присутствовали, как минимум, двое их тех, кто получил от смерти старика некую выгоду, но очень сомнительно, что эти двое вчера об этом знали, – прокомментировал Дэвид полученные нами новые факты, – боюсь, что все же версия самоубийства выглядит самой логичной.

– Но не кажется ли вам, что было бы не лишним выяснить, откуда взялась ампула с цианидом, ведь это, насколько я понимаю, своего рода редкость. В нашей стране этих ампул нет со времен второй мировой войны, во всяком случае, нет в открытом медицинском обороте, – заметила я.

– Да, поддержал меня Катлер, – я уже направил несколько запросов, чтобы прояснить ситуацию, но не надеюсь на ответы. Вернее, ответы будут, но они вряд ли нам помогут. Цианид в ампулах – это очень странно.

– А почему вы думаете, что яд был в ампуле? – спросил вдруг Дэвид, – а если это были осколки от ампулы, в которой находилось совершенно безобидное вещество, а цианид попал на ткань совсем по-другому.

– Теоретически и такое возможно, но уж больно странное совпадение, – высказал свое сомнение комиссар. – Думаю, что нужно действительно поговорить с лечащим врачом Парра, возможно, он что-то прояснит. Он сегодня будет на приеме в поликлинике, нам стоит наведаться туда, к концу приема. Или вы не поедете со мной?

– Я, к сожалению, должен сейчас ехать в редакцию, но, надеюсь узнать от вас все новости, – сказал Дэвид.

– А я, разумеется, с вами, – ответила я на взгляд комиссара в мою сторону.

Доктор Реджинальд Крафт

Мы появились в кабинете доктора Крафта как раз тогда, когда его прием закончился, и он вполне мог уделить нам несколько минут. Светловолосый и белокожий, доктор выглядел явно моложе своих лет, впечатлению молодости способствовал и невысокий рост. Но, приглядевшись, я поняла, что ему уже наверняка больше пятидесяти, и еще, что он очень устал. Эрик Катлер предъявил свое служебное удостоверение и представил доктору меня, сказав, что я принимаю участие в данном расследовании по его просьбе. Впрочем, мне показалось, что доктор пропустил мимо своего сознания всю эту информацию.

– Так что же вы хотели узнать у меня, если, как я понимаю, вскрытие уже произведено, а, значит, о его болезни вы знаете.

– Да, но мы также знаем, что он умер от отравления цианидом, у нас есть основание подозревать, что господин Парр ушел из жизни добровольно, или вы считаете, что такое невозможно? – спросил комиссар, заметив, что доктор Крафт усмехнулся.

– Разрешите мне усомниться в этом. Пожалуй, я не думаю, что эта версия удачна хотя бы потому, что место и время для самоубийства выбрано уж точно не стандартно. Но дело не только в этом. Морис очень страдал от своей болезни, боялся приступов боли, которые случались у него все чаще, но умирать он не хотел. Буквально несколько дней назад он интересовался у меня, сколько ему нужно протянуть до того момента, когда его болезнь, благодаря открытиям современной медицины, перестанет быть смертельной, он читал медицинские журналы, следил за телепередачами, выискивал соответствующие новости в сети. Нет, я не верю в его добровольный уход, да еще при таких обстоятельствах, если, конечно, все, что по этому поводу сообщили газеты, действительно правда.

– Более, или менее, – подтвердил комиссар, очевидно, имея в виду газетные публикации.

– А мог ли у него быть цианид, причем в ампуле? – спросила я.

– Не знаю… – доктор задумался. – Не скрою, он просил меня достать ему яд, на тот случай, если он вдруг поймет, что в его жизни ему уже не светит выздоровление, а дожить до последней стадии своей болезни он очень боялся. Но цианид в ампуле… Впрочем, с его деньгами можно достать многое.

– Значит, яд у него все же мог быть? – уточнил комиссар.

– Мог, но я не могу утверждать, что был. – ответил доктор Крафт.

– Значит, вы ему эту услугу не оказали?

– Нет, комиссар, я не давал ему яд, вы ведь об этом?

– А что вы можете сказать о своем пациенте, как о человеке? Насколько легко и приятно было с ним общаться?

– Морис Парр не был приятным собеседником, хоть и был прекрасно образован, много повидал, много знал и понимал. Но все, что он накопил в этой жизни: деньги, картины, знания… – все это было бесполезной кучей хлама, и для него и для других. Не уверен, что объяснил вам, но это мое представление об усопшем…

– Ну, почему же, из того, что я о нем узнал за последние сутки, пожалуй, складывается именно такое впечатление. Спасибо, доктор, что ответили на наши вопросы.

– Всегда к вашим услугам, комиссар, – он сделал небольшую паузу, словно сомневаясь, стоит ли продолжать, – но не верьте, что Морис себя убил. Он мог бы убить, но только не себя. Во всяком случае, не сейчас.

Наследники

Похороны состоялись на следующий день. Скромная гражданская панихида, покойный был убежденным атеистом. Народу было довольно много, но собственно родственников оказалось всего пятеро. Именно эти пятеро и были приглашены в дом к усопшему для оглашения его последней воли. Присутствовали и мы с комиссаром. Перед самой этой процедурой нам удалось переговорить с нотариусом фирмы Портера, которому было поручено зачитать документ.

– Скажите, вы точно знаете, что сегодня сюда явились все родственники господина Парра, которые, как мы уже знаем, являются и его наследниками. – спросил комиссар Катлер

– Это все, кого мы знали в этом качестве, но текст завещания и имена наследников будут опубликованы в газетах, если есть еще претенденты, то у них на то, чтобы заявить свои права, есть полгода. – спокойно ответил адвокат.

Похоже, ему завещание клиента не казалось таким уж странным.

* * *

Но на присутствующих текст, который зачитал нотариус фирмы Портера произвел вполне ожидаемое впечатление.

Марика Кроун не сдержала смех, хотя сразу же извинилась перед присутствующими, впрочем, некоторым ее смех показался просто нервным.

Итак, любой человек, который сможет доказать свое родство с усопшим Морисом Парром, может рассчитывать на получение наследства. На сегодня таких наследников было пятеро, и доля каждого из них была внушительной. Понятно, что они не могли сразу получить свои деньги, в завещании были дополнительные распоряжения, внесенные туда, как я понимаю, по настоянию адвоката, составлявшего этот документ. На адвокатскую фирму возлагалась обязанность обратить в деньги всю недвижимость господина Парра, за исключением портретной коллекции, которая в течение недели должна быть передана национальному музею. Полученная после продажи недвижимости сумма должна быть вложена на счет покойного, после чего должно состоятся второе собрание наследников, где будет объявлена окончательная сумма, которая подлежит разделу между всеми, кто будет иметь право на наследство на тот момент. Каждый из наследников имеет право осуществить проверку всех действий адвокатской фирмы и подать иск в случае, если посчитает, что действия фирмы нанесли ущерб его интересам. На это предоставляется дополнительный срок – тридцать дней со дня оглашения суммы, полученной в результате выполнения всех пунктов дополнительных распоряжений.

Все это значило только одно: в течение некоторого времени вокруг миллиардов скончавшегося эксцентричного богача будет развиваться достаточно опасная интрига. Он задал такие правила игры, которые позволяли практически каждому его наследнику, или потенциальному наследнику влиять на результат. У меня появилось предчувствие, что смерть Мориса Парра будет не единственной загадкой, с которой нам предстоит разбираться. Как же верны оказались эти предчувствия.

Думаю, имеет смысл рассказать о тех пяти наследниках, которые уже были известны на момент оглашения завещания.

Двое из них известны вам, это Роберт Кроун и Марика Кроун. Теперь об остальных:

Дженифер Парр – дочь двоюродного брата Мориса Парра. Этой даме было лет пятьдесят. Судя по всему она была не так благополучна в плане стабильности своего финансового положения, как упомянутые раньше Кроуны. Она работала в рекламном агентстве секретарем, снимала квартиру на окраине Сент-Ривера, и на работу ездила автобусом.

Фредерик Санте – внучатый племянник Парра со стороны его сестры, умершей лет двадцать назад. Ее муж скончался пятью годами позднее. Родители этого молодого человека умерли, еще тогда, когда он был школьником. Так что, похоже на этой родственной ветви Санте оказался единственным сохранившимся росточком. Ему лет двадцать пять. Работает шофером такси, живет в Стренчфилде, в собственном доме, который остался ему в наследство от родителей.

Дэнис Зальцман – полковник в отставке, участник войны, троюродный брат покойного, возраст по виду определить сложно, но, судя по биографии, он должен быть старше своего умершего кузена. Выглядит вполне обеспеченным, на похороны приехал на собственном автомобиле, за рулем которого сидел шофер с военной выправкой.

Эти люди были определены в качестве родственников завещателя на момент его похорон, но список этот был пока открытым, что прекрасно понимали и мы с комиссаром, и представители адвокатской фирмы. Все, изложенные мною выше, сведения мы получили от нотариуса. Но нам было желательно поближе познакомиться с этими людьми. Хотя тогда мы двигались в этом направлении скорее интуитивно, чем осознанно. Поскольку никто, кроме Кроунов, не мог быть прямо причастен к тому, что произошло в замке Ферни. Но была вероятность причастности кого-то из наследников к появлению у Мориса Парра ампулы с цианидом. Впрочем, я подумала о том, что будет очень сложно связать воедино эти события. Достать ампулу с ядом для смертельно больного престарелого родственника – это не то же, что влить этот яд в его бокал с вином. Конечно, если подтвердится версия о самоубийстве, то можно будет говорить о некоторой моральной ответственности, но это, пожалуй, вопрос очень спорный.

В общем, с этого грустного мероприятия мы ушли, не получив никакой ценной информации, а у меня в душе поселилась какая-то необъяснимая тревога, происхождение которой носило явно иррациональный характер.

– Да, коллега, – сказал комиссар, когда мы сели в его машину, – похоже, эта история становится все бессмысленней. Это же надо! Оставить такое завещание!

– Да, дядюшка Морис пошутил, – невесело усмехнулась я, – как бы его шутка не обернулась бедой.

Подробности от Дэвида

Мы решили поехать пока в управление полиции, где вскоре обещал появиться и Дэвид. По пути комиссар подбросил меня в мою контору, куда я заскочила, чтобы убедиться, что там не произошло ничего такого, что бы требовало моего срочного вмешательства. Ари сообщил мне, что назначил встречу двум потенциальным клиентам, но в их проблемах не было ничего срочного. Поэтому со спокойной совестью я поехала с комиссаром.

Дэвид, как оказалось, был уже на месте и ждал нас, общаясь с дежурным инспектором.

Мы поднялись на седьмой этаж, устроились в креслах вокруг комиссарского стола. Я приготовилась к тому, что Эрик Катлер сформулирует сейчас главную проблему, и мы начнем ее обсуждать, но вдруг заговорил Дэвид.

– У меня есть информация, которую не мешало бы обдумать, – неожиданно заявил он, – вы знаете, что у Парра есть дочь?

– Дочь?! – воскликнули мы с комиссаром почти одновременно.

– Да, эта скандальная история произошла около трех десятков лет назад, если точно, двадцать восемь, когда Морис Парр еще не был ни старым, ни богатым. Не был он и столь известным коллекционером. В общем, я захотел выяснить, с чего началась его знаменитая коллекция, ну и стал копать в разных архивах. Редактор не возражал, ведь смерть миллиардера сейчас очень заинтересовала читающую публику. Оказалось, что самый известный в нашей стране собиратель портретной живописи сам в молодости пробовал себя в качестве художника. Сейчас о нем много пишут, но о его занятиях живописью никто не упоминает. А он, тем не менее, учился в художественной академии и был даже лауреатом одного из конкурсов юных дарований. Но не это главная сенсация, он, собственно, особых успехов на этом поприще так не достиг, а быть ремесленником не захотел. Коллекционировать портретную живопись он начал тогда, когда стал наследником Кристофера Парра, брата отца. Капитал, который ему достался от его дяди, был не так уж значителен, но в наследство входил трехэтажный старый особняк в Мэрвике, а в нем оказалось несколько портретов известных мастеров, в том числе Рамбье и Ризотти. Ну, дальнейшую историю его процветания сейчас знают все. А вот, что я раскопал в старой подшивке своей любимой «Интерньюс». Юная манекенщица Стэлла Роджерс, едва начавшая свою карьеру на подиуме, вынуждена была оставить работу, так как родила дочь от некого Мориса Парра студента художественной академии. Она возбудила дело о признании отцовства и взыскании некоторой суммы с отца ребенка на содержание дочери, а также она возбудила дело о возмещения ущерба, в связи с потерей работы. Суд признал Мориса отцом ребенка и принял решение в пользу истицы. Денег тогда у Парра не было, сумма была слишком велика для его тощего бюджета, ему грозили серьезные санкции, но Стэлла вдруг отказалась от своих притязаний и исчезла, скорее всего, покинула страну. Итак, было несколько легенд по этому поводу, например, в одном дамском журнале была публикация, в которой говорилось о том, что Стэлла Роджерс вышла замуж за принца одной восточной страны, и он увез ее к себе на родину. Ну и остальные в той или иной степени перепевки этой байки.

– Значит, сейчас дочери Парра где-то в районе двадвати восьми, – произнес комиссар, об этом же подумала и я.

– А как Стэлла назвала девочку, нигде не упоминается? – спросил комиссар, опять совершенно в унисон с моими размышлениями.

– Упоминается в той же заметке, где и говорится о восточном принце. Девочку звали Луиза.

– Интересно, а есть где-нибудь фотографии этой самой Стелы Роджерс? – поинтересовалась я.

– Есть, но на них лучше всего можно рассмотреть ее ноги, а лицо либо снято нечетко и в профиль, либо наполовину закрыто шляпой. Кое-где упоминается, что она была натуральной блондинкой, и ее волосы имели чуть рыжеватый оттенок.

– Что ж, комиссар, неплохо бы собрать материал об этой малышке Луизе, – заметила я.

– Вы какую из них имеете в виду? – спросил Эрик Катлер.

– Думаю, что хорошо бы все знать об обеих, а вдруг их биографии пересекутся?