Текст книги "Культурно-исторический и деятельностный подход в образовании"

«Вещественные формы продуктов человеческой деятельности всегда приобретают свойство быть знаками социальных значений и как таковые регулируют сознательную деятельность индивидов, их общение» [Там же, с. 222]. В свою очередь, эти отношения, «…из взаимосвязи и сплетения которых форма черпает своё первичное содержание и жизнь, опущены» [Там же, с. 224].

Квазиобъект так же реален, как и любой другой предмет «объективной» действительности, однако реальность его особая. Как ясно из вышесказанного, квазиобъект является идеальным образованием, не существующим вне деятельности индивида. С другой же стороны, снятость и кристаллизо-ванность общественных деятельностей и отношений индивидов зафиксированы в квазиобъекте и в такой фиксированной форме являются частью «объективной» действительности, с которой индивиду и приходится иметь дело.

Превращённая форма изначально берёт своё содержание из реальных взаимодействий предметов и людей, но нашему сознанию она дана как уже наличная и далее неразложимая (градусы Цельсия как деления на термометре содержат в себе целую эпоху изучения физических явлений, но мы можем и не знать об этом, нормально пользуясь при этом самим термометром; в этом и заключается их данность и неразложимость). «Хотя действительная жизнь таких форм определяется этим взаимодействием, они, становясь особым элементом системы, представляются готовыми предпосылками, исходными причинами всего движения целого» [43, с. 250]. Действительно, то, что дано нам в наблюдении прямо, как начальный его элемент, на самом деле является конечным продуктом превращения отношений между формой и содержанием в иные отношения. «Действие синкретического механизма превращённой формы основывается на том, что отношение уровней системы оборачивается: продукты процесса выступают как его условия, встраиваются в его начало в виде предваряющих “моделейˮ, “программˮ» [Там же, с. 258].

Важно понимать, как происходит такой переворот системы.

«В качестве фигуры сознания, в качестве сознательного содержания предметная форма и вызвана тем, что реальные отношения объективно опущены и заменены определёнными преобразованиями (до и независимо от сознания). Происходят: срастание вырванной из своей связи предметной формы с человеческой деятельностью как таковой, далее неразложимой и конечной; смещение социального значения на побочные, физические свойства предметного тела, приводящие к натурализации знаков значения…; инверсия, где движение, идущее от производственных отношений в обмене деятельностью к значащему предмету, оборачивается так, будто именно значащий предмет приводит в движение деятельность и форму общения, причём практически так оно и есть на самом деле; сгущение, когда конечный для сознания объект оказывается наделённым недифференцированным единством и связью всех отношений целого, всех реально различных его определений (из которых, следовательно, выступает то одно, то другое, создавая известную в психологии амбивалентность многих образований сознания) и т. д.» [Там же, с. 229–230]. Сравните это с пассажем Э.В. Ильенкова о том, что человек обращает внимание на «естественные» свойства небесных тел лишь тогда, когда эти свойства включаются в деятельность самого человека [24, с. 211].

Снятость, «невидимость» реальных отношений в квазиобъекте позволяет индивидам «работать» непосредственно с квазиобъектом, наделяя его собственными характеристиками, подобно тому, как деления на термометре наделяются характеристиками природного явления. «На уровне превращённой формы завязываются уже новые отношения, конечным пунктом отсылки которых являются она сама и её неделимо-цельные явления» [43, с. 249]. Более того, квазиобъект входит в определённую систему, которая, обладая своими закономерностями и характеристиками, накладывает их на квазиобъект, заставляет его изменяться и функционировать по правилам и закономерностям самой этой системы. «На место предмета как системы связей становится квазипредмет, где проявление действия этих связей привязано к какой-либо субстанции, конечной и нерасчленённой, и который, следовательно, восполняет их в системе в зависимости от “свойств” такой субстанции» [43, с. 254–255].

Особый способ представления в превращённой форме её связи с содержанием, замыкание её на себя, оперирование субъекта непосредственно с превращённой формой и наделение её собственным содержанием определяет то, что квазиобъекты являются своего рода мнимыми объектами, иррациональными выражениями. «В такой своей обособленности и самостоятельности эти формы суть совершенно невозможные вещи, абсурды, жареные логарифмы, но они – часть реальности. И принимаются реально – независимо от своей абсурдности в качестве конкретных и далее неразложимых посылок. Люди среди них – как рыбы в воде, они – привычный само собой разумеющийся (и незаметный – как не видят воздуха и не ощущают его давления) эфир жизни, пронизанный вполне рациональными построениями, переработками и связками, и никому нет никакого дела до опосредующей роли этих исходных форм и посылок, никому не нужно восстанавливать их в качестве таковых…» [43, с. 251]. «Мнимыми предметами являются, например, труд и капитал, имеющие цену; материальные знаки различных видов языков, несущие в себе непосредственное значение объектов…. В этих предметах нет и на деле не может быть непосредственной связи между стоимостью и трудом, между знаком и объектом и т. д. Но именно из этого прямого замыкания связи на некоторого «носителя» и развивается новое, восполненное (или восполняющее) отношение, которое даёт структуру и последовательность объективной видимости и которое обозначает или косвенно реализует процесс, не проступающий прямо в этом явлении…» [Там же, с. 255].

Отдельные предметы окружающего мира и мир в целом человек способен воспринимать только через сознание: «Характер деятельности людей отражается обратно в их сознании в виде определённым образом значащих предметов» [Там же, с. 228]. Но мы неспособны знать мир непосредственно (подобное допущение было бы идеализмом), а всегда через образ, через отражение мира в нашем сознании. Парадокс, однако, состоит в том, что действовать нам приходится как раз в этом реальном мире вещей и событий, о котором мы знаем только по его образу. «Мы всегда находимся в таком положении, что как бы сидим сразу на двух стульях или, как хитрые игроки, сразу играем на двух карточных столах: на столе мира и на столе сознания, или образа мира…. Если мы что-нибудь можем знать о мире, то лишь получив информацию из самого этого отражения…» [39, с. 48]. И всякий раз нам приходится, не замечая того, сопоставлять мир и его отражение, чтобы в этом мире двигаться, действовать, жить – настолько, насколько отражение адекватно миру: Говоря об образах мира, или об отражении мира, мы всё время предполагаем сопоставление мира с отражением мира» [Там же].

Можно сравнить в этой связи высказывание Э.В. Ильенкова: «“Идеальность” сама по себе только и существует в постоянной смене этих двух форм своего “внешнего воплощения”, не совпадая ни с одной из них, взятой порознь. Она существует только через непрекращающийся процесс превращения формы деятельности в форму вещи и обратно – формы вещи в форму деятельности (общественного человека, разумеется)» [24, с. 212–213]. Вспомним также приведённую выше мысль о том, что формирование идеального образа есть взаимное отражение субъекта и объекта.

Деятельность и образ мира

Выше мы обозначили парадокс, состоящий в том, что действуем мы в реальном мире реальных вещей, о которых знаем только по их отражению, по их образу в нашем сознании. Пониманию соотношения объекта и его образа помогает введение понятия деятельности, к которому мы и переходим. Следует уточнить, что далее будут изложены основные положения общей теории деятельности, мы не будем касаться здесь конкретных проблем учебной деятельности.

Распространено мнение, что теорию деятельности всецело создал в нашей стране Алексей Николаевич Леонтьев, но это мнение ошибочно по нескольким причинам. Во-первых, сам А.Н. Леонтьев говорил, что до конца оформленной теории деятельности пока что нет, есть деятельностный подход к анализу некоторых психических явлений (и мы далее лишь во избежание тавтологии будем использовать выражения «теория деятельности» и «деятельностный подход» как синонимы). Во-вторых, основы теории деятельности заложил ещё учитель А.Н. Леонтьева, великий русский психолог Лев Семёнович Выготский, и понимание теории деятельности невозможно без обращения к его трудам. В-третьих, теория деятельности – детище коллектива учёных, среди которых кроме уже указанных следует в первую очередь назвать Сергея Леонидовича Рубинштейна, Александра Романовича Лурию, Даниила Борисовича Эльконина, Александра Владимировича Запорожца. Кроме них существенный вклад в развитие деятельностного подхода сделали П.И. Зинченко, П.Я. Гальперин, Л.И. Божович и др., а также более молодые учёные: В.П. Зинченко, В.В. Давыдов, А.А. Леонтьев, А.Г. Асмолов, Ф.Е. Василюк, Д.А. Леонтьев, Б.Д. Эльконин и др.

Однако далее мы во многом будем опираться на работы именно А.Н. Леонтьева, где основы теории деятельности выражены в наиболее сжатой форме.

Деятельность в общих чертах является не реакцией или совокупностью реакций, а целенаправленной активностью, системой, имеющей определённое строение, свои внутренние переходы и превращения [34, с. 81–82]. Вместе с тем следует понимать, что деятельность является двунаправленным процессом – таким, «…в котором порождается психическое отражение мира в голове человека, т. е. происходит переход отражаемого в психическое отражение, а с другой стороны, как процесс, который, в свою очередь, сам управляется психическим отражением» [36, с. 9]. Приведем ещё одно высказывание А.Н. Леонтьева: «Деятельность… не только проявляет в объективной форме отражение, но оно вместе с тем… способно переводить образ в объективно-предметную форму – вещественную или идеальную, безразлично» [32, с. 190].

Деятельность в основе своей интенциональна (обусловлена мотивом и направлена на достижение определённой цели, самостоятельной или подчинённой другим целям и мотивам); результативна (конечный или промежуточный результат деятельности соотносится с поставленной целью и степенью её достигнутости); нормативна (деятельность осуществляется под субъективным и общественным контролем).

Следуя марксовой логике, А.Н. Леонтьев в зазор между субъектом и объектом вводит ещё одно звено – активную деятельность субъекта по преобразованию объекта: «…С одной стороны, субъект, действуя в соответствии со своей ориентировкой, изменяет предметную среду, а с другой – в этом же процессе происходит возникновение состояний, отражающих свойства предметной среды» [32, с. 51]. Сравните с позицией В.П. Зинченко, соглашающегося с С.Л. Рубинштейном: «…Внешние обстоятельства действуют не прямо, а через внутренние условия» [21, с. 212].

Для уяснения основ теории деятельности следует хорошо понимать те принципы, которые отличают её от других психологических концепций.

Прежде всего, скажем о принципе предметности как противопоставлении принципу стимульности, характерному для многих других психологических направлений [34, с. 84]. В самом общем виде предмет – это то, на что направлена деятельность. Однако все её составляющие носят предметный характер: объекты природы могут занимать в деятельности разное место, становятся таким образом предметами с определёнными характеристиками – превращаются в мотивы, цели, орудия и т. д. Обращаясь к одному из уже упомянутых примеров, можно сказать, что некоторое небесное созвездие из природного объекта превращается в предмет деятельности, когда включается в человеческую деятельность по ориентации в пространстве.

А.Н. Леонтьев отмечает, что когда в общение (в самом широком смысле – взаимодействие общественных индивидов) включён объективно происходящий трудовой процесс, то происходит как бы перекрещивание связей «субъект – орудие (общественный предмет) – объект труда – субъект (другой индивид)», и сам термин «деятельность» является сокращённым от термина «предметная деятельность», так как деятельность всегда предметна [32, с. 84]. Можно, как представляется, несколько изменить составляющие этой последовательности: субъект – способ осуществления деятельности – объект (предмет) – другой субъект. Причём три последние составляющие могут быть не представлены материально, а являться образами в сознании субъекта деятельности. Тогда деятельность можно понимать как систему процессов, осуществляющих взаимодействие организма именно с предметной средой, а не просто с внешними объектами, лишёнными их социальной детерминации [Там же, с. 50]. Более того, второй субъект также не пассивен, он тоже осуществляет деятельность по отношению к первому субъекту (пусть даже это деятельность зрительного восприятия, но даже она отнюдь не пассивный акт). Ко второму субъекту тоже применима эта схема, и если их объединить, то получаем: субъект₁ – способ осуществления деятельности₁ – объект (предмет) – способ осуществления деятельности – субъект₂. Нетрудно здесь заметить аналогию с ильенковской схемой воспроизведения идеального, о которой говорилось выше. Не будем на этом подробно останавливаться: пусть вдумчивый читатель самостоятельно поразмышляет о том, каким образом в такой схеме деятельности могут переходить друг в друга материальное и идеальное.

Другой специфической характеристикой человеческой деятельности является её двоякая опосредованность: «Трудовая деятельность опосредствована орудиями труда, то есть средствами осуществления этой деятельности, и, вместе с тем, она является опосредствованной теми отношениями, в которые человек вступает с другими людьми в процессе труда, прежде всего в процессе материального производства» [32, с. 82]. Эта характеристика обусловлена тем, что «…предмет деятельности выступает двояко: первично – в своем независимом существовании, как подчиняющий себе и преобразующий деятельность субъекта, вторично – как образ предмета, как продукт психического отражения его свойства, которое осуществляется в результате деятельности субъекта и иначе осуществиться не может» [34, с. 84].

Двойная опосредованность присуща любой деятельности, не только трудовой, она обусловливает то, что человеческая деятельность является деятельностью продуктивной, находящей своё выражение в некотором продукте, который, в свою очередь, может затем функционировать в обществе и быть носителем общественного опыта и быть включённым в другую деятельность уже в качестве иного предмета. Опыт осуществления деятельности, её формы фиксируются в орудиях её осуществления, которые несут в себе общественно выработанные способы действия [32, с. 82–83]. Это высказывание очень напоминает мысли Э.В. Ильенкова об идеальном, не правда ли? Однако орудия, будучи наделёнными общественными функциями, не создаются для выполнения только какой-то одной деятельности, они полифункциональны. Например, карандаш в руках европейца – орудие письма, а в руках папуаса – дротик, орудие охоты, при всём при том, что материально это один и тот же объект. В этом отношении и орудия (средства) осуществления деятельности, и её продукты являются идеальными предметами: лишь обладая общественно выработанной функцией как существенной характеристикой, они и могут быть орудиями деятельности. Их функция не содержится в них непосредственно, как в материальных объектах, а как бы накладывается на них общественной практикой – той деятельностью, к которой эти предметы приспособлены, которой они соответствуют по своей функции. Усвоение этой заложенной в вещах общественно выработанной функции и есть усвоение самих вещей как предметов деятельности, а не просто физических объектов.

Следует сказать о принципе активности как о противопоставлении принципу реактивности. Он противопоставлен распространившейся в начале и середине прошлого века концепции бихевиоризма и необихевиоризма, согласно которой всю психику человека можно свести к простой схеме СТИМУЛ → РЕАКЦИЯ, к сложному комплексу таких простых схем. Принцип активности следует уже из того положения, что образ, строящийся в ходе деятельности и управляющий ею, не просто возникает в сознании, а именно строится, порождается человеком (вспомним в этой связи мысль о формировании идеального как взаимном отражении субъекта и объекта). Деятельность активно воздействует на предмет, изменяя его в тех или иных аспектах и характеристиках, предмет деятельности не остаётся неизменным (равно как и его образ), даже если при поверхностном рассмотрении никаких изменений не наблюдается.

Одним из важнейших положений деятельностного подхода является разведение анализа по единицам и анализа по элементам, которое некоторыми авторами хотя и декларируется, но в реальности не проводится. Понятие единицы в теории деятельности восходит к знаменитым суждениям Л.С. Выготского, который, по-видимому, первым разграничил эти два подхода к анализу изучаемого объекта и который под единицами понимал «…такие продукты анализа, которые, в отличие от элементов, образуют первичные моменты не по отношению ко всему… явлению в целом, но только по отношению к отдельным конкретным его сторонам и свойствам, которые, также в отличие от элементов, не утрачивают свойств, присущих целому и подлежащих объяснению, но содержат в себе в самом простом, первоначальном виде те свойства целого, ради которых предпринимается анализ» [12, с. 464–465]. Несмотря на то, что требования ориентироваться не на элементы, а на единицы иногда характеризуются как трудновыполнимые [21, с. 41], всё же эти положения Л.С. Выготского остаются основополагающими, так как при анализе деятельности намного важнее то, из каких единиц складывается процесс, чем то, на какие элементы мы можем разложить конечный продукт деятельности.

Единицы человеческой деятельности, на каком основании они бы ни выделялись, не являются некими кирпичиками, узлами, из последовательного сложения которых образуется агрегат деятельности, они являются результатом научного анализа определённых особенностей и характеристик деятельности (цель, условия и способы осуществления и т. д.). Иначе говоря, единицами деятельности как некоторыми «отдельностями» оперирует не субъект деятельности, а психолог, эту деятельность изучающий. Для субъекта деятельности все её составляющие очень «плотно упакованы», слиты воедино, и границы между ними практически никогда не осознаются.

Единицы человеческой деятельности образуют её макроструктуру, а «особенности анализа, который приводит к их выделению, состоят не в расчленении живой деятельности на элементы, а в раскрытии характеризующих её отношений» [36, с. 17]. Это и есть суть анализа по единицам, его отличие от анализа по элементам: второй раскрывает то, из каких отдельных составляющих состоит анализируемое явление, первый же выявляет особенности внутренних связей этих составляющих, благодаря которым (связям) анализируемое явление таково, каково оно есть.

Принято традиционно выделять три яруса, или уровня, единиц деятельности:

• собственно деятельность,

• действие,

• операция

(мы не останавливаемся на более дробном делении деятельности).

Действие есть процесс, не направленный непосредственно на предмет потребности. «Предмет действия приводит к удовлетворению потребности не сам по себе, а только будучи включённым в какую-либо деятельность или, точнее, становясь моментом какой-либо деятельности» [32, с. 89]. Слово «момент» употреблено здесь в диалектическом, а не в обыденном смысле, под ним имеется в виду необходимая составляющая некоторого явления или объекта. С понятием действия тесно связано понятие цели: «Если предмет деятельности является предметом потребности субъекта, то предмет действия есть цель» [Там же].

Понятия деятельности и действия и соответствующие им понятия мотива и цели тесно связаны между собой иерархически: «Кроме деятельности – процесса, который осуществляет связь с внешним миром, побуждается и направляется предметом потребности, – мы выделяем в качестве относительно самостоятельно существующих процессов действия, которые являются основными “моментами” отдельных человеческих деятельностей. Действием мы называем процесс, подчиненный представлению о том результате, который должен быть достигнут, то есть процесс, подчиненный сознательной цели. Подобно тому, как понятие мотива соотносительно с понятием деятельности, понятие цели соотносимо с понятием действия» [Там же].

«В свою очередь, действия имеют в качестве своего внутреннего момента способы осуществления этих действий, то есть системы операций» [Там же, с. 90], которые суть способы выполнения действий, детерминированные условиями, в которых осуществляется деятельность. Например, одним и тем же ножом человек будет по-разному пользоваться, если нужно нарезать колбасу для бутерброда или мелко нарезать зубчик чеснока для салата.

Таким образом, обозначенная иерархия «деятельность – действия» имеет своё продолжение «деятельность – действия – операции»: «…Помимо своего интенционального аспекта (что должно быть достигнуто), действие имеет и свой операциональный аспект (как, каким способом это может быть достигнуто), который определяется не самой по себе целью, а предметными условиями её достижения. Иными словами, осуществляющее действие отвечает задаче. Задача – это и есть цель, данная в определённых условиях. Поэтому действие имеет свою особую сторону, особый его “момент”, а именно способы, какими оно осуществляется. Операции же, то есть способы осуществления действия, соотносятся с теми определенными условиями, в которых она может быть достигнута» [Там же].

«И, наконец, последний, четвертый момент, который всегда нужно иметь в виду в анализе деятельности, – это психофизиологические механизмы, реализующие деятельность во всех её моментах, то есть реализующие саму деятельность, действие и операцию» [32, с. 90]. На психофизиологических механизмах деятельности мы подробно останавливаться не будем.

Обычно считают, что действия состоят из операций как из некоторых кирпичиков, операции являются лишь автоматически выполняемыми действиями, но такое понимание структуры деятельности слишком упрощённо. А.Н. Леонтьев особо подчёркивает «молярный», неаддитивный характер деятельности. Классическим примером разграничения операций и действий является пример вождения автомобиля, когда человек только учится это делать и когда он уже опытный водитель. Рассмотрим неаддитивный характер структуры деятельности на следующем примере. Когда ребёнок только учится писать, то выведение каждой буквы является для него действием, а деятельность – написание слова или предложения. Операциями являются тогда соединение отдельных линий в единую букву и соединение букв между собой другими линиями. Здесь почти ничто не автоматизировано, почти все двигательные акты выполняются при полном и постоянном их осознавании. Когда человек в полной мере овладел письмом, то операцией является уже написание слова целиком или какой-то его значительной части, но уж точно не написание отдельной буквы. В таком случае субъект деятельности ориентируется не на словосочетание и даже не на предложение, а на более объёмную структуру: например, он подбирает подходящее вводное слово в начале следующего предложения в зависимости от содержания предыдущего. Именно такая более объёмная структура и осознаётся им как цель. При изменении условий, однако, происходит «сдвиг» – операции становятся действиями (например, если человек пишет не за столом, а на маленьком листе бумаге на коленке), при различных условиях выполнения деятельности автоматизм присущ разным её составляющим.

Следует понимать, что названные категории деятельности, действия и т. д. относятся именно к психологической теории, изучающей психику индивида, а не к самой этой психике; это – категории психологические, а не психические, однако они имеют корреляты, наполненные психическим содержанием для самого субъекта: «Так, то, что выступает как продукт, есть цель; тому, что выступает как мотив, соответствует потребность; то, что есть задача, оформляется как намерение (или план). Самый предмет выступает для меня как смысл. Средство (способ действия) – как значение» [37, с. 185].

Учёт того, что деятельность есть процесс перехода внешнего предмета во внутренний образ и обратный переход внутреннего во внешнее, возвращает нас к понятиям идеального и квазиобъекта и позволяет перейти к рассмотрению понятия образа мира.

Разговор собственно об образе мира начнём, как часто делается, со статьи А.Н. Леонтьева, в которой он вводит понятие пятого квазиизмерения – смыслового поля: «Факт состоит в том, что когда я воспринимаю предмет, то я воспринимаю его не только в его пространственных измерениях и во времени, но и в его значении» [31, с. 253]. Даже для ребёнка ложка – не просто кусок металла, а именно ложка, т. е. предмет, наделённый общественно выработанной функцией, значением (способом выполнения деятельности, которая за этим предметом «закреплена»). Далее автор приводит основные положения защищаемой им идеи, одно из которых «…заключается в том, что свойства осмысленности, категориальности суть характеристики сознательного образа мира, не имманентные самому образу, его сознанию… значения выступают не как то, что лежит перед вещами, а как то, что лежит за обликом вещей – в познанных объективных связях предметного мира…» [Там же, с. 254]. Идея пятого, смыслового, квазиизмерения обусловлена тем, что человек взаимодействует не с отдельными предметами, а с предметным миром как с некоторой цельностью. Ложка лежит в тарелке, стоящей на столе, который находится в одной из комнат квартиры, являющейся частью дома, и т. д. – всё это общественно созданные предметы, а не природные объекты. Это и есть предметный мир, в котором мы существуем (мы в нём – как рыбы в воде), но который вполне привычно нами не замечается и из взаимосвязей составляющих которого и «образовано» это пятое квазиизмерение.

Образ мира есть отражённая в сознании индивида «модель» реальной действительности, построенная из личностных смыслов, предметных значений и соответствующих им когнитивных схем и поддающаяся сознательной рефлексии [37, с. 18]. Значения и смыслы, составляющие образ мира, не столько являются результатом специальной познавательной деятельности индивида, сколько предшествуют любой деятельности, направляют её. Именно через образ мира индивид может действовать с внутренними отражениями внешних объектов, оперировать образами как реальными предметами, встраивать новые смыслы и значения в уже имеющуюся систему.

При взаимодействии человека с предметной действительностью сознание включает в себя в качестве необходимого компонента чувственную ткань образов конкретных предметов (например, такой образ у зрячего и слепого будут сотканы из разной чувственной ткани). И так как чувственная ткань является важным, но не решающим компонентом сознания, то она может существенно меняться, не затрагивая при этом образа мира. «…Именно благодаря чувственному содержанию сознания мир выступает для субъекта как существующий не в сознании, а вне его сознания – как объективное “поле” и объект его деятельности» [32, с. 97].

Наличие чувственной ткани в сознании обеспечивает симультанизацию – то есть видение ситуации целиком, а не как процесса или набора отдельных её частей.

Однако «сколь бы ни была богата чувственная ткань, на её основе нельзя построить такую картину мира, в которой бы человек мог дать себе отчёт. У человека чувственные образы приобретают новое качество, а именно свою означенность» [32, с. 100]. И при этом важно понимать, что построение названного А.Н. Леонтьевым пятого квазиизмерения, наполненного значениями, – это движение через чувственность за границы чувственности, т. е. к амодальному миру (точнее – его образу). А природа значения предмета «…не только не в теле знака, но и не в формальных знаковых операциях, не в операциях значения. Она – во всей совокупности человеческой практики, которая в своих идеализированных формах входит в картину мира [31, с. 261] (в данном случае А.Н. Леонтьев употребляет выражения «картина мира» и «образ мира» синонимически). Более того, значение (значение предмета – вилки или значение слова «вилка») есть способ и средство осуществления действия, и оно ведёт, по словам самого А.Н. Леонтьева, двойную жизнь: оно является и достоянием общества, и достоянием индивида, его психики и сознания [32, с. 100–103]. И здесь напрашивается аналогия с суждениями Э.В. Ильенкова и М.К. Мамардашвили, и она – не просто совпадение, а следствие единой методологии исследования явлений сознания.

Следует понимать, что сознание не работает с «голыми» значениями, а преломляет их, как бы оценивает значения для субъекта объективных обстоятельств и его действий в этих обстоятельствах, придавая значениям личностный смысл. Последний, в отличие от значений, не имеет «надындивидуального», непсихического существования. Чувственная ткань связывает предметные значения с реальностью объективного мира, а личностный смысл связывает их с реальностью самой жизни человека в этом мире, с её мотивами. Смысл и создаёт пристрастность человеческого сознания [32, с. 103]. Смысл выражает укоренённость индивидуального сознания в бытии человека, а значение – подключённость этого сознания к сознанию общественному, к культуре [22, с. 254].

Образ мира состоит, строится не из абстрактных значений, а из личностных смыслов, что делает его одновременно и образом мира, и образом нашего отношения к миру, нашего переживания мира. «Мы пристрастны в нашем видении мира, оно всегда окрашено нашим переживанием» [38, с. 349]. «Понятие смысла, выводя анализ за пределы сознания, в плоскость жизненного мира, позволяет преодолеть бинарную оппозицию аффекта и интеллекта, познания и чувства, в плену которой человекознание продолжает оставаться ещё со времен античности» [38, с. 165]. Это понятие и его место в психологии и других науках о человеке подробно проанализировано в указанной монографии Д.А. Леонтьева.

Итак, основными моментами образа мира являются чувственная ткань, значение, смысл (мы не имеем возможности вдаваться в подробности соотношения этих и возможных других составляющих сознания и образа мира [4; 22; 32, с. 267–279]).

Образ мира есть одновременно процесс и продукт отражения внешнего мира в психике и сознании. Однако здесь следует избегать ошибочных выводов, помня следующее: