Текст книги "Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года"

Когда в 1909 году на первый день Пасхи 1-я рота Сальянского полка пропускала через строй, избивая весь политический корпус, Коба шел, не сгибая головы, под ударами прикладов, с книжкой в руках. И когда началась стихийная обструкция, Коба парашей высаживал двери своей камеры, не смотря на угрозы штыком.

[В тюремном коридоре все арестанты страшно избивали молодого грузина как провокатора, слух о провокаторстве пустил Коба; в другой раз большевик Митька Грек зарезал только что привезенного в тюрьму рабочего, тоже потому что Коба объявил того провокатором]

В организации фальшивомонетчиков, сбывавших фальшивые пятьсот-рублевки, в громких ограблениях казначейских касс чувствовалась рука Кобы. Но никогда он по этим делам в судебном порядке не привлекался, хотя фальшивомонетчики и эксисты сидели вместе с ним. При этом он самым наглым образом громил эсеров за их террористическую и экспроприаторскую деятельность. […]

В 1912 году я встретился с ним в Нарымском крае, в селе Колпашеве. […]

Коба пообедал со мною и Семеном Суриным, с которым я жил в Колпашево вместе. Сурин оказался приятелем Кобы. Они вместе раньше бывали в вологодской ссылке и вместе работали в Петрограде. Из вологодской ссылки Коба бежал за границу в каприйскую школу Горького после какой-то истории с крестьянкой, о которой его Сурин при мне расспрашивал. Возвратясь из Капри в Россию, он сразу же попал в Нарымский край.

Верещак С. Сталин в тюрьме (Воспоминания политического заключенного) //Дни. 1928. 24 января. С. 2.

Глава 20
Сольвычегодск, Вологда, осень 1910—февраль 1912 года

ОТправленный на этап из Баку 23 сентября 1910 г. Джугашвили добрался до Сольвычегодска 29 октября, на этот раз без задержек в пути. 30 октября сольвычегодский уездный исправник отписал о прибытии ссыльного начальнику Вологодского губернского жандармского управления и губернатору[290]290
  Донесения сольвычегодского уездного исправника начальнику Вологодского ГЖУ, 30 октября 1910 г., № 651 и дополнение (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 133. Л. 1; Д. 632. Л. 8–8 об.); Рапорт сольвычегодского уездного исправника Вологодскому губернатору, 30 октября 1910 г., № 651 (Там же. Д.628. Л.22–22 об.); Ведомость о прекращении розыска, 30 октября 1910 г. (Там же. Д. 632. Л. 9; Д. 628. Л. 21).


[Закрыть], была составлена ведомость о прекращении его розыска. Одновременно уездный исправник почему-то счел нужным запросить сведения о Джугашвили у горийского уездного начальника, порекомендовав нужную информацию «отобрать чрез опрос матери его Екатерины Клаховой Джугашвили, проживающей в городе Гори». Вместо того чтобы выполнить эту вполне конкретную рекомендацию, в Горийском уезде запросили старшину лилойского общества, который, разумеется, ни о Джугашвили, ни о его родителях ничего не знал и знать не мог, поскольку они в селе Диди-Лило давным-давно не жили. Запрос породил обычную для тех мест переписку мелких полицейских чинов, сообщивших друг другу о полной своей неосведомленности; сельские приставы считали, что искать Джугашвили следует в городе Гори, оттуда отвечали, что такого не знают; наконец, бессмысленную переписку так и переслали сольвычегодскому исправнику без всякого положительного ответа [291]291
  Там же. Д. 636. Л. 103–103 об., 105–108.


[Закрыть].

В Вологодской губернии делопроизводство было поставлено иначе. Благодаря аккуратности чинов полиции и жандармского управления жизнь Иосифа Джугашвили во время ссылки в Вологодскую губернию задокументирована весьма подробно. Позднее прибавились усилия истпартов и обстоятельное выявление материалов для фонда Сталина в ИМЭЛС. Источников по вологодскому периоду много, но по иронии судьбы именно это неспешное ссыльное существование было не самой важной частью биографии будущего вождя Советского государства.

Конечно, почти полтора года, проведенные в Сольвычегодске и затем в Вологде, заставили Джугашвили лучше познакомиться с собственно русским населением и его укладом жизни, столь отличным от быта грузинских обывателей или бакинских нефтяных рабочих. Он вел обыкновенную, уже знакомую ему жизнь ссыльного: съемная комната, казенное пособие, обеды у хозяйки, своей или другой, походы на почту, мелкие покупки в местных лавках, общество ссыльных товарищей, при хорошей погоде лодочные прогулки, подвижные игры на воздухе, например в городки, в которых он, впрочем, особенной ловкостью и резвостью не отличался (см. док. 38). По приезде в Сольвычегодск Джугашвили сначала поселился в доме Григорьева (там квартировали несколько ссыльных), затем в доме напротив, у Марьи Прокопьевны Кузаковой. По ее рассказу, Джугашвили зашел к ней по рекомендации ссыльного грузина, квартировавшего в ее доме прежде (см. док. 14). Как обнаружил А. В. Островский, из домовой книги Кузаковой видно, что одновременно у нее же прописалась ссыльная Серафима Хорошева (или Хорошенина), по-видимому, ее сожительство под одной крышей с Кобой не было случайным совпадением. Но продлилось оно недолго, буквально через несколько дней ее выслали в другое место. Впрочем, ее имя фигурирует в перечне сольвычегодских ссыльных, у которых начальник Вологодского ГЖУ полковник Конисский распорядился провести обыски 14 марта и 15 апреля 1911 г. (см. док. 21, 31). Вероятно, полковник забыл о ее переводе или подразумевал, что распоряжение относится ко всем ссыльным в уезде. Потом она еще некоторое время писала Иосифу Джугашвили, писал, вероятно, и он[292]292
  Островский А. В. Кто стоял за спиной Сталина? С. 340–341.


[Закрыть]. Три ее письма за февраль – апрель были найдены в кармане Джугашвили во время обыска 29 апреля (см. док.32). М.П.Кузакова о такой жиличке в своих рассказах о Сталине не упоминала, возможно, из осторожности, а быть может, и по иной причине: молва приписывала и ей самой роман с квартирантом, от которого она будто бы родила сына. Как и другие слухи о внебрачных детях Сталина, этот не поддается проверке[293]293
  Там же. С. 342.


[Закрыть].

В рассказах сольвычегодцев Иосиф Джугашвили предстает человеком довольно замкнутым, немногословным, в то же время приветливым. Он не прочь был расспросить о жизни соседку, приходившую мыть полы или приносившую молоко, играл с хозяйскими ребятишками, забавлялся, поддразнивая их. Из ссыльных сошелся с большевиком Иваном Голубевым, когда-то работавшем в Баку и слыхавшем там о Кобе, хотя прежде с ним не знакомым. Голубев в Сольвычегодске подружился с Г. А. Коростелевым, большевиком из Оренбуржья, они оба стали на время ближайшими приятелями Джугашвили. Они рассказывали ему о положении в партийных организациях в России, сетовали на непрекращавшиеся провалы (см. док. 2). Очевидно, Коба, знавший обстановку в Закавказье, слабо представлял, как обстояли дела в русских губерниях, и судил о них с излишним оптимизмом. Уже тогда, в Сольвычегодске, он мог бы познакомиться с жившим там же ссыльным Вячеславом Молотовым (Скрябиным), но тогда этого не случилось, они разминулись: Скрябин как раз перед приездом Джугашвили получил разрешение отправиться в Вологду для сдачи экзаменов, а когда туда же перебрался Коба, то Молотова там уже не застал. Встреча не состоялась, но от общих знакомых они были наслышаны друг о друге (см. док. 11, 12, 41).

Никакая революционная работа в Сольвычегодске, по словам Голубева, не была возможна (см. док. 9). Скучавшие революционные бунтари развлекали себя мелкими стычками с надзиравшими за ними полицейскими, которые со своей стороны не упускали возможности объявить опасным нелегальным сборищем компанию ссыльных, возбужденно обсуждавших прямо на улице газетные новости, и отправить участников дня на три под арест (см. док. 39, 40).

Оставалось только готовиться к будущему и заниматься пока самообразованием. Голубев вспоминал, что группа ссыльных создала кружок, сначала читали историю немецкой социал-демократии Франца Меринга, потом изучали историю русского революционного движения, Коба рассказывал об истории русской социал-демократии (см. док. 9). По донесению полицейского агента, на собраниях читали рефераты, обсуждали текущее политическое положение, дебаты в Государственной думе и даже судили о том, «как использовать в партийных интересах то обстоятельство, если возникла бы между Россией и Китаем война» (см. док. 36). Голубев же обрисовал круг доступных книг и журналов. В Сольвычегодске существовала земская библиотека, ссыльные и сами получали книги, приличное количество журналов и газет, причем многие редакции высылали свои издания бесплатно. Добывали и нелегальный «Социал-демократ». «У нас имелись сочинения таких авторов, как Л.Толстой, А.Франс, Ибсен, Куприн, Брюсов, Арцыбашев, Соллогуб, Мережковский, Пшибышевский, наконец „Красная звезда“ и „Инженер Мэнни“ Богданова[294]294
  Романы большевика, философа, автора теории эмпириомонизма и оппонента Ленина А. А. Богданова «Красная звезда» (1908) и «Инженер Мэнни» (1912) часто ставятся в ряд произведений, предвосхитивших жанр научной фантастики.


[Закрыть] и даже „Конь бледный“ Ропшина (Савинкова)» (см. док.10). «Тов. Сталин читал много художественной литературы. К Мережковскому, Пшибышевскому, конечно, относился архи-критически, но и других не щадил. […] Т. Сталин с увлечением читал и по истории, помню – Виппера, Ключевского» (см. док.10). Ссыльный меньшевик А. Шур подтверждал, что Джугашвили «очень много читал, изучал „Основы политической экономии“ Туган-Барановского[295]295
  М. И. Туган-Барановский (1865–1919) – крупнейший экономист, приват-доцент Петербургского университета, один из виднейших представителей марксистской школы экономической мысли. Мировую известность ему принесли труды о промышленных кризисах как проблеме рынков и органической части капиталистической экономики, о борьбе классов. На него ссылался в своих работах Ленин.


[Закрыть], особенно интересуясь теорией ценности австрийской школы, которую резко критиковал, читал „Историю германской социал-демократии“ Франца Меринга[296]296
  Франц Меринг (1846–1919) – один из крупнейших представителей левой немецкой социал-демократии и основателей немецкой коммунистической партии, плодовитый публицист, помимо актуальных проблем писал статьи о философии и немецкой литературе. Автор двухтомной истории Германии, разработанной с марксистских позиций. Его «История германской социал-демократии» в двух томах вышла в 1897–1898 гг., русский перевод – в 1906 г.


[Закрыть]. На столе у Иосифа Виссарионовича среди других книг почти всегда можно было найти Салтыкова-Щедрина, Чехова, которых он очень любил и часто цитировал». На страницах журналов, ходивших по рукам, Коба, по словам Шура, делал саркастические заметки, которые затем неизбежно попадали на глаза всем прочим читателям (см. док. 26). После отъезда Джугашвили в Вологду Голубев и Коростелев в письме от 9 сентября излагали ему дальнейший ход своих занятий. «Я прочел аграрный вопрос Каутс[кого][297]297
  Книга К. Каутского «Аграрный вопрос» вышла в 1899 г., русский перевод вышел в 1899 г. в Харькове, затем не раз переиздавалась (в Петербурге в 1905 и 1906 гг., в Одессе в 1906 г.). Возможно также, имеется в виду его книга «Аграрный вопрос в России», изданная по-русски в 1906 г.


[Закрыть] и 3 части истории Средн[их] веков Виноградова[298]298
  П. Г. Виноградов (1854–1925) – профессор Московского и Оксфордского университетов, крупнейший исследователь западноевропейского, особенно английского, Средневековья. Придавал большое значение изучению истории собственности, формирования классов, аграрным отношениям.


[Закрыть], сейчас читаю 4-ю час. Подобрал группу по русск[ому] язык[у] в 5 челов[ек] и по арифмет[ике] 4 чел.», – отчитывался Коростелев, а Голубев сообщал, что «читали совместно Меринга, я по часу в день уделяю капиталу и плюс журналы, но в них по-старому ничего нет» и что все занимаются арифметикой и русским языком (см. док. 81). Примечательно, что эти ссыльные большевики не только восполняли пробелы в элементарном общем образовании, занимаясь русским языком и арифметикой, но и труды виднейших марксистов читали с заметным запозданием, ведь упомянутая работа Каутского была издана по-русски десятью годами раньше, а книга Меринга – в 1906 г. Приведенные письма оставляют впечатление, что для товарищей по ссылке Иосиф Джугашвили играл роль интеллектуального лидера, которому давали отчет о прочитанном.

Позднее, уже в Вологде, Джугашвили в разговоре с П.Онуфриевой отсоветовал ей читать Арцыбашева: «Иосиф Виссарионович мне заметил, что не стоит время тратить на чтение этого писателя. Он указал, что я имею неправильное представление об Арцыбашеве, о его романе „Санин“. „Этот писатель низменных чувств. Пошлый писатель, о пошлостях и пишет“» (см. док. 75). Ей же «Иосиф» пытался разъяснить достоинства картины «Джоконда» (см. док. 76), а на прощание подарил книгу П. С. Когана «Очерки западноевропейской литературы»[299]299
  П. С. Коган (1872–1932) – приват-доцент Петербургского университета, специалист по западноевропейской литературе, в полемике с идеалистами примыкал к марксистам. Его книга «Очерки по истории западноевропейской литературы» (т. 1 – 1903 г., т. 2 – 1905 г., т. 3 – 1909–1910 гг.) стала практически первым на русском языке общим обзором истории европейской литературы. Экземпляр, подаренный Онуфриевой, хранится в фонде Сталина (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 32).


[Закрыть] (см. док. 82). Вологодские филеры фиксировали в дневнике наблюдений, что «Кавказец» посещал городскую библиотеку, видели его с книгами в руках (см. док. 52, 69, 72, 116, 120, 122, 124). О книгах вспоминала и С. П. Крюкова, работница квартирохозяйки, девочка, отданная ей в обучение ремеслу портнихи. Крюкова уверяла, что книги, взятые в библиотеке, были на грузинском языке (см. док. 64). Не очень понятно, как грузинские книги могли оказаться в вологодской библиотеке, к тому же все прочие свидетельства сходятся на том, что Джугашвили читал преимущественно по-русски. Вероятно, этой детали рассказа Крюковой не следует доверять. Она вспоминала, что книги показались ей непонятными, и на вопрос, о чем они, Джугашвили прочел немного вслух по-грузински. Не ясно, умела ли тогда читать Крюкова, а если умела, то насколько хорошо. Быть может, Коба подшутил над ней, сказав, что книги грузинские. Впрочем, до него в Вологде побывало много ссыльных кавказцев, не исключено, что кто-то мог и книги с собой привезти. После побега Джугашвили из Вологды в конце февраля 1912 г. среди брошенных им на квартире вещей осталось довольно много книг, скорее всего библиотечных. В описи значатся книжка по арифметике и сборник арифметических задач, книга по бухгалтерии, «Астрономия» (вероятно, учебники), «Небо и звезды», «Материализм» Юшкевича[300]300
  П. С. Юшкевич (1873–1945) – философ, социал-демократ, меньшевик, выступил с ревизией марксистской философии, предложив свою теорию эмпириосимволизма. Ленин адресовал Юшкевичу много критических выпадов в своем «Материализме и эмпириокритицизме». В годы гражданской войны Юшкевич находился среди меньшевиков на Украине, в советское время занимался философскими переводами, до 1930 г. был сотрудником Института Маркса – Энгельса. Книга Юшкевича «Материализм и критический реализм» вышла в 1908 г.


[Закрыть], «Политическая книжка марксизма», сборник исторических работ, «Позитивизм» Огюста Конта[301]301
  Огюст Конт (1798–1857) – один из основоположников позитивизма, очень популярный среди демократической и радикальной русской интеллигенции. Название книги указано здесь неточно, возможно, имелся в виду «Дух позитивной философии», вышедший на русском языке в 1910 г., или же, вероятнее, популярное изложение Уильяма Лестера «Краткий обзор позитивной философии О. Конта», изданное по-русски в 1906 г.


[Закрыть], «Наука гипотеза» и «Научно новое учение о нравственности»[302]302
  Возможно, Менгер А. Новое учение о нравственности /пер. с нем.; под ред. и с предисл. проф. М. Рейснера. СПб: Дело, 1906.


[Закрыть], «Этика и материалистическое понимание истории» К. Каутского[303]303
  Книга К.Каутского «Этика и материалистическое понимание истории» вышла в 1906 г., русский перевод появился в том же году.


[Закрыть], неназванные сочинения Оскара Уайльда и Вольтера и сборник русской поэзии, номера журналов «Запросы жизни», «Наша заря», «Общая польза» (см. док. 136). Прежде всего это круг чтения человека, серьезно занятого самообразованием. Позднее, уже, вероятно, в послереволюционные годы, Камо, пытавшийся с большим трудом учиться в академии, говорил жене (очаровавшей его как раз способностью объяснить недававшийся урок), что Сталин «постоянно работал над собой». «Камо рассказывал, что у него [Сталина] на столе вместе с бумагами, с документами всегда лежали учебники: по русскому языку, по математике, химии. Каждую свободную минуту тратил на учебу» [304]304
  Мурадов А. Легендарный Камо. С. 93.


[Закрыть].

В советское время Сталин всегда много читал. Рассматривая разные периоды его биографии, можно предположить, что эта привычка выработалась и стала устойчивой как раз в Сольвычегодске и Вологде, где у него было и достаточно досуга, и доступ к книгам. Сомнительно, чтобы образ жизни действующего подпольщика оставлял много простора и возможностей для чтения (хотя наверняка при наличии такой возможности он ею пользовался), а позднее, в туруханской ссылке, не было ни библиотеки, ни собственного запаса книг. В этом отношении представляется, что почти полтора года ссылки в Вологодской губернии дали свои плоды. В воспоминаниях, относящихся к этому периоду, Иосиф Джугашвили предстает человеком начитанным, эрудированным, не лишенным вкуса.

По-видимому, спокойное и неспешное течение сольвычегодской жизни Иосифа Джугашвили тем не менее скрывало определенное внутреннее напряжение, которое приоткрывают рассказы Ивана Голубева. Он утверждал, что Коба обдумывал побег, от которого Голубев с Коростелевым всячески его отговаривали, убеждая, что срок ему остался небольшой, а легальное положение партийному работнику теперь гораздо выгоднее. Джугашвили ворчал, но от мысли о побеге отказался, причем, как замечал Голубев, «отчасти это объяснялось тем, что Иосиф Виссарионович не получил директивы от В. И. Ленина, которому он писал письмо в декабре 1910 г. Письмо это, может быть, до Ленина и не дошло. Некоторое время товарищ Сталин был оторван от Ленина и заграничного центра большевиков; у него не было адресов», и только благодаря полученному от Голубева адресу он сумел восстановить связь с партийным центром (см. док. 3).

Текст декабрьского письма Кобы Ленину известен благодаря перлюстрационной копии (см. док. 4). Из него видно, что оно являлось ответом на письмо, полученное из-за границы, и подписано было «К. С.», а для ясности в скобках прибавлен псевдоним, под которым его знали на двух съездах, – Иванович. О содержании полученного заграничного письма можно судить по отправленному Иосифом Джугашвили 24 января 1911 г. письму давнему знакомому В. С. Бобровскому, жившему тогда в Москве. Иван Голубев рассказал, что до встречи со Сталиным был наслышан о нем от Бобровского, который «очень много и всегда с любовью рассказывал» о Сосо Джугашвили (см. док. 2). Быть может, именно поэтому Коба написал Бобровскому, получив адрес от Голубева. Джугашвили с явной иронией рассказал о том, что Михаил Цхакая примкнул к отзовистам («Помните ли Гургена (старика Михо). Он теперь в Женеве и. „отзывает" думскую фракцию с. д. Размахнулся старик, черт возьми»), о себе же сообщил, что находится в ссылке, срок которой истекает в июле, «Ильич и К-о зазывают в один из двух центров, не дожидаясь окончания срока. Мне же хотелось бы отбыть срок (легальному больше размаха), но если нужда острая (жду от них ответа), то, конечно, снимусь». Как проясняют последующие письма, под «одним из центров» подразумевались Москва или Петербург. В этом же письме находим подтверждение, что никакой революционной работы в Сольвычегодске не было («А у нас здесь душно без дела, буквально задыхаюсь»), и краткое, но довольно откровенное и тоже не лишенное насмешливого оттенка изложение мнения Кобы по текущей ситуации, которую он снова именовал «бурей в стакане воды» и снова намекал, что «заграница» оторвалась от нужд русского движения (см. док. 6). Письмо в конце 1925 г. было опубликовано в газете «Заря Востока». Вне всякого сомнения, это был один из шагов по дискредитации Сталина в развернувшейся борьбе за власть, когда большевистские лидеры использовали близость и преданность почившему Ильичу как важнейший аргумент, свидетельствующий о праве ему наследовать[305]305
  Подробнее: Эдельман О. В. Сталин, Коба и Сосо. С. 13–24.


[Закрыть]. Вместе с письмом опубликовали и составленную в связи с ним в Тифлисском ГЖУ справку, подписанную изначально ротмистром Сошальским, но в Департамент полиции отосланную за подписью его начальника полковника Пастрюлина (см. док. 7), ту самую, где сообщалось, будто И. Джугашвили «с 1902 года работал в социал-демократической организации, сначала меньшевиком, а потом большевиком» (см. гл. 8).

Джугашвили не только в письме к давнему товарищу Бобровскому позволил себе столь открыто, иронично и критично высказаться о партийных вождях. Полгода спустя, в августе, жандармы перлюстрировали письмо ссыльного в городе Яренске Вологодской губернии большевика Моисея Лашевича, который сетовал, что живущие в Яренске большевики проигрывают меньшевикам в спорах, что меньшевики, ссылаясь на партийную печать, утверждают, будто никакого ликвидаторства в партии вовсе нет, это плод воображения Ленина. Один из меньшевиков (имелся в виду переведенный в Яренск А. Шур[306]306
  Это становится ясно из письма Г. А. Коростелева к И. Джугашвили от 9 сентября 1911 г. (см. док. 81).


[Закрыть]) переписывается с Кобой, который пишет из Вологды, что «ставить целью работы лаять на ликвидаторов и впередовцев он не может и над такими людьми, которые лают, он только может издеваться». «Сам „Коба“ так пишет, чего же больше, и они торжествуют» (см. док. 60). Отсюда видно, что Коба был известен в партийных кругах далеко за пределами Кавказа, мнение его пользовалось определенным авторитетом; он же не только переписывался с меньшевиком, но и высмеивал в письме к нему ленинскую линию. Надо заметить, что писал Лашевич в Париж к приятелю-однопартийцу[307]307
  По предположению вологодских жандармов, это был один из участников миасской экспроприации (см. док. 61).


[Закрыть] и в том же письме просил передать «Ильичу» привет и пожелание успеха. Следовательно, Лашевич рассчитывал, что пренебрежительный отзыв Кобы о Ленине будет доведен партийными сплетниками до его сведения.

Письма к Джугашвили от жившего в омской ссылке А. П. Смирнова (Фома), И. М. Голубева и Г. А. Коростелева, датированные первыми числами сентября 1911 г. (см. док. 77, 81), показывают ту же картину недовольства действиями партийной верхушки, которую Голубев назвал «нашим бестолковым „правительством"». Смирнов довольно невнятно излагал, видимо, уже известные И.Джугашвили планы полного преобразования партийных организаций и передачи руководства рабочим (об этих письмах см. ниже). Из письма Коростелева явствует, что в результате существовавшего между ссыльными обмена письмами в их среде циркулировала реплика Джугашвили, что он «будто бы хочет „издеваться" над теми, кто ставит в первую голову борьбу с ликвидаторами».

В декабрьском письме 1910 г., адресованном в Париж и предназначенном Ленину, Джугашвили, конечно же, высказался гораздо осторожнее и прежде всего написал о своей поддержке ленинской линии. Но вновь твердил о настоятельной необходимости создать в России руководящую центральную большевистскую группу: «Такая группа нужна как воздух, как хлеб. Теперь на местах среди работников царит неизвестность, одиночество, оторванность, у всех руки опускаются». Высказав еще ряд аргументов в пользу этой идеи, он заговорил о себе самом: «Теперь о себе. Мне остается шесть месяцев. По окончании срока я весь к услугам. Если нужда в работниках в самом деле острая, то я могу сняться немедленно». Коба-Иванович давал понять, что в его лице ленинская группа имеет человека, вполне пригодного и готового работать, а также, пожалуй, намекал, что не прочь войти в обсуждаемый русский большевистский центр (см. док. 4).

Поскольку оба эти письма были перлюстрированы, жандармы сделали из них очевидный практический вывод, что Джугашвили собирается бежать из ссылки, и усилили наблюдение за ним (см. док. 8, 19, 20, 23). Из сохранившихся материалов видно, что по крайней мере в марте, апреле и мае 1911 г. к нему были приставлены для наблюдения специально нанятые полицейские служители (см. док. 27, 35). Вместе с тем рассказы местных жителей о непрестанной полицейской слежке за Сталиным все же, пожалуй, сильно преувеличены (см. док. 17).

Ответа от Ленина Иосифу Джугашвили пришлось ждать долго. Наконец в четвертом номере «Рабочей газеты», вышедшей 15/28 апреля 1911 г., в разделе «Почтовый ящик», где публиковались лапидарные объявления, рассчитанные на понимание привычными к конспирации партийцами и помогавшие восстановить связь при потере контактов, он нашел адресованное себе: «Кобе — получили ли письмо?»[308]308
  Рабочая газета. 1911. 15 (28) апреля. № 4–5. С. 6.


[Закрыть] Джугашвили тут же послал ответ по адресу газеты. Сохранившийся автограф написан печатными буквами, видимо, чтобы полиция не могла опознать почерк, и помечен «От Кобы (Ивановича)», причем имя Коба он дважды подчеркнул, как бы сигналя: «вот он я, обратите внимание» (см. док. 42). Письмо не датировано, но не могло появиться раньше выхода газетного номера, а с поправкой на то, что газета, конечно, не сразу попала в Вологодскую губернию, то и значительно позже. Завершающая фраза письма («Вы, конечно, догадываетесь, что я уже свободен») указывает на окончание срока ссылки, то есть середину лета того года. Возможно, Джугашвили увидел этот номер газеты уже по прибытии в Вологду.

Коба извещал, что никакого письма не получил, что все адреса провалены и куда писать, он не знает. «О чем вы могли мне писать? Быть может, не лишне будет, если заранее заявлю, что я хочу работать, но работать я буду только лишь в Питере или Москве: в других пунктах в данное время моя работа будет – я уверен в этом – слишком мало производительна». Здесь прямо высказана претензия на карьерный рост в партии. Джугашвили чувствовал себя достаточно опытным, весомым и заслуженным работником, чтобы перейти на общепартийный, общерусский уровень. Но одновременно ощущается и подспудное беспокойство, ведь иных вариантов применения себя, кроме как продолжать партийную деятельность, у него не было, больше податься было некуда, а снова, как в прошлые годы, вернуться в Закавказье он не мог. Не только из-за запрета на проживание там, но и оттого, что возможности для него в Баку были исчерпаны, как и в Тифлисе.

Между тем Ленин молчал, и на это имелось множество причин. Положение в партии по-прежнему было плачевным. После подъема революционных лет не только бакинская, но и все организации скукожились, потеряли численность. Так, в петербургской организации РСДРП накануне Лондонского съезда насчитывалось около 7300 членов, к началу 1908 г. стало около трех тысяч, еще через год – менее тысячи, в 1910 г. – от силы 600 человек. Количество членов РСДРП в Москве на 1907 г. составляло 7500 человек, в 1909 г. – около полутора тысяч [309]309
  Тютюкин С.В., Шелохаев В. В. Марксисты и русская революция. С. 145.


[Закрыть]. К тому же в пределах Российской империи провал следовал за провалом. Особенно плохо обстояли дела в Москве, где благодаря завербованным охранкой осведомителям практически не удавалось восстановить социал-демократическую организацию. Среди этих осведомителей были близкие к ленинскому центру Р. В. Малиновский, А. И. Лобов, А. С. Романов, М. И. Бряндинский (таким образом, желание И. Джугашвили работать там было опрометчивым). По полученной от тех же осведомителей информации, ленинский центр в 1911 г. вовсе потерял связь с Москвой. Серго Орджоникидзе в начале 1912 г., отчитываясь на первом заседании Пражской конференции о деятельности Русской организационной комиссии по ее созыву, описал увиденное при объезде разных губерний: областной комитет в Закавказье целиком в руках ликвидаторов; в Привисленском крае ему не удалось найти «точно оформленной и вообще „нормальной“ организации», сильные социал-демократические организации Прибалтийского края подчиняются ЦК Латышского края, который в ленинской конференции участвовать отказался; «в большинстве чисто русских губерний империи члены Русской организационной комиссии связаться с подпольными организациями не могли ввиду развала и дезорганизации последних и принуждены были входить в деловые сношения с наличным числом отдельных и между собой не связанных партийных работников»[310]310
  Большевики. Документы по истории большевизма с 1903 по 1916 год бывшего Московского охранного отделения. С. 160–161.


[Закрыть].

Заграничная же верхушка была снова занята интригами и борьбой за влияние. На тот момент Ленин находился в блоке с Плехановым и по-прежнему спорил с ликвидаторами и отзовистами, а также последователями Троцкого (издававшего в Вене газету «Правда» с неплохими тиражами, популярную среди рабочих [311]311
  Там же. С. 168.


[Закрыть]) и группой «впередовцев». Ленин пытался снова обрести единоличный контроль за большевистской фракцией, то есть изыскать способы вернуться к ситуации до объединения с меньшевиками, а также избавиться от присутствия Ф. Дана в центральном органе – газете «Социал-демократ». В надежде добиться изменения существующего положения вещей обсуждалось проведение партийной конференции или хотя бы пленума ЦК, но созвать ни то, ни другое не удавалось. Как это не раз случалось, фоном (или истинной причиной) острых и громогласных принципиальных споров служил вопрос о партийных деньгах: меньшевики требовали, чтобы Ленин передал остающиеся у него фракционные средства в общепартийное пользование, Ленин выдвигал различные условия, спорные деньги были помещены на хранение лидеров немецких социал-демократов Карла Каутского и Клары Цеткин, однако взаимные претензии Ленина и его внутрипартийных оппонентов продолжались.

Коба, надо заметить, был не единственным, у кого не вызывали восторга вечные неурядицы в партийных верхах. В октябре 1911 г. томские жандармы перехватили письмо оставшегося неизвестным корреспондента из Парижа, написавшего 26 сентября ссыльному в Нарымском крае И. Ф. Оборину: «Дела в партиях настолько плохи, что хуже нельзя. Особенно отличаются с.-д. Разделились на ряд кружков, которые возникли не вследствие тех или иных идейных разногласий, а скорее по причине личной склоки генералов: плехановцы, ленинцы, мартовцы, троцкинцы и т. д. Ленинцы и мартовцы в своих взаимных столкновениях дошли уж до крайности. Мартов разразился брошюрой против Ленина, где целым рядом фактов (конспиративных) доказывает его связь с эксами на Урале, со лбовцами и много чего еще. Следствием этого явилось следующее: во-первых, говорят, в связи с разоблачениями Мартова, на основании указаний его брошюры, уже произведены аресты в России, и 2) ленинцы ответили Мартову тоже брошюрой, насколько слышал, такого же характера»[312]312
  Из перлюстрированного письма неизвестного И.Ф. Оборину в Нарымский край, 26 сентября 1911 г., приложенного к донесению начальника Томского ОО в Департамент полиции, 3 октября 1911 г. (ГА РФ. Ф. 102. Оп. 240. ОО. 1910. Д. 5. Пр. 2. Л. 41–42 об.).


[Закрыть].

По сведениям, поступившим к жандармам в августе 1911 г. от М. И. Бряндинского, ради достижения полноты власти Ленин не прочь был добиться уничтожения действующих в империи объединенных партийных комитетов, чтобы затем воссоздать фракционные большевистские организации под своим влиянием, то есть, по определению агента, по существу, он закулисно действовал как самый радикальный ликвидатор. По мнению Бряндинского, это связано было с «глубоким убеждением» Ленина, «что широкая организационная работа в пределах империи в настоящее время положительно невозможна и бесполезна»[313]313
  Большевики. Документы по истории большевизма с 1903 по 1916 год бывшего Московского охранного отделения. С. 115.


[Закрыть], о чем он, впрочем, вслух предпочитал не говорить.

Наконец, весной и летом 1911 г. время и внимание Ленина и его ближайшего окружения были поглощены организацией, подготовкой и проведением партийной школы в Лонжюмо, одним из слушателей которой стал Серго Орджоникидзе. Это способствовало резкому сближению его с Лениным. По окончании занятий школы Серго наряду с двумя другими учениками (Б. А. Бреславом и И. И. Шварцем) выехал в Россию для создания Российской организационной комиссии по подготовке общепартийной конференции. В состав этой комиссии кроме них вошли С. Г. Шаумян, С. С. Спандарян[314]314
  Горелов И. Е., Угрюмое А. А. Шестая (Пражская) Всероссийская конференция рсдрп. М., 1975. С. 51, 58.


[Закрыть]. По некоторым сведениям, на состоявшемся в Париже 10–17 июня совещании находящихся за границей членов ЦК, где приняли наконец решение о созыве конференции, были намечены и члены Заграничной организационной комиссии, одним из них был назван Коба-Иванович, кроме него – А. С. Бубнов, М. Ф. Владимирский, Б. П. Позерн, П. Г. Смидович, С. Г. Шаумян, от социал-демократии Польши и Литвы Ф. Э. Дзержинский и Я. Тышко[315]315
  В протоколе совещания членов ЦК РСДРП 1/14 июня 1911 г. кандидатами от большевиков были названы Химик (А. С. Бубнов), Иванович (И. В. Джугашвили), Кацап (А. А. Поляков), Матрена (П. Г. Смидович), С. Злобин (Б. П. Позерн), Сурен (Спандарян или Шаумян), Власов (А.И.Рыков), Григорий (Г.Е.Зиновьев), Владимир (И. С. Белостоцкий). См.: Конференции РСДРП 1912 года: документы и материалы. М., 2008. С. 43.


[Закрыть]. Вызывает некоторое удивление, что в этом перечне присутствуют имена тех, кто, как Шаумян, находился отнюдь не за границей. Впоследствии реально вошли в Заграничную организационную комиссию другие лица – А. И. Рыков, М. Ф. Владимирский, Г. Е. Зиновьев, А. И. Любимов, В. Л. Ледер, С. Гольденберг[316]316
  Горелов И. Е., Угрюмое А. А. Шестая (Пражская) Всероссийская конференция РСДРП. С. 48–49.


[Закрыть]. Не ясно, действительно ли обсуждалось участие Кобы и узнал ли об этом он сам.

Все это вкупе с перерывами в переписке привело к тому, что, отбыв срок ссылки, Иосиф Джугашвили так и не получил сигналов от партийного центра. Срок истек 27 июня, Джугашвили был освобожден от гласного надзора полиции (см. док. 44, 45), хотя негласный надзор был, конечно же, оставлен. Поскольку надо же было куда-то податься, он 16 июля обратился к вологодскому губернатору с прошением разрешить ему пока проживать в Вологде и соответствующее разрешение безо всяких затруднений получил (см. док. 43). К тому времени он уже находился там, отбыв из Сольвычегодска 6 июля (см. док. 44).

Вологда, хотя тоже далекий от столиц провинциальный город, была губернским центром, значительно крупнее и оживленнее Сольвычегодска. В конце XIX столетия Вологда насчитывала 21 тысячу жителей – вдесятеро больше, чем в Сольвычегодске, причем население росло, почти удвоившись к началу Первой мировой войны. Былое торговое значение Вологды, некогда стоявшей на важных водных путях, с наступлением железнодорожной эры упало, но железная дорога принесла оживление иного рода, в городе появились инженеры-путейцы, купцы, лесопромышленники. По реке ходили пароходы, летом ежедневно. Через Вологду шла торговля лесом, приезжие удивлялись тому, что в городе имелась не одна, а несколько отличных, чистых гостиниц. С последней четверти минувшего XIX в. в окрестностях энергично развивалось производство сливочного масла, губерния превратилась в крупнейший маслодельный центр. В самой Вологде имелось полтора десятка заводов, но небольших и не из разряда тяжелой промышленности: по паре винокуренных и пиво-, медоваренных, маслобойный, два свечных, шесть кирпичных, один сельдекоптильный и один скорняжный.

Приезжих Вологда удивляла обилием зелени, церквей и уличной грязи. Как и многие провинциальные русские города, она сохраняла полудеревенский образ жизни, была застроена деревянными одно– и двухэтажными домами с усадьбами, палисадниками, садами. Особенное пристрастие горожане питали к березам. Каменных зданий было немного, преимущественно в них располагались казенные учреждения и учебные заведения. Важной статьей вологодской экономики были садоводство и огородничество, выращивали лук, чеснок, капусту, огурцы, которые затем шли на продажу на север, где в них всегда была потребность. Выращивали также много ягод, поскольку одним из ходовых товаров было варенье. В дождливую погоду и межсезонье улицы тонули в грязи, превращались в сплошные лужи. Не все улицы были замощены булыжником, для пешеходов традиционно сооружали деревянные мостовые по краю улиц, которые, конечно, часто оказывались подгнившими и поломанными. По воспоминаниям местных жителей, один из губернаторов был человеком настолько добродушным, что, когда, идя по улице, провалился ногой в дыру в мостках, ничуть не рассвирипел и только спросил сопровождавшего полицейского, уцелела ли шпора на сапоге. Площади замощены вовсе не были, летом зарастали травой, и на них паслись обывательские коровы. Сооружение водопровода долго и бесплодно обсуждалось в конце XIX столетия; устроили было электрическое освещение улиц, да оно скоро испортилось. Просвещенные критики утверждали, что «санитарное состояние города было ужасно и оставляло желать очень многого».