Текст книги "Черный цветок"

Пока Есеня болел, разбойники давно успели выстроить три землянки, а он так и не увидел, как их делают – уютные, прочные и теплые домики с земляной крышей за несколько дней. Два домика отводились под спальни, а третий служил кухней, столовой и жильем для мамы Гожи. Хлыст и Щерба заняли для Есени место – у печки, подальше от входа, и уверяли, что оно самое лучшее.

Рубец исследовал лес вокруг лагеря и выяснил, что в часе ходьбы лежит кабанья тропа, да и следы лосей встречаются часто. Есеня еще не ходил, когда в лагерь притащили первую тушу свиньи – по сравнению с домашней мясо ее было жестким и не таким жирным. Есене скормили печень, которую он ненавидел всей душой, но Ворошила был непреклонен. Если бы Есеня мог увидеть себя со стороны, то, наверное, не стал бы сопротивляться.

– Я тебя поставлю на ноги, – угрожающе шипел Ворошила, сжимая Есене шейные позвонки, – ты у меня здоровей чем был станешь!

– Дяденька! Не хочу печенки! – хохотал и извивался Есеня.

– Жри, а то шею сверну, как куренку!

Ворошила вообще мучил его постоянно – то компрессами, то растираниями: все они как нарочно жгли кожу; поил горькими отварами, от которых кашель только усиливался, и еще заставлял глубоко дышать и переворачиваться с боку на бок.

Иногда рядом с ним подолгу сидел Полоз, рассказывая интересные истории, – оказывается, и он, и Ворошила не всю жизнь прожили в лесу, а учились в Урдии, и самым разным наукам, почти как благородные. Только не смогли долго жить у моря – вернулись к своим, в лес.

– А зачем, Полоз? Зачем ты учился? Неужели интересно было? – удивлялся Есеня. Для него обучение наукам сводилось к азбуке и отцовским подзатыльникам.

– Превзойти хотел. Заело меня, что они такие умные и благородные. Чем я хуже? А потом понравилось. Но толку все равно никакого нет. Зачем в лесу геометрия да философия?

Болеть Есене было очень скучно. Ему надоело лежать – то у костра, то в землянке, – но стоило подняться на ноги, как он тут же понимал, что больше нескольких шагов пройти не сможет: колени гнулись, голова кружилась до тошноты, и внутри все дрожало от напряжения. Разбойники смеялись, завидев, как он встает и пошатываясь бредет к кустикам.

– Жмуренок! Тебе помочь штаны спустить? Или, может, подержать чего надо? А то еще уронишь!

– Иди подержи… – отвечал Есеня. Голос у него тоже был слабым, и издали никто не слышал, что он отвечает.

От скуки и желания отомстить ему снова захотелось придумать что-нибудь веселое, но как это сделать лежа? В конце концов ему пришла в голову одна штука – он, правда, сомневался в ее благополучном исполнении, но результат был что надо. В свою фляжку он налил кваску и для верности добавил сахара. Обычно квас разливали из больших бутылей, во фляжках почему-то держали только воду, так что, по его прикидкам, никто не ждал от фляжки подвоха. Когда за завтраком у костра собрались все разбойники – а за время его болезни и раненые успели поправиться, – Есеня, обычно лежавший ближе всех к огню, встряхнул фляжку и сделал вид, что винтовая крышка закручена слишком сильно. Сначала никто не обратил на это внимания, но Есеня приложил все усилия к тому, чтобы разбойники заметили его «мучения».

– Чё, Жмуренок, силенок не хватает? – посмеялся Хлыст.

– Мало кашки кушал! – захохотали сзади.

– Мама Гожа, дай ему еще ложечку!

– Да не мучься ты так, дай сюда, – протянул руку Ворошила.

– Я сам, – обиженно ответил Есеня.

– Давай, – Ворошила вырвал фляжку у Есени из рук.

Но стоило только повернуть крышку в сторону, как нагретый у костра, подслащенный и взболтанный квас с шипением вырвался наружу упругой пенной струей. Ворошила не сразу понял, что происходит, и за одну секунду все вокруг, включая Есеню, были облиты квасом. Разбойники повскакали с мест, отряхиваясь и вытирая лица, опрокидывая миски, расплескивая кружки, наступая друг другу на ноги и на фуфайки. Есеня хохотал до слез – и не только он. Особенно веселились те, кто сидел дальше всех от Ворошилы.

– Ворошила, ты чё сделал? – тупо спросил Рубец, опрокинувший на себя миску каши.

– Действительно, – усмехнулся Полоз, – как тебе это удалось?

Ворошила посмотрел на фляжку, которую закрыл слишком поздно.

– Жмуренок, – угрюмо начал он, посмотрев на хохочущего Есеню, – это что такое?

– Это? Квас, – ответил Есеня, продолжая посмеиваться.

– Ах ты гаденыш…

– Лежачего не бьют! – снова засмеялся Есеня и прикрылся одеялом.

– Еще как бьют! Рубец, подержи-ка его за ноги!

Ворошила стянул с него одеяло и с легкостью перекинул Есеню через коленку.

– Это нечестно! – взвизгнул Есеня, давясь смехом, когда Рубец ухватил его за лодыжки. – Я больной!

– Щас я тебя лечить буду, – Ворошила хлопнул его по заду тяжелой широкой ладонью. – Ты доиграешься когда-нибудь!

– Дяденька, пусти, я больше не буду! – хохотал Есеня, надеясь вырваться, под громкий гогот разбойников.

– Не пущу! Баловник нашелся!

– Я не баловник, я Балуй! – завыл Есеня сквозь смех: слишком уж тяжелая была рука у Ворошилы.

– Вот тебе, Балуй! – Ворошила шлепнул его еще раза два и отпустил. – Будешь знать, как над старшими потешаться.

– Над младшими потешаться можно, значит? – Есеня потер ушибленное место с видом оскорбленной невинности.

– Балуй… – пробормотал Ворошила. – А ведь и вправду – Балуй. Выздоравливаешь, значит?

Есеня повалился на постеленный у костра лапник, закатил глаза и прошептал:

– Я умираю…

– Выздоравливает, выздоравливает, – засмеялся Полоз.

– Умираю… – упрямо повторил Есеня слабым голосом. – От жестокого обращения…

С этого дня Жмуренком его называли все реже. И чем больше развлечений он придумывал, тем чаще разбойники кричали ему:

– Ах ты! Балуй…

А идей у него становилось все больше – ведь заняться было совершенно нечем. Однажды он заткнул печную трубу пучком травы, насыпал сажи у самой печной дверцы, так что при попытке раздуть огонь черное облако мигом вылетело наружу, и Гнус, пытавшийся растопить печь, перепачкался с ног до головы. Гонялся Гнус за Есеней долго, но так и не догнал.

Лучшей своей выдумкой Есеня считал кринку, спрятанную высоко в густых ветвях ольхи, у спуска к озеру, с привязанным к ней ремнем. Каждый, кто проходил мимо, считал своим долгом вернуть ремень в лагерь. Но стоило потянуть его вниз, и кринка наклонялась, обливая хозяйственного разбойника водой. Под конец человек семь разбойников прятались в кустах вместе с Есеней, чтобы посмеяться над очередной жертвой.

Когда Ворошила посчитал Есеню полностью здоровым для того, чтобы отправляться в дальний поход, этому помешала распутица – местами по лесу пройти было невозможно, и Полоз, досадуя, сказал, что придется ждать морозов. Впрочем, морозы ударили рано, снег выпал в середине октября и таять не собирался.

Ворошила так и не согласился с Полозом – считал, что в Урдии Есене делать нечего: дело слишком серьезное, чтобы втягивать в него мальчишку. Но Полоз остался непреклонным – однажды решив, он редко менял свое решение (на счастье Есени). На этот раз они своих разговоров ни от кого не скрывали, и Ворошила едва ли не каждый день ворчал, ругая упрямство Полоза.

Перед выходом Полоз заставил Есеню побриться: зная привычки вольных людей, стража гораздо пристальней присматривалась ко всем обладателям бород. Хотя самому Есене своей бородки, пусть и жиденькой, было жалко: с нею он казался себе гораздо взрослей.

Выходили затемно, прощались коротко – Хлыст, Щерба и Ворошила вышли их проводить.

– Ну что, Балуй? – Хлыст опустил Есене на лоб шапку Забоя. – Возвращайся. Скучно без тебя будет.

– Да ладно… – проворчал Есеня.

– Ты, главное, на земле не сиди и ноги держи сухими, – напутствовал Щерба, – если промочил ноги – сразу скажи Полозу. Хуже нет зимой с мокрыми ногами – отморозишь и не заметишь.

– Хорошо, хорошо, – отмахивался Есеня: ему не терпелось пуститься в путь.

Полоз же шептался с Ворошилой – тот оставался за верховода.

Есеня посмотрел на заснеженный лес: ночью сильно подморозило, и все вокруг покрылось голубым, игольчатым инеем. Только печные трубы, торчащие из-под земли, неопрятно чернели на белом снегу. На минуту стало немного грустно – в землянках, хоть и полутемных, было уютно и тепло, гораздо лучше, чем в шалашах. И к разбойникам он привык. Скучновато, конечно, но не так уж плохо.

– Пошли, – окликнул его Полоз.

Есеня в последний раз глянул на обустроенный для зимовки лагерь и поспешил за Полозом – грусть мгновенно выветрилась из головы. Урдия – страна мудрецов, страна теплого моря, страна сказок и волшебных историй. Любой мальчишка мечтает попасть в Урдию!

Глава VII. Избор. Сеть лагерей

Разбойники величали себя «вольными людьми». Избора это и рассмешило, и чем-то задело. Как будто люди, живущие в городе, вольными не были. А впрочем… Доля истины в этом присутствовала.

У «вольных людей» Избор нашел самый теплый прием и уважение. Верховод – крупный, бородатый мужчина – осторожно расспросил его о медальоне, но сделал это потихоньку от остальных. И более всего его интересовало, может ли Избор заставить светиться красный луч. Даже если бы Избор и мог это сделать, то никогда бы не стал помогать разбойникам: он отлично понимал, зачем это нужно. Они надеялись снять заклятие, они хотели открыть медальон!

Он прожил у разбойников три дня, не раскрывая карт, но, похоже, они и без него узнали, что медальона у Избора нет. Ну и как-то случайно, у костра, один из разбойников проговорился, что Жмуренок в лесу, у вольных людей, и теперь можно не опасаться, что медальон попадет в руки Огнезара.

Избор подивился, с какой тщательностью «вольные люди» берегли свои секреты и с каким уважением относились к чужим. Весть о том, что Жмуренок у «вольных людей», им передали по цепочке, от лагеря к лагерю. Но тот, кто принес это известие, уже не знал, где именно прячут мальчишку. Наверняка в остальные лагеря передали весть и об Изборе. Только верховод знал, где находится соседний лагерь, и понятия не имел, как найти тот, из которого вести приходили к нему. А это значит, что, изловив одного разбойника, Огнезар мог получить от него сведения лишь об одном лагере, не более. Что же до верховода, то Избор мог поспорить: Огнезар не выжал бы из него ни слова.

Удивительные это были люди. Со стороны казалось, что они одержимы какой-то общей идеей, и связь между лагерями напоминала разветвленную организацию. На самом же деле, жизнь разбойника, как и любого преступника, сводилась к тому, чтобы добывать себе пропитание, и не более. Никаких сказочных богатств «вольные люди» не копили, грабили чаще всего небольшие торговые обозы и рассчитывать могли максимум на драгоценные меха, сбыть которые было не так-то легко: не крестьянам же их продавать! Сами разбойники одевались богато, соболья шапка и сапоги были у каждого, что же до шуб, то тут они предпочитали более практичные вещи. Впрочем, полы в шалашах они выстилали дорогими шкурами и укрывались меховыми одеялами.

Именно в это время года у разбойников начинался «сезон»: сборщики налогов возвращались из деревень, везли с собой деньги и продукты. Говорят, часть добычи «вольные люди» возвращали крестьянам, но о таком Избор раньше не слышал и не очень в это верил. Впрочем, никто из крестьян никогда бы не рассказал об этом страже. На такие вылазки выходили тремя или четырьмя лагерями сразу: сборщики налогов были хорошо вооружены и не уступали разбойникам ни в силе, ни в ловкости.

Избор понимал, что расположение к нему разбойников шатко и в любую минуту может обернуться неприязнью, если не ненавистью. И тогда, стоит им только заподозрить предательство, они убьют его без зазрения совести – на этот раз Огнезар не пойдет искать виновников, он попросту не узнает о том, где и кем был убит Избор. Да и захочет ли мстить, если узнает?

Как ни расспрашивал его верховод, как ни пытался узнать, чего хотел Избор, когда воровал медальон у Градислава, добиться он ничего не смог: Избор оставался осторожным и думал над каждым словом, которое говорил вслух. Да не только над каждым словом: за каждой улыбкой, за каждым движением глаз приходилось следить. Чтобы не поняли, не догадались…

Но, видно, что-то разбойники все же почувствовали, потому что как только до них дошла весть о Жмуренке, в лагере Избора задерживать никто не стал. Нет, они не гнали его, но разочарование их было велико, и, скрывая его за уважением и благодарностью, Избора все же расспросили, куда он думает двигаться дальше, ведь лес – не самое подходящее место для благородного господина. Избор, которого тяготило в лагере все, от провонявшей дымом еды и жесткого ложа до постоянного напряжения и невозможности побыть одному, с радостью рассказал, что собирался перебраться в Кобруч, к своей сестре, где его не достанет стража и где он будет жить в достатке среди близких ему людей.

Наверное, это на самом деле было самым лучшим. Во всяком случае, ни отыскать мальчишку в лесу, ни добиться от него выдачи медальона Избор все равно бы не смог. Исправить то, что он натворил? Явиться к Огнезару с повинной? Нет. Какая разница, где ничего не предпринимать и ни во что не вмешиваться? Запертым в собственной гостиной или в неуютном Кобруче, свободным от замков и тюремщиков?

Его младшая сестра, Ладислава, вышла замуж за врача из Кобруча, чем повергла родителей, родственников и знакомых в неописуемый ужас. Впрочем, она всегда отличалась вольнодумством и сумасбродством. Нет, жених ее, несомненно, имел благородное происхождение, иначе бы этот брак просто не состоялся. Но благородным из Олехова само по себе слово «врач» внушало брезгливое отвращение: это урдийским мудрецам позволено ковыряться в человеческих экскрементах, заглядывать в рот и под мышки заразным больным. Но, наверное, и это простили бы жениху. Самое главное, что обеспеченную жизнь в замке, выезд в свет, богатство, успех, комфорт Ладислава поменяла на существование в жалких пяти комнатах доходного дома, в которых ютился ее жених. Всего богатства, что он имел, была лишь лошадь да библиотека. Да что говорить, юноша жил своим трудом, как большинство благородных Кобруча!

Девушки Кобруча с радостью выходили замуж за благородных из Олехова, но наоборот поступали лишь те, кто ну совсем ни на что рассчитывать не мог. Да и то, чаще они сидели в старых девах, лишь бы не уезжать в мрачный, непонятный Кобруч. Сестра же Избора, которой прочили в женихи сына Градислава, влюбилась в приезжего врача – тот очаровал ее пламенными речами и жертвенностью своего ремесла, – и сбежала с ним из дома. Родителям ничего не оставалось как дать согласие на брак – только чтобы спасти ее репутацию.

И родители, и Избор не сомневались, что пройдет совсем немного времени, и девочка раскается в скоропалительном браке, начнет тосковать по дому. Они бы приняли ее назад, несмотря ни на что. Но, к всеобщему удивлению, брак ее оказался на редкость счастливым, хоть и бездетным. Ладислава с мужем частенько приезжали в гости к Избору, но никогда не задерживались дольше недели: деверя ждала работа. И Избор бывал у них, хотя не очень любил такие поездки. Глядя на эту пару, любому становилось ясно: это супруги. Они понимали друг друга с полуслова и редко смотрели друг на друга, но в разговорах проявляли поразительное единодушие. И Избор не мог сказать точно, приняла ли Ладислава точку зрения мужа, или это он разделил ее убеждения.

Разбойники проводили Избора к реке, и первая же лодка причалила к берегу, стоило только поманить перевозчика блеском золотой монетки.

Глава VIII. Балуй. Почти булат и серебро

Медальон лежал на месте.

Есеня спрыгнул в снег, разглядывая его со всех сторон, но когда Полоз протянул руку, спрятал медальон за спину. Он боялся, что Полоз, после двухдневного перехода по лесу, раздумает брать его с собой в Урдию – найдет кого-нибудь половчей и постарше. Полоз был недоволен и всю дорогу ворчал. А Есеня умудрился провалиться в ручей, ночью заснул у костра, и тот погас, – они оба едва не замерзли; потом натер ногу, потому что поленился как следует намотать портянки; еще плохо завинтил крышку фляги, и вода пролилась Полозу в котомку; потом забыл огниво в снегу – в общем, Есеню было за что вздуть, и не раз. А до Урдии еще идти и идти!

– Не бойся, не отниму, – улыбнулся Полоз. – Дай взглянуть-то!

Есеня надел цепочку на шею и только тогда позволил Полозу взять медальон в руки.

– Надо же… Какой простой. Я его не таким себе представлял, – усмехнулся Полоз. – Я думал, он в алмазах, что-то вроде ордена… Подождешь меня здесь, я в город схожу, куплю еды на дорогу. Я быстро, пару часов.

Есеня вздохнул: вот так всегда! Кто-то будет рисковать, а он – сидеть в лесу, как дурак, и чего-то дожидаться.

– А можно, я с тобой? – на всякий случай спросил он.

– Нет. С ума сошел? Стража с ног сбилась, а ты сам к ним явишься, да еще и с медальоном на шее. И вообще, я же говорил: если что, ты бежишь бегом куда глаза глядят, а я тебя прикрываю, понятно? Ты быстро бегаешь, а я хорошо дерусь. Поэтому медальон будет у тебя. Понятно?

– Понятно, понятно…

– А ты что, домой хотел зайти?

И тут Есеня понял, что очень, очень хотел зайти домой! На минутку, только попрощаться. Он ведь так и не попрощался с ними – ни с матерью, ни с батей… Как сбежал тогда через окно, так больше никого, кроме Цветы, и не видел. А дома сейчас тепло, печка топится. Мамка щи, наверное, варит. Девчонки у окошка сидят, вышивают. Батька в кузне молотком стучит – как он теперь, без Есени? Может, взял помощника? Он давно грозился, потому как молотобоец из Есени был, прямо скажем, никакой – за четверть часа выдыхался, махая кувалдой. Эх, хоть бы одну ночь дома переночевать! Глаза защипало, и Есеня мотнул головой.

– Я постараюсь узнать, как там твои, – Полоз похлопал его по плечу. – Не кисни.

– Да я и не кисну, – проворчал Есеня, отворачиваясь, чтоб Полоз не заметил слез на его глазах. Он спрятал медальон на груди, под рубахой, и огляделся в поисках поваленного дерева или пня, на который можно присесть. За два часа тут и замерзнуть можно!

Полоз вернулся, когда Есеня от холода начал скакать вприпрыжку, вытаптывая вокруг дуба аккуратную круглую площадку. Снег скрипел и уминался плохо.

– Тебя от самых ворот слышно, – Полоз вышел из-за деревьев бесшумно и неожиданно. И как у него это получалось? – Топаешь, как лось.

– Ну что? – спросил Есеня.

– Все в порядке. Молочка хочешь? Было теплое, когда покупал.

– Хочу! – расплылся Есеня в улыбке: он не пил молока с тех пор, как ушел из города.

– Я знаю, ты любишь, – Полоз достал из котомки флягу, закутанную в одеяло.

– С чего это ты взял?

– Да ты когда болел, много чего про себя рассказывал. И молочка просил все время. Гожа так плакала даже, а Хлыст в деревню собирался, за молоком для тебя.

– Чё, правда, что ли? – Есеня открутил крышку и присосался к фляге: молоко осталось теплым.

– Мы его отговорили. Мало того, что рискованно, так ведь прокиснет, пока до лагеря донесешь. Много не пей, живот заболит.

– Чего это? Никогда не болел, а тут заболит? – Есеня чуть не захлебнулся, закашлялся и облился молоком – оно потекло по подбородку, намочив намотанный на шею платок.

– Эх ты, телок… Смотри, я предупредил. Твоих Жмур отправил в деревню, к родителям Жидяты. Так что за них не беспокойся, никто их не найдет в случае чего. Жидята тебе привет передавал, и батьке твоему я от тебя поклон велел передать.

– Поклон… – Есеня хохотнул. – Не многовато ли?

– В самый раз. Не слышу я что-то уважения к родителю в твоих словах.

– А за что его уважать-то?

– За то, что тебя, змееныша, на свет родил и кормил столько лет, – Полоз скривился: он всегда кривился, когда речь заходила о Жмуре.

– Ну и что? Подумаешь – родил! Не он меня родил, а мамка. А он только по затылку бил, да чуть что за вожжи хватался.

– Был бы ты моим сыном, я б не вожжами – я б тебя, непутевого, кнутом драл, и каждый день.

– За что это?

– А для ума. Портянки до сих пор наматывать не научился, вещи теряешь, под ноги не смотришь. Молоком вот облился и не утерся, теперь мерзнуть будешь. Пошли! Телок…

Есеня обиженно засопел. Подумаешь – портянки. Ну да, теперь, конечно, приходится хромать, но ведь ему самому, не Полозу же! Он пошел вслед за верховодом, изредка икая – не стоило пить молоко так быстро – и намереваясь молчать всю дорогу, пока тот сам не захочет заговорить. Но Полоз тоже молчал и нисколько не скучал без разговоров.

– Слушай, а почему мы идем на юго-запад? – не выдержал Есеня примерно через четверть часа. – Урдия же на юго-востоке.

– А ты откуда знаешь, где запад, а где восток?

– Знаю, – фыркнул Есеня: чего проще по Солнцу определить?

– Мы пойдем через Кобруч. А там по реке, на санях, а потом – на лодке. В Урдии теплое море, и река не промерзает.

– Там что, всегда лето?

– Нет. Придешь – посмотришь, – Полоз на ходу обычно говорил коротко. – Хуже ничего не видел, чем зима в Урдии.

– А ты там долго жил?

– Долго.

– А сколько?

– Восемь лет.

Есеня присвистнул – ничего себе! Восемь лет – это же полжизни!

– А в Кобруче ты был? – спросил он и икнул.

– Конечно.

– Ну и как там?

– По-разному. Закрой рот. На морозе говорить вредно, охрипнешь. И не слышу я почти ничего.

И так третий день подряд! Полоз шел впереди, не оглядываясь, в шапке, натянутой на уши – конечно, он ничего не слышал. А Есене осточертел зимний лес – ничего интересного по пути не попадалось, лишь бесконечные деревья, кусты и канавы. Хорошо хоть снега было немного. От нечего делать Есеня вытащил из-под фуфайки медальон и принялся разглядывать его со всех сторон: не может быть, чтоб он не открывался! Надо только поискать секрет. Может, сковырнуть камушки? Или надавить на них сильней? Или сунуть лезвие между двух створок и попробовать сломать?

Есеня достал нож, который висел на поясе, под фуфайкой, – это, конечно, был уже не булат, но лезвие все равно оставалось очень острым, острей бритвы. Он поставил нож на еле заметную, с волос толщиной, щель между двух створок медальона и увидел, что режущая кромка ножа туда входит!

– Под ноги смотри, – велел Полоз, не оглядываясь.

– Ага, – машинально ответил Есеня, тут же споткнулся о толстый сук, лежавший посреди тропинки, и, падая, врезался лбом Полозу в поясницу.

– Жмуренок… – Полоз обернулся и подхватил его за плечи. – Я же сказал – смотри под ноги! Сейчас бы на нож напоролся! Зачем тебе нож? Чем ты вообще занимаешься?

– Проверить хотел одну мысль, – Есеня пожал плечами.

– Нашел время! Ты что, медальон ножом ковырял?

– Ну да. Смотри!

– Слушай… – Полоз шумно вдохнул. – Ты думаешь, когда что-то делаешь?

– Иногда, – набычился Есеня.

– Ты на секунду представь, что бы произошло, если бы он открылся.

– И что бы произошло?

– Через эту вещицу проходили такие силы, которые ты даже не можешь себе представить! Никто не знает, что произойдет, что из нее вырвется, когда она откроется. Да тебя, и меня заодно, может порвать на куски!

– Да ну, ерунда. Ну, раскрутится пружинка, ну, по пальцам стукнет… – Есеня пожал плечами: не видел он ничего страшного в медальоне, как ни старался представить себе его силу.

– Жмуренок, щас я тебе по пальцам стукну.

– Ну посмотри! Вот! Ведь пролезает лезвие! – Есеня снова вставил режущую кромку в еле заметную щелку в медальоне. А для закрепления успеха попробовал слегка повернуть нож, чтобы эту щелку расширить.

Раздался оглушительный щелчок, нож надломился, и острый кусок металла стрельнул вверх, царапнув Есене лоб.

– Ничего себе, – Есеня попятился и от испуга чуть не выронил нож.

Лицо Полоза вмиг побелело, глаза расширились, но через секунду он пришел в себя и с размаху саданул Есене по уху, так что шапка слетела в снег.

– Я на месте твоего батьки тебя бы давно убил, честное слово.

– Чего… – Есеня потер ухо, в котором что-то оглушительно звенело. Из царапины на лбу кровь побежала в угол глаза, и глаз тоже пришлось протереть.

– Почему ты никогда не слушаешь, что тебе говорят? Подними шапку!

Есеня хотел ответить, что Полоз сам ее уронил, пусть сам и поднимает, но, посмотрев тому в глаза, быстро сообразил, что лучше промолчать и судьбу не испытывать, поэтому только проворчал сквозь зубы:

– Сам ты не слушаешь, что тебе говорят…

– А если бы этот осколок попал тебе в глаз? – Полоз нагнулся, зачерпнул пригоршню снега и прижал его ко лбу Есени. – Вроде неглубоко…

– Да ерунда! – фыркнул Есеня, нагнулся за шапкой и отряхнул ее об коленку.

– Тебе просто сказочно повезло. Не трогай медальон. Мы для того и идем в Урдию, чтобы узнать, как его надо открывать, ты понимаешь? И я не уверен, что мы найдем мудреца, который нам об этом расскажет. А ты – ножом! А если бы ты его сломал?

Есеня поразмыслил над словами Полоза, но ни они, ни царапина на лбу не убедили его в том, что он неправ, поэтому он решил попробовать еще раз, но ночью, когда Полоз заснет.

День был слишком короток, чтобы прерывать путь ради обеда, и к закату Есеня окончательно выбивался из сил, но Полоз заставлял его рубить дрова, лапник, разжигать костер и кипятить воду, а сам в это время обустраивал ночлег – нечто вроде половинки шалаша, перед которым сооружал нодью – два бревна друг над другом, которые горели несколько часов подряд.

Только за ужином Полоз становился разговорчивым, но Есеня набивал живот и очень быстро засыпал, слушая его рассказы. А рассказывал Полоз интересно, и под его тихий, змеей шуршавший голос Есене снились восхитительные сны.

Спали по очереди, чтобы поддерживать огонь и быть наготове в случае опасности. Есеня еще в первую ночь заметил, что Полоз дает ему выспаться, но протестовал вяло и неубедительно. На этот же раз желание открыть медальон разбудило его раньше времени.

– Чего вскочил? – спросил Полоз, вороша угли в костре.

– Выспался.

– Да ну? Спи, еще рано.

– Не-а. Не хочу. Ты ложись, я не засну больше, честное слово.

– Что-то рожа у тебя больно хитрая, – усмехнулся Полоз. – Ладно. Спать захочешь – буди меня. И толстое бревно положи в нодью, оно долго будет тлеть. Если уснешь – не замерзнем.

– Да не усну я! – огрызнулся Есеня. Ему до сих пор было неловко за прошлую ночь.

Он еле-еле дождался, пока Полоз уснет, снял цепочку с шеи и на всякий случай отодвинул медальон подальше от лица. Ведь почти открыл! Просто нож не выдержал, оказался слишком хрупким. Надо осторожней, поворачивать медленней… Ведь почти булат, не должен ломаться, как сосулька на морозе!

Точно! На морозе! Любое железо на морозе делается хрупким. Есеня согрел лезвие дыханием и подсел поближе к огню. В тепле все будет иначе! И если в прошлый раз он действовал кончиком ножа, то теперь пришлось использовать середину: выломанный кусок оказался довольно большим. Может, это и к лучшему – потолще, попрочней?

Есеня сунул лезвие в щелку – совсем неглубоко – и попытался осторожно повернуть нож, не так резко, как в прошлый раз. Он почувствовал напряжение металла; он всегда его чувствовал, он всегда знал, что у металла внутри! Ему показалось, что створки медальона раскрываются, сопротивляясь, как сопротивляется живая речная ракушка, если открывать ее ногтями. Да этим ножом можно перерубить медальон пополам! Мягкое серебро – и почти булат! Но серебро почему-то не подавалось и не сминалось – изгибалось, сминалось лезвие ножа! И вдруг – или ему показалось в темноте? – медальон выбросил искру. Щелчок получился гораздо громче, чем в прошлый раз, и щеку обожгло резкой болью: как Есеня ни отстранялся, а осколок все равно влетел ему в лицо.

Полоз вскочил на ноги, словно только и ждал этого момента. Есеня выронил и медальон, и нож, обеими руками схватившись за левую скулу – кровь полилась сразу, и под пальцами он почувствовал острый кусок лезвия. Наверное, от такого не умирают, но Есеня почему-то испугался. Полоз развернул его к себе, оторвал его руки от лица и запрокинул ему голову, наклоняя к свету. Потом выдохнул с облегчением и, ухватив Есеню за глотку, одним движением повалил на снег.

– Ты слов не понимаешь? – прошипел он ему в лицо.

Есеня попытался вырваться, но тщетно: пальцы Полоза сдавили горло, словно затянутая петля, а ноги Есени он прижал к земле коленом. От одного только удара по кадыку остановилось дыхание, а потом и вовсе потемнело в глазах, да еще и кровь лилась по лицу ручьем – Есеня от испуга едва не разревелся.

– Лежи, не дергайся, – Полоз ослабил хватку, и Есеня с воплем вдохнул. – Ну какой ты дурак, Жмуренок, а? Бить тебя – и то жалко.

Полоз, не дав ему опомниться, выдернул осколок металла из скулы чистой тряпицей, долго прикладывал к ране снег, а потом еще и наложил шов толстой иглой с суровой ниткой.

– На мою шею… – ворчал он. – Интересно, дети все такие, или это мне так повезло? Если все, то я – счастливый человек.

– Это тебе так повезло, – кашляя, пробормотал Есеня.

– Молчи лучше, – рыкнул Полоз, но уже без злости. – Снег прижми к скуле, чтоб кровь течь перестала. Нет, я и вправду тебя убью когда-нибудь, честное слово… Правильно Ворошила говорил, нечего тебе делать в Урдии.

– Полоз, он почти открылся! Просто нож не выдержал! – попытался оправдаться Есеня.

– Еще один раз ты попробуешь сделать что-нибудь подобное, и я дальше пойду один, понятно? И делай тут что хочешь. Можешь вернуться домой и сказать, что медальон у Полоза. Мне будет легче уходить от стражи, чем воевать с тобой. И как Хлыст со Щербой с тобой в одном шалаше жили, а?

– Нормально жили… – буркнул Есеня.