Текст книги "Крольчатник"

– Мама в Англии. Вышла замуж за тамошнего журналиста. Я еще во втором классе училась, когда она уехала. – В голосе Алены незаметно было ни тоски, ни грусти. Движения рук, усердно тянущих тонкую нить, по-прежнему были ровны и безмятежны. – Вообще-то она меня регулярно навещает. Раз в два года примерно. Ну, там, конечно, подарки всякие шлет – это уж закон, как же без этого. Звонит даже иногда. Одним словом, не забывает. Правда, Магда – это папина вторая жена – мне все-таки гораздо ближе. Она, по крайней мере, хоть не в Англии, а в Переделкино, можно сказать, под боком. – Алена аккуратно связала концы оборвавшейся нити и ласково посмотрела на Марину: – Ну, давай ты теперь что-нибудь о себе расскажи. Валерьян говорил, ты в какой-то там супершколе учишься?

– Училась. – На Маринино и без того унылое лицо набежала новая тень.

– Английский, наверное, хорошо знаешь?

– Да знаю.

– А у меня вот – не поверишь! – в школе немецкий был. Такой вот архаизм. А теперь вот, как в анекдоте: мама в Англии, а дочка по-английски ни бе ни ме, смех, да и только! – и Алена действительно рассмеялась, а потом, немного помолчав, заговорила уже о другом.

– Ну, а кого ты хочешь, мальчика или девочку?

– Кого хочу?! – Марина никогда не ставила себе этот вопрос таким образом. Да никого она не хочет, если уж честно говорить. Другое дело, что представляет она его себе, этого ребенка, почему-то только мальчиком, но это отнюдь не значит, что она именно мальчика хочет. Все это Марина довольно сумбурно объяснила Алене, и та ее, кажется, поняла.

– А я в первый раз ждала девочку. Так была уверена… А родился Никита. – И Алена тяжело вздохнула, словно заново переживая горчайшее разочарование.

– Но у тебя ведь теперь есть Соня! – напомнила ей Марина.

– Да, теперь есть. Поэтому теперь я опять хочу мальчика.

– А что, будет? – с любопытством спросила Марина.

– Еще точно не знаю, но, кажется, да, – мечтательно протянула Алена и пристально посмотрела Марине в глаза. – Я еще никому-никому не говорила, тебе первой.

– Спасибо, – Марина и в самом деле была тронута. – А можно спросить, почему?

– Не знаю. Так. Ты мне очень нравишься.

– Ты мне тоже, – искренне сказала Марина.

– Да? Ну вот и славно, – с Алениных плеч словно упала какая-то тяжесть, и она сразу же предложила:

– Послушай, давай ты пересядешь ко мне на кровать и расскажешь мне немножко про вас с Валерьяном, ну, как у вас все получилось и почему.

– Ну… – Марина смутилась, и, хотя на кровать пересела, но на самый краешек. – Я даже не знаю… об этом ведь не расскажешь.

– Почему? – удивилась Алена. – Впрочем, я, наверное, странный человек. У меня, если подумать, просто нет ничего такого, о чем бы я не могла рассказать, зато, правда, есть много такого, о чем не хочу. – Зрачки ее на мгновение сузились, голос стал жестким. Но минуту спустя все снова стало прежним, голос – тихим и мелодичным, а сама Алена – мягкой и доброй.

– Ну скажи хотя бы, ты его любишь?

– Да, – не задумываясь, выпалила Марина и сразу, как бы сдавая назад, добавила тише: – Мне кажется, да.

– Он к тебе очень хорошо относится, – тихо, словно доверяя какую-то тайну, сказала Алена.

– Откуда ты знаешь? Он что, тебе сам сказал?

– Конечно. – И, видя, что Марина слегка расстроилась, Алена быстро добавила, желая утешить: – Он мне вообще всегда все рассказывает, еще со школы. Всегда и про все.

"Б-же мой!" – ахнула про себя Марина, пытаясь представить этакую жуткую степень откровенности. А главное, главное – внешние обстоятельства, при котором это "все" и "обо всем" рассказывается.

– А стихи он тебе читает? – осторожно уточнила Марина.

– Стихи? Какие стихи? – словно бы удивилась Алена. – Нет, до стихов у нас как-то не доходило. Нам как-то и без стихов всегда найдется, о чем поговорить. А что, он тебе стихи читал? – Алена, наконец, заинтересовалась. – Какие? Чьи?

– Да так, – неопределенно ответила Марина. При сложившихся обстоятельствах ей вовсе не хотелось откровенничать. – Всякие. – И поспешила заговорить о другом:

– Алена, а чьи у Вальки в комнате книжки?

– Как это "чьи"? Его, наверное.

– Вот бы почитать!

– Ой-ой-ой! – Алена наморщила лоб и прицокнула языком. – Боюсь, что сейчас не выйдет. Валька – он же всегда свой ключ с собой увозит. Подожди уж до его приезда. А вообще ты что – читать любишь? Так ведь тут библиотека есть.

– Библиотека? – обрадовалась Марина. – Где? Большая?

– Довольно-таки. А где… Ты знаешь, тут так не объяснишь. Пойдем, покажу.

Алена мягко, по-кошачьи потянулась и легко поднялась. Они вместе вышли и пошли куда-то по коридору, делая петли и повороты. Дорогу Марина, к сожалению, воспринимала с трудом. Похоже, в другой раз снова придется спрашивать.

Библиотека и в самом деле оказала громадная. Размерами она напоминала столовую, а уж книг-то, книг! И каких! Ноги у Марины подкосились, она с жадностью схватила с первого же от входа стеллажа ближайший к ней томик и опустилась прямо на ковровую дорожку, проложенную между стеллажами, открыла первую страницу и… Через минуту действительность окончательно перестала для Марины существовать.

Несколько минут Алена постояла рядом, потом молча усмехнулась и неслышно вышла.

17

Следующие два дня Марина читала, буквально не вылезая из библиотеки. Сразу утром, как вставала, так и уходила туда. Завтраки, обеды и ужины она бы, конечно, все пропускала, если бы Денис или Алена время от времени не извлекали ее оттуда, обнаружив за столом Маринино отсутствие.

В библиотеке было тихо. От остального дома ее отделял небольшой коридорчик и две плотные двери. Фактически это была пристройка, здесь никто не бывал, и ничего тут не было, кроме бесконечных рядов книг на бесчисленных стеллажах. И каких книг!

С головой уйдя в беспорядочное и такое прекрасное чтение, Марина по очереди, наугад снимала с полок Бродского и Бомарше, Мопассана и Монтеня – книги были расставлены по алфавиту.

Все происходящее в реальной жизни воспринималось ею сейчас как сквозь какую-то дымку. Приехал Валерьян, зашел поцеловать, передал привет от мамы, сказал, что привез какие-то вещи. Марина даже не помнила, что она ему сказала. Спала она в эти дни в той же комнате, что и первую ночь, и тоже, конечно, с книжкой в обнимку.

В конце концов, как-то утром в библиотеку решительно вошел Денис, силой отобрал у нее "Страницу любви" и сказал, что читать так много беременным вредно – ребенок свихнуться может, и что вообще настала ее очередь дежурить по кухне.

– А то как есть – так "где моя большая ложка?", а как дежурить – так ее нету!

– Ты что, Денис, я разве отказываюсь? – слабо возразила Марина. Она еще не отошла от только что прочитанного, и поэтому голос ее звучал нежно, с еле сдерживаемой страстью. Денис с интересом посмотрел на нее, хмыкнул и ничего не сказал.

По кухне деловито сновала Женя, что-то там вытирала, перекладывала, выдвигала какие-то ящички.

– Утро доброе! – радостно приветствовала она Марину. – Ты говори, что собираешься готовить, а я тебе быстренько покажу, где что лежит, а то ты же не знаешь тут ничего.

– Что я собираюсь готовить? – растерянно переспросила Марина, бессознательно делая ударение на слове "я".

– А кто же – я, что ли? – Женька усмехнулась, но, видя, что Марина и в самом деле паникует, поспешила прийти на помощь:

– Послушай, ведь сейчас утро, так? Ну и вари ты на всех кашу, всего и делов-то!

Марина с благодарностью посмотрела на нее. Вообще-то кашу варить просто. Берешь кастрюлю, наливаешь воду, сыплешь крупу, соль и сахар, добавляешь еще потом масло и молоко. Марина, между прочим, не один раз уже варила, правда, дома и для одной себя. И, во-первых, на одну себя всего нужно немного, а во-вторых, для себя, если и не выйдет как следует – кто про это узнает? А здесь… Варить на столько народу! И надо ведь, чтобы непременно вышло съедобно, а то что же они, бедные, есть-то будут? И как она, Марина потом будет в глаза им смотреть?

– Марина, ну что ты встала? – поторопила ее Женька. – До завтрака ведь всего ничего! Ты что, кашу варить не умеешь?

– Умею! – с отчаянием в голосе произнесла Марина и решительно потянулась к банке с надписью "Манная".

Минут через десять она уже сражалась с вылезающими из кастрюли жесткими комками.

– Батюшки! – ахнула возвратившаяся Женя, но, видя, как Марина расстроена, сразу же деловито добавила: – По времени не укладываемся, так что давай пока делать бутерброды, а с обедом потом что-нибудь сообразим.

И, в последний раз возвращаясь к теме каши, Женя сказала со вздохом:

– Зачем же ты ухнула целую банку?! Жди теперь, пока из города привезут!

– Я подумала, что нужно много, – покаянно сказала Марина.

– Ну ладно, не горюй! Что ж ты сразу не призналась, что не умеешь? Нашла чего стыдиться!

Женька грубовато привлекла Марину к себе, неловко чмокнула в щечку, потрепала по плечу.

– И ничего такого, все сначала не умеют. Научишься. Давай лучше хлеб резать, а то и с бутербродами не успеем.

Надо отдать им должное – по поводу нестандартного завтрака никто не проронил ни слова. За завтраком Марина не без удивления отметила отсутствие Валерьяна и спросила у Алены:

– Он же вроде уже вернулся, так где же…

– Так он же уже опять уехал, – Алену очень позабавила Маринина растерянность. – Марин, у него же каждые третьи сутки дежурство, ты что, не знаешь разве?

– А… Ну да, – пробормотала Марина и покраснела. Давненько она тут не краснела.

– Говорил: читать меньше надо! – наставительно произнес Денис. – За книжкой-то все на свете пропустить можно.

– Да ты не горюй! – утешила ее Женя. – Глядишь, завтра уже вернется.

– Как завтра? – Марина опять ничего не понимала. "Интересно, – подумалось ей, – сколько же дней я так прочитала?" И она твердо решила отложить на время визиты в библиотеку.

После завтрака она сначала готовила обед под чутким руководством Жени. Вышло, для первого раза, довольно удачно. Потом, с трудом побарывая искушение пойти почитать, Марина отправилась в детскую, где Никита показал ней, как управлять луноходом на расстоянии. Вроде простое дело, а у Марины никак не выходило. Потом она, наконец, разобрала привезенные Валерьяном вещи и отложила кое-что постирать. С этой целью она пошла в ванную, отыскала там порошок и тазик и, напевая, принялась за работу.

Она намыливала уже четвертые трусики, когда в приоткрытую дверь просунулась курчавая голова Ильи.

– Можно? – вроде бы вежливо спросил он и сразу, не дожидаясь ответа, протиснулся внутрь. Его сильное, плотное тело заняло собой изрядную часть ванной. Сразу стало тесно и неуютно.

– Так слушай, Мариночка! – деловито сказал Илья, присаживаясь на край ванны и закуривая, – я бы хотел, если ты не очень против, сразу же все выяснить.

– Смотря что это "все", – осторожно ответила Марина.

– Ну, например, как твоя фамилия.

– Зачем тебе? – отчаянно и неумело, так что побелели костяшки пальцев, выкручивая очередную часть туалета, спросила Марина, с трудом выталкивая слова сквозь стиснутые от напряжения зубы.

– Ну мало ли, – Илья неопределенно пожал плечами. – В конце концов, все мы, евреи, друг другу родственники.

– Ах, с этой целью! – Марина рассмеялась. Родственников своих она практически не знала, просто принципиально ими не интересовалась. – Фамилия моя Каплан. Может, тебе это что-нибудь и скажет, – и Марина словно бы выжидательно, а на самом деле внутренне смеясь, посмотрела на Илью.

Тот на несколько минут вроде бы озадачился, затем лицо его неожиданно прояснилось:

– Маму твою не Люсей зовут?

– Ну… Люсей. – Теперь озадачилась уже Марина.

– Ага. А папа – Алексей Львович, так?

– Ну, так.

– А меня ты совсем не помнишь?

– Нет, – не задумываясь, сразу сказала Марина. Вообще этот разговор все больше ее раздражал. Г-споди, неужели этот чувак – и в самом деле родственник? Этого ей только недоставало!

– А ты попытайся! – настаивая Илья. – 81-й год. Эстония. Эльва. Ну?

Эльва. В Эльву они когда-то ездили буквально каждое лето, до того, как перекрыли границу, и всегда в компании каких-то там родственников. Но 81-й год…

– Послушай! – взмолилась наконец Марина, увидев, что Илья по-прежнему не уходит из ванной и, похоже, по-прежнему чего-то там ждет. – В 81-м году мне было три года. Я просто ничего не помню, честное слово!

– А как я нес тебя на руках с озера? – настаивал Илья с неожиданно появившимся на лице ностальгически-трогательным выражением. – Ну вспомни, у тебя тогда был приступ аппендицита. Как мы потом с твоим папой ловили машину, чтобы отвезти тебя в Тарту, в больницу. Думали, операцию будут делать. Так все волновались!

Вот аппендицит Марина помнила. Еще бы, такое забудешь! Озеро было глубокое, прозрачное и очень холодное. И такой же глубокой, прозрачной, но только до ужаса горячей, обжигающей была неожиданно возникшая боль. Марина лежала на берегу, смотрела на сверкающие, умытые водой камушки, ей было так хорошо, солнышко греет, деревья шумят, и какая-то компания – родственнички, наверное, – катается рядом на тарзанке. И какая-то собака с большими, чудесными, пахнущими тиной ушами. Наверное, спаниель. Звали, кажется, Бьюти. И вдруг эта боль в животе. Жуткая, резкая, острая и такая горячая. Так неожиданно! Наверное, с тех самых пор во всякий чудесный, блаженный миг Марине вдруг начинало казаться, чудиться, ждаться, что вот сейчас, обязательно нахлынет такая же резкая, жгучая боль – как бы расплата за сиюминутное блаженство. Наверное, поэтому Марина всегда так боялась моментов, когда ей было особенно хорошо.

Сквозь туман боли Марине смутно помнилось, как ее несли – по очереди, отец и какой-то мальчик – видимо, этот вот Илья. Сколько ему тогда могло быть лет? Уж никак не меньше десяти. Марина искоса глянула на Илью. Сейчас он во всяком случае не выглядел слишком старым. Илья поймал ее взгляд и улыбнулся. Марине ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ.

Да, а у отца тогда были такие странные глаза – Марине на всю жизнь запомнилось их выраженье: испуганные, и в то же время словно бы чего-то ждущие, что ли. В иные моменты Марине казалось даже, что он словно бы чему-то радуется, вот-вот песенку запоет.

Тьфу, жуть какая! Марина даже встряхнулась отгоняя от себя эти дурацкие мысли как наваждение. И лезет же в голову! И ведь наверняка это даже и не воспоминания никакие, да и какие там настоящие воспоминания могли у нее с тех пор сохраниться – совсем ведь малая была! Так, бред какой-то, возникший на почве боли и температуры, на который уже гораздо позже наложились впечатления и воспоминания всей Марининой последующей жизни. Ясно же, что ничем иным это все быть не может.

Илья, видимо, тоже что-то такое вспоминал – взгляд у него сделался задумчивый, и весь он как-то притих, сосредоточившись на какой-то ему одному ведомой мысли. Наконец Илья тряхнул головой, в точности как только что Марина и проговорил, неуверенно растягивая слова:

– Странный он какой-то был, твой отец, или совсем уж голову потерял от беспокойства: побежал тогда почему-то на старое шоссе вместо нового. Там и машин-то почти не бывает, просто чудо какое-то, что нам удалось тогда поймать тот "уазик". Врач потом сказал – еще б немного и поздно.

– Да ну, поздно! Разве от аппендицита сейчас умирают! – Марине никогда всерьез не верилось в возможность собственной смерти.

Теперь она вспомнила Илью, вернее, его руки – крепкие, мальчишеские, точно сплошь покрытые коркой из свежих и уже подживающих царапин, с твердыми мозолями от гребли. В то далекое лето Илья часто таскал ее на руках и без всякой болезни – наверное, ему просто нравилось возиться с малышами, странное вообще-то увлечение для мальчика его лет. Еще он катал ее на качелях, висевших почему-то над самым обрывом. Илья раскачивал качели высоко-высоко, так что Марине делалось и страшно и сладко одновременно. Она ни за что не хотела показывать ему свой страх и все кричала: " Еще! Еще!", хотя сердце, бывало, готово было выпрыгнуть из груди.

– Ну что, вспомнила? – Илья смотрел на Марину улыбаясь.

– Ага, – ответила Марина. – Вот только я не знаю, кем ты мне приходишься.

– Проще простого. Я себе для памяти даже родословное древо нарисовал, чтоб не путаться. Зайдешь потом ко мне в пристройку, покажу. Оно у меня там на стенке приколото. А ты мне… Ну, как тебе объяснить? Вот у моей бабушки был двоюродный брат, некий Моисей Юзовский. В Гродно они жили. Так он твоей маме родной прадедушка, ясно?

– Ясно, – Марина засмеялась. – Нашему забору двоюродный плетень это называется.

– Ну не скажи, – Илья, кажется, слегка обиделся, но не выдержал и тоже рассмеялся. – А ты где белье развешивать собралась?

– Пока не знаю.

– У нас тут все на чердаке вешают, пойдем, покажу.

– Пошли.

И они отправились на чердак.

На чердаке Марину ждала новая неожиданность. На крыше, где ей, собственно, и положено было быть, оказалась полная голубей голубятня.

– Это Денискины, – объяснил Илья. – Он сам у нас – крылатая натура, и до смерти любит, чтобы вокруг него все время что-нибудь летало. Вот смотри! – Илья распахнул окно, выбрался на крышу, осторожно встал во весь рост и взмахнул шестом. Голуби разом снялись и описали вокруг него ровный, красивый круг.

– Ну как тебе? – крикнул Илья.

– Здорово! – откликнулась Марина, с восторгом глядящая из окошка.

– Вот и я думаю, – возвращаясь к ней, сказал Илья. – Ну, а теперь бегом вниз, а то простудишься.

Он только сейчас заметил, что на Марине один только тоненький халатик.

Потом этот пестрый голубиный круг часто виделся Марине во сне, словно воплощение какой-то недоступной ей крылатой свободы.

18

День дежурства, несмотря на все изначальные тревоги, заканчивался хорошо. После приготовленного вдвоем с Женей ужина Марина собственноручно очень тщательно вымыла в кухне пол, оттерла до блеска плиту и уже по собственной инициативе протерла кафель на стенах. Кухня сразу заблестела, засверкала, в ней сделалось светло и в тысячу раз уютней, чем было. Марина вымыла засиженное мухами стекло, покрывавшее небольшую картину, висевшую над маленьким столом. На картине был замок, стоящий на вершине горы и освещаемый полной луной. У подножия замка сидел волк и, по всей видимости, на эту луну выл. Низ горы утопал в густых, непроходимых темно-зеленых лесах. По темно-синему небу, направляясь к полной луне, плыло большое сиреневое облако. Это Марина так думала, что оно плывет к луне, а так-то оно, может быть, и обратно плыло. Кто там его знает.

Вытерев стекло и повесив картину обратно, Марина еще раз с удовлетворением осмотрела плоды своего труда, выключила свет и вышла. На лестнице был полумрак, тускло мерцал ночник где-то наверху. Марина осторожно обошла спавшего на полу у первой ступеньки Руслана и стала медленно подниматься вверх. Усталые ноги не слушались ее, в голове все как-то плыло, и казалось очень тоскливым, что вот лезет она сейчас куда-то на самую верхотуру во все еще совершенно чужую комнату, а ее там даже никто и не ждет…

От жалости к себе Марине тоже вдруг захотелось завыть, как тому волку, но уж этого она себе позволить никак не могла! Так что вместо воя Марина только тихонько, тоненько заскулила: "У-у-у!" Бедная она Марина, никто ее не любит, никому до нее нет дела, все ее позабыли. В скулении этом была, разумеется, изрядная доля самоиронии, но истина оставалась, тем не менее, на месте: Марине сейчас было очень одиноко. Она заглянула с лестницы в темный коридор второго этажа. Ни из-под одной двери никакого света. Да, долгонько она провозилась на этой кухне! Все уже, наверное, спят. И уже без всякой надежды Марина испустила последнее "у-у-у", чуть громче и тоньше предыдущих, после чего, не оглядываясь, полезла дальше, к себе наверх.

Но не успела Марина миновать и трех ступенек, как на ее плечо легла легкая, узкая рука. Марина резко обернулась и с размаху уткнулась в чье-то уютное, теплое мягкое плечо. Несколько минут Марину обнимали и целовали, и она постепенно тонула в блаженстве от того, что страшное ночное одиночество кончилось, почти даже не начавшись. И только спустя минуту Марина смогла заставить себе очнуться и поднять, наконец, глаза. Перед ней стояла Алена. На секунду Марину кольнуло разочарование, хотя кого бы она ожидала увидеть, она и сама не знала. Валерьян ведь еще не приехал. На глаза Марины навернулись слезы, но высвободиться из Алениных объятий она даже и не пыталась. Уж слишком пугала ее перспектива оказаться снова совсем одной такой темной и длинной ночью, и даже без книжки.

– Не плачь, – прошептала Алена, обжигая губами край Марининого уха и не снимая руки с Марининого плеча. – Пойдем, посидишь у нас.

Предложение это Марину слегка напугало, но оставаться одной было все-таки гораздо страшнее.

В комнате Дениса оказалось почти светло – от снега, ковром лежащего внизу, во дворе, и здесь, на крыше, от полной луны, круглым рыбьим глазом глядящей сквозь стены-окна. Кровать была разобрана, и огромное прекрасное тело Дениса ясно вырисовывалось на ней, едва прикрытое одеялом. На Алене был легкий шелковый халатик без пуговиц, с незавязанными завязочками, и Марина в своем довольно-таки длинном махровом халате и белье показалась себе какой-то уж слишком одетой. Ночь возбуждала ее, покалывала, переделывала, изменяла на какой-то свой лад, подталкивая сделать что-нибудь такое, на что при других обстоятельствах Марина, конечно же, никогда бы не решилась. Но, собственно, она ведь пока еще ничего не делала. Но ей бы хотелось – чего? Она и сама толком не знала. В самом точном приближении желание ее звучало бы так: раздеться и раствориться в них двоих, Алене и Денисе, перестать быть собой, Мариной, и стать вместо этого ими, обоими сразу. Самой же собой лучше было бы не быть вообще, и уж, по крайней мере, не сейчас и не в этой комнате, ибо вопиющее неприличие заключено было в ее, Марины, здесь присутствии, такой одетой и совсем на них двоих непохожей. В них-то никакого неприличия не было, с ними-то как раз все было в порядке.

Войдя, Алена сразу опустилась на кровать, а Марина так и осталась стоять в дверях, как столб, тараща на них испуганные глаза и тщетно пытаясь самостоятельно справиться с обуревавшими ее чувствами. И она простояла бы, пожалуй, еще довольно долго, а то, в конце концов, наверное, еще и убежала, ели б не прозвучал в темноте голос Дениса:

– Эй, ты что стоишь, как у праздника?

"Как у праздника", мысленно повторила Марина. Какое точное определение! Она ведь, вот именно, стоит у чужого праздника! И Марина вдруг подумала, что вот на ее, Маринину, долю никогда ничего такого не выпадало, и уж конечно никогда не выпадет, потому просто, что она, Марина, не такая – не такая красивая, не такая теплая, не такая любящая, и поэтому вовсе не для нее существуют в этой жизни такие вот прекрасные праздники. Ей, Марине, дай Б-г иметь хотя бы прекрасные будни.

Мысль эта так расстроила Марину, что опять, как только что на лестнице, губы у нее задрожали, ноги ослабли, и она просто вынуждена была присесть на эту теплую, полную волнующих запахов кровать. Изо всех сил Марина старалась не замечать всех видимых и невидимых следов этого не имеющего к ней отношения праздника. Съёжившись в уголке, она тихо заплакала, стараясь по возможности не слишком часто хлюпать носом. Алена перебралась поближе к ней, обняла, прижала тяжелую, горячую от слез Маринину голову к своей роскошной мягкой груди, а Денис с другой стороны стал нежно гладить Марину по плечу, слегка массируя руку где-то возле ключицы своими длинными чуткими пальцами.

– Забирайся под одеяло, – прошептала Алена. – Ты же совсем замерзла.

Только сейчас Марина заметила маленькую, под самым потолком, открытую форточку. Это через нее в комнату проникал холодный колючий воздух, принося с собой танцующие в лунном свете снежинки.

Марина почувствовала, как теперь, после плача, наваливается на нее тягучая, обволакивающая усталость. Молча, без возражений позволила она увлечь себя на кровать. Они лежали по обеим сторонам от нее, гладили ее, ласкали и ни о чем не спрашивали. Марине казалось, что под их ласками все тяжелое, темное, всю жизнь не дающее ей нормально дышать, постепенно куда-то уходит, сползает с нее, как надоевшее платье, как расстегнутый чьими-то руками, ставший совсем ненужным халат. Алена осторожно просунула ей руку под спину и один за другим, словно играя, перебрала крючочки на лифчике. Другой рукой Алена подтянула лифчик вверх, к шее, и тут же Денисова рука легла на твердые, маленькие Маринины груди с закаменевшими от возбуждения сосками. Чьи руки были у Марины между ногами? Она не знала, не успевала заметить, едва успевая отвечать, принимать эти безымянные ласки, выгибаясь, двигаясь им навстречу всем телом и чувствуя, как становится там, внизу, влажно, ждуще, трепещуще.

Марина очнулась только когда лицо Дениса внезапно оказалось над ней. Он пытался войти, а Алена ему помогала, раскрывая для него Марину осторожными ласковыми движениями. Марина вздрогнула и тут же пришла в себя. На секунду она зажмурилась, затем широко-широко раскрыла глаза, точно не веря.

– Нет! – закричала она, так громко, точно эти двое были где-то далеко и моли ее не услышать.

– Тише! – Аленина рука стремительно зажала ей рот. – Весь дом перебудишь.

И тут же Марина с облегчением почувствовала, как скатился с нее Денис.

– Испугалась? – зашептал он Марине в самое ухо. – Ну и зря. Хорошо же было.

– Но, Денис, – чуть не плача заговорила Марина, поворачиваясь к Алене спиной, словно ее тут и не было. – Я же не могу так! Я же Вальку люблю, понимаешь?

– Ну и… – Денис фыркнул. – Или ты думаешь, его это ебет? Или хотя бы подмахивает? – Он был явно раздражен и даже не пытался это скрыть.

– Его – не знаю, – честно сказала Марина, неожиданно успокаиваясь. Ей вдруг все сразу стало ясно. – А вот меня – да. Для меня, видишь ли, очень важно, что я только с ним и ни с кем больше. Хотя, может, это для кого и смешно, – добавила она с вызовом.

– Что уж тут смешного, – снова фыркнул Денис, садясь и закуривая. Марина поднялась и потянулась за одеждой.

– Постой, ты куда это? – удержал ее за руку Денис. – Успокойся. Мы ж тут не насильники какие-нибудь.

– Да, уж что-что, а изнасилование в этом доме никому не грозит. Уж чего-чего, а желающих заняться этим делом добровольно тут всегда предостаточно. Не обижайся на нас, Марина, мы ведь как лучше хотели. Видимо, тебе одиноко, бродишь ту по ночам, стонешь, как неприкаянный грешник или привидение какое…

– В общем, хочешь – одевайся, не хочешь – не одевайся, главное – не дергайся. Тебе вообще нервничать вредно, – сказал Денис своим обычным докторским тоном. – Можешь, конечно, если хочешь, уходить, но только если ты уверена, что действительно очень хочешь. Лично я не вижу для тебя сейчас никаких причин не остаться с нами спать, особенно теперь, когда все друг друга поняли.

– Останься, Марина, – попросила Алена. – А то я буду думать, что мы тебя обидели. Ты ведь не сердишься на нас, правда?

– Правда, – неожиданно для себя Марина улыбнулась. Они вдруг показались ей такими трогательными, такими беззащитными в своей наготе, в особенности Алена. Денис же, стоило Марине обратно лечь, немедленно повернулся к ней и прошептал ей в самое ухо:

– Надо же, никогда не думал, чтобы я был такой страшенный урод! Это же вспомнить, как ты кричала! Воистину, век живи, век учись. – С этими словами Денис нежно поцеловал Марину в щечку, обнял ее и уснул. С другой стороны к Марине тепло прижалась Алена, уютно свернулась калачиком и тоже скоро заснула. Одна только Марина долго еще не спала – лежала, смотрела на полную луну, улыбалась чему-то… Ей было сейчас очень хорошо, моей Марине, но отчего, она бы вряд ли смогла объяснить.

19

Рано утром, еще в кромешной тьме, Марина с сожалением выскользнула из теплой постели, потихоньку оделась и крадучись, на цыпочках пошла по коридору к себе. На лестнице ей встретилась Женя. Женя старательно, руками, в три погибели согнувшись, мыла лестницу.

– Привет! – весело сказала она Марине. – А я вот тут, видишь, мою. Люблю, чтобы чисто было. Знаешь, когда пол везде чистый, даже воздух какой-то другой делается. Не замечала?

Марина тупо кивнула. Ей было очень неловко. Конечно же, Женя сразу догадалась, откуда Марина идет в такую рань. Иди теперь доказывай, что вообще-то ничего ведь не было.

Так, стоя на площадке верхнего этажа, Марина смотрела вниз и всей грудью вдыхала еще ночной, холодный воздух. Окно на лестнице было распахнуто, и было не просто холодно, а прямо-таки морозно. Где-то в одной из комнат за Марининой спиной заплакал ребенок. "Ничка", – с умилением сообразила Марина. Она ее с первого вечера так больше вблизи и не видела, даже голоса ее не слыхала. На редкость, должно быть, спокойный ребенок. Почти все время Ничка спала, или у Ольги в комнате, или в коляске во дворе. Несколько раз Ольга пробегала куда-то с ней на руках мимо Марины, но на бегу что разглядишь, кроме верхней пеленки или теплого одеяльца?

Детский плач стих. Наверное, Ольга ее кормит. Хлопнула дверь, и мимо Марины по ступенькам, явно еще не окончательно проснувшись и не совсем ясно сознавая окружающее, ссыпался Денис.

– К лошадям пошел, – Женя проводила его нежным взглядом. – А ты что так рано встала?

– Не спится чего-то, – выдавила из себя Марина, изобразив подобие улыбки. – А который час?

– Часов семь, наверное, – Женя тщательно отжала выполосканную тряпку и с новой силой обрушила ее на следующую ступеньку. – Сейчас домою, и пошли со мной на кухню чай пить.

– Пошли, – Марине стало смешно. Экая, в самом деле, глупость – пытаться что-нибудь от кого-то скрыть в этом доме. Наверняка здесь все и все друг о друге знают! От этой мысли сделалось жутковато. Бр-р! Марина поморщилась. Однако что делать? Придется привыкнуть.

Стараясь все-таки не слишком шуметь, Марина спустилась вниз и пошла на кухню. Неожиданно нахлынули воспоминания о прошлой ночи, и теплая волна залила низ живота. Марина на секунду прислонилась к стене, и губы сами собой расплылись в блаженной улыбке, глаза полузакрылись, и сквозь не до конца сомкнутые веки стали проникать радужные, красочные картины, одна другой заманчивее.

– Балдеешь? – шепотом окликнула Марину вошедшая Женя.

Марина вспыхнула было, но тут же и рассмеялась. Нет, в самом деле, настоящий сумасшедший дом, рассказать кому – не поверят. Как только она тут жить будет? В кухонном окне забрезжил рассвет.

Он уселись пить чай. В кухне было тепло и уютно, за окном шел снег, пару раз мимо окна пронесся Денис – уже окончательно проснувшийся, румяный от мороза, веселый и очень красивый. В обеих руках у него были ведра, в первый раз с овсом, второй раз с водой. "Лошади!.." – с восторгом подумала Марина. "И еще голуби", – вспомнилось ей.