Текст книги "Я шагаю по России и не только"

По окончании просмотра седая, в белом костюме, как бы сошедшая с экрана героиня сидела с цветами перед зрителями и слушала приятные слова в свой адрес. А слов было много – и от бывших коллег по студии, и от студентов, которые учатся по её фильмам, и просто от почитателей таланта. Я вспомнила и рассказала всем о Лялином молодом гордом образе Ярославны…

На следующий день мы договорились с ней о встрече в квартире в доме № 23, где теперь хозяйка комнаты внучатая племянница Ляли. В назначенное время я вошла в знакомую парадную, поднялась на знакомыи этаж и к своему удивлению увидела на входной двери цепочку звонков. Не зная, на какую кнопку нажать, я нажала последовательно на три. Двери быстро открылись, за ними стояли три женщины пожилого возраста.

– Вы к кому? – спросила одна.

– Это не ко мне, – пояснила вторая.

– Проходи, дорогая! Это ко мне, извините.

И началось знакомство с некогда известной квартирой. Надо сказать, что всё время, что я провела в ней, меня не отпускало какое-то щемящее чувство. Чувство грусти пополам с жалостью, как если бы передо мной на койке в сиротском приюте лежала родная бабушка. Нет, даже не описать это чувство.

Мы сидели в Лялиной комнате, пили чай и вспоминали нашу последнюю встречу у неё в Иерусалиме в маленькой уютной квартирке социального дома в элитном районе неподалёку от президентского дворца. Она познакомила меня с их большим и красивым домом а потом спросила:

– Хочешь посмотреть на мой сад? Пойдём. А потом будем пить чай с булочками. Я специально к твоему приходу испекла.

Из квартирки на первом этаже мы вышли во внутренний сад многоквартирного дома. Ляля регулярно поливает все растущие в нём диковинные растения, поэтому сад считает своим:

– Давай посидим, я всё-таки немного устала, пока ходила тебя встречать.

Надо сказать, что встречались мы долго. Я поднималась от остановки автобуса к её дому по одной улице, а она встречала меня по параллельной, по мобильникам мы выяснили, что ждём друг друга не там. Пришлось возвращаться, а потом идти уже по правильному пути. Я устала, представляю, как устала она с больными ногами и палкой.

Мы сели в кресла и вспомнили её прошлогодний приезд в Питер.

– Ляля, я, когда тебя увидела, не сразу узнала.

– Ещё бы, у меня синяк закрывал половину лица! Надо же было так упасть перед самым открытием фестиваля… Я ведь ещё выбила передний зуб, страшно вспомнить.

– Тебе следует быть аккуратней на улицах, не ходить так стремительно.

– Хорошо говорить, а если я привыкла жить стремительно и двигаться также!

– Угомонись, Лялечка, давай помнить о возрасте.

Она ответила со смехом:

– Все мне это говорят, но не могу по-другому… Ты же тоже такая… Этот диалог состоялся в прошлом году в Иерусалиме. Теперь она спросила:

– Ты, наверно, хочешь посмотреть, что изменилось за пятьдесят лет в квартире? Пойдём.

– А можно зайти в комнаты, где мы жили?

– Эмма Илларионовна, можно к вам? Эта дама жила в ваших комнатах, хочет вспомнить.

– Пожалуйста. Заходите. Я живу одна, муж умер несколько лет назад. Маленькая дама с какой-то сложной причёской в капоте смотрелась

ровесницей Октября. Она приветливо улыбнулась и показала свои две комнаты, уставленные таким количеством мебели, что лучше было между предметами не перемещаться.

– Здесь было ещё окно.

– Я его забила. Видите, горка? За ней окно. Мне света хватает.

Горки, сервант, шкафчики, полки, столики – все, как в музее, было заставлено хрусталём и фарфором. Стены завешаны картинами, пол закрыт ковром.

– А где вы спите? – не удержалась я.

– Вы не заметили? У нас есть второй этаж! – с гордостью сообщила дама.

– Ох, я действительно не наблюдательный человек. Здорово! Раньше этого не было.

На второй этаж вела красивая лестница, закрытая какой-то мебелью.

– У нас с мужем раньше была спальня. Теперь мне тяжело взбираться, я сплю в алькове за шифоньером.

– Да, Эмма Илларионовна, очень интересно у вас! – я выразила своё восхищение, а сама подумала, куда это всё скоро денется, если дама одинока…

– Ну, потрясла тебя Эммочка? Особенно интересно смотреть, когда она со своей ночной вазой не спеша шествует в сортир. Ты, кстати, возьми у меня туалетную бумажку, когда пойдешь туда. Там бумаги нет, каждый жилец носит свой рулончик и зажигает свою лампочку.

Мы вышли из комнаты в большую прихожую. При входе в квартиру я не успела её рассмотреть, а она стоила того. Рядом со входной дверью слева стоял старый сундук, на котором громоздились коробки и ящики. Над ними висела большая картина, изображавшая море и пальмы, ветки пальм уже в виде елочных гирлянд доходили до потолка. На боковой стене был прикреплён квартирный телефон, вызвавший у меня ностальгические чувства, над ним высился старый детский велосипед, а под ним стояла низенькая этажерка, видимо, для удобства разговаривающих жильцов. Противоположную стенку прихожей между дверьми в две комнаты украшали вырезки из журналов с российскими пейзажами и портретами. Декор прихожей напомнил мне подступы к базару в Ташкенте, куда я много лет ездила в командировки. Не хватало только продавцов в пестрых халатах.

– Не поскользнитесь, у нас натёрт пол. Вообще мы следим за санитарным состоянием квартиры. Посмотрите на нашу кухню, убедитесь сами!

За двумя гордыми соседками я прошла по второму темному коридору на кухню и тут же вспомнила многочисленные столы и газовые плиты:

– У нас было семь столов и семь плит.

– A y нас пять столов и пять плит.

– Здесь была кладовка для дров, соседи часто ругались из-за них.

– А у нас просто кладовка для утвари. Живём мирно, не ругаемся, но свет экономим: когда уходим, выключаем.

Сказать мне было нечего. Да и вообще, в XXI веке представить себе жизнь пяти разных семейств на одной небольшой территории! Прошло больше пятидесяти лет!

Я была взволнована и быстро простилась с Лялей. Она вышла с палочкой меня провожать.

– Лялечка, перед отъездом приходи ко мне! Посидим наедине, я покажу тебе фильмы о моих любимых петербургских местах. И твой Иерусалим я много снимала.

– Не расстраивайся из-за нашей квартиры. Я же вижу, что ты скисла. В России не все ещё хорошо. Мы с тобой не доживём, но внуки, я верю, увидят светлое будущее!

Она улыбнулась своей милой доброй улыбкой и закрыла дверь с пятью звонками.

А я весь обратный путь вспоминала свою долгую жизнь в коммунальной квартире – мечте большевиков и реальности моих современников. Девятнадцать человек приходилось на один унитаз и одну раковину! Уже одно это могло доконать любого неприхотливого жильца, а среди нас находились люди ох с какими претензиями, особенно молодые. При посещении общественного туалета следовало принести свою бумажку, жильцы оповещали друг друга, если туда из крайней комнаты выходил книгочей Семен. Следовало забежать раньше его, поскольку он шёл надолго с книгой. На стене у ванной комнаты висело расписание её посещения, утром каждому отводилось не больше пяти минут. К общественному аппарату в коридоре очередь не иссякала.

– Ну что такое? Опять телефон занят, а мне должны позвонить. Можно поскорее!

– Подождёшь, ты что-то часто стала разговаривать…

Хорошо хоть, что у моего отца, профессора, был личный телефон.

– Опять кто-то съел котлету со сковородки, – негодовала наша домработница.

– Ребята, вы никогда не тушите свет в коридоре, на вас денег не напасёшься!

– Вы что? Нарочно варите, когда мы возвращаемся с работы и в кухне полно людей!

Тучи сгущались. С появлением новой молодой соседки в нашей некогда тихой квартире бацилла хамства нашла питательную среду. Жизнь приобретала характер борьбы не только за коммунальные блага – свет, воду, газ, но и против культурного обращения и элементарных правил приличия.

Словом, родители решили меняться. Ох, как трудно было выменять несколько комнат в коммуналке даже хорошего дома в центре города на отдельную квартиру. Отдельных квартир были единицы, а желающих жить в них – тысячи. Но мама была бы не бойцом, если бы не добилась задуманного. Ведь на карту было поставлено спокойствие мужа, счастье дочери и, наконец, собственное здоровье, которое разрушалось в схватке за свет и чистоту.

Квартира нашлась по соседству в чудном Толстовском доме № 1517, наиболее любимом месте развлечений, где мы в школьные годы обычно скакали через скакалку. Менялись мы с семьей домоуправа Толстовского дома: её семье стало тесно в двух комнатах, теперь появилась возможность разместиться в наших четырёх, правда в коммунальной квартире.

Это даже не дом, а внутренняя улица, идущая от Рубинштейна до набережной Фонтанки с массивными воротами на входе и выходе. По обе стороны этой оригинальной улицы красуются флигели с парадными входами на лестницы, изящно декорированными и освещаемыми интересными фонарями. Шестиэтажный доходный дом, как и дом № 23, был построен в 1910–1912 годах по заказу графа М. П. Толстого, героя русско-турецкой войны, в стиле северного модерна. Известный петербургский архитектор Фёдор Лидваль великолепно оформил не только внешние фасады дома и внутреннюю улицу. Для удобства его жильцов, а в доме селились обеспеченные интеллигентные петербуржцы, он предусмотрел разные по размерам и планировке квартиры от однокомнатных до восьмикомнатных и подъезды с коридорной системой квартир, а всего их более трёхсот.

Дом Толстого в начале XX века поражал смелыми инженерными решениями, о чём я узнала совсем недавно из серии книг «Толстовский дом». Серия составлена и опубликована в 2010–2013 годах искусствоведом и культурологом Мариной Николаевной Колотило при активном участии её мужа кандидата географических наук Леонида Григорьевича Колотило, жильцами этого удивительного дома. Добавлю, что Марина Николаевна возглавляет его ТСЖ (товарищество собственников жилья).

В главе «Физиология» подробно рассказано о домовой инфраструктуре. Десять котельных в подвалах подавали горячую воду во все квартиры, в потолках и стенах комнат работала вентиляция, квартиры и дворы были полностью освещены электричеством. В квартирах имелось по два клозета и обязательно телефоны (в то время в городе один телефонный аппарат был на сто семей). На пятнадцати парадных и четырёх чёрных лестницах работали лифты, на чердаках находилось шестнадцать прачечных и сушилен. В доме на триста квартир было десять дворников, которые вместе со швейцарами, водопроводчиками и домовой прислугой жили в специальном корпусе со всеми удобствами.

В 30-е годы отдельные квартиры были удачно превращены в коммунальные за счёт подселения простого люда. Жильцов стало великое множество, несколько тысяч человек. А уж детей в доме было видимо-невидимо! Это я знала не понаслышке…

В доме в разные годы жили и часто бывали известные творческие личности: Александр Куприн, Аркадий Аверченко, Михаил Шемякин, скрипач Мирон Полякин, фигуристы Белоусова и Протопопов, поэт Евгений Рейн, певец Эдуард Хиль, балерина Ирина Колпакова, певица Ольга Нестерова, художественная гимнастка Татьяна Сац, дирижёр Марис Янсонс – список далеко не полон.

Многие отмечали, что в этом доме особенная положительная аура: она проявлялась в отношении людей друг к другу в трудные времена. Из опубликованного мартиролога жильцов, погибших в период 30-40-х годов, явствует, что в годы репрессий пострадало всего 35 человек, в блокаду умерло более четырёхсот человек. То есть соседи не стучали, не сдавали друг друга, а в годы войны предпочитали жить в блокадном городе – умирали, но не сдавались!

В нашей школе училось много девочек из Толстовского дома. Мама одной моей школьной подружки была в доме уважаемым человеком, старшим дворником. Отец другой одноклассницы представлял собой ещё более значительную фигуру: был нашим участковым милиционером. Его боялись все ребята, он разгонял игравших в лапту и рисовавших классики на асфальте.

Во дворах Толстовского дома в разные годы снимались эпизоды популярных кинофильмов и сериалов: «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона», «Вам и не снилось», «Бандитский Петербург», «Приключение принца Флоризеля», «Зимняя вишня»… Особенную радость я испытываю, когда смотрю фильм «Зимняя вишня»: действие его происходит в нашем дворе и непосредственно в моей парадной № 10, где в первом этаже был детский сад.

Наша квартира № 360 с трёхстворчатыми итальянскими окнами на служебный флигель заднего двора была частью некогда большой квартиры и состояла из двух комнат (30 и 14 квадратных метров) и 20-метровой кухни. Вдоль длинного коридора шёл встроенный шкаф, куда вешалось и складывалось множество нужных и ненужных вещей. Кухню разделили на три части, ближайшая к окну треть с раздвижной дверью, так называемое «купе», принадлежала мне. Я любила «купе» за широкое витражное окно, в котором жёлтые и красные листья всегда создавали радостное настроение. Кроме того, из «купе» шла дверь в кладовку, где хранились банки с мамиными заготовками. С каким наслаждением голодные студенты, приходившие ко мне на посиделки, лакомились яствами профессорского дома! Мы уютно рассаживались на диване, пили кофе, чревоугодничали и вели беседы о любви. О любви, поскольку наступал период в жизни, когда определялась будущая семейная жизнь всех моих школьных и институтских подруг и товарищей. В купе я выясняла отношения с поклонниками и волновалась, что до конца института так и не выберу достойного.

Четырёхметровый кусок кухни мы оттяпали под ванную комнатушку, которой в этой части делённой квартиры раньше не существовало. Это была первая в моей жизни ванная, думаю, что и в жизни родителей – тоже. Что это за чудо – иметь собственную ванну! Не ходить в грязную баню, где тётки с обвислыми телесами, тесно приткнувшись к тебе, поливают крутым кипятком из шаек или трясут перед глазами своими штанами. В ванне можно всласть полежать или постоять под душем (и то и другое – приятно), а потом пройти три шага в ночной рубашонке до постельки и нырнуть под одеяло. Да за одно это блаженство следовало переехать в отдельную квартиру!

Я представляю, какие чувства испытывал мой отец, ведь он всю сознательную жизнь ходил в баню и мылся там одной рукой (левую руку ему, молодому хирургу, ампутировали на фронте в 1918 году). Конечно, у отца был знакомый банщик, а может быть, ему помогали сердобольные мужчины в общем классе (отдельных кабин в банях не было): приносили шайки с водой, обливали, тёрли – бррр! Дома в ванне отцу помогала мама и делала всё с любовью.

Папа получил отдельный кабинет, из него он практически не выходил. Больные и здоровые приходили к нему. Он сидел до ночи за столом, поздно укладывался спать, спал очень мало, утром рано, никого не беспокоя, собирался и уходил в клиники.

Вся общественная и семейная жизнь протекала в большой гостиной, одновременно маминой спальне. Здесь же устраивались праздничные мероприятия. Первое мероприятие – торжественное открытие новой «квартиры-музея» (как было названо торжество) состоялось летом 1957 года при большом стечении народа. Многие из гостей до того дня помогали паковать и переносить коробки с книгами, а их было видимо-невидимо, потом обустраивать углы и закутки новых помещений. На открытии, как и положено, разрезали ленточку и произносили приветственные речи на банкете по случаю… Все радовались за нас, а мы свою радость разливали на окружающих. Мы ощущали себя пионерами, переселенцами в мир мечты, а на самом деле – в нормальные человеческие условия. Вторым торжественным событием в новой квартире в том же году была моя свадьба. К радости всех родных и друзей я выбрала самого достойного претендента, с которым прожила более пятидесяти лет, но не только в этом милом доме.

Рассказ о жизни нашей семьи в квартире № 360 «Мы жили в Толстовском доме» опубликован в третьем томе среди воспоминаний десятков интереснейших людей, имеющих отношение к Толстовскому дому за его столетнюю историю.

Пожалуй, самой удивительной для меня оказалась история квартиры, которая в первые годы существования дома значилась под № 359. Излагаю её коротко, а подробно она освещена в той же серии – в виде альбома-монографии «Квартира князя-чекиста».

Поселился в многокомнатной квартире Михаил Михайлович Андроников (1875–1919) – один из крупных российских политических авантюристов, отец которого происходил из древней семьи кахетинских князей. Он имел титул советника и состоял чиновником для особых поручений при обер-прокуроре Синода. Летом 1914 года Андроников познакомился с Григорием Распутиным, понравился Старцу, приводил к нему просителей, за что брал с них большие деньги, а Старца приглашал в свою квартиру «есть уху». В квартиру к Андроникова приходили начальник царской охранки Спиридович (из квартиры № 333), министр внутренних дел Хвостов…

В доме у Распутина князь познакомился с Вырубовой, обворожил её, через неё послал две иконки царице. По воспоминаниям Симоновича, секретаря Распутина, в этой квартире было совершено покушение на Старца. Знакомые князя братья Эрнстовы однажды пришли к нему «на уху», за столом было много выпито, после чего один из гостей направил на Распутина пистолет. Старец заметил, пристально на него посмотрел и сказал: «Ты хочешь меня убить, но твоя рука не повинуется». Затем Распутин повернулся, спокойно взял шубу и отправился домой. Скандал между Андрониковым и Распутиным разгорелся из-за больших денег, которые князь брал от просителей.

По иску домовладелицы Ольги Александровны Толстой в январе 1917 года князь должен был быть выселен из дома за его связь с Распутиным, но выселили его только осенью того же года. По протекции товарища Дзержинского, хорошего знакомого князя (их матери были из семей немецких баронов), Андроникова назначили начальником Кронштадтского ЧК, где он кроме того выполнял финансовые поручения Дзержинского и Ленина. За взятки и финансовые аферы в 1919 года Андроников был расстрелян.

Фотографии комнат князя-чекиста, выполненные Буллой в 1916 году в квартире № 359, свидетельствуют о пышности обстановки, многообразии мебели, ковров на полу, растений в кадках и горшках и невероятном количестве фотографий на стенах. Кому все это досталось? Современные хозяева этой исторической квартиры, правда, значительно уменьшенной, постарались обставить её богато и достойно, о чём свидетельствуют фотографии – не Буллы, но качественные цветные (они представлены в книге).

Сегодня и вчера, люди и судьбы, предки и потомки, история моей семьи, история домов и улицы, история города и страны… Наверно, это интересно…

ИНТЕРЕСНО…

Авария в пути

Всему виной было плечо. День начинался как обычно – рядовой нагруженный делами четверг. Утром Ольга Денисовна на двух троллейбусах поехала на тренировку по спиральной йоге, оттуда быстро-быстро, не дожидаясь окончания занятия, опять на двух троллейбусах заспешила в клуб на занятия английским языком. Немного опоздала, но сразу же включилась в интересный рассказ одной спортивной дамы о её поездке в Непал:

– Вы представляете?! Мы поднялись на высоту более пяти тысяч метров в монастырь к буддийским монахам!

Ольга Денисовна этого представить не могла, поскольку несколько лет назад, поднявшись на высоту четыре тысячи метров в Перу, испытала резкий подъём артериального давления и не смогла на этой высоте находиться без дополнительного кислорода. С тех пор у неё началась гипертония.

– И сколько времени вы там провели?

– Больше недели, и чувствовали себя хорошо. Правда, мы долго готовились к восхождению…

Подробности подготовки, изложенные по-английски, были не совсем понятны, но презентация на большом экране и рассказ о Непале очень понравился всем. После перерыва в клубе должна была состояться беседа о петербургском архитекторе Сюзоре, тоже любопытная. А вечером всё в этот же день у Ольги Денисовны был номерок к офтальмологу. Так совпал регулярный осмотр её не очень зорких глаз с насыщенным мероприятиями четвергом.

Быстро перекусив дома кружкой кофе с бутербродами, оставив сумку и переодев курточку, моя героиня быстрым шагом направилась к дому, где её ждал любимый друг Рыжий. Рыжий пёс жил недалеко в квартире дочери, был много лет всеобщим любимцем и раньше обходился без дневных прогулок. Но постарев (а ему по человечьим меркам стукнуло сто лет, а по собачьим – пошёл шестнадцатый год), он уже не мог терпеть в квартире по многу часов и нетерпеливо ждал свою пожилую подругу на прогулку в два часа дня. А подруга, надо признаться, с удовольствием гуляла с ним полчасика в любую погоду. Шли они медленно, почти не реагируя на встречных собак и даже котов, – не то, что десяток лет назад. Умный пёс делал свои дела в привычных местах, ждал, пока подруга соберет его какашки в полиэтиленовый мешочек и выбросит в урну, после чего медленно поворачивал к дому.

Подъём на лестницу в квартиру на втором этаже проходил не так легко, как им бы хотелось. Сил у пса не хватало, он делал попытки взобраться, но не мог с первого раза поднять задние лапы.

– Рыженька, голубчик, давай, давай! Залезай!

Когда в первый раз подъём не получился, Ольга Денисовна даже попыталась поднять Рыжего, но не смогла: пес был большой и довольно тяжёлый. Взобрался он с третьей попытки.

Дочка ей тогда посоветовала не торопить его, а ждать:

– Рыжий умный, он соберётся с силами и сам влезет. Не паникуй, у нас тоже так бывает.

С тех пор прогулки стали спокойными. Вот и сейчас она подумала о том, что пёс ждёт, надо поторопиться. Ноги заскользили на углу, и она со всего маха брякнулась на левое плечо.

– Вам помочь? – две школьницы участливо смотрели на упавшую пожилую женщину.

– Да, девочки, помогите.

Боль пронзила плечо, сразу стало ясно, что дело плохо. Ольга Денисовна с помощью девочек с трудом встала, отряхнула куртку и брюки от снега и потащилась к Рыжику. Нет, конечно, она с ним не пошла на прогулку: левая рука не поднималась, пальцы не шевелились…

Верный пёс смотрел участливо и терпеливо ждал молодую хозяйку, которую пришлось вызывать по мобильной связи на помощь. Хозяйка быстро приехала с работы, вывела сначала взволнованного пса, а потом и свою травмированную маму в поликлинику. История почти по любимому фильму: «Упала, очнулась, гипс…» Перелом плечевой кости (слава аллаху, без смещения) потребовал наложения гипсовой повязки на верхнюю треть тела. В поликлинике почти на голое в гипсе тело накинули куртку, так как больше ничего из одежды не налезало, затем травмированную женщину погрузили в такси и привезли домой.

Так у Ольги Денисовны началась новая жизнь.

Странное дело, но эта новая жизнь с перетянутым телом и свободной правой рукой не вызывала отрицательных эмоций. Ночью болей не было, и болеутоляющие таблетки лежали, нераспакованные, на тумбочке. Если во время сна хотелось поменять положение, больная вставала, переходила в другую комнату, ложилась, кряхтя, на диван, принимала удобную позу и снова засыпала, а если и там через пару часов становилось неудобно, пересаживалась в кресло под плед и спала до утра.

Оказалось, что, владея правой рукой, можно было довольно споро одеться, то есть накинуть на себя большую футболку зятя, а сверху и его куртку. На третий день, когда Ольга Денисовна резким взмахом перекидывала через больное плечо рукав куртки, это движение показалось ей знакомым. Дежавю! Ох, да ведь так ежедневно делал когда-то её отец! Именно таким резким движением он перебрасывал через плечо тяжёлый ремень искусственной левой руки, потом его закреплял, сверху вскидывал рубашку, потом пиджак… И делал это всю сознательную жизнь после ранения до самой смерти. Во всяком случае, дочь это движение отлично помнила. Отец, военный хирург, потерял на фронте руку в возрасте 24 лет, переквалифицировался в невролога, да ещё какого серьёзного. Отец заведовал кафедрой, учил студентов, лечил больных, писал книги, а в быту умел делать (и делал!) одной рукой многое. Неужели она, дочь такого человека, не продержится без руки шесть недель?!

Обычно Ольга Денисовна просыпалась утром с плохим настроением, исправляла которое только чашкой кофе и длительной зарядкой. Теперь она бодро перемещала гипсовую верхнюю часть тела с дивана, после чего шла в ванную одной лапкой по-заячьи умывать лицо. Комплекс упражнений она пыталась делать больше ногами и нижней частью тела, нежели руками и верхней. Утренняя многолетняя геркулесовая каша тоже не претерпела изменений – банан в кашу легко резался одной рукой, чернослив она заглатывала целиком, после чего халтурно возила пальцами руки по кастрюльке, смывая остатки каши. И так перебьётся!

Конечно, после травмы кое-что в жизни пришлось перестроить. Во-первых, закончились прогулки с любимым псом. Он не выражал своего отношения, а Ольга Денисовна очень переживала, что подвела и его, и ребят своих, которые по очереди вынуждены были уходить днём с работы. Во-вторых, она подвела свою подругу, с которой через три дня после происшествия они должны были ехать в Москву и дальше – в Тарусу в гости к Цветаевой и Паустовскому. Пришлось срочно сдать билеты и отказаться от гостиницы. Но так как причина была уважительная, дамы не пострадали – деньги им вернули почти без потерь. В-третьих, говоря современным языком, накрылись регулярные физкультурные занятия спиральной йогой и ходьба с палками. Но зато освободилось время для культурной жизни, которая и до того была насыщенной. Об этой части бытия пенсионеров надо рассказать подробнее.

Санкт-Петербург – культурная столица России, центральный район – исторический центр Петербурга, где живут самые интеллигентные и образованные пенсионеры. Живут они в старом фонде, часто в коммунальных квартирах бывших доходных домов, построенных выдающимися зодчими. О своих домах и их создателях подруги по творческому клубу рассказывают в проекте «Дом, в котором я живу». Этот цикл встреч-презентаций возник недавно, понравился всем, постепенно набрал силу и зрителей. Оказалось, что каждой есть о чём рассказать. Ольга Денисовна, когда цикл только начинался, пару раз пропускала встречи, была занята. Сейчас в загипсованном корсете ходила смотреть и слушать про все дома, благо клуб был недалеко. Там она получала интересную информацию не только о замечательных людях прошлого, но и о своих современниках.

Нина Ивановна всю жизнь живёт на Надеждинской улице (с 1936 года – улица Маяковского), которая интенсивно застраивалась доходными домами в XIX веке, постепенно превращаясь из бедной окраины в респектабельную центральную улицу, выходящую на Невский проспект. Нина Ивановна назвала свой дом «неказистым без особого декора», встроенным между двумя домами в стиле «эклектика». Зрители, увидев фотографию дома, возразили: маленький эркер, белые наличники окон на жёлтом оштукатуренном фасаде и балкончик с красивой решёткой украшают здание, то есть являются декором. Самым интересным в рассказе Нины Ивановны было повествование о том, какие изменения претерпел этот дом и его жильцы в послереволюционные, предвоенные и послевоенные годы. В эти десятилетия большие барские квартиры постепенно превращались в квартиры коммунальные, состав жильцов изменялся, но их семья жила и живёт здесь до настоящего времени.

Юную маму Нины Ивановны, выпускницу института благородных девиц, пригласила пожить в большую барскую квартиру другая юная особа (дочь владельца квартиры – статского советника), с которой они вместе где-то музицировали. Дело было перед самой революцией, в Петрограде ходить по городу было опасно, с едой и водой были проблемы, а тут совсем недалеко от места работы освободилась девятиметровая комната для прислуги. Конечно, юная мама согласилась жить самостоятельно у богатых людей при кухне. Вскоре она познакомилась с симпатичным шофёром большой красивой машины, который недавно приехал в столицу из какого-то городка. Он стал подвозить девушку в интересные места, завязался роман… Вскоре они поженились и зажили вдвоём в маленькой комнатке большой квартиры верхнего этажа.

После революции в жизни квартиры, её обитателей и родителей рассказчицы происходили кардинальные изменения. Статский советник с семьёй съехал, большую квартиру разделили на три, сделав ещё пару входов. В каждую из пяти комнат советника вселили по семье, родители Нины Ивановны переехали в соседнюю комнату 18 метров, где и родилась героиня рассказа, а их бывшую комнатку трансформировали в туалет, которого в этой части квартиры не было. До войны папа закончил институт, стал инженером, мама преподавала в школе. После войны семьи, уезжавшие в эвакуацию, вернулись в свои квартиры, но нашли там новых жильцов – оставшихся без крова во время бомбёжек. Так и жили долгие годы вместе, как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Нина Ивановна после школы поступила в Горный институт и стала учёным-геофизиком, изучала гранитные породы северо-западной части Байкала, вышла замуж, у неё родилась дочь. За это время удалось из коридора выделить ещё один туалет, на месте большой плиты организовать угол для ванной, пробить выход на лестницу. Теперь квартирка стала отдельной и приобретала современные черты. К тому же в доме появился лифт, центральное отопление, газ. Шла жизнь, полная труда и впечатлений, и как-то незаметно подошло время пенсии. И только уйдя на заслуженный отдых, Нина Ивановна получила возможность уделить время своему давнему увлечению – рисованию. Её презентацию, посвящённую дому, в котором она прожила всю жизнь, завершила фотография замечательной акварели «Вид на крыши».

Ольгу Денисовну эта презентация вернула к собственному детству. Она с родителями тоже жила в большой коммунальной квартире на пятом этаже, в послевоенные годы с ними жили тётя, сестра и бабушка, потому что их комната на Кирочной улице была занята, пока они два года находились в эвакуации. Однажды, когда Оля с сестрой возвращались из школы, у входа на лестницу за ними увязался какой-то дядька. Оля, хотя и была маленькой, ученицей второго класса, знала, что с незнакомыми людьми нельзя знакомиться. Об этом им неоднократно говорила учительница Татьяна Фёдоровна: «Вы знаете, девочки, что в городе бродит банда Чёрная кошка? Они крадут детей и едят их…» Сестра была старше, но почему-то стала отвечать на дурацкие вопросы дядьки.

– Молчи, давай скорей поднимайся…

На лестнице никого больше не было. Оля побежала изо всех сил наверх, а сестру дядька схватил за руку и не выпускал.

– Помогите! – изо всех сил кричала Оля и трезвонила в звонок квартиры на пятом этаже.

Кто-то открыл дверь, сестре удалось внизу вырваться из рук дядьки и с рёвом добежать до квартиры.

– Ты что, не знаешь, что нельзя разговаривать с незнакомыми? Опять устроишь взрыв?

Весной 1942 года сестра нашла на улице какую-то штучку, притащила её и сунула в буржуйку, которая грела комнату. Раздался взрыв. Это был патрон, каких много можно было найти на улицах. Никто не пострадал, но след от взрыва много лет оставался на полу в детской.