Текст книги "Культурно-исторический и деятельностный подход в образовании"

С 2005 г. выходит журнал «Культурно-историческая психология» (главный редактор Б.Д. Эльконин). Это международное научное издание для психологов, историков и методологов науки, философов, дефектологов, антропологов – специалистов в смежных областях фундаментального и прикладного человекознания.

По публикациям журнала можно увидеть, что новое поколение исследователей ищет ответы на свои вопросы, обращаясь непосредственно к теории Л.С. Выготского. Разумеется, это происходит по разным причинам, однако такое возвращение к истокам, к корням становится все более заметным. «Несмотря на то, что исследователи работают в разных областях – в психологии, антропологии, образовании и т. д. – и специализируются в различных дисциплинах – лингвистике, культурологии, в области инклюзивного образования, двуязычия, коммуникации» т. д., – они пытаются искать ответы в теории и методологии Выготского» [5].

Вопросы и задания для самоконтроля

1. Как соотносятся марксизм и культурно-историческая теория?

2. Как повлияла на Л.С. Выготского теория и практика русского символизма?

3. Расскажите, с помощью каких психологических орудий человек овладевает своим поведением?

4. Что такое интериоризация? Какую роль она играет в развитии психики?

5. С какой целью Л.С. Выготский и А.Р. Лурия организовали экспедиции в Центральную Азию?

6. Как решается Выготским проблема соотношения обучения и развития?

7. В чем отличие понятий «зона ближайшего развития» и «скаффолдинг»?

8. Как, по мнению В.П. Зинченко, соотносятся культурно-историческая психология (Л.С. Выготский) и психологическая теория деятельности (А.Н. Леонтьев)?

Рекомендуемая литература

1. Башмакова С.Е. Исследования зоны ближайшего развития ребенка в отечественной и зарубежной психологии // Культурно-историческая психология. 2011. № 4. С. 17–22.

2. Бреслав Г. «Новый человек» в советской психологии – взгляд из XXI века // Научные тексты. Режим доступа: http://psyjournals.ru/ textsbreslav/issue/57390.shtml

3. Вересов Н.Н., Смолка А.Л., Парадиз Р. Развивая культурно-историческую теорию: четвертое поколение приходит?// Культурно-историческая психология. 2013. № 3. С. 46–54.

4. Выгодская Г.Л., Лифанова Т.М. Лев Семенович Выготский. Жизнь. Деятельность. Штрихи к портрету. М.: Смысл, 1996. 424 с.

5. Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Собр. соч. В 6 т. Т. 1. М., 1982.

6. Выготский Л.С. История развития высших психических функций // Собр. соч. В 6 т. Т. 3. М., 1983.

7. Выготский Л.С. Социалистическая переделка человека // Н. Курек. История ликвидации педологии и психотехники. СПб., 2004. С. 262–292.

8. Выготский Л.С. Проблема возраста // Собр. соч. В 6 т. Т. 4. М.: 1984. С. 244–268.

9. Выготский Л.С. Проблема культурного развития ребенка // Психология развития человека. М.: Смысл, 2005. С. 190–203.

10. Гиппенрейтер Ю.Б. Введение в общую психологию. М.: «ЧеРо», 2002. 336 с.

11. Давыдов В.В., Радзиховский Л.А. Теория Л.С. Выготского и деятельностный подход в психологии // Вопросы психологии. 1980. № 6. С. 48–59.

12. Давыдов В.В., Радзиховский Л.А. Теория Л.С. Выготского и деятельностный подход в психологии // Вопросы психологии. 1981. № 1. С. 67–80.

13. Дафермос М. Культурно-историческая психология и марксизм // Культурно-историческая психология. 2012. № 4. С. 114–121.

14. Зинченко В.П., Моргунов Е.Б. Человек развивающийся. Очерки российской психологии. М.: Тривола, 1994. 304 с.

15. Котляр И.А., Сафронова М.А. Три понятия о реальности детского развития: обучаемость, зона ближайшего развития и скаффолдинг // Культурно-историческая психология. 2011. № 2. С. 74–83.

16. Коул М. Александр Романович Лурия и культурная психология // Культурно-историческая психология. 2013. № 2. С. 88–98.

17. Коул М. Культурно-историческая психология: наука будущего. М.: Когито-центр, 1997. 432 с.

18. Леонтьев А.А., Выготский Л.С. Книга для учащихся 9–11 классов средней школы. М.: Просвещение, 1990. 158 с.

19. Мид М. Культура и мир детства. М.: Наука, 1988. 430 с.

20. Тулмин С. Моцарт в психологии // Вопросы философии. 1981. № 10. С. 127–137.

21. Цукерман Г.А. Взаимодействие ребенка и взрослого, творящее зону ближайшего развития // Культурно-историческая психология. 2006. № 4. С. 61–73.

1.3. Историческое значение и сущность деятельностного подхода в философии

Начнём изложение философских основ деятельностного и культурно-исторического подхода с того, что обозначим проблемные точки, которые затем будут для нас и опорными. Интересно, что, например, в знаменитой шеститомной «Философской энциклопедии», выпущенной в 60–70-х гг. прошлого века, нет статьи «деятельность»; это свидетельствует о том, что собственно такой проблемы в философии не выделялось. Тем не менее немало философов высказывали идеи, так или иначе повлиявшие на становление деятельностного подхода, есть и целые направления в философии, в основу которых положено понятие деятельности (например, школа Г.П. Щедровицкого, но его трактовка деятельности сильно отличается от той, которая будет изложена далее).

Мы не утверждаем, будто философские корни деятельностного и культурно-исторического подхода следует искать только и именно в той философии, которая легла в его основу в нашей стране. В трудах многих зарубежных философов высказывались идеи, очень близкие деятельностному и культурно-историческому подходу, однако нам представляется необходимым уважать и чтить то, что делалось в нашей стране, продолжать заложенные у нас традиции. Если обращаться к философским истокам деятельностного подхода в отечественной психологии и педагогике, то мы неизбежно придём к философии Маркса и Гегеля. В философии последнего деятельность как характеристика духа находит выражение в категориях цели, средств и результата [35, с. 101], а это как раз и является первой из обозначенных проблемных точек: по большому счёту деятельность есть переход от цели с помощью средств к результату.

Что же в этих трёх категориях проблемного? Дело в том, что средства и результат деятельности могут быть не только материальными, а цель и вовсе почти никогда не бывает материальной – она чаще всего является некоторым представлением в сознании субъекта деятельности, человека, осуществляющего ту или иную деятельность. Это означает, что между чем-то, что является материальным объектом (например, средством), и чем-то, что является объектом идеальным (существующим в виде представления, образа), во время осуществления деятельности происходят некоторые переходы одного в другое. С этими-то переходами нам и предстоит дальше разбираться.

Вторую проблему и одновременно опорную точку Д.Б. Эльконин очень метко назвал неклассической психологией [57, с. 473], один из существеннейших принципов которой состоит в том, что человек из орудий, слов и т. п., то есть из внешних по отношению к нему вещей, строит свой внутренний мир, свою индивидуальную и неповторимую психику [Там же, с. 478]. Изучением того, как происходит это построение внутреннего из внешнего, как раз и занимается неклассическая психология, основоположником которой был Л.С. Выготский. Эта вторая проблемная точка не менее важна, чем первая, потому что в ней заложено, по сути, то же противоречие – взаимопереходы внешнего и внутреннего.

Как было ранее сказано, философской основой деятельностного подхода в отечественной науке является марксизм как одна из интерпретаций некоторых более общих идей Гегеля. И в такой ситуации следует, как думается, предостеречь современного, особенно молодого, читателя от некоторых недоразумений.

Во-первых, необходимо отличать марксизм как конъюнктурное, идеологически извращённое догматическое учение (каковыми были официальный истмат и диамат) от марксизма как комплекса прогрессивных даже для сегодняшнего дня идей, доказавших свою состоятельность в разных науках, особенно по части методологии и гносеологии [44, с. 215–217]. Далее нами будет рассматриваться именно второй вариант марксизма.

Во-вторых, и сегодня не стыдно быть марксистом, если, конечно, под ним понимать не сказки про грядущий коммунизм и бесклассовое общество, а опираться на другие, действительно конструктивные идеи, высказанные Марксом и его последователями. Было бы роковой ошибкой выплёскивать ребёнка марксизма вместе с водой отжившего своё социалистического строя. Государства, где поклонялись портрету Маркса и иже с ним, давно нет, а по-настоящему глубокие и полезные идеи самого Маркса навечно внесены в сокровищницу мировой философской мысли. Впрочем, социально уродливых и философски бездарных мыслей у Маркса немало, и именно нам, следующим за ним поколениям, необходимо с особой тщательностью отделять зёрна от плевел.

В-третьих, быть марксистом означает быть последовательным материалистом. Это, в свою очередь, означает не то, что материя будто бы первична, а некий дух всегда вторичен, и не то, что одно всегда и неизбежно определяет другое. Истинный марксизм не противопоставляет материальное и идеальное, квинтэссенция его состоит в парадоксе: марксизм – это такой материализм, который считает сутью человеческой жизни идеальное [Там же, с. 216]. Как понять этот парадокс – об этом и пойдёт речь далее.

Диалектика идеального и материального

Материальное – это то, что можно почувствовать, ощутить (обонять, осязать, видеть и т. д.), идеальное же – это то, чего нельзя ощутить (например, воображаемый мною образ невозможно ощутить, пока я не скажу о нём). И с этой точки зрения, слово, например, является материальным объектом: его можно услышать или увидеть. Но чем является значение слова? И каким образом соотносятся идеальное и материальное в слове? Как быть в таком случае с утверждением материализма, что существует только материальное? Попробуем теперь найти возможные ответы на эти вопросы и вообще пути разрешения указанного выше парадокса.

Обратимся к понятию идеального и его трактовке в марксистской философии. При этом мы будем много цитировать великого русского философа Эвальда Васильевича Ильенкова, работы которого были посвящены также и напрямую педагогике. Э.В. Ильенков принимал очень активное участие в осуществлённом в нашей стране уникальном эксперименте, в рамках которого четыре слепоглухих (!) студента закончили философский факультет МГУ, один из них, А.В. Суворов, является сейчас единственным в мире слепоглухим доктором психологических наук [46, 50]. (Замечу от себя, что когда мне приходится размышлять об этих людях или читать статьи и стихи А.В. Суворова, на ум невольно приходит мысль о том, что инвалид-то я, а эти люди – по-настоящему здоровы. – А.А. Яковлев).

Итак, о понятии идеального.

Одна из основных и частых ошибок анализа категории идеального состоит в отождествлении идеального с психикой и тем более с отдельной психикой. Отсюда обычно делается далеко идущий вывод, будто вне отдельной психики никакого идеального нет, а признание обратного выливается в почти спиритуалистические вымыслы о витающих в воздухе «идеях». Однако же идеальное или идеальность – это не плод недомыслия, а объективная реальность идеальных предметов – это не досужая выдумка злокозненных идеалистов [24, с. 209]. Необходимо также помнить о мыслительной редукции, согласно которой существуют-де только единичные чувственно воспринимаемые «вещи», а всеобщее и идеальное есть фантом воображения, который не обусловлен ничем, кроме многочисленно повторяющихся актов восприятия отдельных «вещей» отдельным же индивидом, усматривающим в них нечто схожее [Там же, с. 158]. Эта редукция является результатом трактовки идеального как индивидуального представления.

Под идеальностью или идеальным следует понимать «…то очень своеобразное и чётко фиксируемое соотношение между двумя (по крайней мере) материальными объектами (вещи, процессы, события, состояния), внутри которого один материальный объект, оставаясь самим собой, выступает в роли представителя другого объекта, а ещё точнее – всеобщей природы этого объекта, всеобщей формы и закономерности этого другого объекта, остающейся инвариантной во всех его изменениях, во всех его эмпирически очевидных вариациях» [Там же, с. 160]. В другой работе Э.В. Ильенков особо подчёркивает, что идеальное нельзя трактовать как застывшую данность: «Определение идеального сугубо диалектично. Это то, чего нет, и что вместе с тем есть, что не существует в виде внешней, чувственно воспринимаемой вещи и вместе с тем существует как деятельная способность человека. Это бытие, которое, однако, равно небытию, или наличное бытие внешней вещи в фазе её становления в деятельности субъекта, в виде его внутреннего образа, потребности, побуждения и цели. Именно поэтому идеальное бытие вещи и отличается от её реального бытия, как и от тех телесно-вещественных структур мозга и языка, посредством которых оно существует “внутриˮ субъекта. От структур мозга и языка идеальный образ предмета принципиально отличается тем, что он – форма внешнего предмета. От внешнего же предмета идеальный образ отличается тем, что он опредмечен непосредственно не во внешнем веществе природы, а в органическом теле человека и в теле языка как субъективный образ. Идеальное есть, следовательно, субъективное бытие предмета, или его “инобытиеˮ, – бытие одного предмета в другом и через другое, как выражал такую ситуацию Гегель» [23, с. 172–173].

И отсюда следует, что идеальное не относится к отдельно взятым субъектам, а характеризует социальных индивидов в рамках их общественного взаимодействия: «Идеальность… имеет чисто социальную природу и социальное происхождение. Это форма вещи, но существующая вне этой вещи и именно в деятельности человека как форма этой деятельности. Или, наоборот, это форма деятельности человека, но вне этого человека, как форма вещи» [24, с. 190]. Идеальное суть «…телесно воплощаемая форма активной деятельности общественного человека…» [Там же, с. 192]. Идеальная форма – это форма вещи, созданная общественно-человеческим трудом, это форма вещи, но вне этой вещи, а в форме деятельности человека, её цели, потребности и способа выполнения. Или, наоборот, это форма труда, активной жизнедеятельности социального человека, но вне человека, а в форме созданной им вещи, в форме «человеческого» использования этой вещи. Это – форма, осуществлённая в веществе природы и потому представшая перед самим творцом как форма вещи или как отношение между вещами, в которое их (вещи) поставил человек, его труд и которым они сами по себе никогда бы не стали [Там же, с. 210, 212]. Так, форма молотка объясняется не природным материалом, из которого он изготовлен, а той деятельностью, которую человек с его помощью выполняет. Разумеется, забить гвоздь можно и камнем, но его форма не обусловлена той деятельностью, для которой он предназначен – в отличие от молотка. В этом и заключается идеальность, социальная, трудовая обусловленность формы молотка. Деятельность, выполняемая именно данным предметом, как бы выпадает в осадок, застывает или, если говорить марксистским языком, кристаллизуется в форме молотка (пока что мы слово «деятельность» употребляем не терминологически, а в его обиходном значении).

И так как деятельность выполняется не для самой себя, а всегда внутри общества, общественного взаимодействия людей, то в отдельной «голове», в сознании индивида, отделённого от общества, от общественных связей, идеальное возникнуть не может: «Отдельный индивид всеобщие формы человеческой деятельности в одиночку не вырабатывает и не может выработать, какой бы силой абстракции он ни обладал, а усваивает их готовыми в ходе своего приобщения к культуре, вместе с языком и выраженными в нём знаниями» [23, с. 186]. Создание идеальной формы объекта в сознании индивида не есть простое думанье об этом объекте, это не воображение и не абстрагирование, идеальное требует взаимодействия индивидов, общения в самом широком смысле: «…Идеальное как общественно-определённая форма деятельности человека, создающей предмет той или иной формы, рождается и существует не в голове, а с помощью головы в реальной предметной деятельности человека…» [Там же, с. 170–171].

Иначе говоря, идеальное – это форма труда, форма деятельности (т. е. способ осуществления деятельности), выполненная в веществе природы, воплощённая в нём и в дальнейшем оторванная от своих изначальных деятельных основ, являемая перед человеком в уже данном, цельном и неразложимом виде. Эта созданная человеком вещь заключает в себе в снятом (т. е. непосредственно не наблюдаемом) виде форму, способ выполнения активной жизнедеятельности людей. «Именно поэтому человек и созерцает “идеальноеˮ как вне себя, вне своего глаза, вне своей головы существующую объективную реальность. Поэтому и только поэтому он так часто и так легко путает “идеальноеˮ с “материальнымˮ, принимая те формы и отношения вещей, которые он сам же и создал, за естественно-природные формы и отношения этих вещей, а исторически-социально “положенныеˮ в них формы – за природно-врождённые им свойства, исторически переходящие формы и отношения – за вечные и не могущие быть изменёнными формы и отношения между вещами – за отношения, диктуемые “законом природыˮ» [24, с. 210–211].

Отсюда становится понятно, каким образом «информация», заключённая в идеальном объекте, переносится от одного человека к другому. «Переносчиком» такой «информации» является схема практики, т. е. исторически усвоенная форма осуществления деятельности [47, с. 25]. Когда мать учит ребёнка пользоваться ложкой, то сам этот способ оперирования предметом (ложкой) существует, закреплён в общественной практике, мать его не изобрела сама. Только усвоив способ оперирования предметом, схему практики, ребёнок способен переносить эту схему на другой похожий (или даже не очень похожий) предмет. Но сама эта схема непосредственно в предмете, в его физических свойствах не дана, а усваивается она путём повторения (но не имитации!) действий с предметом.

Однако такой предмет, как молоток, лишь «наполовину» идеален, так как он является вполне материальным объектом. Идеальность его состоит в том, что в нём заключена, кристаллизована человеческая деятельность, закреплённая за ним, соответствующая его форме. Как примитивный каменный молоток, так и современные профессиональные молотки с различной длиной рукояти и специально распределённым весом – все они подчинены одной и той же деятельности. Другое дело – слово «молоток», оно полностью идеально. Сама его форма (последовательность звуков или графических символов) напрямую не связана ни с предметом, ни с деятельностью, но когда человек слышит это слово, то ему представится забивание гвоздя, ремонт веранды, невролог, проверяющий рефлекс, но вряд ли копчение или пеленание младенца. Деятельность, для которой предназначен предмет, кристаллизуется в слове, обозначающем предмет, в виде значения этого слова. Поэтому человеку в отличие от животного иногда достаточно рассказать, как оперировать с некоторым объектом, а не обязательно наглядно демонстрировать, чтобы он усвоил способ этого оперирования, т. е. усвоение предмета, его формы может происходить опосредованно, через слово.

Посредством идеального человек усваивает, воспроизводит, отражает объективные взаимодействия вещественных предметов в форме своей субъективной деятельности. «Человек не может передать другому человеку идеальное как таковое, как чистую форму деятельности… Идеальное как форма субъективной деятельности усваивается лишь посредством активной же деятельности с предметом и продуктом этой деятельности, т. е. через форму её продукта, через объективную форму вещи, через её деятельное распредмечивание. Идеальный образ предметной действительности поэтому и существует только как форма (способ, образ) живой деятельности, согласующаяся с формой её предмета, но не как вещь, не как вещественно фиксированное состояние или структура» [23, с. 183], а как зафиксированная форма деятельности. Важно обратить внимание на то, что идеальное как некоторое вместилище формы деятельности не может быть передано другому человеку, кроме как через деятельность с предметом, в котором в идеальном виде кристаллизованы общественно выработанные формы этой деятельности. «Идеальное и есть не что иное, как совокупность осознанных индивидом всеобщих форм человеческой деятельности, определяющих как цель и закон волю и способность индивидов к деянию [Там же, с. 183–184]. Именно это позволяет индивидам обмениваться ими и приспосабливать к другим видам деятельности, а не вырабатывать каждый раз заново. И эти идеи философа имеют большое значение для теории обучения вообще, а в частности лежат в основе деятельностного и культурно-исторического подхода в образовании.

Отвлекаясь немного в сторону, следует заметить, что при таком подходе к анализу идеального, мы не можем с точностью определить, например, находится ли слово в сознании или в объективном мире. На этом основании М.К. Мамардашвили (о нём речь пойдёт далее) делал вывод о необходимости рассматривать такие понятия с позиций континуума «бытие – сознание», где нет чёткой границы между объективным и субъективным.

Важно понимать, что при формировании идеального образа предмет, с которым сталкивается человек в своей практике, нельзя назвать пассивным, он тоже проявляет некоторую долю активности, но активности особой. Формирование идеального можно назвать взаимным отражением субъекта и объекта. И необходимыми составляющими этапами такого взаимного отражения являются:

1) выделение в некоторой чувственно воспринимаемой предметной среде единичного объекта, который признаётся субъектом относительно совершенным, эталонным, репрезентативным;

2) перенесение этого эталона («знака сокрытой сущности») в субъективный мир индивида посредством создания в сознании образа, формы изобретённой схемы действия с образцом;

3) экстраполяция эмпирического знания о конкретных свойствах эталона на другой предмет, на более широкую реальность, чаще всего недоступную непосредственно и напрямую [47, с. 30].

Именно так образ конкретного объекта (процесса, явления, состояния) посредством деятельности входит, встраивается в сознание индивида, в его образ мира, изменяясь сам и изменяя, пусть и незначительно, этот образ мира, а значит, и деятельность субъекта (её имеющиеся на данный момент формы или содержащиеся в сознании человека её образцы). Вырабатываемые в деятельности идеальные предметы не просто связаны с деятельностью индивида – они только в ней и существуют, а «когда предмет создан, потребность общества в нём удовлетворена, а деятельность угасла в её продукте, умерло и самое идеальное» [23, с. 180].

Из положения о том, что идеальный образ предмета, его значение усваиваются в результате деятельности субъекта, активного присвоения (интериоризации) схемы практики, следует одно из важнейших положений культурно-исторического подхода. Каждое новое поколение осуществляет деятельность, адекватную, но не тождественную деятельности предыдущих поколений, что и обусловливает различия в способностях и схемах практики разных поколений.

Повторим ещё раз основную мысль: идеальные вещи – это «вещи, которые, будучи вполне «материальными», осязаемо телесными образованиями, всё своё «значение» (функцию и роль) обретают от «духа», от «мышления» и даже обязаны ему своим определённым телесным существованием» [24, с. 193]. Потому-то противопоставлять материальное и идеальное попросту нелепо и бессмысленно. К разряду таких «вещей» относятся слова и вообще все знаки: «Вне духа и без духа нет и слова, есть лишь колебания воздуха» [24]. Например, говоримое или слышимое, написанное или прочитанное слово – «это форма человеческой жизнедеятельности, но существующая вне этой жизнедеятельности, а именно – как форма внешней вещи» [Там же, с. 202], т. е. в графическом или акустическом виде. На это положение Э.В. Ильенкова следует обратить пристальнейшее внимание. Для него значение, получаемое объектом, соотносится не с самим этим объектом в «объективной» действительности, а с деятельностью человека, со способом её осуществления. Именно в деятельности и за счёт неё объект обретает значение и смысл для субъекта, эту деятельность осуществляющего.

Важно понимать, что идеальные вещи, хотя и существуют объективно, «не летают в воздухе» и не существуют как некие отдельности. Идеальное не есть какая-то отдельная «вещь», а есть условие существования другого предмета или других предметов. Поэтому идеальное и не существует в самом этом предмете, а должно постоянно возобновляться как условие беспрерывного воссоздания предмета в деятельности и/или сознании (в деятельности сознания). Среди прочих определений и пояснений Э.В. Ильенков, опираясь на Гегеля, говорит об идеальном как о такой форме деятельности общественного человека, где происходит «снятие внешности», переход природного предмета в предмет труда, а затем в продукт труда [23, с. 173].

Отсюда следует идея «возобновляемости» идеального. «Идеальная форма материального предмета обнаруживается в способности человека активно воссоздавать его, опираясь на слово, чертёж, модель, в способности превращать слово в дело, а дело – в вещь. Материальное становится идеальным, а идеальное – реальным лишь в постоянно воспроизводящейся деятельности, осуществляющейся по схеме: вещь – действие – слово – действие – вещь. В этих постоянных переходах внутри человеческой деятельности только и существует идеальный образ вещи. Идеальное – это бытие внешней вещи в фазе её становления в деятельности субъекта…» [16, с. 35–36].

Здесь мы подходим к очень важной и вместе с тем трудной проблеме. Мы встретились с несколько противоречивой мыслью о том, что идеальный предмет одновременно и существует, и не существует. В самом деле, например, слово, которое я произношу, не изобретено мной самим: и его форма, и его значение выработаны обществом, однако я в момент произнесения слова считаю его своим. Более того, когда я читаю и слышу слово, для меня ясно его значение, именно на него я ориентируюсь, а не на цепочку звуков или графических знаков. Но если значение слова существует в моём сознании, если оно идеально, то как так происходит, что на само слово я ориентируюсь как на нечто, вне меня, отдельно от меня существующее?

Для понимания сути этой проблемы нужно обратиться к понятиям квазиобъекта и превращённой формы.

Превращённая форма и квазиобъект

Первое понятие введено Марксом, а второе – ещё одним великим русско-грузинским философом Мерабом Константиновичем Мамардашвили (хотя сам он был против определения его как русского или грузинского и вообще национального философа; национальные философы невозможны, истина выше нации, говорил он). Он является поистине особым случаем в нашей и вообще в мировой философии. Его иногда называют внуком Платона: его вклад в мировую философию соизмерим с вкладом великого грека, к тому же его деда действительно звали Платон Мамардашвили. Философия М.К. Мамардашвили уникальна, в ней есть гениальные мысли об обществе, о человеке, свободе, бытии, совести, искусстве, а шедевром её являются знаменитые лекции о романе М. Пруста «В поисках утраченного времени». Однако ранние его работы посвящены анализу некоторых идей Маркса.

Одним из важных для нас понятий является марксово понятие превращённой формы, в связи с которым М.К. Мамардашвили вводит понятие квазиобъекта, или квазипредмета. Далее мы не будем особо останавливаться на сходстве излагаемых идей с идеями Э.В. Ильенкова, позволив вдумчивому читателю самостоятельно над этим поразмышлять.

Квазиобъект является такой «вещью», которая при поверхностном её рассмотрении предстаёт перед нами как данность, цельная и неделимая, а в сущности содержит в себе в превращённом, по-особому изменённом виде соотношения и связи иных «вещей» или явлений. Но связи эти не выражены в ней непосредственно или вовсе не выражены, видна лишь сама эта форма, а невыраженность связей может восприниматься (и чаще всего воспринимается) как их полное отсутствие. Примером такой неделимой данности может служить бытовой термометр: в своей повседневной жизни мы ориентируемся на деления на его столбике, однако ведь эти деления отражают нечто другое, как явлений природы их не существует, они только указывают на что-то. Даже градусов Цельсия или Фаренгейта не существует, они не летают в воздухе, в воздухе «летают» фотоны, которые отталкиваются от тел и передают им часть энергии, но мы всё равно говорим «на улице жарко, 35 градусов», как будто явление жары заключено в количестве делений на столбике. То есть некоторое явление природы (например, жара или холод) описывается нами и существует для нас в превращённом, чётко зафиксированном, неразложимом виде, в форме делений на термометре, вообще в виде системы определённых знаков.

Превращённые формы являются особыми преобразованиями, закодированными в людях рядом превращений. «Рядом преобразований или превращений они закодированы в индивидах так, что они, эти преобразования, превращения, опущены, и индивиды в своих действиях исходят из чего-то, как совершенно непосредственно данного, очевидного и достоверного» [40, с. 76].

«Подобная форма существования есть продукт превращения внутренних отношений сложной системы, происходящего на определённом её уровне и скрывающего их фактический характер и прямую взаимосвязь косвенными выражениями. Эти последние, являясь продуктом и отложением превращённости действия связей системы, в то же время самостоятельно бытийствуют в ней в виде отдельного, качественно цельного явления, “предметаˮ, наряду с другими» [43, с. 246]. Тот предмет действительности, который обладает характеристиками превращённости, и есть квазиобъект, это случай «…когда вещь наделяется свойствами общественных отношений, и эти свойства выступают вне связи с человеческой деятельностью, то есть вполне натуралистически» [Там же]. Этим и объясняется видимое отсутствие заложенных в квазиобъект отношений и связей.

«Особенность превращённой формы, отличающая её от классического отношения формы и содержания, состоит в объективной устранённости здесь содержательных определений: форма проявления получает самостоятельное “сущностноеˮ значение, обособляется, и содержание заменяется в явлении иным отношением, которое сливается со свойствами материального носителя (субстрата) самой формы (например, в случае символизма) и становится на место действительного отношения. Эта видимая форма действительных отношений, отличная от их внутренней связи, играет вместе с тем – именно своей обособленностью и бытийностью – роль самостоятельного механизма в управлении реальными процессами на поверхности системы. При этом связи действительного происхождения оказываются “снятыми” в ней (как динамические закономерности – в статистических, связи формирования сознания – в закономерностях узнавания предметов, угадывания смысла и т. д.). Прямое отображение содержания в форме здесь исключается» [43, с. 247].