Текст книги "Мать сыра земля"

– Вы знали, где он живет, почему вы не сказали об этом полицейским?

Тонкая улыбка трогает губы Лео Кошева:

– Они меня не спрашивали. Им не могло прийти в голову, что я могу об этом знать.

– А откуда вы столько знаете об этом деле? Военная полиция отчитывалась перед вами? – я понимаю, что превращаю беседу в допрос. Но Лео Кошев согласен с моим правом на ведение допроса, он пришел сюда отвечать и оправдываться. И не пригласил адвокатов.

– Я имел осведомителей. И не только я. Насколько мне известно, Сопротивление тоже получало оттуда сведения через своих агентов, только мои осведомители сидели немного выше и получали от меня гораздо больше. В военной полиции, несомненно, было немало представителей иностранных спецслужб, в качестве консультантов, разумеется, но и наших продажных полицейских хватало. Не удивлюсь, если Сопротивление внедряло туда и преданных делу людей, но в деньгах оно не нуждалось.

– Вы считаете, Сопротивление имело какое-то финансирование?

– Вне всяких сомнений! Если бы Сопротивление его не имело, миротворцам следовало бы самим об этом позаботиться. Иначе чем бы они оправдали наличие военных баз на нашей территории?

На следующее утро Моргот проснулся с диким похмельем, он даже глаз открыть не мог, а попытка пошевелить пальцами тут же волной прокатывалась по всему телу, вызывая приступ тошноты и адской головной боли – не иначе, Салех брал водку не в магазине, а в каком-нибудь подвале, где подешевле.

Моргот сразу вспомнил события прошедшего дня, и к страданиям его добавились раскаянье и стыд: почему-то похмелье всегда обостряло в нем недовольство собой, до острой боли, до нежелания жить. И опасность оказаться в руках военной полиции уже не казалась ему столь серьезной, чтобы выставлять себя подлецом и последней дрянью. А также напиваться и изливать душу Салеху, пропившему и без того скудные мозги. Он перебирал в голове слова, которые успел сказать Стасе, и обмирал от мысли, как это было отвратительно, отчего головная боль билась в виски тупой тошнотворной зыбью. Тогда он не вполне представлял себе технологий допроса и способов отличить правду от лжи, и ему казалось, что этот разговор ничего не менял. Нет, его чувства мало походили на муки совести: его не беспокоило, что он сделал, – его волновало, как он выглядел и что о нем думают.

Было довольно рано, за длинным узким окном под потолком пересвистывались пташки, и сырой ветерок нес в каморку запах земли и мокрой травы. Звуки и запахи летнего утра – безмятежного и свежего – еще сильней притупляли ощущение опасности. За перегородкой сопели пацаны и храпел Салех. Моргот очень хотел заснуть снова, чтобы проснуться без головной боли и тошноты, но стоило ему расслабиться, как в голову снова лезли мысли о происшедшем накануне, и сон слетал с него в один миг.

Он не мог слышать шагов возле спуска в подвал (его окно выходило на противоположную сторону), но ему показалось, что он их услышал. Ему показалось, что он вскочил на ноги за миг до того, как открылась дверь в подвал. Кровь отхлынула от головы, и пустота в черепной коробке сдавила виски стальным обручем, едва не ломая кости. Моргот еще секунду стоял, размышляя о бегстве через окно, но в глазах у него потемнело, пространство вокруг закружилось, словно лопасти пропеллера, и он навзничь рухнул обратно на кровать, обхватив виски руками.

Дверь в каморку деликатно скрипнула, и через порог переступил Макс: как он ни пригибал голову, все равно задел макушкой притолоку.

– Ну что ты еще мог сделать, как не нажраться… – сказал он безо всякого дружеского участия и сел на стул.

Моргот хотел послать его к черту, но выдавил из себя только что-то короткое и нечленораздельное.

– Ее арестовали, – Макс вздохнул, скрипнул зубами, но лицо его осталось спокойным и деловым. – Я пришел предупредить. Лучше бы тебе уехать на время…

Моргот подтянул ноги на кровать и перевернулся на бок, продолжая держаться за голову. Ему хотелось спрятаться под подушку, он не был готов обсуждать это в таком состоянии. Куда, интересно, он мог уехать? Здесь, в огромном городе, он как муравей в муравейнике, а появись он в любом другом месте, не столь густо населенном, он тут же окажется на виду, как любой новый человек. Снять жилье без паспорта слишком сложно и еще более рискованно, чем тихо отсиживаться в подвале. Родственники, конечно, паспорта не спросят, но у родственников будут искать в первую очередь, как и у старых знакомых, вроде Сенко или Макса.

– Кто-нибудь знает, где ты живешь? – спросил Макс.

– Нет, – слабо выдохнул Моргот.

– Я считаю, для них это дело времени, дней четырех-пяти. Я придумаю что-нибудь за три дня.

– Придумай, – Моргот хотел, чтобы Макс ушел и оставил его в покое.

Но Макс в покое его не оставил, вышел из каморки и поставил чайник, а через минуту принес Морготу шипучего аспирина в чашке.

– Лучше бы пива принес, – проворчал Моргот: единственное, в чем он увидел пользу от прихода Макса в этот час, – это появление пары бутылок холодного пивка.

– От пива тебя развезет, – ответил Макс, и лицо его стало каменным. Да, наверное, ему было больше нечего делать как бегать за пивом. – Поднимайся и пей. И чем скорей ты оклемаешься, тем лучше.

Моргот пошевелился, попытался приподнять голову, но тут же со стоном уронил ее обратно на подушку.

– Кончай притворяться, – недовольно сказал Макс, – мне некогда сейчас с тобой возиться, как ты не понимаешь?

– И чего ты тогда приперся? – огрызнулся Моргот. – Я, что ли, виноват в том, что она такая идиотка?

Макс поставил чашку на стол, ухватил Моргота под мышки, приподнял и швырнул на спинку кровати.

– Лучше молчи, – он сунул чашку в трясущиеся руки Моргота. – Для нее я уже ничего сделать не могу, мне остается только вытащить тебя.

– Спасибо, конечно, – Моргот кашлянул и поморщился от боли в затылке. – Заметь, это была твоя идея.

– А я с себя вины не снимаю, – Макс вскинул глаза. – Поэтому не жру водку и не бьюсь башкой об стену.

– Ну еще придумай причину, по которой мне нельзя водку жрать! Я ее не заставлял забирать эти папки! Она что, не понимала, как подставляется?

– Не смей… Она сделала то, что ни ты, ни я сделать бы не смогли. Даже не попытались бы.

– Ага! Родина ее не забудет! – Моргот скривился.

– Я не готов сейчас к твоему сарказму. Поэтому лучше помолчи, – лицо Макса оставалось серьезным и непроницаемым.

– Какого черта ты ее не увез из города, ты мне можешь сказать? Как она у них оказалась? Ты что, бросил ее там одну?

– Я не могу быть в двух местах одновременно. И я очень жалел, что ты меня не дождался.

– Ну да, конечно! – фыркнул Моргот. – Я во всем виноват!

– Ты ни в чем не виноват, успокойся. И тебя бы начали искать независимо от того, арестована она или нет. А я… я должен был сначала вывезти документы. Это было правильно, разумно, понимаешь? – Макс посмотрел на Моргота жалобно, словно искал подтверждения своим словам.

– Макс, разумеется, – на полном серьезе ответил Моргот, – я бы даже думать не стал на твоем месте.

– Я дал ей ключи от своей квартиры и велел ждать меня там. А когда вернулся, ее там не было… Я вернулся ночью, поздно…

– Кто тебе сказал, что ее арестовали?

– У меня есть осведомители, – ответил Макс уклончиво.

И тут Моргота прошиб пот:

– Ты что, сказал ей, где живешь?

– Она знала, – спокойно пожал плечами Макс, – она давно знала.

– И ты уверен, что пришел сюда один? Ты уверен, что за твоей квартирой еще не установили наблюдение? Ты сумасшедший… – жаркий пот сменился ледяным ознобом, и Моргот потянул на себя одеяло.

– Она ничего не скажет обо мне, – ответил Макс невозмутимо.

– Да ну? Ты в этом уверен?

– Я в этом, к сожалению, уверен. Лучше бы она рассказала им про меня. Меня бы они не нашли, а ее бы со временем отпустили. Это дело не тянет на международный терроризм, им было бы проще ее отпустить.

– А твоя мама, Макс? Куда бы ты ее дел? Отправил в лес, прятаться в землянке?

– Не знаю. Я бы придумал что-нибудь. Я хотел пойти сдаться, но мне никто этого не позволит. Я слишком много знаю.

– Ты же у нас герой, – Моргот скрипнул зубами, – ты никому ничего не расскажешь!

– Я не знаю, что будет, если мне уколоть наркотик. Это очень рискованно.

– Ага. А Стася ничего про тебя не расскажет даже под наркотиками!

– Не расскажет. Ты не понимаешь. Она любит меня.

– Какую чушь ты городишь! – Моргот покачал головой – от аспирина в ней кое-что стало проясняться.

– Я говорил об этом со спецами. Они сказали, что человека нельзя заставить делать то, чего он подсознательно делать не хочет. Ни наркотиками, ни гипнозом.

– Чушь! Утюг на брюхо, и через три минуты ты подсознательно захочешь сделать то, чего только что не хотел.

– Не надо! – вскрикнул Макс. – Моргот, не надо, слышишь? Не говори мне… Я и так еле держусь…

– Да ладно, – пробормотал Моргот, – держись себе.

– Думаешь, мне не хочется напиться? – Макс опустил плечи и провел рукой по лбу. – Еще как хочется.

– И что тебе мешает?

– Ты! Тебя здесь найдут! Рано или поздно, но найдут. У тебя что-нибудь осталось из того, что может быть связано с цехом? Хотя бы косвенно? Книги у тебя были, выписки какие-то…

– Я все сжег. Вчера, – вздохнул Моргот, вспомнив о тетради Игора Поспелова.

– Точно все? Ты только мне не ври. Ты не видел, как они умеют искать, а я видел. В буквальном смысле: землю роют.

– Я точно все сжег, – повторил Моргот.

– Ты хочешь уехать за границу? Это можно было бы устроить.

Моргот покачал головой. Куда? Кем? А главное – зачем? Мирок, с таким тщанием выстроенный им на развалинах собственной жизни, оказывается, был ему дорог. Он не хотел его терять, он не хотел строить его заново!

– Я понимаю, – кивнул Макс.

– А пацаны? – спросил Моргот.

– Пацаны пойдут в интернат, как и положено. Ты и сам понимаешь, что это не дело. Дети должны учиться. Это же не игрушки, это дети.

– Макс, я что, должен уехать отсюда насовсем, что ли?

– Нет, я думаю, двух месяцев достаточно.

– Два месяца они без меня перекантуются. Они же у меня самостоятельные.

– А если кто-то из них заболеет? Ногу сломает? Отравится чем-нибудь? К ним даже скорая не приедет!

– Перекантуются, – махнул рукой Моргот.

– Короче, я готовлю тебе деньги и документы, мне нужно дня три. Может, четыре.

– Какая заграница, Макс? Меня возьмут в аэропорту или на вокзале!

– Никаких вокзалов не будет. Пойдешь пешком.

– С ума сошел?

– Хорошо, поедешь на машине.

– Мля, что я там буду делать? На кой черт мне это сдалось?

– Будешь, точно так же как здесь, валяться на кровати и читать книжки в какой-нибудь гостинице. Или тебе больше нравятся наркотики и электрошок? Сигарет там выдают десять штук в день, но тебе и этого может не обломиться.

– Я бы съездил куда-нибудь. На море… – примирительно согласился Моргот.

– Разбежался. На море! Я попробую найти что-то поприличней… Да, понадобятся твои фотографии на документы. Я завтра все тебе скажу. Только…

– Что?

– Ты мне пока не звони. На всякий случай. Да и дома меня не будет. Звони Сенко, хорошо? Я ему все передам.

– Чего? Кому?

– Сенко. Однокурснику твоему, – Макс невесело усмехнулся. – И никогда не звони ему с ближайшего автомата, и никогда не говори больше минуты, понял?

– Да ты с ума сошел! Сенко – их единственная зацепка!

– Не верю я, что они ему поставят прослушку. А если и поставят, то тебя не вычислят. Только звони обязательно, каждый день. Часов в семь вечера.

– Ладно, – пожал плечами Моргот.

– Тогда я пошел, – Макс поднялся, пригибая голову.

– Погоди… – Моргот попытался встать.

– Что-то важное?

– Погоди, говорю, – Моргот несколько секунд сидел на кровати, схватившись за голову. – Ну не могу я так быстро встать!

– Руку давай.

– Да толку от твоей руки, если башка раскалывается…

Он вышел из подвала вместе с Максом, босиком и в трусах, и, кряхтя и пошатываясь, направился к соседнему корпусу. Роса на малиновых кустах еще не высохла и обжигала тело бодрящей прохладой, мелкие обломки кирпичей под ногами кололи пятки; Макс молча шел сзади. Моргот вытащил спрятанную тетрадь, оглянулся и протянул ее Максу.

– Вот, возьми.

Макс узнал тетрадку и сквозь полиэтиленовый пакет и легонько толкнул Моргота ладонью в лоб:

– Чего не сжег-то?

– Не захотел, – ответил Моргот. – Верни мне ее потом.

– Зачем она тебе?

– Не твое дело.

– Морготище… Мне больше делать нечего, как прятать тетрадки, – Макс усмехнулся. – Имею я право хотя бы знать, для чего это делаю?

– Если эта технология действительно обгоняла западную, как ты говоришь, Игора Поспелова убили люди Лунича, ты это понимаешь?

– Это чушь, Моргот! Зачем? Если все равно существовали чертежи?

– Чертежи в результате ушли к Луничу.

– Да это же мелочь, это не тот масштаб! Ты представляешь себе, что такое операция по ликвидации человека?

– Во время уличных боев? Как видишь, технология стоила миллионов, миллионов в валюте. И, уверяю тебя, она миротворцам досталась очень дешево, можно сказать – за бесценок.

– Но мы бы ничего не потеряли, от нас не убудет, если кто-то еще начнет использовать эту технологию! – Макс покачал головой.

– У нас – не убудет, зато прибудет у них. Возможно, это была единственная наша технология, которая чего-то стоила. Лунич – политик. Где он взял этого эксперта в такой короткий срок? Я тебе скажу: эксперт у него был, давно был, еще когда Лунич законсервировал цех. Возможно, этим экспертом являлся кто-то из ученых, работавших в цехе, тот же Ганев, например. Лунич уже тогда знал, что это такое и насколько это дорого стоит. Он – знал, а ученые не знали. И смерть ученых никому выгодна не была, кроме Кошева, конечно. Но когда убили большинство из них, Кошев об этом еще не подозревал.

– Ты поэтому хочешь сохранить тетрадь? Чтобы это было не только у Лунича?

– Нет, – ответил Моргот. – Если я когда-нибудь умру, мне бы хотелось, чтобы от меня тоже хоть что-то осталось.

Тетрадь с пожелтевшими, хрупкими страницами лежит передо мной на журнальном столике. Ее мне отдал Первуня. Когда мать Макса нашла нас – а мы тогда держались в подвале из последних сил, – она забрала его к себе. Она не могла взять всех четверых и взяла только Первуню. Но мы часто бывали у нее по выходным и ездили к ней на дачу, есть клубнику с молоком. И когда стали взрослыми – тоже.

Теперь содержание этой тетради ничего не стоит. Но я все равно храню ее, потому что так хотел Моргот. Потому что это след человека на земле. Рядом с тетрадью лежит его записная книжка. Не думаю, что его стихи и заметки чего-то стоят для человечества, равно как и моя книга о нем. Но это – его след. След Сенко – библиотека НИИ «Электроаппарат». След Стаси – картина «Эпилог». Кто знает, сколько следов еще они могли бы оставить? Я храню их следы, но когда меня не станет, они исчезнут.

Силя весь день был злым и неразговорчивым, все время огрызался на нас и убегал, а вечером не стал смотреть с нами мультики: ходил куда-то по темноте, а вернувшись, завалился на кровать лицом к стенке.

Моргот выбрался из подвала лишь к вечеру, но вскоре вернулся и снова собрался уходить. В последние дни он часто уходил на целую ночь и пропустил только тот день, когда напился вместе с Салехом. Мы думали, он собирался украсть машину. Но тогда мы не знали, что он торопился, и торопился, чтобы перед отъездом оставить нам денег.

Мы давно погасили свет, я, наверное, даже задремал, но проснулся, когда услышал тихие всхлипывания Сили и шепот Бублика. Я и так недоумевал весь день, что же происходит с Силей (даже дразнить его не хотелось), и встал не столько потому, что его пожалел, сколько из любопытства: может, он что-нибудь расскажет? Но он замолчал, стоило мне подойти поближе, и Бублик отчаянно замахал на меня рукой.

Через две минуты, так и не добившись от Сили больше ни слова, Бублик молча взял меня за руку и потащил в каморку к Морготу – там горел свет.

Моргот шнуровал кеды с замазанными гуталином подошвами – мы едва успели его перехватить.

– Моргот, надо поговорить, – шепотом, но очень серьезно начал Бублик.

– Чего? – протянул тот и посмотрел на Бублика, как на вошь.

– Надо поговорить, – повторил Бублик и кивнул.

Мы стояли перед ним в трусах, майках и босиком; не знаю, как я, а Бублик был взлохмаченным и сонным.

– Совсем обалдели? – Моргот поднялся, сунул в карман пачку сигарет и одернул черный свитер.

– Только давай выйдем на улицу, чтобы нас никто не слышал.

– Другого времени не нашел?

– Ты же все равно идешь на улицу, – непреклонно сказал Бублик.

Моргот закатил глаза, недовольно покачал головой и направился к выходу, игнорируя наше присутствие. Бублик потащил меня за ним. Если бы мы тогда знали, какие проблемы волнуют Моргота, мы бы к нему и не сунулись. Но он не посвящал нас в свои проблемы.

Моргот оглянулся, только когда мы прошлепали сзади него по лестнице наверх.

– Ну? Быстро. Что вам надо? – он торопился и был раздражен.

– Моргот, понимаешь, у Сили завтра день рождения. Он там плачет…

– О безвозвратно ушедшей молодости, что ли? – фыркнул Моргот.

– Нет. О папе с мамой. Когда он жил дома, у него была бабушка. Когда бабушка умерла, его отдали в интернат. Но ему каждый год справляли день рождения. Пока он не попал в интернат.

– Это здорово, а от меня вы чего хотите?

– Я не знаю. Он плачет, понимаешь?

– Ты хочешь, чтоб я тоже поплакал?

– Нет, – ответил Бублик, развернулся и пошел назад, в подвал. Он в первый раз обиделся на Моргота, больше я никогда не видел, чтобы Бублик обижался. Моргот пожал плечами и направился в противоположную сторону. Я постоял немного, глядя ему вслед, и спустился вниз, за Бубликом.

Силя уже уснул, а мы с Бубликом еще целый час придумывали, как поздравить Силю с днем рождения. Денег у нас было совсем немного. Мы вытрясли наши кубышки, пересчитали все, что оставалось от денег на продукты, выданных Морготом, и пришли к выводу, что их могло бы хватить на маленький тортик и бутылку колы. Бублик думал про подарок, хотя бы очень маленький, какой-нибудь трансформер или фонарик, и мы отложили это до завтра, когда можно будет походить по магазинам и выбрать что-то подходящее.

Моргот вернулся часов в восемь утра, как всегда усталый и заспанный. Обычно он бывал весел и возбужден, когда возвращался с деньгами, но в тот день веселым я бы его не назвал. Мы с Бубликом собирались потихоньку от Сили бежать по магазинам и умывались, когда Моргот спустился в подвал, швырнув на стол палку колбасы – хорошей колбасы, не такой, как мы обычно покупали. Потом постоял немного и не пошел к себе, а сел за стол и включил чайник.

– Бублик, долго ты там еще плескаться будешь? – спросил он через минуту.

– Щас, – ответил тот, сорвал с гвоздя полотенце и подошел поближе.

– Раз у Сили день рождения, купите чего-нибудь. Ну, пирожных там… Лимонада. Мороженого.

– Может, лучше торт? – спросил я, радостно подскакивая к столу.

– Во, торт купите. Свечек каких-нибудь. В общем, чтобы все было как надо, – он выложил на стол пятисотенную купюру. – Подарок еще купите какой-нибудь. Только нормальный подарок. Книжку там…

Он подумал и добавил сверху еще две сотни. По сравнению с нашей мелочью это было целое состояние, и я едва не закричал «ура».

Моргот продал машину в другом месте, не там, где его хорошо знали, и денег получил меньше, чем рассчитывал, но торговаться не стал. Он не хотел уезжать даже на два месяца и понимал, что два месяца – минимальный срок. Что произойдет без него за это время? Возможно, ему некуда будет возвращаться. Деньги он собирался разделить: половину оставить нам, а половину взять с собой. Чтобы каждый день гулять по кабакам, этого было маловато, но чтобы не отказывать себе в маленьких радостях жизни – вполне достаточно. День рождения Сили немного спутал его планы, но Моргот легко расставался с планами, так же как и с деньгами.

Он не боялся разгуливать по городу, напротив, сидя в подвале рисковал гораздо больше, поэтому поход в «Детский мир» откладывать не стал. И долго раздумывал, какой подарок купить: велосипед или железную дорогу? Но велосипеды пришлось бы покупать всем четверым, от одного велосипеда толку мало, а покупка четырех велосипедов была ему не по карману. Железной дороги должно было хватить на всех, в том числе и на Салеха.

Она стоила сумасшедших денег. Хватило бы на два велосипеда. Но, увидев эту штуку, ни на какую другую Моргот бы уже не согласился. Он выгреб из карманов почти все, что взял с собой из дома, и долго чесал в затылке. Вежливая продавщица предложила ему купить вариант попроще и подешевле, но Морготу дешевая железная дорога не нравилась. Там нельзя было раскладывать рельсы по своему усмотрению – только по кругу, – и единственный паровозик на пластмассовых колесах развалился бы через три дня. Он перестал сомневаться, набросал на прилавок скомканных мелких купюр и брезгливо велел, немного подумав:

– И бантик какой-нибудь привяжите сверху…

– Это подарок? – улыбнулась продавщица. – Мы сейчас его упакуем, как положено подарку!

Моргот поморщился:

– Дорого?

– Нет, для такой покупки – бесплатно.

– Ну пакуйте… – Моргот посмотрел в потолок: почему-то он чувствовал себя неловко, как будто делал что-то предосудительное.

Проходя мимо книжного отдела, он приостановился. Силя и книга, конечно, были не очень-то между собой совместимы, но Моргот все равно купил несколько штук – на всех, включая Первуню. А чтобы Силю порадовать, взял в спортивном магазине отличный и недорогой фонарик – мальчишки любят такие вещи.

С почтальоном договориться оказалось нетрудно – он согласился своей рукой написать адрес, где вместо номера квартиры значилось: «Подвал», поставил почтовый штемпель и обещал принести подарок ровно в четверть пятого. Он хорошо знал всех нас (так же как нас знали в окрестных магазинах): мы иногда помогали ему разносить почту – за мелкую мзду, конечно, но не деньгами, а полезными (с нашей точки зрения) вещами вроде гашеных марок, сургуча, пустых почтовых бланков и прочей ерунды. Моргот об этом даже не подозревал и очень удивился, когда почтальон не взял с него денег. Более того, он сильно забеспокоился: бескорыстие почтальона напугало его, заставило искать несуществующую подоплеку в его поступке. Ему не пришло в голову, что почтальон может попросту забрать железную дорогу себе; Моргот опасался, не побежит ли тот к телефону, едва за ним закроется дверь.

Мы накрыли потрясающий стол. Мы выдвинули его на середину и даже купили на него тонкую полупрозрачную клеенку, упрямо называя ее скатертью. Я радовался так, как будто это был мой собственный день рождения, и, наверное, Бублик разделял мою радость. Первуня, еще числившийся в больных, но уже забывший о своем ухе, скакал вокруг стола и поминутно спрашивал, когда начнется «день рожденье». Только Силя сидел в углу, насупленный и нахохлившийся. Мы надеялись его растормошить, но понимали: ему нужен не день рождения, ему нужно совсем другое. Нам троим не на что было надеяться, и мы не надеялись, мы радовались тому, что у нас есть, и добра от добра не искали. Ребенок не может бесконечно упиваться своим горем, он не станет жить с ним, лелеять его каждую минуту – постарается о нем не вспоминать. Но если в конце этого черного тоннеля брезжит свет надежды, ей нельзя не отдаваться, хотя бы время от времени. Я не знаю, кому из нас было легче: мне, у которого никакой надежды на возвращение родителей не было, или Силе, который лелеял в себе эту надежду, взращивал ее, превращал в веру и опирался на нее, как на нечто почти свершившееся.

Салех, нюхом чуявший застолье за несколько километров, появился часа в три и, узнав, что мы празднуем, снова исчез, а вернулся со связкой воздушных шаров, рвавшихся в потолок, – более всего шары понравились Первуне.

Моргот прибыл в подвал, когда празднование было в самом разгаре, а на плитке подгорал цыпленок – мы про него забыли. Добрый, только что поправивший здоровье Салех хлебал колу и закусывал ее сладкой ватой – это он уговорил нас не ждать Моргота, потому что тот мог вернуться когда угодно.

– Моргот! А мы как же? – спросил он, стоило Морготу перешагнуть через порог. – Будем давиться лимонадом? Может, сбегать?

– Ну сбегай, – усмехнулся Моргот, стаскивая сковороду с электроплитки.

– А денег дашь? – у Салеха вспыхнули глаза.

– С деньгами и дурак сбегает, – рассмеялся Моргот, но денег дал.

Силя немного повеселел, но на его лицо время от времени набегала тень – я знал (или думал, что знаю), о чем он думает. Он вспоминал тот день, когда дома на белой скатерти его мать расставляла красивую праздничную посуду, и то утро, когда он открывал глаза и видел перед кроватью красивую коробку с самым главным подарком – от родителей. И нет на свете ни одного подарка, который помог бы ему вернуть те времена. Так же как и мне.

– Силя, я тебе подарок принес, – Моргот хлопнул книжки на стол и достал из пакета коробку с фонариком, – вот, смотри. На аккумуляторе.

– Спасибо, Моргот, – Силя сказал это совершенно искренне, – спасибо. И… и за колу тоже спасибо… За пирожные…

– Да ладно… – фыркнул Моргот.

Глаза Сили вдруг наполнились слезами, он поднялся, постоял немного и выскочил из-за стола, кинувшись к своей кровати.

– Чего это он? – через минуту спросил Салех, прислушиваясь к рыданиям, зажатым подушкой.

– Он родителей вспоминает. Грустно ему, – ответил Бублик.

– И я маму вспоминаю… – всхлипнул Первуня, – она хорошая была. Она на мой день рожденье пирожных покупала. И еще… мандаринов. И игрушку какую-нибудь.

Губы его разъехались в стороны, и крупные слезы побежали по щекам.

– Ну, Первуня, – Бублик обнял его за плечо и потряс, – мы и твой день рождения отмечать будем, зимой. Когда мандарины появятся, тоже купим мандаринов, правда, Моргот?

– Купим, купим, не реви, – Моргот потрепал его по волосам. – И игрушку купим.

– Правда? – лицо Первуни осветилось улыбкой, и слезы высохли. – Скорей бы уж зима…

Моргот ничего не сказал Силе, кинул в рот два куска колбасы, ушел к себе в каморку и вышел оттуда, только когда с добычей вернулся Салех. Впрочем, Салех в компании не нуждался – ему хорошо пилось и в одиночку.

Силя успокоился сам и выбрался за стол, шмыгая носом и улыбаясь.

– Здорово все-таки, – сказал он, – как настоящий день рождения…

– Почему «как»? – возмутился Бублик. – Настоящий день рожденья! Давай, Силя, пить за твое здоровье.

Салех поддержал идею Бублика и плеснул водки Морготу в стакан.

– Давай, – вздохнул Силя, продолжая удерживать на губах улыбку.

– Чтоб ты, Силя, всегда был здоров! – я поднял кружку с колой.

Мы гремели кружками, пили шипучий лимонад и запихивали в рот по целому пирожному сразу. Моргот не любил сладкое, закусил порезанной наскоро колбасой и изучил содержимое сковородки: цыпленок сгорел только с одной стороны, с другой же был почти готов.

Стук в дверь раздался ровно в четверть пятого. Мы вскочили с мест: гости в подвал приходили редко и обычно не стучали. Салех посмотрел на дверь мутными глазами и тоже привстал, шатаясь: готовился отразить нападение. Я помню, как побелел Моргот, как медленно встал из-за стола и пошел к двери. Он всегда ходил быстро, а тут шел медленно! Теперь я понимаю: хоть он и ждал почтальона, все равно в глубине души опасался, что вместо почтальона придет кто-нибудь другой.

Он распахнул дверь, и наше удивление переросло в ошеломление: к нам пришел почтальон! И под мышкой он держал большую коробку! Такого с нами еще ни разу не случалось.

– Привет, ребята, – почтальон подмигнул Морготу. – Где тут мальчик, у которого сегодня день рождения?

Силя опешил и нерешительно вышел вперед.

– Это я… – сказал он, сглотнув.

– Тебе посылка пришла. Только без обратного адреса…

– Мне? – Силя сглотнул снова.

– Тебе. Вот, и адрес написан. Все как надо. Держи. Распишись вот на этом листочке, так положено.

Силя посмотрел на Моргота, а потом снова на почтальона.

– Давай, давай, расписывайся, – Моргот подтолкнул его в спину, – так положено.

Силя не умел расписываться, но вывел печатными буквами свое настоящее имя на каком-то бланке. Мы заглядывали ему через плечо и не дышали.

– На, держи, это от меня, – почтальон сунул Силе в руки шуршащую золотинкой шоколадку, – расти большой и умный!

Стоило почтальону уйти, мы окружили растерянного Силю.

– Ну?

– Ну что там?

– Чего ты встал столбом! Открывай давай!

– Моргот, а может, это бомба? – Салех сделал два неуверенных шага в сторону Сили, но ухватился за стол и едва его не опрокинул.

– Две бомбы, – проворчал Моргот.

Силя поставил коробку на стул и начал осторожно развязывать ленточку, которой был перевязан подарок.

Мы выли от восторга. Мы скакали, как мячики, которыми стучат об пол. Только Силя смотрел на железную дорогу завороженно, раскрыв рот.

– Моргот, – прошептал он наконец, – это же мои папа с мамой… Больше же мне никто такого прислать не мог, правда?

Моргот неопределенно пожал плечами и незаметно подхватил чек, который продавщица заботливо сунула в коробку, – Силя этого движения не заметил.

От торта, украшенного десятью свечками, мы не оставили ничего. Я думал, Силя зажмется, засунет коробку с железной дорогой под кровать и станет вытаскивать ее по ночам, как драгоценный фетиш, но ошибся: Силя оказался великодушней. И Морготу на вопрос, не жалко ли, ответил просто:

– Ну, им же никто железной дороги не пришлет… Пусть тоже радуются.

Моргот хлопнул его по плечу и улыбнулся. Салех, в одно рыло прикончивший водку, завалился спать, а Моргот часов в семь вышел куда-то, как всегда ничего нам не сказав. Вышел и не вернулся.

Антон сжимает зубы и морщит лицо.

– Кто, кроме вас и Сенко, знал об этой встрече? – повторяю я вопрос.

– Я не знаю! Может, они прослушивали телефон!

– И что бы они услышали? «Встретимся в пивной»? Кто, кроме вас и Сенко, знал, где эта пивная? Их десять тысяч в городе!

– Нетрудно предположить, что это где-то недалеко от университета!

– Возле университета два десятка пивных. Перестаньте! Скажите, зачем вы это сделали? Просто объясните мне, зачем? – я сам не замечаю, как перехожу на крик. И он не уходит. Он считает, что я имею право на него кричать.

– Меня просил Кошев, – неожиданно сдается Антон. – Я не знал, зачем! Я не знал! Я думал, это их прежние разборки! Если бы я знал, я бы не стал звонить!

– Вы нарочно подслушали их разговор?

– Нет. Сенко снял трубку в кухне, и я услышал голос Громина. У Сенко же телефоны были беспроводные, он их сам делал. Так вот, он встал и ушел в комнату вместе с трубкой. И я услышал, как он сказал: «Встретимся в пивной». Сенко после этого разговора тут же собрался и сказал, что скоро вернется. Такое часто бывало, чтобы он уходил, а гости у него оставались. Я позвонил Кошеву и сказал… Ну, я знаю, в какую пивную они обычно ходили…

Он замолкает и зыркает по сторонам, а потом кричит в полный голос: