Текст книги "Крольчатник"

– Тише, там у меня человек спит.

"Человек? – изумилась про себя Марина. – Значит, не бабушка?" – Но вслух ничего не сказала.

11

На следующий день, ровно в пять, Марина уже сидела на знакомой читателю кушетке и яростно теребила за кисточки как всегда пыльный зеленый плед. Валерьян со своей стороны столика нервно курил. В пять пятнадцать в дверь позвонили. Валерьян швырнул сигарету прямо в стоявшую перед ним чашку с недопитым кофе и рванул открывать.

Вернулся он с невысоким стройным пареньком примерно одних с Валерьяном лет. У паренька были длинные – до плеч – светлые волосы и темно-карие глаза – сочетание довольно необычное, а больше Марина ничего в тот раз не заметила – не до того как-то было, настолько сразу они по уши ушли в технические детали.

– Справку принесла? – сразу спросил Валерьян.

– Да, – слегка волнуясь, ответила Марина, выкладывая на кофейный столик требуемый документ.

– Так, десять недель, ого, не слабо. Значит, завтра вы идете подавать заявление. О, черт, тебе же еще от родителей разрешение надо. А его где заверяют, Серень, ты, случаем, не знаешь?

– Откуда? – изумился паренек, не без изящества вскидывая светлые бровки.

– Слушайте, а может, мне просто маму с собой взять? – неожиданно влезла Марина.

– Дело. Так, значит, и сделаешь. Значит, идете вы туда завтра вдвоем, тьфу, извини, втроем, с твоей мамой то есть, и подаете заявление. И чтоб как только, так сразу. Серег, ты им там объясни, что вам тянуть нельзя.

– Да ведь и так все ясно. С такой справкой, куда уж дальше тянуть.

– Ну, ребята, не подведите меня, хорошо? – Валерьян был сам на себя не похож.

– Да ладно тебе, – успокаивающе сказал Сережа. – Сказал – сделаю, значит – все. – И, уже оборачиваясь к Марине: – А вы, значит, Марина. В школе учитесь?

– Да, в восемнадцатой.

– Что? – Оба, как по команде, уставились на нее. – В восемнадцатой английской? В американской, то есть?

– Ну да.

– Вот это да, – сказал Сережа. – Первый раз вижу живого человека из этой школы. Вот это да. А правда, что у вас практики в Америке каждый год бывают?

– Ну, про каждый год – это преувеличение, но за одиннадцать лет аж три практики у нас там было. Одна – две недели, другие две – по три. Ну, еще бывает, что отличников по обмену посылают, – и Марина тяжело вздохнула.

– И где вы были?

– Ну, разно. В первый раз – в Нью-Йорке только, второй – еще в Лос-Анджелесе, последний раз в Бостон возили.

– Да? Ну и как там? – И они оживленно заговорили об Америке, начисто забыв об изначальной причине встречи.

Часа через полтора Сергей заторопился уходить, Валерьян, взглянув на часы, зачертыхался, но Сергей все-таки вышел первым, точнее сказать, он вышел как бы сразу – вот сказал: "Ой, мне пора!" – и вот – уже исчез. Но перед тем, как исчезать, он все-таки уточнил:

– Марина, так, значит, завтра на Киевской в два. Там ведь с часу до двух перерыв, а с утра у меня лекции.

– Да, а у меня уроки, – крикнула Марина в ответ, но уже в пустоту.

Зато с Валерьяном они вышли вместе.

– Слушай, – сказал он в лифте, внимательно разглядывая ее, – а ты почему никогда ничего не рассказывала?

– О чем? – искренне изумилась Марина.

– Ну, о школе, там, об Америке.

– Так ты ж не спрашивал никогда. – Марина рассмеялась. – А сам-то ты в какой школе учился?

– В двести пятнадцатой.

– У Эмиля? В литературной то есть? – заинтересовалась Марина.

– Ага. Да я же тебе рассказывал. Да ничего интересного. Ни тебе Америки, ни даже Англии. Одни семинары да лекции, муть всякая. Другое дело, ребята у нас хорошие были – это да.

– Так уж и муть, – усомнилась Марина. – А все почему-то вашу школу хвалят. Из нашего класса даже перешли к вам два человека.

– Ну, кое-что интересное есть, конечно, – признал Валерьян. – Да и самого Эмиля со счетов сбрасывать нельзя – он, конечно, личность.

– Вот видишь! – Марина улыбнулась.

– Слушай, – уже выходя из подъезда и собираясь поворачивать в сторону, противоположную той, в которую надо было Марине, снова заговорил Валерьян. – А ты смогла бы учить детей?

– Детей? Каких детей? Чему учить? – растерялась Марина.

– Английскому, конечно, – как маленькой, разъяснил Валерьян. – Ты же его, наверное, хорошо знаешь. – И, видя, что до Марины все равно не доходит, быстро прикоснулся на прощанье к ее руке. – Ну, не бери в голову, там увидим. Будь. И не забудь, пожалуйста, про завтра. Это очень важно!

– Еще бы! – И Марина весело зашагала к метро. Беременность почему-то ее сейчас совсем не пугала.

Часть вторая

1

Летела, летела, как птица-тройка, куда-то вдаль по занесенному снегом пути переполненная вечерняя электричка. Марина сидела у окна, Валерьян сидел напротив и держал ее ладони в своих, одетых в теплые кожаные перчатки. Маринины ладошки, красноватые и покрытые цыпками, уютно устроились в этом теплом кожаном гнездышке, а вот сердечко ее трепетало. Куда, куда только ее везут?

Валерьян сказал, что к хорошим людям. Сказал, что она сама все увидит. Сказал, что потом ей все объяснит. (В двух последних замечаниях сквозило явное противоречие). Похоже было, что он и сам безумно волнуется.

С заявлением в ЗАГС все прошло как нельзя лучше. Мама, конечно, поахала, не без того, но ничего, пошла с ними и написала там, чего следует. Сложнее было объяснить ей, что никакой такой настоящей свадьбы у Марины не будет, но тут уж Марина стояла, как кремень: нет – и все. Пускай ее родственнички собираются по каким-нибудь другим поводам! С Марины хватит и того, что ей самой придется участвовать в этом фарсе, но уж чтобы на это смотрел кто-нибудь посторонний! Марина бы и маму с папой не пустила, если бы могла. Папа, впрочем, и сам, наверное, не пойдет, а мама… Да пускай ее постоит, Мендельсона послушает! В конце концов, много ли у нее, у бедной, радостей в жизни? А сколько маме еще предстоит! И так уже заохала: "Ах, что теперь будет с инязом?" Да ничего теперь не будет с инязом, мама, как стоял, так и будет стоять, авось не обвалится, ох, да фиг с ним теперь, с инязом, и думать-то о нем теперь тошно, а Марину и так все время тошнит. Она сердито тряхнула головой, отгоняя дурные, приставучие мысли, и с любовью посмотрела на Валерьяна. Он ответил ей таким же любящим взглядом. Валерьян вообще был теперь с ней необычайно нежен, бережен, внимателен и заботлив. Даже что-то похожее на уважение светилось порой в его взоре, когда он смотрел на Марину. Но не сейчас. Сейчас он ее взглядом просто любил, и это было прекрасно.

Марина потянулась, сладко, по-кошачьи зевнула и капризно проговорила:

– Валь, а Валь!

– Ну чего тебе? – улыбаясь одними глазами, откликнулся Валерьян.

– Ну расскажи, наконец, куда ты меня везешь?

– Ох, мышь, и как тебе объяснить? Домой я тебя везу. К своим, ясно?

– Ну-у…

– Да ясно, конечно, что ничего тебе не может быть ясно. Ну вот что, – решился Валерьян наконец, – слушай.

– Когда я еще учился в школе, было у меня двое друзей: девочка Алена и парень один, Денисом его зовут. Дружили мы прямо с первого дня, как пришли в эту школу, даже сидели из принципа втроем на одной парте: Денис у стенки, я у прохода, а Алена посередине.

– А учителя чего?

– А учителя ничего. У нас вообще в школе в этом смысле анархия была полная – сиди где хочешь, хоть в проходе на полу, лишь бы уроку не мешал.

– И что, в самом деле кто-то сидел на полу?

– Да нет, вроде бы. Я, во всяком случае, не помню. Слушай, тебе что, уже неинтересно, куда я тебя везу? Я тогда не буду рассказывать.

– Нет, что ты, мне ужасно, ужасно интересно! – испугалась Марина. – Рассказывай, пожалуйста, рассказывай, продолжай!

– Рассказывать, значит? Ну, ладно, а то смотри… Так вот, дружили мы в восьмом классе, дружили в девятом, в десятом тоже дружили, а в середине одиннадцатого как-то вдруг оказалось, что Алена беременна.

– От тебя? – с наигранным равнодушием поинтересовалась Марина, в глубине души с трудом подавляя вспыхнувшую ревность.

– Нет, тогда это было точно от Дениса, я в ту пору ни о чем таком еще и не думал, тем более, Алена для меня была… Да и теперь, в общем, есть… Ну, это так не объяснишь. Вот ты, когда ее увидишь, сама поймешь.

– Ты ее любишь? – зажимая изо всех сил слезы в кулак, рискнула спросить Марина.

– Да, – ответил Валерьян, ни секунды не колеблясь.

Марина почувствовала, что в глазах у нее все-таки закипают слезы. Но ведь она же сама спросила! Марина задержала на секунду дыханье, усилием воли отправила слезы обратно и, переведя после этого дух, почти нормальным голосом спросила:

– А ты меня к ней везешь?

– Ага. А теперь слушай и не перебивай, а то совсем не буду рассказывать.

– Так вот. У Алениного папы – а у них там вообще сложная семейная ситуация, у папы Алениного была какая-то адова прорва жен, и мама ее живет сейчас с третьим, кажется, мужем, но, вообще-то, Алена всегда с отцом жила – он у нее мировой мужик, вот тоже увидишь, сейчас-то он, к сожалению, в отъезде, ну да ничего, еще проявится. Так вот, у Алениного папы дача есть – огромный такой домина, а комнат там столько, что… Ну, я даже не знаю, сколько. И вот, когда Алена в первый раз забеременела, она уехала на эту дачу и родила там Никиту, а мы с Денисом ездили к ней туда через день, таскали продукты, нянчились с Китом и всячески ей помогали, поддерживали, стало быть. А потом как-то вдруг вышло, что все наоборот, что вроде скорее это она нас поддерживает. – Валерьян вдруг остановился. – Ты слушаешь меня?

Марина, молча, кивнула.

– Ну так вот. И, в конце концов, как-то так оказалось, что именно там у нас теперь наш настоящий дом. Во всяком случае, мой. Да и Дениса, по-моему, тоже. Хотя у него, в отличие от нас с Аленой, и папа с мамой нормальные, и вообще всякое такое. А потом еще Алена родила Соньку, ну, это, знаешь, настоящее чудо, а не ребенок. Вот увидишь! Ей сейчас два с половиной года, и она – Ох, этого не опишешь, нет, я, конечно, Кита тоже очень люблю, но Сонька – это другое. Не знаю даже, почему. Может быть, потому, что девочка. А может, потому, что она родилась, когда у нас с Аленой все уже по-другому было.

– А откуда у Алениного папы такая огромная дача? – полюбопытствовала Марина. – Он что, новый русский, что ли?

– Нет, этот дом у него давно, еще с до перестройки. Он писатель, ну, в смысле, настоящий, в Союзе Писателей был. Романы писал. Сысоев его фамилия, не читала?

– Нет, кажется, – Марина добросовестно попыталась припомнить.

– Ну как же, у него такие романы известные были! "Воля", потом эта, "Семья Русановых", и детская даже одна была книжка, "Маришкина заимка".

"Маришкину заимку" Марина в детстве читала, хотя сейчас уже ничего не смогла бы оттуда припомнить, кроме, разве что, того факта, что главная героиня была ее тезкой.

– Ну вот. Самая знаменитая у него "Воля". Роман, понимаешь, эпопея в пяти томах. – Валерьян, не удержавшись, хмыкнул. – За нее ему Ленинскую премию дали. На эти деньги Аленин папа сразу себе дом и отгрохал. Ух, и дом! – опять оживился Валерьян. – Да что я тебе говорить буду, сама скоро увидишь.

– Туалет, небось, на улице? – язвительно поинтересовалась Марина.

– Вот и фиг попала! И туалет в доме, и даже ванная есть! – торжествующе сказал Валерьян.

– Это надо же, какое чудо! – протянула Марина все в том же тоне.

– Можно подумать, у тебя есть из чего выбирать! – вспылил, наконец, Валерьян, и оба они замолчали.

Помолчав, Марина спросила:

– Значит, мы сейчас едем к Алене?

– Да не к Алене мы едем, а ко мне, понимаешь, ко мне! – Валерьян окончательно рассердился. – Алена там теперь не одна живет!

– Понимаю, еще там, наверное, живет Денис.

– Да ничего ты не понимаешь! Там сейчас целая куча людей живет. Женька, например. Но тут так просто не расскажешь. Вот ты с ней познакомишься, и тогда уж она сама тебе про себя объяснит – кто она и откуда. Еще Илья у нас есть, он там, правда, не постоянно, ну, как и я, впрочем. Вообще, знаешь, мужчины там – существа приходящие, хотя кто-нибудь всегда есть, девчонок мы одних на ночь не оставляем, не город все ж таки. А так… – Глаза Валерьяна подернулись мечтательной дымкой. – Крольчатник там у нас. Место для женщин с детьми. У Алены вот Кит с Сонькой, у Женьки – Димыч, да у всех кто-нибудь есть. Ну, или будет. И, знаешь, Марина, – сказал Валерьян неожиданно охрипшим от волнения голосом, каким он ни разу еще не говорил с нею. "Сейчас, – подумала Марина, холодея, вот сейчас он наконец-то скажет, что любит меня, и тогда… А то о чем еще можно говорить таким голосом и с такими глазами?"

Но Валерьян сказал совсем не это.

– Марина, – повторил он, теперь уже еле слышно, – ты себе просто не представляешь, ты не можешь себе представить, как мне важно, что теперь в нашем крольчатнике будет наконец-то и мой, собственный мой крольчонок!

О! Это ведь было совсем не то, что она ожидала услышать. И все-таки это было такое то, какого Марина и вообразить себе никогда бы не смогла. Она вспыхнула, наскоро облизнула губы и, чтобы не дать себе – что? закричать? заплакать? – быстро, тоже чуть охрипшим голосом заговорила:

– Ну, а кто еще там у вас есть? Ты же сказал – много народу?

Валерьян посмотрел на нее тоже чуть повлажневшими глазами, дернул кадыком, точно сглатывая комок в горле, однако все-таки собрался и продолжал:

– Ну, еще у нас есть сестренка Олюшка. Она старше нас всех, ей двадцать пять лет, и у нее уже пятеро детей. Александр Денисович – это Алениного папу так зовут – говорит, что она за всеми нами присматривает, и что он ей больше всех нас доверяет. Вообще-то Сан Денисыч мужик не промах, но тут-то он, похоже, именно вот дал маху. Из всех нас, по-моему, Ольга – самая сумасшедшая. Зато видела бы ты, как она детей рожает! Вот бы тебе у нее поучиться – я б тогда и за тебя, и за крольчонка своего во как был бы спокоен!

– А ты что, видел, как она рожает? – затаив дыхание, переспросила Марина.

– Еще бы! Роды в крольчатнике – это, скажу я тебе, событие, – кто ж такое пропустит.

– И я тоже… должна буду рожать при всех?! И на меня тоже будут все смотреть? – От ужаса глаза у Марины расширились, и Валерьян, посмотрев на нее, рассмеялся.

– Не бойся, мышь, если ты сама не захочешь, к тебе никто-никто не подойдет и никто-никто тебя не увидит. В конце концов, желание женщины – закон, особенно, когда женщина рожает. Но, мышь, – он нежно привлек ее к себе и зашептал буквально в самое ухо:

– Мне-то ты дашь посмотреть? Я ведь, как-никак, имею к этому отношение, ne c'est pas?

Марина покраснела так, как если бы он сделал ей какое-то откровенно дикое и непристойное предложение, например, взять в рот на глазах всего народа, прямо здесь, в этой электричке. На секунду Марине почудилось, что сейчас, слыша его слова, она переживает самый сладостный, самый полный в ее жизни экстаз. Она закрыла глаза и, уткнувшись пылающим лицом в грудь Валерьяна, то ли прошептала, то ли попросту выдохнула горячее-горячее "да". Валерьян же знакомым и бесконечно нежным движением приподнял за подбородок Маринино лицо и поцеловал так, как никогда еще не целовал никого.

2

– А потом мы разожжем камин, и тогда ты сразу увидишь, как у нас здорово. У нас такой камин! Сан Денисыч сам сложил! Ну, печника, конечно, тоже звал, но тот только показывал, а так Денисыч все сам, своими руками: и камин, и трубу, и кафель сверху. Решетку вот только не сам варил, врать не стану. Решетку Сан Денисыч заказывал. Такая решетка – закачаешься! На ней история любви Леды и лебедя. Знаешь, миф такой есть, древнегреческий.

Марина молча кивнула. Миф, значит. Ей, грешным делом, начинало уже казаться, что и вся эта дача – с кучей комнат и с, вот, камином, – просто какой-то миф. Ну не бывает же такого в жизни, во всяком случае, в ее, Марининой жизни, не бывает, и все. И ведь вот они уже сколько идут и идут по снегу, темно уже совсем, а они все никак не придут никуда.

И вдруг Марина увидела свет, да не из одного окна, а явно из многих и многих окон, и откуда-то с той стороны донеслись до Марины какие-то знакомые звуки – музыка? Да, точно. "Полонез Огинского".

Они еще немного прошли и уткнулись в высокий, полностью скрывающий нижнюю половину светящихся окон забор. Музыка же, однако, звучала все громче, все навязчивее.

– Пришли, – сказал Валерьян и зашарил по карманам.

"Интересно, кто там у них играет?" – подумала Марина.

Валерьян отпер вделанный в литые ворота замок, и они вошли. К ним навстречу с лаем бросился громадный лохматый пес.

– Ох! – Валерьян перехватил его на лету за ошейник. – Потише ты, Русый, с ног собьешь! – и, уже Марине: – Извини, наверное, надо было тебя предупредить?

– Ничего, – сказала Марина, с нежностью лаская громадную голову, с наслаждением запуская в пушистый мех озябшие за дорогу пальцы. – Я не боюсь собак. Его как зовут?

– Руслан. Это московская сторожевая.

– Да? А я думала – сенбернар. Очень уж у него будка громадная.

И снова Валерьян посмотрел на нее с уважением. Надо же – будка. Слова-то какие профессиональные. М-да. Похоже, крепко недооценивал он Марину.

И снова раздались звуки музыки.

– Кто это играет? – спросила Марина.

– Не знаю, – ответил Валерьян, – наверное, Оля. Сейчас посмотрим.

За массивными дубовыми дверьми оказалась небольшая квадратненькая прихожая с прям-таки необъятных размеров вешалкой. Прямо из нее вырастала и уходила куда-то высоко вверх винтовая лестница. От лестницы шел коридор, все дальше, и конца его было не видно.

Валерьян помог Марине снять шубу, повесил ее на один крючок со своей, переобулся и, нагнувшись, не без труда отыскал в длинном разношерстном строю подходящие на Марину тапочки.

Раздевшись и переобувшись, они пошли прямо на звуки музыки и довольно скоро оказались в огромной, обшитой деревянными панелями комнате. В центре ее стоял стол, в середине противоположной от двери стены высился камин, а у самого окна стоял небольшой белый кабинетный рояль.

За роялем сидела высокая рыжеволосая девушка с толстой серой крысой на плече. Хвост крысы раскачивался в такт звукам, льющимся из-под девушкиных пальцев. На сей раз это была "Аппассионата". Волосы девушки были перехвачены красивым фиолетово-черным хайратником, хвостик которого то и дело хлопал крысу по носу, поскольку девушка то низко склонялась к клавишам, то резко, неожиданно выпрямлялась.

– Привет сестренке Олюшке! – весело сказал Валерьян, и девушка, не переставая играть, повернула голову.

– О, Валька! А мы вас к обеду ждали! Я тебе кабачков напекла, как ты любишь, а ты…

– А мы вот только добрались, – без тени раскаяния отвечал Валерьян, – а где все?

– Детей пошли укладывать.

– А твои, конечно, как всегда, уже спят?

– Надеюсь. Но если что, уж Алена им не даст спуску. Присаживайтесь, сейчас, как все сбредутся, будем чай пить. А как там Москва?

– Да, представляешь – стоит. Высотки только вчера все пообвалились – шуму было! А прочие дома ничего.

– Твой в том числе?

– Мой дом тут, – тихо сказал Валерьян, и Марина заметила, что, стоило им войти, как с лица его напрочь исчезло обычное угрюмое выражение, лоб разгладился, лохматые брови приподнялись, даже глаза как будто больше не косили, ноги не хромали, а на толстых губах воцарилась и никуда больше не девалась расслабленная такая полуулыбка. Марина в упор разглядывала это изменившееся лицо, дивясь всем этим превращениям. Валерьян, заметив ее взгляд, ласково подмигнул. Кончики его губ окончательно отползли к ушам.

Тем временем Оля снова склонилась над роялем. Лично Марине она не сказала ни слова, но Марина была ей за это даже благодарна. Марина была так ошеломлена окружающим ее великолепием, так напугана предстоящим знакомством с таким множеством людей, причем эти люди должны были, по-видимому, играть теперь в ее, Марининой жизни какую-то очень важную роль. Из-за всего этого Марине казалось, что, чем медленнее и постепеннее будут происходить все эти знакомства, тем легче и безболезненней они пройдут.

А сейчас она молча, издали рассматривала эту Олю, с которой Валерьян вел себя, как с близким человеком, причем куда более близким, чем когда-либо была ему близка Марина.

Ревности, однако, не было, а только острое, диковатое любопытство.

В коридоре послышались шаги, и Ольга вышла из-за фортепиано. Только теперь Марина разглядела ее всю. Ольга действительно была очень высокой – на голову выше Валерьяна, в то время как Марина едва доставала ему до плеча. На Ольге была длинная, свободная серо-зеленая юбка и мужской серый грубой вязки свитер – размера на два больше, чем нужно. На шее у нее были длинные – в два ряда и почти до пояса – бусы из яблочных косточек. Марина в который уже в этой жизни раз отметила для себя, как это потрясно – бусы из яблочных косточек.

Ольга поймала на себе Маринин взгляд и, улыбнувшись, вернула его обратно. Улыбка была теплая, подбадривающая, и Марине сразу полегчало.

Что ж, если все они такие, как эта Оля, тогда, может, все еще и ничего. Однако не может быть, чтобы у нее было пятеро детей! Марине не верилось, ну нисколечко (а как бы, интересно, выглядела Марина, роди она пятерых? Жуткая мысль!)

И тут эта безумно долгая минута кончилась, дверь, наконец, распахнулась, и Марина увидела Алену. Она сразу поняла, что это Алена. Волна ревности, поднявшаяся было в Марининой душе, когда они ехали в электричке, немедленно улеглась. В Алену Марина сама была готова влюбиться, причем с первого взгляда.

Внешне Алена была настоящей Аленушкой из сказки – с толстой золотистой косой и прозрачными, как вода в реке в ясный день, серо-голубыми глазами. На гордо поднятой голове она несла высокий сифон с газировкой, который слегка придерживала рукой. Другую руку она сразу же, от дверей, протянула Марине, но Валерьян стоял к дверям ближе, поэтому по пути Алена приостановилась и легким, нежным, бесконечно естественным движением потянулась к нему и поцеловала его в губы.

Непосредственно после этого Алена в упор посмотрела на Марину, словно желая проверить ее реакцию. Но реакции никакой не было, кроме, разве что, восхищения. И, хотя к восхищению Алена давно уже привыкла, ей все же было приятно читать его время от времени в новых глазах.

Поцеловав Валерьяна, Алена продолжила путь к Марине, по-прежнему протягивая ей руку, будто бы для пожатия, но, подойдя, неожиданно обвила этой рукой Марину за талию, притянула к себе и тоже поцеловала, не в губы, правда, а в щеку, но, тем не менее, вложив в этот поцелуй столько чувства, что Марина невольно зарделась. Ей почему-то было приятно и как-то даже забавно, хотя никогда до этого она с девочками не целовалась. Но Алена и в самом деле была удивительная девочка.

– Ну, привет, – сказала Алена, обращаясь уже к ним обоим. – И где же это вас носило?

– Так получилось, – на сей раз голос Валерьяна прозвучал слегка виновато. – На пятнадцать сорок пять мы опоздали, а к шестнадцати семнадцати, ты же знаешь, автобусов нет.

– Ну, ясно, счастливые часов не наблюдают. Голодные, небось?

– Как волки, – вырвалось неожиданно у Марины, и все засмеялись.

За дверью послышался плач младенца. Оля, скорчив недовольную гримаску, – ну вот, с добрым утром, дорогие товарищи, – двинулась было на выход, но Алена удержала ее за руку.

– Постой, кажется, Женька несет ее сюда.

– И зачем? – по-прежнему не скрывая недовольства, произнесла Ольга, но плач в самом деле приблизился, дверь отворилась, и в комнату вошла тоненькая до прозрачности девушка с обесцвеченными пергидролем абсолютно белыми, коротко остриженными волосами. На руках у нее был младенец, при виде которого Валерьян весь расцвел.

– Ой, Ничка! Какая стала! И всего-то неделю не видел, а, кажется, вдвое больше. – Он протянул было руки, но его опередила подоспевшая Ольга, на ходу задирающая свитер. Крысу она небрежным жестом перебросила на крышку рояля, где та теперь и сидела, невозмутимо умываясь сухими голыми лапками.

– Давай сюда, общий папаша! Она же голодная! Иди ко мне, Ничка-синичка, серенькая птичка!

Молча, затаив дыхание, наблюдала Марина, как Ольга кормит ребенка. Она же этого никогда не видела!

Грудь у Ольги была большая, полная и белая-белая, сквозь кожу просвечивали синеватые жилки. А младенец был такой крохотный, что Ольгина грудь была, пожалуй, в два раза больше этой, прильнувшей к ней головенки. Но сосала малышка просто как электронасос. Ольга даже слегка морщилась время от времени, было похоже, что эти крохотные губенки как-то умудряются причинять ей боль.

– Ой, какая деточка! – выдохнула наконец Марина.

– Нравится? – переспросила Ольга, заканчивая кормить и пряча грудь под свитер. – Ну, бери. – И неожиданно сунула младенца в руки совершенно оторопевшей Марине.

Все так и уставились на нее, интересуясь, что она теперь будет делать. Неловко ухватив ребенка, Марина буквально застыла столбом, мучительно сознавая всю нелепость своего положения. Они, конечно, все сразу заметили, что она впервые держит – да что там держит – видит! – такого маленького! Младенец захныкал, и положение сделалось еще нелепее. Марине было так стыдно, что покраснели не только мочки ее ушей и щеки, но и шея, и спина, и даже руки, в которых она держала малышку, вспотели и покраснели, а на лбу выступили бисеринки пота, в висках застучала кровь. За что они с нею так?! И в то же время, даже сквозь мучительный стыд Марине удалось заметить и отложить в глубину себя – на потом, на завтра – как это приятно, держать такое маленькое и теплое на руках. Если бы только они не смотрели сейчас на нее – экая чертова прорва глаз, чужих, незнакомых, испытующих, если бы только Марина могла побыть сейчас с этим крохотным, копошащимся чудом хоть минутку наедине! Младенец меж тем, словно ощутив всю суматошность ее состояния, захныкал сильнее, потом завопил, и так бы и вопил, если бы Алена наконец не сжалилась и не забрала его у Марины.

– Ничего, научишься еще. Тем более, этого добра у нас много. Чересчур даже. Да вот, например. Откуда ты, прелестное дитя?

Все, как по команде, посмотрели на дверь. На пороге стояла маленькая, безумно похожая на Алену девочка с сонными, проказливыми глазами.

– Явление второе. Те же и Соня. Тебе что тут надо? – Алена изо всех сил старалась говорить сурово, но у нее ничего не получалось.

– Валя приехал! – не отвечая, выкрикнула малышка и, легко перелетев через всю комнату, повисла на шее у Валерьяна.

– Валька, сейчас же отнеси ее обратно в постель, а то вы у меня оба получите! – пригрозила Алена, еле сдерживая смех. Но эти двое не обратили на нее никакого внимания, целиком поглощенные друг другом.

– Я так скучала, так скучала, – счастливо поскуливала девочка, уткнувшись в грудь Валерьяну. – А это ты Марину привез? Она теперь тут будет жить? С нами?

– Да, маленькая. А ты почему еще не спишь?

– Я тебя ждала. Я так тебя ждала! Сказали, ты к обеду приедешь, и Марину привезешь, а вас все нет и нет. Я ждала-ждала. Я заболеть могла от такого ждания!

– Прости меня, пожалуйста, мы на электричку опоздали.

– Больше так не будешь? Ну, смотри, прощаю в последний раз. И завтра не уезжай, хорошо?

– Куда ж я от тебя уеду?

– Как куда? В Москву. Я же знаю, у тебя там бабушка. Ты не думай, у меня в Москве тоже бабушка есть, даже две. А Марина у тебя теперь тут. И ты к ней больше уезжать не будешь. А ты меня любишь?

– Да, – сказал Валерьян.

– А Марину?

– Нет, это просто ужасное дитя! – вмешалась в их разговор Алена. – Марш спать сейчас же, а то тебя ждут грандиозные шлепки! А ты, Валька, кончай ее баловать, а то вечно, как ты тут, так она на голове ходит.

– Тогда пускай Валя меня отнесет! – капризно потребовала девочка. – А ты, мама, пойди с нами и попой мне песенку какую-нибудь.

– Еще что? – фыркнула Алена. Тем не менее вышли они втроем, причем Валерьян с Аленой довольно долго не возвращались. Похоже было, что настоящая хозяйка здесь Соня. Впрочем, почему только Соня? Здесь ведь, по словам Валерьяна, должна быть целая куда детей. Интересно, они все тут на голове все время ходят? А взрослые пляшут под ихнюю дудку? Это как-то не совсем то, о чем Марина мечтала. А вообще, любит ли Марина детей? В смысле, не таких роскошных младенцев, как Ольгина Ничка, а таких вот маленьких, похожих на Соню, монстров? Любит ли Марина детей? Детей она любит? Марина не знала. Не знала.

И с Валерьяном здесь все опять стало непонятно. Странно, Марину почти совсем не задело вольное обращение с ним Ольги или Алены, но вот к Соньке она его взревновала безумно. С ума она, что ли, сходит тут потихоньку, или уже сошла? И как это они вышли втроем ребенка укладывать – ни дать, ни взять, счастливое семейство! Впрочем, Валерьян ведь и по дороге говорил, что Алену любит. А про нее, про Марину, он ничего такого никогда не говорил.

3

Ну, а потом они, в самом деле, затопили камин, поставили на стол и рояль зажженные свечи, внесли чай в большом серебряном чайнике, появилась какая-то еда, и в том числе обещанные кабачки. Марина ела, и хотела еще, и просила, и ей давали – всех, похоже, радовало, что у нее такой хороший аппетит.

От еды, тепла и света Марина раскраснелась, размякла, ей захотелось спать. В общем разговоре она не участвовала и почти его не воспринимала. И вообще, был ли он, какой-то общий разговор? Ее, кажется, о чем-то спрашивали, и она в ответ кивала, но, кажется, невпопад. В конце концов, Валерьян сжалился над Мариной и увел – да нет, почти что унес – ее куда-то по крутой лестнице вверх, уложил там в постель и, кажется, попросил разрешения вернуться вниз, ко всем и к камину. И Марина разрешила. Наверное. Во всяком случае, проснулась она утром совершенно одна.

4

Открыв глаза и сладко потянувшись, Марина осторожно откинула красное ватное одеяло и на цыпочках подошла к двери. Нажала на ручку и слегка потянула. Дверь приоткрылась. Уф-ф. А то уж ей спросонья показалось, что ее тут заперли. Теперь можно было оглядеться.

Комната, где ночевала Марина, была совсем небольшой. Здесь стояла кровать – довольно-таки широкая, этажерка с книгами, у окна – старинный письменный стол. Потолок был скошенный – наверное, это была мансарда. На полу перед кроватью лежал пестренький домотканый коврик.

Маринина одежда лежала на стуле, вплотную придвинутом к кровати. Она быстро оделась, сунула ноги в тапочки. Напротив кровати висело небольшое овальное зеркало. Марина посмотрелась в него, вынула из кармана джинсов расческу и осторожно провела ею по волосам – расческа тут же застряла. Предстояла долгая работа. Нужна была щетка! Но щетка осталась в сумке, а сумка… Кажется, в прихожей на вешалке.

Кое-как разобравшись с волосами, Марина вышла из комнаты и тут же отпрянула от неожиданности.

Из комнаты напротив прямо на нее выступил вчерашний огромный пес. Здесь, на крохотной площадке узенькой лестницы, под низкими скошенными чердачными потолками пес показался неестественно громадным и грозным. То ли дело вчера во дворе! Там-то он смотрелся вполне естественно и потому совершенно не страшно.