Текст книги "Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть I: 1878 – лето 1907 года"

Неудивительно, что абсурдные соображения насчет неработающих лошадей губернатора не убедили. Переговоры провалились. Следующей ночью Сосо собрал сходку на кладбище, призывал продолжать борьбу с угнетателями (см. док. 30). Именно там отличился блистательной некомпетентностью осведомитель жандармского управления: темнота помешала ему рассмотреть собравшихся, а незнание грузинского языка – выяснить, о чем шла речь (см. док. 31).

Джугашвили взял курс на организацию крупной уличной демонстрации. Какое значение он придавал акции такого рода, мы узнаем из его статьи, опубликованной за несколько месяцев до описываемых событий, в ноябре-декабре 1901 г. в №2-3 нелегальной газеты «Брдзола»: «Уличная демонстрация интересна тем, что она быстро вовлекает в движение большую массу населения, сразу знакомит ее с нашими требованиями и создает ту благоприятную широкую почву, на которой мы смело можем сеять семена социалистических идей и политической свободы». Начало вполне в русле обыкновенной революционной риторики, провозглашающей стремление к гражданским свободам, но вот далее следует весьма любопытное пояснение эффективности демонстрации: «Нагайка уже не может разобрать, где кончается простой „любопытствующий“ и где начинается „бунтовщик“. Теперь нагайка, соблюдая „полное демократическое равенство", не различая пола, возраста и даже сословия, разгуливает по спинам и тех и других. Этим нагайка оказывает нам большую услугу, ускоряя революционизирование „любопытствующего“». Угроза же властей, что они не остановятся ни перед какими мерами для водворения порядка, «пахнет пулями и, возможно, даже снарядами, но мы думаем, что пуля – средство не менее возбуждающее недовольство, чем нагайка»[314]314
  Сталин И. В. Сочинения. Т.1. С. 26-27. Оригинал был написан на грузинском языке.


[Закрыть]. Итак, для приумножения сторонников революции нужно спровоцировать их столкновение с властями, подставить их под нагайки и даже под пули. Вряд ли таким ходом мысли Сосо Джугашвили чем-то выделялся среди своих сотоварищей, не зря его статья была опубликована в «Брдзоле» без подписи, как выражающая общее мнение социал-демократов. Неизвестно, попала ли эта газета к передовым батумским рабочим, а если да, то знали ли они, что автором статьи является их «учитель». Но она отражала общий настрой и логику борьбы и вряд ли могла их смутить. Именно в соответствии с этой логикой Джугашвили и убедил их выйти на улицу.

В ночь на 8 марта полиция арестовала около 30 зачинщиков беспорядков. Их ожидала высылка на родину – по мнению самих местных властей, мера совершенно бессмысленная, ибо это были жители близлежащих селений, которым ничто не мешало тут же вернуться обратно. Никакого механизма реального ограничения их свободы передвижения и возможности снова наняться на один из батумских заводов не существовало. То есть, в сущности, репрессивные меры оборачивались мнимостью.

В полдень 8 марта к полицейскому управлению явилась толпа в 300-400 рабочих из числа забастовщиков и потребовала освободить арестованных или арестовать их всех тоже. Надо отдать должное Джугашвили, который это спланировал: власти оказались в затруднении. И пошли на поводу у забастовщиков. Прибывшая рота стрелкового батальона не стала разгонять толпу, но разъединила ее на несколько частей (не без эксцессов) и через три часа переговоров – рабочие требовали, чтобы с ними были отправлены и 32 арестованных накануне, – отвела ее в казармы пересыльного пункта, причем требование забастовщиков было выполнено и 32 арестанта были приведены из тюрьмы и присоединились к ним (см. док.33). Очевидно, полицейские власти стремились избежать применения силы; столь же очевидно, что содержать и контролировать такую массу арестантов было невозможно, и пересыльный пункт вряд ли был для этого пригоден. А Джугашвили тем же вечером сделал следующий шаг, созвав совещание представителей крупнейших заводов и социал-демократических кружков и предложив теперь уже всем батумским рабочим выйти назавтра на улицу и требовать освобождения всех арестованных. Голоса тех рабочих, кто предупреждал об опасности кровопролития, услышаны не были (см. док. 36, 37).

9 марта в половине десятого утра воодушевленная вчерашним успехом толпа забастовщиков численностью до 1200 человек «с песнями, шумом, криками и с пляскою лезгинки двинулись из нефтяного городка по улицам гор. Батума к казарме пересыльного пункта» (см. док. 40). У пересыльного пункта уже собралось полицейское начальство, помощник военного губернатора полковник Дрягин, полиция и полурота войск, охранявших арестантов. Толпа потребовала немедленного освобождения всех арестованных накануне. Полковник Дрягин в течение часа уговаривал толпу разойтись, а не добившись результата, вызвал войска. Позднее во всех социал-демократических листовках утверждалось, что войска безжалостно расстреляли безоружных рабочих, которые всего лишь осмелились попросить об улучшении своего положения. Судя по совокупности документов, это была неправда. Толпа вела себя агрессивно, была вооружена камнями и палками, более того, имелись и револьверы. Немирный характер толпы описан в официальных донесениях. Даже если допустить, что полицейское начальство искало оправдания применению силы и преувеличило агрессивность забастовщиков, то же самое следует из воспоминаний самих рабочих. В их описаниях происшествий 9 марта чувствуется некоторая противоречивость интенций. С одной стороны, им хотелось описать «борьбу», поэтому находим свидетельства о выломанных воротах, «толпа угрожающе двинулась к воротам тюрьмы» (см. док. 38, 39), «многие рабочие стали бросать в офицера и солдат камни, решительно требуя освобождения арестованных»[315]315
  Инжерабян О. Огненные сталинские слова // Рассказы старых рабочих Закавказья о великом Сталине. С. 58-60.


[Закрыть]. С другой стороны, надо было придерживаться версии о безоружных рабочих, поэтому тексты мемуаристов эмоциональны, но предельно неконкретны. Но на их фоне полицейские донесения выглядят убедительно.

При появлении вызванной Дрягиным роты стрелкового батальона рабочие, разобрав ближайший забор и вооружившись палками и булыжником, атаковали подступавшую роту. Одновременно арестанты из пересыльного пункта принялись бросать камни, под шумок перелезать через забор и разбегаться. Полиция и солдаты оказались в окружении бушевавшей толпы, ведшей себя, по словам начальника Кутаисского ГЖУ, «с непонятною яростью». Не помогли и предупредительные выстрелы. А вот после первого же залпа, когда появились убитые и раненые, «толпа мгновенно отрезвилась» и разбежалась (см. док. 40). Впрочем, забастовщики ушли недалеко, попрятались в окрестных улицах и дворах, и власти еще некоторое время были настороже. Их тревожило, что забастовщики могут в отместку поджечь нефтяной завод Ротшильда. В город вызвали казаков, к вечеру остатки толпы разошлись по домам.

Итогом дня оказались 12 убитых и 19 раненых, трое смертельно. Ранены были также солдат и полицейский стражник (см. док. 40). Примечателен вывод, сформулированный много позднее одним из рабочих – участников событий: «В тот день пролилась рабочая кровь, но мы одержали победу. Этот один день сделал то, чего не могли сделать годы. Рабочие прозрели. Они увидели своего врага во всем его зверином обличии. Политическое сознание масс гигантски шагнуло вперед» (см. док. 38). Это, конечно, обычная советская историко-революционная демагогия, но нельзя не отметить совпадение с основной идеей цитированной выше статьи Иосифа Джугашвили в «Брдзоле». С этой точки зрения цель демонстрации действительно была достигнута. И еще один момент заслуживает внимания, а именно ремарка, сделанная в донесении начальника Кутаисского ГЖУ, что «между рабочими утвердилось убеждение, что солдатам воспрещено стрелять во время беспорядков и что бы рабочие ни делали, их будут только арестовывать; этим и можно объяснить дерзкое поведение толпы против войск» (см. док. 40).

Довольно ясно, кто мог внушить это рабочим. Верил ли он в это сам или намеренно обманывал их, добиваясь эскалации выступления? Скорее, пожалуй, следует предположить первое. Ведь год назад в Тифлисе также довольно агрессивную и небезоружную толпу разогнали казаки нагайками и шашками, выстрелы раздались только со стороны самих демонстрантов. Похоже, революционеры действительно впали в некоторую эйфорию, преувеличив меру своей безнаказанности, это подтверждает и поведение тифлисских социал-демократов, заключенных в тюремном замке (см. гл. 5). О том же как будто свидетельствует и то обстоятельство, что сам Сосо 9 марта в Батуме, по-видимому, находился в толпе демонстрантов. Об этом говорят многие мемуаристы, верить которым в данном случае не стоило бы, ведь, разумеется, по официальной логике биографии Сталина он должен был лично возглавить демонстрацию. Например, в рассказе О. Инжерабяна Сталин идет впереди всех, при виде угрозы со стороны войск громким голосом призывает товарищей не расходиться. «Его огненные слова сцементировали демонстрацию, и никто не отошел. Наоборот, многие рабочие стали бросать в офицера и солдат камни, решительно требуя освобождения арестованных»[316]316
  Инжерабян О. Огненные сталинские слова //Рассказы старых рабочих Закавказья о великом Сталине. С. 58-60.; см. также: Инджоробян О. Огненные сталинские слова // Батумская демонстрация 1902 года. Партиздат ЦК ВКП (б), 1937. С. 126-127.


[Закрыть]. Это можно было бы считать чистейшей беллетристикой, как и само присутствие обычно осторожного Джугашвили в толпе, если бы не нашлось подтверждения в материалах расследования. Пристав 4-го участка города Батума Чхиквадзе сразу после ареста Джугашвили в начале апреля 1902 г. утверждал, что видел его в толпе у пересыльного пункта во время беспорядков (см. док. 58). К тому же, забегая вперед, отметим, что после ареста Сосо попытался организовать себе алиби: предупредить записками родных в Гори, чтобы они говорили, что во время беспорядков он находился там, с ними. Стало быть, он исходил из того, что против него могут быть выдвинуты довольно серьезные обвинения.

Любопытно, что, хотя кавказским рабочим свойственно было иметь оружие, да и многие революционные мемуаристы 1920-х гг. говорили о наличии пистолета как о деле обыкновенном, никто не упоминал о Сталине с револьвером – в руках или в кармане. Даже на фоне живучих кавказских слухов, причислявших его к бандитам или уголовникам. Был ли у него тогда пистолет? Это представляется весьма вероятным, но отметим, что товарищи по подполью «не видят» его с оружием.

12 марта в Батуме хоронили жертв демонстрации. Рабочие-мемуаристы утверждали, что похороны «вылились в грандиозную демонстрацию», жандармское же начальство лаконично доносило в Петербург, что похороны «прошли тихо и порядок нарушен не был» (см. док. 48-50).

Иосиф Джугашвили в ту пору, вероятно, искренне полагал, что борется за права и интересы рабочего класса. Почувствовал ли он за собой вину в гибели рабочих, которые по его призыву затеяли протесты? По мнению жандармского ротмистра Джакели в изложении Г. Елисабедова (не самого надежного мемуариста), «есть в Батуми марксисты, как Рамишвили и Чхеидзе, и при них все было мирно, а вот с появлением марксиста Джугашвили рабочие взбунтовались, поднялись – и по вине его (Джугашвили) были расстреляны»[317]317
  Елисабедашвили Г. К 35-летию батумской организации ленинско-искровского направления //Батумская демонстрация 1902 года. Партиздат ЦК ВКП (б), 1937. С.120.


[Закрыть]. Умозаключение вполне закономерное, однако сам Джугашвили вряд ли так считал, ибо почти месяц между событиями 9 марта и его арестом был наполнен по-прежнему бурной революционной деятельностью. В начале апреля он даже вызвал в Батум Годзиева, которому намеревался поручить изготовление листовок и агитацию теперь уже не только на грузинском, но и на армянском языке (см. док. 63).

По воспоминаниям Иллариона Дарахвелидзе, уже в ночь с 9 на іо марта была выпущена листовка о расстреле батумских рабочих: «В простых и понятных словах прокламация рассказывала о расстреле рабочих, „кормильцев мира“, осмелившихся требовать улучшения своего тяжелого положения. Она разъясняла, что царь и весь государственный аппарат стоят на страже интересов капиталистов, что рабочим неоткуда ждать помощи и только их объединение и дружное выступление помогут им свергнуть царя и капиталистов. Она подробно описывала расстрел демонстрантов» (см. док. 44). Яков Куридзе рассказывал, что некая «знаменитая прокламация товарища Сталина» распространялась на похоронах погибших рабочих 12 марта (см. док. 49).

Однако батумские жандармы в первые дни после беспорядков листовки, похожей на описанную Дарахвелидзе, не зафиксировали, зато обнаружили другую, действительно распространенную в день похорон, но совсем иного содержания: «Да благословит вас Господь за справедливую смерть! Да благословит Господь тех кормилиц, которые кормили вас! Да благословит Господь вам церковный венец, украшающий ваши бледные лица и губы, которые, умирая, твердили о войне. Да благословит Господь и тех, которые не переставая шептали вам в ухо о взятии вашей крови обратно (мщение)» и т. д. (см. док. 47). Этот весьма эмоциональный текст ничуть не похож на социал-демократический, но, вне всякого сомнения, не только был рассчитан на восприятие малограмотных грузинских рабочих, но и составлен человеком, выросшим в той же среде.

Сходная ментальность была свойственна и автору анонимного письма, полученного в начале апреля капитаном Антадзе, командовавшим в тот день солдатами: «Близок час вечного твоего успокоения, пьющий кровь твоих собратий. Близок час приведения в исполнение завещания, продиктованного нам сердцами убитых тобою рабочих. […] Смерть тебе, верный страж подгнившего и заплесневелого российского самодержавия.» (см. док. 43).

Имел ли Иосиф Джугашвили какое-то отношение к составлению этих двух текстов? Во всех известных случаях он писал иначе, его авторский стиль и способ аргументации уже тогда были иными. Вместе с тем, если процитированная прокламация была издана не его группой, придется допустить, что в Батуме действовала еще одна подпольная типография, а никаких сведений о ней нет.

Прокламация, сходная с описанной И.Дарахвелидзе и распространенная в Батуме непосредственно после беспорядков, не известна. Зато этому описанию вполне соответствует листовка «Граждане!», распространенная в последних числах марта в Тифлисе (см. док. 45). По сведениям батумской полиции, 24 марта Джугашвили и К. Канделаки ездили в Тифлис, так что как раз могли доставить туда прокламацию о недавних событиях. Впрочем, батумская полиция, наоборот, полагала, что они привезли из Тифлиса прокламации, разбросанные 28-го по Батуму (см. док. 61). Но местная полиция вообще долго не хотела признать, что листовки изготавливаются в самом Батуме.

Листовке «Граждане!» свойственна одна любопытная особенность: так же как в заметке для «Искры», касавшейся забастовки на заводе Манташева, число подлежавших увольнению рабочих здесь смело увеличено вдвое. В описании событий помимо характерной риторики настойчиво подчеркивается сугубо мирный характер шествия рабочих и обоснованность их требований. Говоря о событиях 8 марта, автор листовки затушевывает то обстоятельство, что рабочие в толпе сами настойчиво требовали всех их арестовать – по тексту листовки солдаты на них напали и заперли в пустую казарму. Сентиментальный эпизод с солдатом, обнаружившим родственника среди убитых, по-видимому, являлся чистым вымыслом. Любопытно сопоставить эту листовку с той, что была распространена в Батуме 19 мая того же года от имени «группы Батумских социал-демократов» и называлась «К обществу!» (см. док. 51). Там, напротив, события описаны довольно точно, а цифры даны без преувеличений. И неудивительно, ведь эту листовку читали участники недавних событий, а не сочувствующая публика и рабочие относительно удаленного Тифлиса. Требования рабочих здесь приведены по пунктам, присутствует и знакомый нам мотив «животных кормят тогда, когда они работают, и тогда, когда они не работают; мы же этого права лишены», равно как и иная характерная риторика. Представляется, что обе эти листовки – тифлисскую конца марта и майскую батумскую – можно считать написанными самим Иосифом Джугашвили или при его непосредственном участии.

В конце прокламации «К обществу!» от 19 мая приведен текст листовки, распространенной на следующий день после событий. Вполне вероятно, что это и есть та самая листовка, об изготовлении которой писал Дарахвелидзе. Текст ее примечателен тем, что соединяет мотивы как тифлисской листовки, написанной с вполне социал-демократических позиций (как их там тогда понимали), так и зафиксированной жандармами прокламации «Да благословит вас Господь за справедливую смерть!», твердящей похожие на заклинания слова о крови, слезах и мести. «Солдаты истребили рабочих, честных кормильцев человечества. Еще раз заплачут наши жены и дети; еще раз возрадуются наши притеснители, и это потому, что нам опротивела наша собачья жизнь. Нашими трудами пользуются другие, нашу кровь пьют они, слезами наших жен, детей и родных утоляют жажду наши угнетатели; мы не стерпели этого и заявили, что мы тоже люди, и потребовали человеческой жизни. […] А что ответило на это правительство? Оно ответило тюрьмой, штыками и пулями. Кровь и проклятие такому правительству!»[318]318
  Возможно, сходство было бы еще более отчетливым, если бы прокламация «Да благословит вас Господь за справедливую смерть!» была нам известна в более совершенном переводе, нежели тот, что был сделан в Тифлисском ГЖУ. К сожалению, мы не в состоянии проверить адекватность перевода.


[Закрыть] Если это и есть та самая листовка, выпущенная к похоронам жертв беспорядков, то она приоткрывает молодого Сталина с незнакомой, слабо отраженной источниками стороны. Как сказал сестре много лет спустя его маленький сын Василий, «наш отец раньше был грузином»[319]319
  Аллилуева С. Двадцать писем к другу. С. 28.


[Закрыть].

Батумская демонстрация была одной из самых ярких, резонансных и драматичных революционных акций начала 1900-х гг., пока ее не затмили события первой революции. Батумский расстрел упоминался в листовках, выпущенных в разных городах России[320]320
  Батумские события упоминались в листовках, выпущенных в апреле 1902 г. в Москве, Саратове, Чите, Тамбове, Красноярске и, разумеется, в Тифлисе (Рабочее движение в России. Хроника. Вып. VIII: 1902 год. С. 487, 490, 497, 511, 513, 527).


[Закрыть]. Писала о нем и «Искра».

Рабочие-мемуаристы рассказывали, что после демонстрации Иосиф Джугашвили скрывался от полиции, даже ушел из города, скитался, что ему давали приют местные крестьяне[321]321
  РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 651. Л. 23 (из воспоминаний Н. Вачиадзе).


[Закрыть]. Последнее является преувеличением. Сосо оставался в Батуме, он даже не сменил место жительства, а при появлении полиции успевал улизнуть из дома (см. док. 55). Он беспокоился о сохранности подпольной типографии (см. док. 54, 56), которая была перенесена в дом абхазца Хашима Смырба, жившего в селении недалеко от Батума. Красочный рассказ об этом эпизоде, почему-то анонимный, был включен в изданный Партиздатом в 1937 г. сборник, посвященный батумской демонстрации. Статья неуказанного автора утверждала, что Джугашвили переселился туда же. Это противоречит другим воспоминаниям, но он мог бывать в доме Хашима. И все же рассказ столь колоритен, что его подробности кажутся плодом фантазии неизвестного деятеля Партиздата. Он утверждал, что наборщики типографии переоделись в женские платья и прятались под чадрой, хотя окрестные крестьяне сразу же поняли, что это мужчины. Продукцию типографии Хашим уносил в город под видом фруктов на продажу. Соседи-крестьяне решили, что в доме Хашима изготовляют фальшивые деньги. Несколько крестьян пришли к Хашиму, завели разговор с Сосо и спросили его, когда же он наконец облегчит жизнь бедняков, пустит в ход свои деньги. На что тот признался, что печатает не деньги, а прокламаций[322]322
  Сталин и Хашим: некоторые эпизоды из батумского подполья 1901—1902 гг. // Батумская демонстрация 1902 года. С. 164.


[Закрыть]. Имя Хашима Смырбы (Смирбы) как хозяина дома, где была спрятана типография, называют такие мемуаристы, как К.Канделаки, Г. Каладзе (см. док. 56, 67). Но перед нами скорее художественный, нежели документальный текст, вполне соответствующий жанру авантюрно-героических историй про революционеров. Его присутствие в сборнике, большинство материалов которого имели и авторов, и внятное происхождение, конечно же, неслучайно. Быть может, рассказ о подпольной типографии в доме Хашима был призван дать официальный ответ на существовавшие в Закавказье слухи о разного рода уголовных делах, которые молва увязывала с именем Кобы?

Жандармы тем временем проявляли чудеса нерасторопности. Они по-прежнему не имели никаких внятных сведений о деятельности Джугашвили и не знали, где искать подстрекателей беспорядков. 22 марта начальник Кутаисского ГЖУ полковник Стопчанский доносил в Департамент полиции, что бастующие рабочие «находятся, очевидно, под влиянием кого-нибудь из местной грузинской интеллигенции» (см. док. 53). И это все, что он мог сказать. Жандармское управление оказалось совершенно не готово к нахлынувшим событиям. В конце июня того же 1902 г., два с половиной месяца спустя после ареста Джугашвили, Стопчанский сетовал, что, несмотря на проведенные задержания, «рассчитывать на благоприятный успех обнаружить руководителей дела при общей сплоченности населения, проникнутого надеждами на будущее, – весьма трудно, без учреждения в губернии правильной агентуры» (см. док. 42).

На самом деле жандармский полковник преувеличил сплоченность населения, равно как и его надежды на будущее. Доказательством тому служит сама история ареста Джугашвили и Канделаки. Вечером 5 апреля к жандармскому ротмистру Джакели пришли приказчик и три слесаря завода Ротшильда «с заявлением, что один из числа забастовавших рабочих Ротшильда завода несколько раз жаловался заявителям, что не возобновляются на заводе работы и что вследствие этого на праздниках придется быть без денег, на это заявители посоветовали постараться обнаружить главных виновников забастовки, после чего работы могут возобновиться». Тогда рабочий пообещал известить их о месте и времени ближайшей сходки и предложил проследить за ним издали, когда он туда отправится. Так и произошло, рабочий известил «заявителей», что отправляется на сходку, а они, проследив за ним, сообщили о месте сходки ротмистру Джакели. В полночь с 5 на 6 апреля полиция оцепила дом, в котором, как оказалось, в одной квартире жили Дарахвелидзе, другая же квартира принадлежала Г. Каландадзе, и там проживали Константин Канделаки и Джугашвили (см. док. 58, 60). Как видно, не таким уж умелым конспиратором был Сосо, раз созвал сходку прямо у себя на квартире.

При аресте он назвался настоящим именем – горийским жителем Иосифом Виссарионовым Джугашвили, причем утверждал, что прибыл в Батум недавно, уже после событий 9 марта.

При обыске ничего предосудительного не нашлось. Полиция опоздала, рабочие – участники сходки успели уже разойтись, в доме из посторонних оказался только гимназист Иван Рамишвили[323]323
  Неясно, имел ли он какое-то отношение к батумскому меньшевику и недругу Джугашвили Исидору Рамишвили.


[Закрыть], которого вскоре отпустили.

Уличали Джугашвили только слова полицейского пристава, видевшего его в толпе 9 марта; тот же пристав видел, как Канделаки раздавал прокламации. Иосиф Джугашвили попытался организовать себе алиби: известить запиской мать и старого друга Сосо Иремашвили, чтобы они сказали, что в дни батумских беспорядков он находился в Гори (см. гл. 6, док. 1-3). Записки эти немедленно попали в руки жандармов, что также свидетельствует о неумелости Сосо как конспиратора. Показания Джугашвили и Канделаки давать отказывались, виноватыми себя не признали, улик против них не имелось. Тем не менее уже к 18 апреля ротмистр Джакели знал, что Джугашвили и Канделаки «являются главными руководителями беспорядков, произведенных батумскими рабочими» (см. док. 62), что Джугашвили зовется «учителем рабочих» и многое другое. Заведенное тогда следственное дело не обнаружено, по-видимому, оно давно не существует, сохранились только описывающие ход дела донесения в Петербург. Не известен ни один протокол допроса Джугашвили, но то, что он действительно отказывался от дачи показаний, подтверждает фраза в донесении: по мнению ротмистра Джакели, Джугашвили, Елисабедов и Годзиев являются членами Тифлисского комитета, «первый из них представляет типичного пропагандиста, и конечно не пожелает указать, где находятся Елисабедов и Годзиев» (см. док. 62).

Осведомленность ротмистра Джакели основывалась, конечно же, на сведениях, полученных от распропагандированных Иосифом Джугашвили рабочих, участников стачки – от кого еще можно было все это узнать. Вряд ли стоит сомневаться, что и Сосо понимал, кто его выдал. Даже, может быть, жандармский офицер прямо сообщил ему об этом на допросе. Да и роль кого-то из рабочих в его аресте вряд ли осталась для Сосо тайной. Это обстоятельство следует отметить как чрезвычайно важное. Мы не знаем интимной, внутренней истории Иосифа Джугашвили. Неизвестно, когда и как юный романтик Сосо, любитель Виктора Гюго, писавший стихи о бутоне розы и пении соловья, превратился в циничного и безжалостного Сталина. Но мы вправе предположить, что среди ключевых моментов этого превращения немалую роль сыграл финал батумской эпопеи, когда он был предан теми самыми рабочими, за права которых, как ему казалось, он боролся.

По возвращении из первой ссылки Джугашвили стал уделять чрезвычайное внимание конспирации и не работал более в Батуме. Несмотря на успех, которого он добился, организовав столь крупное и эффектное массовое выступление рабочих, никогда более в дальнейшем он не пытался возглавить какое-либо движение масс. Как всесильный диктатор, он знаменит подозрительностью и недоверчивостью – не в батумской ли тюрьме зародились эти качества?

Для Иосифа Джугашвили начались тюремные будни и неторопливое следствие. Батумские рабочие после ареста вожаков были удручены, полагали, что «дело их пропало» (см. док. 62). Город вскоре вернулся к обычной жизни, заводы постепенно возобновили работу, хотя до полного спокойствия было далеко. Весной, летом и даже осенью того года то и дело возникали недовольства, претензии, вспыхивали забастовки, причем многие из них являлись своего рода «афтершоками» событий конца февраля – начала марта: то бастовали в поддержку товарищей, требуя вернуть уволенных или освободить арестованных, то настаивали на выплате компенсаций за время той забастовки[324]324
  Рабочее движение в России. Хроника. Вып. VIII: 1902 год.


[Закрыть].

В среде батумских социал-демократов слышнее стали голоса оппонентов Иосифа Джугашвили, будущих меньшевиков, несогласие которых с ним в советское время квалифицировалось как раскольническая работа, – Н. Чхеидзе, И. Рамишвили, Д.Хартишвили (по прозвищу Мохеве) (см. док. 64). Их основные аргументы совпадали с аргументами дирекции завода Ротшильда: предложение рабочей силы в регионе существенно превышало спрос на нее, в некотором роде рабочим заводы в Батуме были нужнее, чем даже их хозяевам, ведь других рабочих мест не было. При этом нефтяной рынок в ту пору был еще довольно узок, а капитал уже был международным, поэтому каспийская нефтедобыча имела серьезных конкурентов в виде нефтедобывающих предприятий Северной Америки и Египта. И если Америка была далеко, то Египет в силу относительной географической близости казался тогда опасным конкурентом. Осложнения в Закавказье, частые забастовки, удорожание нефтедобычи довольно легко могли привести к тому, что такие фирмы, как Ротшильды, братья Нобель, доминировавшие в бакинской нефтяной промышленности, решили бы перенести весь свой нефтяной бизнес в Египет, бакинские же заводы (и сопряженные с ними батумские) просто закрыть. Баку тогда утратил бы положение нефтяного центра со всеми вытекающими последствиями.

Рабочие завода Ротшильда упорно держали забастовку. Мирным и безобидным это мероприятие не было, как доносили жандармы, «рабочие, прекратившие на заводе Ротшильда работы, зорко следят, чтобы работы на этом заводе не возобновлялись». Вновь нанятым рабочим, готовым работать («штрейкбрехерам»), забастовщики угрожали расправой; были случаи нападения на заводских приказчиков: один из них был избит, другой тяжело ранен (см. док. 65). Накануне пасхи полицию встревожили сообщения, что готовятся новые беспорядки, причем бастующие собираются повредить или разобрать ведущие в город железнодорожные пути[325]325
  Донесение начальника Кутаисского ГЖУ генерал-майора Стопчанского в Департамент полиции, 13 апреля 1902 г. (ГА РФ. Ф. 102. Оп. 230. ОО. 1902. Д. 4. Ч. 38. Л. «А». Л. 31-31 об.).


[Закрыть].

Сложно судить, были бы забастовщики столь же уверены в себе, если бы им не удалось поддерживать связь с находившимся в тюрьме своим «учителем». Сделать это оказалось нетрудно благодаря полицейской нерадивости. Авантюрные рассказы бывших революционеров о том, как они пробирались на тюремный двор под видом то зеленщика, то возчика дров, как успевали перекинуться словом с заключенным и даже получить от него записку с текстом очередной прокламации (см. док. 66, 67), свидетельствуют не столько о хитрости и ловкости революционеров, сколько об из рук вон скверном надзоре со стороны тюремной охраны.

К началу июня рабочие, видимо, все же осознали, что ситуация зашла в тупик. Добиться выполнения продиктованных Сосо требований не удавалось, заработок был нужен. «Батумский торговый класс и в особенности] разные мелкие торговцы, которым рабочие порядком задолжали, стали осуждать поведение рабочих, последние обнаружили тревогу и стали наводить справки о том, насколько их требования основательны» (см. док. 70). Тогда же некоторые из них обратились за разъяснениями к ротмистру Джакели. Бастовавшим рабочим было неудобно отступаться от заявленных требований, они чувствовали обязательства перед товарищами, но должны были, вероятно, задуматься и о том, что требования, подсказанные «учителем», оказались ни на чем не основанной фантазией («главные руководители еще до забастовки советовали им не приниматься за работу, пока все их требования не будут выполнены заводом, особенно до возвращения всех штрафных денег за все время существования завода» (см. док. 69)).

К 10 июня полиция отметила, что большинство забастовщиков собрались в городе и явно готовы наконец ликвидировать конфликт (см. док. 69). Эту же готовность, очевидно, заметили и революционеры, поскольку 10 июня датирована выпущенная ими листовка. Сопоставив ее текст с воспоминаниями Г. Каладзе, мы можем заключить, что она была написана Иосифом Джугашвили (см. док. 67, 68). Начиналась листовка с констатации, что «не так давно наше отвратительное кровожадное правительство выказало по отношению к нам честным труженикам мерзость, тиранство и подлость», далее после довольно многословной преамбулы, выдержанной в том же духе, следовал перечень конкретных требований, которые, как показалось Г. Каладзе, демонстрировали детальное знакомство Сосо с условиями труда рабочих (см. док. 68). Перечень действительно очень конкретный и – что контрастирует с размашистой риторикой начала листовки – весьма мелочный. Если вдуматься, требования «переносчикам на вагонетках пустых банок прибавить на 1000 банок одну коп.», «капсюльщикам по разливу прибавить десять коп. на 1000 штук», «паяльщикам прибавить одну коп. на пуд растопленного олова» вряд ли могли привести к сколь-нибудь существенному повышению заработной платы (сколько всего тысяч банок мог перенести за смену этот переносчик?). Листовка особого воздействия, судя по всему, не возымела, а в жандармском донесении было отмечено, что рабочие агитаторы хотя и пытались «тормозить соглашение рабочих с заводом», однако «не с прежнею смелостью» (см. док. 69).

Заводская администрация со своей стороны сделала шаги к примирению, согласившись снова выслушать недовольных и пообещав упразднить впредь некоторые штрафные вычеты. Одновременно, ссылаясь на полученные из Парижа телеграммы от хозяев завода, управляющий Ф. Гвон дал понять, что хозяева решили закрыть завод. Забастовщики сначала было заявили, что это им только на руку, поскольку все они получат компенсации за четыре месяца. Однако выяснилось, что здесь агитаторы ввели их в заблуждение: никакой компенсации им не полагалось (см. док. 70). Когда же 21 июня из Парижа пришло разрешение «выдать рабочим в виде вспомоществования» (но не компенсации за время забастовки!) 30 тысяч рублей, «рабочие явились на завод и, высказав горячую благодарность управляющему заводом г. Гвон, объявили, что готовы приступить к работе», что и осуществили на следующий же день (см. док. 70).