Текст книги "Крольчатник"

– Кажется, начинается! – и на этот раз, когда боль накатила на нее, Маша не вскрикнула, а напряглась, и все, что до этого выражалось в крике, словно бы перелилось в это напряжение. Лицо ее покраснело, на лбу выступил пот, рука Дениса снова нырнула под рубашку, и он согласно кивнул:

– Ага, точно, есть! – и обернулся к Илье:

– Илюшка, иди сюда, подержи ее за плечи!

Илья совершенно смутился:

_ Слушай, Денис, я ж тебе и в прошлый раз уже говорил: не могу я, никак, ты уж не обижайся, давай как-нибудь без меня, ладно? И так ведь я еле держусь, еще упаду как в тот раз в самый патетический момент, помнишь ведь небось, как это со мной в прошлый раз было…

– Черт, да ничего я не помню! – и Денис резко отвернулся от Ильи и вновь занялся Машей.

– Нет, Денис, только чтоб без обид, ладно? Ну бывает же ведь так, что человек чего-то не может, ну правда же?

– А иди ты! – сказал Денис. Лицо у него было напряженное и озабоченное, почти как у Маши. Казалось, что оба они задействованы в происходящем совершенно одинаково, и до всего остального, тем более до всех остальных, им нет сейчас никакого дела. Маша уже не кричала, а только напряженно, сквозь зубы, постанывала. По ее лицу катился градом пот.

– Устала? – спросил Денис.

– Ага! – Она даже, кажется, улыбнулась.

– Марина! – не оборачиваясь, бросил Денис. – Подержи-ка ты Машу за плечи. И – у тебя есть платок? Вытри ей, пожалуйста, со лба пот. А ты, мудак, – так же не оборачиваясь и все тем же деловым тоном, – присел бы уж, что ли. Тут еще работы на полчаса, никак не меньше.

– Да ладно уж, постою как-нибудь, – вяло отозвался Илья, но его, кажется, никто не услышал.

Марина сжимала Машины плечи, и ей казалось, что вся ее, Маринина сила переливается сейчас в Машу, что наравне с Машей она участвует в каждом толчке. И Марина тоже вся раскраснелась, и пот тоже потек по ее лицу – эх, кто бы вытер! И она уже даже почувствовала, что начинает уставать, особенно, когда Маша пробормотала что-то вроде: "Не могу больше!" – на что Денис прошипел, сурово сдвинув брови:

– Вот я тебе не смогу!

И тут наконец, когда казалось, что силы у всех совсем уже кончились, оно вдруг родилось, и сразу же заорало – никто его не шлепал, никто к нему даже не притрагивался, оно даже еще не до конца вышло оттуда.

– Лля! – кричало оно. – Лля!

– Уф, – выдохнула Маша и улыбнулась. – Дениска, кто там у меня?

– Погоди, сейчас посмотрю, – Денис улыбался, с осторожностью извлекая крохотные плечики и все остальное.

– Девочка. – Денис переложил пищащего младенца на Машин сразу же опавший живот. Крик прекратился.

Марина смотрела на ребенка, не мигая, словно боясь упустить что-нибудь важное. Г-споди, какое же это было чудо! Ведь вот только что его совсем-совсем не было, и вдруг оно появилось, такое маленькое, красное, все покрытое каким-то пухом, и все-таки такое живое и настоящее, совсем как человек, даже пяточки есть, и ладошки, и глаза – опухшие, черные-черные! Марине казалось, что они глядят прямо на нее.

Возвратился Денис – куда-то он уходил, оказывается, – разбил над столом ампулу с шелком, перевязал и перерезал пуповину, снял с Машиного живота малышку – она была вся мокрая, в крови и какой-то слизи, – положил ее на руки Илье.

– На, папаша! На некоторых людей ну просто зла не хватает! И за что, спрашивается, тебе такая классная девка?

Илья держал свою девочку осторожно-осторожно. Похоже было, что она вся целиком умещается в двух его ладонях. Он смотрел на нее не отрываясь, стараясь не дышать, и постепенно глаза его заполнялись слезами. Одна из слез капнула малышке на лицо, она сморщилась и чихнула.

Марине казалось, что в момент рождения ребенка в комнате словно бы открыли какое-то окно, и сквозь него в комнату заструился не просто свежий воздух, а некий Б-жественный нектар, которым дышится глубоко-глубоко, от которого проясняется в голове и сердце, и в душе, и в жизни – да, это было именно окно в жизнь, в какую-то другую, неведомую, более правильную, более настоящую, чем та, которой все обычно живут – жизнь, где всегда был именно такой воздух. И Марина дышала и дышала, и все никак не мгла надышаться. Ей хотелось всех вокруг обнимать и любить, и она бросилась целовать Машу, Илью, Дениса, бормоча какие-то поздравления и чувствуя, что всего этого недостаточно, что всего этого позорно мало для того, чтобы выразить все, что она к ним сейчас чувствует, и она плакала и смеялась одновременно, и Маша ей улыбалась, и, Б-же мой, какая она сейчас была красивая, и как смотрел на нее Илья с девочкой на руках, и как завидовала ил она, Марина!

– Ну, пошли, что ли? – Денис ласково обнял ее за плечи. – Нужно же и поспать хоть немножко! Г-споди, уже скоро шесть, а в восемь мне вставать! И вы все тоже сейчас же ложитесь спать! Дорадуетесь еще. Завтра будет время.

Денис ушел и увел за собой Марину, и уже на лестнице, поднимаясь к себе на второй этаж, он потер переносицу и произнес:

– Нет, ну надо же! И бывают же такие легкие роды! Впрочем, вторые роды всегда полегче.

"А первые?" – с внезапным испугом подумала Марина. Все, что она увидела, ей очень понравилось, но только вдруг у нее у самой все будет по-другому? Впрочем – Марина искоса, с нежностью взглянула на Дениса, – с ним ей, пожалуй, ничего не страшно.

Они поднялись и легли, и, уже засыпая, закрыв глаза, Марина неожиданно ясно увидела Валерьяна. Он смотрел прямо на нее, и губы его шевелились. Он читал стихи, но Марина не смогла разобрать ни слова. Лицо его показалось ей в тот момент таким милым и родным, что она даже застонала и вся потянулась навстречу – кому? Денис уже спал, из его полуоткрытого рта на подушку тонкой струйкой стекала слюна – было не противно, а как-то даже умилительно. "Г-споди, – подумала Марина. – Так кого же из них я теперь люблю, Дениса или Валерьяна? А то, может, все-таки Игоря?" И уже во сне Марина сама над собой усмехнулась, и тогда в сон проник крик ребенка, и Марина счастливо чмокнула губами, словно сама пристраиваясь к материнской груди, и теплая, мягкая, уютная чернота окружила ее, обняла и приняла в свое лоно.

5

Она проснулась от поцелуя. Денис, уже одетый, как всегда, в белоснежной рубашке и при галстуке, стоял возле кровати.

– Малыш, я поехал, пока, теперь до среды.

Сон с Марины как рукой сняло.

– Подожди, как до среды? Подожди, я хоть провожу тебя! Подожди! – Она уже накидывала халат, – не свой, кем-то здесь забытый, кажется, Аленин, впрочем, неважно.

Денис стоял в дверях, смотрел на нее с нежностью и улыбался, прекрасный, как греческий бог, – если вам, конечно, удастся вообразить себе греческого бога в костюме и при галстуке.

– Ну пойдем, проводишь меня до дверей. Ох, и мороз-то сегодня какой! Жуть!

Марина приникла к нему, обняла насколько могла крепко, прижалась. Как же она вот так, сейчас прямо без него останется? Осознание этого причиняло прямо-таки физическую боль.

Они наскоро перекусили в кухне остатками вчерашнего Илюшиного пиршества, Аленин кот составил им компанию. Денис подхватил его с пола под живот, поставил на стул, придвинул к нему тарелку с куриными костями.

– Кушай, Борька, пока возможность такая есть, а то кто тут теперь о тебе позаботится?

– Борька?

– Его вообще-то Бароном звать, ну, знаешь, "Я цыганский барон!" – пропел Денис, и они рассмеялись.

В кухню вошла Женя – бледная, прозрачная, похожая на тень. Впрочем, она ведь и всегда, кажется, такая.

– Привет, Женечка! – ласково сказал Денис. – А знаешь, у Ильи с Машей ночью девочка родилась.

– Правда?! – Женино лицо расцвело. Она даже порозовела от радости, засияла ямочками на щеках. Марина раньше не замечала, чтобы у Жени на щеках от улыбки появлялись ямочки. Может, просто не приглядывалась? И потом, Женя ведь редко улыбается. Марина стала вспоминать, как Женя здесь, на кухне, рассказывала ей свою историю, и как они под конец вместе смеялись. Были тогда ямочки? Нет, теперь не вспомнить. Вообще тогда как-то не до того было. А интересно, что было бы с Мариной, услышь она тогда Женину историю целиком, со всеми опущенными в тот раз подробностями? Перепугалась бы до смерти? Сбежала бы сразу? Одно ясно – застань теперь Марина Женю в постели хоть с Денисом, хоть с Валерьяном – и бровью не поведет. Вот что хотите с Мариной делайте – ревновать к Жене она теперь просто не в состоянии. Все равно, что ревновать к Соне или… к Барону вот. Как будто они с Женей люди разной породы. Впрочем, если вдуматься – это же было очевидно с самого начала.

– Ну, мне пора! – Денис встал, Марина поспешно вскочила, обняла его, повисла на шее. Денис легонько чмокнул ее в лоб, отстранил от себя, перекинул через плечо стоявшую до того под стулом сумку и пошел к дверям. По дороге он обнял, прижал к себе и поцеловал Женю и уже от дверей на ходу бросил:

– Всем пока! И не выходите в прихожую, там холодно.

Марина хотела было все равно броситься за ним, но ноги точно приросли к полу. Мысленным взором она видела, как он сейчас одевается, зашнуровывает ботинки, застегивает куртку – шапки он не носил, – перекидывает снова сумку через плечо. Хлопнула входная дверь, и под окном захрустел надламливаемый торопливыми шагами наст. Стукнула калитка. Марина по-прежнему не шевелилась, затаив дыхание, вслушиваясь во все эти звуки. Потом она тряхнула головой и очнулась. Женя стояла у окна и смотрела Денису вслед, хотя он давно уже скрылся из виду. Наконец она обернулась к Марине и сказала:

– Вот так оно здесь всегда. Все время кто-нибудь уезжает, все время кого-нибудь провожаешь.

"Но ведь всегда все в конце концов возвращаются", – подумала Марина. Жене она этого говорить не стала, просто подошла и обняла Женю за плечи. Они стояли молча, и плечи у Жени были худые-худые, и вся она была такая хрупкая, тоненькая, как ребенок, и Марина чувствовала себя рядом с ней сильной и старшей. Такое с ней было впервые, и оказалось это очень приятным.

6

Остаток утра Марина с Женькой провели очень славно. Они навестили лошадей, накормили их и напоили, потом поднялись на чердак и накормили также голубей, заодно прибрались у них и почистили. Чистить конюшню они не стали – Женька сказала, что это дело мужское – вот встанет Валерьян, и тогда…

Спускаясь с чердака, Марина еще на лестнице услышала тихие, неуверенные аккорды, точно кто-нибудь из малышей добрался до рояля и теперь пытается что-нибудь из него извлечь. Марина заглянула в столовую. У инструмента стояла Джейн. Робкими, боязливыми пальцами Джейн трогала то одну клавишу, то другую. Похоже было, что она пытается что-то подобрать.

– Играешь? – улыбаясь, спросила ее Марина. Джейн была ей ужасно симпатична своим абсолютным несоответствием окружающей обстановке: маленькая, всегда аккуратная, с туго заплетенной косичкой, в тщательно отглаженном платьице или чистеньких джинсах и джемпере, вот как сейчас. Джейн почти всегда молчала, а иногда она улыбалась, но не весело и открыто, как, к примеру, Кит или Сонька, а вежливо и отстраненно.

– Учусь, – сосредоточенно вглядываясь в клавиши, ответила девочка.

– Помочь тебе?

– А у вас получится? – Джейн недоверчиво посмотрела на Марину. – Потому что вот моя, например, мама не умеет. То есть сама-то она умеет играть, а вот научить не может. Мы уже сколько раз пробовали, но ничего не выходит. Она только кричит и ничего не объясняет. Без нее у меня все куда лучше получается. Вот, слышите? "Happy birthday to you!" Вот слышите, слышите?

На мгновение лицо девочки озарилось победной улыбкой, которая тут же погасла. Джейн настороженно глянула куда-то поверх инструмента и боязливо втянула голову в плечи. Марина посмотрела вслед за ней и увидала Ольгу.

– Джейн, ты упражнения по русскому написала? Я тебе отметила в учебнике, ты написала?

– Да, – голос Джейн звучал очень напряженно, так, словно она то ли боялась, что на нее сейчас заорут, то ли сама боялась заорать.

– А математику? – не отставала Ольга. – Я тебе шесть номеров подчеркнула, ты решила?

– Решила.

– Ну тогда пойдем английским заниматься!

– Мама, но я только что закончила с математикой! Можно я хоть немножечко отдохну?

– Нет, потом у меня времени не будет. Ника проснется, обед будет, и еще я сегодня дежурю. Пойдем, Джейн, довольно тебе бренчать без толку!

Джейн послушно вылезла из-за рояля, едва уловимым, но очень точным движением избежав Ольгиной попытки ухватить ее за плечо. Ольга кивнула Марине, сделала гримаску: "Дела, мол, все дела, сама вот видишь, а то бы мы сейчас…" Они вышли, дверь за ними закрылась. А Марина осталась и стала бессознательно, сама не зная зачем, наигрывать: "Happy birthday to you! Happy birthday to you!" "А между прочим, – пришло ей вдруг в голову, – кое у кого и в самом деле сегодня день рожденья, причем самый первый и самый главный. Надо бы зайти навестить!"

Маша встретила Марину приветливо. Она была уже на ногах и деловито сновала по комнате. Малышка спала в розовой матерчатой сумке-кроватке. У нее был Машин овал лица и губы, а брови и нос Илюшины. В ногах кровати сидел розовощекий мальчик – вот уж точная копия Илюши! – и грыз яблоко. На Марину он посмотрел недоверчиво и на всякий случай забрался на кровать подальше.

– Ты уже ходишь? – удивилась Марина.

– Бегаю! – фыркнула Маша. – Тут полежишь, когда Левка в шесть утра просыпается!

– А Илья где?

– Отсыпается. Шутка ли – всю ночь не спал человек! – И было непонятно: чем черт не шутит – может, это она всерьез. Но, наверное, это все-таки была ирония, потому что Маша вдруг рассмеялась и не подошла, а буквально подбежала к Марине, затормошила ее, закружила по комнате, толкнула в кресло, придвинула к ней корзинку с яблоками, вынула из шкафа коробку конфет. Ни с кем не было так сразу весело и свободно, ни с кем не хотелось так смеяться, прыгать в кресле, как маленькой, грызть конфеты одну за другой.

– Ну, а ты как? – спросила Маша, доставая все из того же бездонного, как видно, шкафа, банку с вишневым вареньем, стеклянную розетку и ложечку. – Поди, натерпелась вчера со мной страху?

Похоже было, что они с Мариной знакомы давным-давно, а вовсе не с минувшей ночи, может быть, вместе выросли. А может, это как раз пережитое вчера их так сразу сблизило?

– Нет, что ты! – вежливо и в то же время совершенно искренне ответила Марина на Машин вопрос. – Мне было очень интересно. – И тут же искоса, с испугом, на Машу посмотрела: не покоробило ли ее такое определение, не обиделась ли она? Ведь ей, наверное, было очень больно!

Но нет, Маша не обиделась. Она все так же ясно и безмятежно улыбалась, и Марина вдруг подумала, что вот такой безмятежной улыбки она тут еще ни у кого не видела. Даже у Валерьяна, когда он только сюда приезжает и ходит по нескольку часов кряду выражением какого-то скрытого блаженства на лице, но в то же время и страха, как поняла сейчас Марина, ну да, страха источник этого блаженства потерять. И у Жени, когда она улыбается, так тепло и открыто, точно протягивает тебе руку для пожатия, ну да, конечно, за этой открытостью у нее всегда прячется боль, и Марина даже знает теперь, что там за боль – не приведи Г-сподь испытать!

А вот у Маши за ее улыбкой ничего, кроме ясного, безмятежного света, и почему-то сразу возникает уверенность, что она так улыбается всем, всегда и везде, а не только здесь и сейчас или, скажем, потому, что именно сегодня она ужасно счастлива – ведь у нее только что родился ребенок.

Марина неторопливо и с удовольствием огляделась и поняла, что из всего множества здешних комнат лишь эта ей в полной мере напоминает дом, домашнюю обстановку – вот сюда приходишь, и сразу ясно, что здесь люди не выпендриваются, не окапываются, не пережидают очередную житейскую бурю, не прячутся от мира – а просто живут. И это было так здорово, что хотелось остаться и никуда отсюда не уходить, хотя, по сравнению с некоторыми другими комнатами Крольчатника, беспорядка здесь, скажем прямо, было куда побольше, к тому же здесь было гораздо прохладнее. Но к прохладе быстро привыкаешь, и это был какой-то уютный, жилой беспорядок, не как, скажем, у Ольги – там был общежитский, возникающий из-за того, что, в сущности, несмотря на плакаты и всяческие ухищрения, человеку все равно, где и как жить.

Эту комнату не так-то просто было бы описать словами. В самом деле, кровать как кровать, стол как стол, стулья как стулья и шкаф как шкаф, все старенькое, обшарпанное и незамысловатое, да и не в этом дело.

Марина вдруг заметила, что давным-давно молчит. И Маша тоже молчала, и улыбалась молча, и от этого молчание выходило не неловкое, а тоже какое-то уютное – вот, встретились двое настолько близких людей, что даже и слова-то им уже не нужны.

Малышка запищала, Маша взяла ее кормить, потом перепеленала. Все, что она ни делала, выходило у нее ловко и деловито, в каждом движении сквозила спокойная уверенность – какой здесь был контраст с Ольгой! Марина даже почувствовала что-то вроде легкого укола стыда за такие мысли. Все-таки они с Ольгой столько уже знакомы, уже почти что дружат, а такими мыслями Марина как бы предает их дружбу.

Левушка загрустил, потянулся к малышке, лежащей на маминых руках, занес над ее головенкой маленький кулачок для удара.

– Стой-стой-стой, глупый, что ж ты делаешь? Это ж твоя сестричка!

Маша отложила задремавшую девочку на безопасное расстояние и приложила к груди теперь мальчика. Он успокоенно зачмокал, на лице его появилось выражение довольства. Немного пососав, он тоже задремал. Маша аккуратно положила его на кровать с другой стороны от себя и весело прошептала:

– Ну вот, я и свободна. Давай теперь с тобой, Марина, чай пить, пока они не проснулись!

Из бездонного шкафа был извлечен на сей раз электрический чайник, в него начерпали воды из стоящего в коридорчике ведерка, через мгновение он уже кипел. Маша разлила по стаканам в подстаканниках чай и нарезала яблочную шарлотку.

– Вот, успела вчера испечь. Как раз перед этим самым, ты представляешь? Думала – непременно надо что-нибудь сладкое, Илюшке из поста выходить. Да вот отнести не успела. Ну ничего, зато теперь мы съедим.

– А в чем же ты здесь печешь?

– Да вон, видишь, на шкафу микроволновка?

Этот дом внутри дома был, пожалуй, самым чудным чудом из всего, что Марине здесь встретилось, словно в самый миг, когда у Марины от страха и ужаса перед всеми внешними и внутренними изменениями окончательно замерло сердце, ей вдруг приоткрылся этакий карман в кармане – уютный, теплый кармашек, куда можно забиться, прийти в себя – новую, прежнюю, любую, перевести дух, выплакаться.

И Марина заплакала. Сказалась, наверное, усталость от сумасшедших предыдущих суток. Так сладко ей здесь еще не плакалось. Она свернулась клубочком в углу кровати, положила голову на подушку, подтянула ноги к подбородку. На этой кровати она ощущала себя как бы еще одним, третьим ребенком – вчерашний акушер, сама будущая мама, лежала и плакала тихо-тихо, даже не всхлипывая, чтобы не разбудить малышей. А Маша не спрашивала ее ни о чем, а просто достала из шкафа старенький шерстяной клетчатый плед и укутала им Марину до самого подбородка. И Марина плакала себе под пледом, пока не заснула, жалея лишь, что не может тоже приложиться к Машиной груди.

Впоследствии, вспоминая этот первый месяц в Крольчатнике, Марина удивится тому, как часто она здесь тогда плакала, и Денис скажет, что это типично для начала беременности. Но вот этот, конкретный, ныне описываемый плач, оказался по-своему переломным. Отныне, если Марине хотелось плакать, она стремилась делать это уже не у кого-то на плече, а просто сразу срывалась с места и убегала сюда, в Маши-Илюшины комнаты, даже если их обитатели куда-то ненадолго уезжали и здесь переставали топить. Температура здесь в таких случаях становилась почти как на улице. Ничего! Марина забивалась на постель, зарывалась сразу под два одеяла, зная, что никто не будет на нее потом за это сердиться, свертывалась калачиком, все равно, конечно, мерзла, но терпела и не уходила отсюда, не выплакав до конца всех своих обид и огорчений и не умывшись после этого тщательно из стоявшего в коридорчике ведерка, даже если для этого приходилось пробивать ледяную корочку.

Так что с этих пор в Крольчатнике не видали Марининых слез, наоборот, она постепенно прослыла человеком очень выдержанным и стойким – даже, может, слегка холодноватым и флегматичным. И одна только Маша знала, что на самом деле это вовсе не так. А Маша ведь никому не говорила.

7

Следующие дни высвечиваются далеко не столь подробно. Объясняется это тем, что Марина уже сумела войти в некий ритм, вписаться и ощутить себя здесь своей. Отдельные элементы подобрались и сложились в целостную картину, в которой Марине каким-то образом удалось найти свое место и как бы то ни было устроиться в нем. Она выучила дни своих дежурств и послушно вскакивала в эти дни в семь часов утра, чтобы успеть с уборкой и завтраком к девяти; она, как и все здесь, радовалась, когда приходило время купать детей, и с удовольствием сидела по вечерам у камина.

Она помирилась с Валерьяном – да, собственно, они и не ссорились, просто какое-то время избегали встречаться взглядами, а потом неожиданно перестали. Впрочем, о прежней близости между ними, конечно, не могло быть и речи.

Спала Марина одна. Приезжавший со вторника на среду Денис никак не показал своего стремления провести с нею эту ночь. С кем он спал – с Аленой, Ольгой или Женей, а может, вовсе один? Марина не интересовалась. Она вообще старалась в эти отношения не вникать, уже поняв, что в Крольчатнике невозможно разобраться, кто тут с кем. Так, однажды утром Марина натолкнулась в коридоре на Илью, выходящего из Ольгиной комнаты, притом, что Маша с детьми ночевала тут же, в пристройке. Женя несколько ночей провела у Алены – Марина узнала об этом тоже совершенно случайно и даже не пыталась представить себе, чем они во время этих ночей занимались.

Однажды вечером, когда все уже разошлись из столовой, Марина почему-то задержалась одна у камина. Спешить ей было некуда, никто ее за собой не звал и к себе не ждал. Марина смотрела на догорающие угольки, покусывала по привычке кончик косы и разглаживала натянутые на коленках джинсы. Ткань на них абсолютно побелела и истерлась почти до дыр.

Неожиданно в столовую возвратился Илья – оказалось, забыл на столе зажигалку.

– Сидишь? – спросил он, присаживаясь около нее на диван, будто сам не видел.

– Ага, – Марина не обернулась.

– А чего ты такая одна? – закуривая, спросил Илья.

– Зато ты у нас в высшей степени не один! – огрызнулась Марина. – Где сегодня спать будешь, герой-любовник? С кем, я хочу сказать? – Марина бессознательно утрировала тон, принятый здесь в обращении с Ильей. Над Ильей здесь все время подшучивали, иной раз довольно-таки злобно, но он почему-то никогда не обижался и только иногда как бы пугался, если ему казалось, что на него всерьез кто-нибудь сердится. Почему-то он всегда ужасно боялся кого-нибудь рассердить – Марина никак не могла понять, почему, вроде бы его все здесь любили, непонятно, правда за что.

Маринина шутка Илью явно задела.

– Ты это всерьез? – печально спросил он, заглядывая Марине в глаза своими прищуренными бархатисто-черными глазами. Зрачки у него при этом сузились, как у кошки.

– Да не то чтобы, – Марина сделала какой-то неопределенный жест, не то махнула рукой – мне, мол, все равно, – не то отмахнулась от Ильи с дурацкими его вопросами. На самом деле на этой неделе Марине наконец довелось испытать то, о чем она до сих пор только слышала или читала в книжках, а именно – чистый, вульгарный сексуальный голод. Как раз сегодня вечером ей уже так откровенно хотелось, что было уже почти все равно – где и с кем. Естественно, будучи девочкой нравственной, Марина мечтала только об одном – чтобы этого ее состояния никто здесь не заметил. На ее счастье, все здесь были так заняты каждый собой, что не обращали на Марину внимания. Дениса ни сегодня, ни вчера в Крольчатнике не было, а так – кому какое до Марины дело? Это Денису всегда есть дело до всех, и, может быть, Алене. Но она плохо себя чувствовала сегодня и раньше всех ушла спать.

Вот и вышло, что Марина сидела сейчас одна в столовой у догорающего огня, и чувствовала себя такой заброшенной и ненужной, что прям-таки выть хотелось.

– Знаешь, – заговорил снова Илья, – я ведь тебя маленькую довольно-таки хорошо помню. Года три тебе тогда было, так ведь?

Марина кивнула, пытаясь мысленно перенестись в те далекие, напрочь уже забытые дни, застилаемые теперь к тому же туманом боли.

– Глазищи у тебя уже тогда были в пол-лица, огромные, светлые, голубо-зеленые. Сама темная, загорелая, как негритенок, а волосы – ух, я до этого и не знал, что у детей такие волосы могут быть! Темные, густые, и чуть не до пят!

– Ты что, был влюблен в меня?! – спросила Марина со смехом.

– А как же! А то чего бы я ринулся бы тебя спасать? Твой отец меня ведь и не звал вовсе.

– Тебе самому-то тогда сколько лет было? – Маринины глаза от смеха уже заполнились слезами.

– Мне-то? Погоди, сейчас припомню… Двенадцать, наверное.

– Между нами такая большая разница? – Марина поглядела на него недоверчиво. Парень как парень, ни лысины, ни морщин, ни брюшка. Неужели ему уже целых двадцать шесть лет?!

– Разница как разница, – Илья, кажется, слегка смутился. – Тебе кажется, что большая?

Теперь смутилась Марина.

– Да нет, наверное, Только…

– Что только?

– Только, понимаешь, я никогда еще не общалась как с равными с людьми настолько старше себя. Понимаешь?

Она посмотрела на него с испугом – не смеется ли он над ней. Но Илья и не думал смеяться. Скорее он сам казался слегка испуганным и погрустневшим.

– Тебя это смущает? Но почему? Разве со мной что-нибудь не так? Ну, посмотри на меня попристальней. – Темные глаза Ильи вплотную придвинулись к Марининому лицу. – Скажи, разве я не такой же как все здесь, Марина? Марина, ты боишься меня?

– Немного, – Лицо у нее пылало. Удивительно, как мог такой простой вроде бы разговор так ее взволновать. И ведь она же ни капли не влюблена в него, совсем нет, даже напротив.

Илья между тем продолжал:

– Марина, послушай, но ведь и я тоже боюсь тебя.

– Ты меня?! Ты шутишь?!

– Нисколечки! Как ты не поймешь – ведь все люди друг друга всегда бояться. Слегка. В особенности незнакомые. Знаешь, почему лошади так опасны? Ведь в сущности, лошади же обычно такие добрые.

– Ну?

– Понимаешь, лошади ужасно пугливы и близоруки. И вот, если к ним неожиданно кто-нибудь подойдет они пугаются и забивают копытами. Насмерть. Просто от страха.

– Н-да… – Секунду Марина помолчала, в ошеломлении от нарисованной им картины. – Но ты-то меня почему боишься?

– А ты разве не понимаешь? – Илья в волнении облизал пересохшие губы. – Ты… такая красивая Марина.

Несколько минут оба они молчали. Марина была смущена вихрем чувств, охватывающих ее”. Ведь я же его не люблю, я ж совсем его не люблю!” – твердила она про себя, без конца, точно заклинание. Ничего однако не помогало. Медленно, точно загипнотизированная, Марина подняла голову, встретилась с Илюшиным взглядом, робким, молящим, переполненным желанием и любовью. “ Нет же, это совсем невозможно”, – беспомощно повторила она себе, и почувствовала что буквально тонет в глубине его темных глаз. Медленно, несмело Илья протянул к ней руку.

Марина не смогла его оттолкнуть.

Легко и естественно, точно всю жизнь были они близки, Марина скользнула в его объятия. Они сидели молча в обнимку, тесно прижавшись друг к другу, пока в камине не догорели последние угольки.

– Марина, – горячо зашептал Илья ей в самое ухо. – Пойдем ко мне сейчас, ты хочешь?

– Илюша, – тихо сказала Марина, – я, пожалуй, еще не знаю, хочу я или нет. Я немножко подумаю и скажу, хорошо?

– Хорошо, – он доверчиво улыбнулся.

– И потом, – Марина все же не до конца понимала. – А что же скажет Маша?

– О, – Илья успокаивающе провел по Марининой руке вспотевшим от возбуждения большим пальцем – Маша ничего не скажет. Маша любит, когда мне хорошо..

8

Стараясь не шуметь, они тихо-тихо прошли мимо детской в пристройку. В первой комнате горел ночник. Левушка спал в своей зарешеченной кроватке, светлые кудри разметались по подушке. Маша полулежала на краю постели и кормила их с Ильей девочку, такую крошечную, что на миг Марине стало жутко – да нормально ли это для ребенка быть таким маленьким? Ведь даже Ольгина Ника, уж на что крошка, и та была по крайней мере в два раза больше!

– Привет! – Прошептала Маша. Казалось, она ничуть им не удивилась.

– Привет! – Илья улыбнулся Маше с такою нежностью, что Марине сделалось совсем уж неловко. Она с испугом глянула на Илью: может она как-то не так его поняла? Он ободряюще сжал ее руку.

– Вас чаем поить – Машина рука с готовностью потянулась к вилке электрочайника.

– Потом, – остановил ее Илья.

Он сел на кровать, увлекая за собой слегка упиравшуюся Марину. "О Б-же! – пронеслось у нее в голове. – Это что, все при Маше будет?!” Однако через секунду она умудрилась об этом просто забыть, точно о пустяке, не имеющем никакого значения, вся растворившись в ласках Ильи. Прикосновенья его рук и губ, поначалу легкие, дразнящие, постепенно перешедшие в чувственно-грубые, властные, порой даже причиняющие боль, совершенно свели Марину с ума. Она стонала, кричала, извиваясь на широкой постели, кусалась, царапалась, приходила в себя на мгновенье, с мыслью: "Что ж такое со мной твориться?”, и тут же вновь погружалась в сладостный, пьянящий дурман.

– Илюша, – шепнула она, из последних сил удерживая ускользающее сознание, – Илюша, что же ты со мной делаешь?!

Голос ее звучал жалобно и недоуменно. Илья приподнялся над ней на локтях, поцеловал в пересохшие от возбуждения губы, спросил с нежностью,

– А тебе что, не нравится?

– Ох, нет, нравится, как еще нравится, только…

– Что только?

– Никто никогда еще не делал со мною так.

Он тихо рассмеялся:

– Ох, и сколько всего тебе еще предстоит узнать! Повернув голову, Марина осторожно взглянула на Машу. Маша сидела молча и не мигая смотрела на них. Казалось, ей нравится то, что она видит. Когда все закончилось, Маша тихо подошла и поцеловала Илью в лоб. Илья потерся о ее плечо головой. Марина почувствовала, что сейчас у нее окончательно съедет крыша. Глаза у Марины стали сами собой закрываться, секунд двадцать она еще сопротивлялась этому, потом сдалась и начала погружаться в сон. Сквозь сон Марина чувствовала, как чьи-то руки, более мягкие и нежные, чем руки Ильи, снимают с нее остатки одежды и осторожно перекладывают на простыню. Коснувшись головою подушки, Марины неожиданно разрыдалась, так и не просыпаясь и не открывая глаз, сама не понимая о чем. Слезы лились по ее лицу, заливаясь в уши и в нос. Чей-то голос, ужасно похожий на голос Марининой мамы ласково прошептал Марине в самое мокрое от слез ухо: “Не плачь, что ты, все будет хорошо”. Марина пробормотала в ответ что-то благодарное, повернулась на бок и бесповоротно уже провалилась в долгий, глубокий, почти без сновидений сон.