Текст книги "Генерал Иван Георгиевич Эрдели. Страницы истории Белого движения на Юге России"

Такому цельному человеку, как Эрдели, важно было снять противоречие между Долгом и Любовью. Этим можно объяснить навязчивые параллели между Марой и Москвой, между Марой и Центральной, «сердцевинной» Россией. Он писал, что более всего желал бы участвовать в освобождении ее родных мест – центра России: Орла, Михайловского, Ельца, Тулы, а не своей родной Херсонской губернии, где находились его семья и имение.

Как-то ему в руки попалась книга Игоря Грабаря «Серов», и он с жадностью прочитал главы, относящиеся к периоду, когда художнику покровительствовал С. И. Мамонтов. Тут нужно вспомнить, что Мара в первом браке была замужем за племянником Саввы Ивановича.

Со страниц этой книги на генерала пахнуло Арбатом, снегом, старой жизнью – самобытной, не заимствованной:

«И что, кажется, я не отдал бы теперь за переулочек Арбата, за церковь Бориса и Глеба, за встречу там с тобой. <…> Все мое нутро, все мое лучшее, светлое, радостное, прекрасное из всей моей почти полувековой жизни – там с тобой. И ничего не может изменить, ни сравниться с этим. И душа, и любовь, и смысл мой, и все мои побуждения к родине, к России – смысл жизни моей там, в тебе с Москвой – и в Москве с тобой – чувствуешь, и как бы жизнь наша ни сложилась… но если нам придется жить вне сердца России, вне Москвы, утратив ее, то, как всегда, даже в полном личном счастье, будет не хватать чего-то. Мы с тобой, Мара, будем счастливы нашей любовью, но это счастье всегда будет неполно, пока Москва и сердце России не наши и пока мы не будем в состоянии вновь смотреть на них как на нашу, принадлежащую нам родину, правда. Я знаю, что ты это чувствуешь и понимаешь так же, как и я, а я – как ты.

Тут же в комнате есть чудное иллюстрированное издание полного собрания сочинений Пушкина. Перечитываю кое-что давно знакомое, известное, волнуюсь, трепещу просто от красоты слога, языка, мыслей, таланта, русских образов, картин, жизни. И опять наша русская жизнь и былая действительность встает перед глазами. Чем вырос, что воспринял, впитал в себя и дожил до любви к тебе, до любви твоей ко мне, милый. И ты меня любишь именно такого, со всеми моими слабостями и недостатками, но тебе понятного, одного ставшего близким. <…> И счастлив, что любишь, понимаешь и принадлежишь этому былому. Горько, горько, что этого больше нет, пошло прахом все»[160]160
  Там же. Л. 67–69.


[Закрыть].

Какое проницательное, какое провидческое понимание смысла их отношений продемонстрировал тут Иван Георгиевич. То, что они друг для друга действительно были воплощением старой жизни, не могло пройти для них бесследно после поражения Белого движения.

А пока Мара для него мера всех вещей. Она – его судья и его совесть. Она – его нравственный ориентир. Он знает, что Мара ценит гражданственность и верность долгу. Весной 1919 года, быстро осознав из поступающих обрывочных сведений успешное весеннее наступление деникинской армии, он писал Свербеевой:

«Ты знаешь, я всегда думаю и обдумываю… как на тебя действуют все эти удачи и неудачи наши, прежде всего что ты переживаешь, чуткая, русская, любимая женщина, моя умница, прелестная»[161]161
  Там же. Л. 75.


[Закрыть].

Он хочет, чтобы она им гордилась, ведь он тратит столько сил для восстановления порядка в стране. Но всегда после государственных мыслей у него мысли о ней. И итог: «Выбирать между Россией и Марой – я выбираю Мару»[162]162
  Там же. Л. 176.


[Закрыть].

Постепенно можно понять, что его такое иступленное отношение к Маре рождено инстинктом самосохранения. Это хорошо демонстрирует отрывок дневника, относящийся к 28 февраля 1919 года, периоду сильнейших нервных встрясок в занятом англичанами Баку:

«Теперь наступает во мне какая-то реакция, подъем нервов сменяется утомлением и равнодушием, и одна только мысль: к тебе, в уют твой, немного тишины, спокойствия и нормальных условий с тобой. К тебе все мысли, в тебе опора вся и надежды все. Все хочется высказать, поделиться, дать волю душе, сердцу, не сдерживаться, не брать все время на себя, а сесть около тебя, около печки, глядеть на тебя – хоть молчать, но чувствовать, что сердце твое бьется вместе с моим, душа чувствует так же, как моя, что ты живешь для меня, так как я живу для тебя»[163]163
  Там же. Л. 40.


[Закрыть].

Возникновению чувства между людьми способствует целый комплекс предпосылок. Можно высказать предположение, что если бы не война с Германией, переросшая в гражданскую, то роман Эрдели и Свербеевой так и остался бы великосветской историей, прекратившейся гораздо раньше, чем это случилось в действительности. Эрдели, о котором Толстые говорили, что он славный, слабый и жалкий мальчик, должен был найти опору в эти трудные для него и страны годы. Людям, ставившим перед собой задачи, превышавшие их уровень и возможности, нужна была женщина, причастная к их борьбе, олицетворявшая собой их общие идейные ценности и ориентиры. Крайне важным было ее положение – несколько более высокое, чем у мужчины. А таковое у Мары было. Она была более состоятельна, чем Иван Георгиевич. Положение ее семьи и родственников было несколько выше, чем положение семьи Эрдели.

Свидетельство того, что до 1914 года их роман был немного мезальянс, содержится в одном из «листков». Получив известие о советском декрете о национализации банков, генерал волновался, догадалась ли Мара снять деньги со счета. У него такой заботы нет. Его только волнует судьба той суммы, которая была выплачена крестьянами под давлением немцев его жене за разоренное имение Роща в Херсонской губернии. Эрдели писал 31 мая 1918 года:

«Я такой неимущий стал, ничего у меня нет, и так отрадно душе от подозрения, что и тебя большевизм обобрал. Осталось у меня сердце, голова, здоровье и пока мое желание действовать, работать, трудиться – вот мой капитал. И если в этой борьбе можно будет для России сделать что-нибудь, то родина, быть может, не оставит, поддержит меня, а я поддержу тебя и детей моих. Какое счастье и гордость потерять все свое достояние и затем иметь возможность жить и существовать оттого, что тебя не забудут общество, люди и поддержат тебя. Как бы я хотел, чтобы так было и чтобы ты мною гордилась, хвалила меня. Ты мой самый строгий судья…»[164]164
  Там же. Л. 187–188.


[Закрыть]

Любовь подчас нужна как средство самоутверждения. В женской любви человек укрепляет свой образ как мужчины и защитника поруганной родины. То, что женщина не просто сострадает ему, жалеет его, но и испытывает страсть, являлось для него мощным фактором обретения душевных и физических сил для исполнения отведенной ему историей роли. Женщина, ставшая объектом любовного чувства, в глазах мужчины обладала набором особо значимых, с его точки зрения, достоинств. Это могли быть красота и физическое совершенство; осведомленность в вопросах политики и идеологии; давняя принадлежность к кругу, в который стремился попасть мужчина. Отношения именно с такими женщинами улучшали самочувствие комбатантов и политиков в условиях внутригражданского конфликта. Эта гендерная асимметрия в целом характерна для Нового времени.

При всей свободе поведения Эрдели и Мары, они прячут свои отношения и стремятся не придавать их гласности. Как упоминалось, нравы в «Деникии» не были пуританскими. В одной из тетрадок Эрдели находим сентенции по поводу адъютанта Шкиля и его личной жизни. Тот, «малый серьезный и осторожный», имеет отношения с некой Галахиной, которую Эрдели назвал бедной и несчастной. Она из породы женщин, с которыми можно связаться, но не привязаться: слишком на связь податлива, да и муж идиот. Он невольно провоцирует жену, будучи совсем никчемным типом, не способным выдержать сравнения с мало-мальски содержательными людьми. Словом, странная пара – сплошное недоразумение[165]165
  Там же. Л. 53.


[Закрыть].

Роман генерала также стал предметом недоброжелательного внимания. Иван Георгиевич стеснялся говорить о Маре даже с ее дочерями. Заходил в дом, где она жила, с черного крыльца. Маскировал и маскировался. Эрдели, как следует из дневника, полагал, что предпринятая им конспирация достаточна и все приличия соблюдены. Когда в Екатеринодар приехал родственник его жены Дмитрий Кузминский, с которым у Эрдели были добрые отношения (в отличие от других представителей «берсовской» семьи) и который взял на себя заботы об Иване-младшем, Иван Георгиевич считал его приезд осложнением. Но тем не менее его отношения со Свербеевой не были секретом для широкого круга людей, и окружающие считали их сомнительными.

Давний близкий знакомый генерал А. С. Лукомский назвал Эрдели прекрасным товарищем, хорошим офицером, но очень легкомысленным по части женского пола[166]166
  Лукомский А. С. Очерки моей жизни // Вопросы истории. 2001. № 5. С. 103.


[Закрыть]. Разговоры о том, что у Эрдели две жены, что он хочет откупиться от первой, чтобы «взять другую», производили, по словам К. А. Чхеидзе, адъютанта начальника Кабардинской конной дивизии и правителя Кабарды князя В. А. Бековича-Черкасского, «тяжелое впечатление» и рождали «дурные слухи о штабе»[167]167
  Воспоминания К. Чхеидзе о событиях Гражданской войны на Тереке. URL: http://www.gazavat.ru/history3.php?rub=11&art=355 (дата обращения: 15.05.2013).


[Закрыть]. По общему мнению, тот военачальник, у которого личная жизнь забирает много внимания, не может в должной степени посвятить себя нуждам армии. Примечательно, что в тексте дневника самого Эрдели чувствуется некоторая гримаса, когда он пишет о том, что генерал А. И. Деникин ездит в полки на традиционный обед не один, а с молодой женой[168]168
  ЦДНИРО. Ф. 12. Оп. 3. Д. 1312. Л. 188.


[Закрыть].

Обсуждавшие ситуацию офицеры рассуждали так, что мужчине при двух женах приходится тратиться вдвое больше, чем при одной, что неизбежно приводит к финансовым злоупотреблениям. Все это не соответствовало действительности: Эрдели был аккуратен с казенными средствами; не он Маре делал подарки, а она, гораздо более состоятельная, ему; и за судьбу движения он переживал не меньше других, но реакция посторонних была именно такой.

Мара действительно окружала его вниманием и заботой. На страницах дневника упоминаются подарки, сделанные ею. Это и шелковая рубаха – от вшей, и теплые носки, и походные подушки, и часы, не говоря уже об образах святых покровителей. Генерал по мере возможностей тоже готовил для нее подарки. Во время поездки в Туркестан, готовясь вскоре вернуться в Екатеринодар, он задумывался, какой сувенир ей привезти:

«Ведь надо тебе к Пасхе преподнести что-нибудь, подарить на память, нужно и к рождению тоже. Ну как ты, моя умница Мара, останешься без подарка от верноподданного и всей жизнью преданного Ванюшеньки. <…> В Асхабаде есть мой старый приятель полковник Уроз-Берд. Мы с ним были в корпусе и на „ты“. Я думаю, что я из его богатств что-нибудь утяну такое художественное – местное, азиатское, непривычное для европейцев…»[169]169
  Там же. Л. 78.


[Закрыть]

Из тех закромов или нет, но он приготовил ей подарок на Пасху 1919 года – браслет из черненого серебра как символ тяжелого времени.

Эрдели не устоял перед соблазном использовать ресурсы армии в интересах своих контактов с возлюбленной. Поддержание связи было для них важнее материальных благ. Прилетевшие в Порт-Петровск летчики привезли телеграмму от адъютанта Шкиля, а по сути, от Мары с текстом: «Все здоровы и волнуются, не имея известий, когда приедете». Вечером этого дня генерал до поздней ночи отвечал на депеши Деникина и сочинял шифрованную телеграмму для Мары, хотя и на имя Шкиля, а также написал и передал для нее письмо. Текст для телеграммы нужно было составить нейтрального содержания, чтобы, пройдя по этапам шифровки и дешифровки, она не выдала себя как частное послание. Его очень заботили приличия.

В глазах окружающих Эрдели состоял в законном браке, но с Марией Александровной, а не с Марией Константиновной. На страницах дневника он редко упоминал свою жену. О детях – чаще. Ивану было 26 лет, Мусе -22 года, Георгию – 17, Александру (Сандику) – 14 лет. Сын Иван успел уже и жениться, и разойтись с женой. Последний раз он видел их всех в мае 1917 года в Ясной Поляне у Толстых и не имел о них известий с осени. В течение 1918–1919 годов его семья находилась в Елисаветграде то под немцами, то под большевиками. К своему стыду, он о них переживает не так остро, как следовало бы: «И узнай о смерти твоих дочерей или одного из своих детей – я чувствую, что больше бы горевал о них, чем о своих детях»[170]170
  Там же. Л. 81.


[Закрыть].

Иван Георгиевич с симпатией относился к детям Мары – дочерям и сыну Коле. В Екатеринодаре того обучала прекрасная учительница Елена Алексеевна Бубликова. Это он рекомендовал ее. Еще до наступления на Москву, когда деникинские войска вошли на территорию Тамбовской губернии, Эрдели послал офицера Дмитриева вывезти из Кирсанова Марию Ивановну Олив, мать Мары. Дочери от первого брака Марии Константиновны – Марина и Таня – по очереди отдыхали в Пятигорске. Там находилась его резиденция как главноначальствующего Терско-Дагестанского края. Бывала там и Мара, сняв дом в колонии Карас, ныне поселок Иноземцево. Эрдели приезжал туда ежедневно. По приглашению генерала там гостила и Надежда Вечная, которой Эрдели был обязан за помощь Маре во время болезни, когда у той было воспаление яичников: Вечная ночами не спала, делала ей компрессы. В знак благодарности Эрдели и Мара подарили ей этот отдых.

Наблюдавшая курортную жизнь этой пары Вечная так описала ее:

«Помню, когда Мария Кон[стантиновна] уехала в местечко Карас под Пятигорском, а генерал был в то время в Пятигорске, мне нужно было быть там, я приехала к М. К. и спросила, где я могу видеть генерала, она мне ответила, что в 12 часов он приедет из Пятигорска сюда к ней пить кофе, а ужинать и обедать он поедет туда»[171]171
  Там же. Л. 5.


[Закрыть].

Меры по вывозу своей семьи он, по-видимому, не предпринимал, а писал так: если семья приедет…

«Если семья приедет, я должен буду о ней заботиться, я не могу бросить их как щенят на улицу, но это как опекун, как отец детей, а не как муж и не как одно целое! И какой я опекун? Ни гроша в кармане, что я буду им давать? Мусю нужно сунуть на службу, Георгия в добровольцы, Ваню также, пусть Сандик один при матери останется – учится. А может быть, Муся уже замуж вышла за своего венгерца? <…> А может быть, зарезали [нрзб.] всех. Не дай господи. На себе буду чувствовать вину, если их прикончили, а с другой стороны, что я мог бы сделать?»[172]172
  Там же. Л. 84–85.


[Закрыть]

Мара, в отличие от Ивана Георгиевича, чувствуется, симпатий к его сыну Ивану, пробравшемуся на юг, не испытывала, писала, что «он непоправим». Вероятно, речь шла о его клептомании.

Если судить по содержанию дневника Эрдели, то муж Мары покажется человеком незначительным и серым. Подлинная личность Федора Дмитриевича Свербеева так и останется загадкой, ведь отзывам неблагожелательно настроенных людей верить не стоит. Все же он дослужился до действительного статского советника. Он мог достичь этого чина, только служа в Министерстве внутренних дел, ведь он был уездным предводителем дворянства, а на этой должности выше статского советника, чина V класса, за выслугу лет не давали. В РГАЛИ хранится адресованное ему письмо графини Натальи Михайловны Соллогуб (урожд. Боде-Колычевой)[173]173
  РГАЛИ. Ф. 453. Оп. 1. Д. 218. 5 л.


[Закрыть], мало добавляющее к облику Федора Дмитриевича.

Известно, что Федор Свербеев, находясь на Юге России, был заведующим продовольственной частью Отдела торговли, промышленности и снабжения; с 19 марта 1919 года – членом Совета начальника Управления продовольствия, с июля – помощником начальника Управления продовольствия[174]174
  Журналы заседаний Особого совещания при главнокомандующем Вооруженными силами на Юге России А. И. Деникине. М., 2008. С. 971.


[Закрыть]. В период московского наступления был назначен губернатором Орла, но пробыл на этой должности около недели. Россию покинул в марте 1920 года из Новороссийска на корабле «Константин», шедшем в Константинополь. В мае 1920 года находился в Югославии, но затем вернулся в Крым. И до эвакуации армии Врангеля служил в органах Всероссийского земского союза. В ноябре 1920 года эвакуировался на транспорте «Ялта»[175]175
  Волков С. В. Офицеры флота и морского ведомства: Опыт мартиролога. М., 2004. С. 424.


[Закрыть].

Из записки Вечной мы знаем, что Свербеев и Мара покинули ее екатеринодарский дом вместе. По-видимому, они отбыли в Новороссийск. Эрдели в это время выводил свои войска в Грузию.

По сведениям Тамбовского областного архива, Мара прибыла во Францию вместе с семьей своей сестры Веры Константиновны Андреевской и первоначально проживала у другой сестры, Софии Стефанской, в местечке Бурдонне, в 30 километрах от Парижа и в 50 километрах от Шевийи-Ларю.

Детали отъезда Мары с детьми в эмиграцию неизвестны. Но известно, что Андреевские эмигрировали через Финляндию, о чем рассказывается в воспоминаниях Владимира Михайловича «Как мы бежали из Петрограда» (при жизни не были напечатаны; опубликованы в сборнике «Проблемы истории русского зарубежья», вып. 2, Москва, 2008). Значит, Мара и семья ее сестры прибыли во Францию разными путями, но встретились там в доме Сони Стефанской. В сведениях о муже Стефанской Леониде Карловиче указано, что он эмигрировал в 1919 году. Таким образом, к приезду Мары и Андреевских Стефанские уже год жили во Франции.

Очень короткие воспоминания В. К. Андреевской, написанные в самом конце жизни, дают понять, что Андреевские оказались в эмиграции в бедственном положении. Они питали немалые надежды на богатых иностранцев, которые могли бы оказать им материальную помощь. Не всегда эти упования оправдывались.

У Андреевских и других их родственников не было своего жилья во Франции, ведь не случайно Вера Константиновна уделяла в своем письме особенное место факту наличия у ее подруги Наталии Нарышкиной собственной квартиры в Париже[176]176
  ГАТО. Ф. Р-5323. Оп. 1. Д. 9. Л. 1–3.


[Закрыть]. Та была дочерью служащего еще императорского русского посольства. В 1927 году княгиней Верой Константиновной Мещерской в Сент-Женевьев-де-Буа в 23 километрах от Парижа был организован приют для русских беженцев. Андреевские и многие люди круга их общения приняли деятельное участие в его открытии, став затем его пансионерами. Скорее всего, что среди них была и Мара.

Сын Мары Николай Федорович Свербеев, доктор медицины, в 1930-40-х годах проживал в Германии, опубликовал там несколько научных работ по медицине и погиб 27 апреля 1945 года во время штурма Берлина советскими войсками. Похоронен на православном кладбище Тегель в Берлине. Судя по надписи на установленном на могиле кресте, был женат на Эрике (1908–2001) и имел дочь Хелену (1942–1997)[177]177
  Русский православный храм и кладбище в Берлине в Тегеле. URL: http://www.pogost-tegel.info/?bid=17 (дата обращения 23.08.2013).


[Закрыть]. На копии родословной Свербеевой, имеющейся в Томском музее изобразительных искусств, от руки приписано, что у Николая было две дочери. О второй ничего не известно.

Не исключено, что выбор Германии связан с тем, что один из Свербеевых, Сергей Николаевич (1958–1922), был последним послом Российской империи в Германии. Кроме того, в упомянутой родословной Свербеевых указано, что целый ряд представителей этой фамилии в межвоенный период жили в Германии, и один из них, Николай Дмитриевич, был убит на Восточном фронте 30 ноября 1942 года, то есть во время боев с Красной армией. По-видимому, семья принадлежала к той части эмиграции, которая в этой войне сочувствовала фашистской армии.

В справочном издании «Российское зарубежье во Франции» говорится, что Федор Дмитриевич Свербеев участвовал в деятельности эмигрантских организаций, располагавшихся на юге Франции – в Каннах, на Ривьере[178]178
  Российское зарубежье во Франции (1919–2000). Т. 3. С. 55.


[Закрыть]. Скончался он в Париже ровно за год до смерти И. В. Сталина – 5 марта 1952 года.

Мара Константиновна пережила всех и ушла из жизни в 1964 году.

Итак, великая любовь умерла, пришло тотальное отчуждение. Почему так? В годы Гражданской войны для Эрдели и Мары Свербеевой было очень важно, что их роман начался в чудесное довоенное время. Поэтому в годы революционной смуты каждый из них напоминал другому то, что они оба так стремились вернуть. Но в эмиграции потеря надежды на возвращение в Россию, в Москву, к ее церквям и снегам, стушевала образы обоих в глазах каждого из них. Мара и Иван Георгиевич наверняка стали напоминать друг другу острее, чем кто-либо другой, о потерянной России.

Глава 3. Вождь поневоле: генерал Эрдели в рядах добровольческой армии

Уже начало армейской карьеры Ивана Эрдели обещало ей быть удачной.

В 1890 году Иван вышел корнетом в лейб-гвардии Гусарский его величества полк. Его взводным и эскадронным командиром был наследник Николай Александрович Романов, а командиром полка до ноября того же года – великий князь Николай Николаевич-младший, который ушел затем на командование 2-й бригадой 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии, в составе который находился лейб-гвардейский Гусарский полк. Это и стало залогом дальнейшей успешной карьеры Ивана Георгиевича. У Ивана Эрдели и великого князя было общее увлечение – псовая охота. О наличии такового у Эрдели упоминал в «Очерках моей жизни» А. С. Лукомский, сам заядлый охотник. А Николай Николаевич известен как организатор образцового завода борзых собак в своем имении Першино.

По сведениям послужного списка И. Г. Эрдели, в августе 1894 года он был произведен в поручики, в декабре 1894 года – в штабс-ротмистры. В 1895 году поступил в Николаевскую академию Генерального штаба. Насколько это блестящий результат, покажет сравнение с биографиями других офицеров – будущих генералов. Ставшие подпоручиками в 1892 году Антон Иванович Деникин, сын рекрута, выслужившегося в офицеры, и Лавр Георгиевич Корнилов, сын коллежского регистратора, также были зачислены в академию в тот же год. В 1897 году вместе с А. С. Лукомским и еще тремя выпускниками он был назначен на службу в Киевский военный округ, которым командовал М. И. Драгомиров, и поступил в непосредственное подчинение генерал-квартирмейстера генерала Рузского.

Корнилов окончил академию в 1898 году с малой серебряной медалью, отказался от зачисления в Генеральный штаб (неслыханный случай) и вернулся для службы в Туркестанский округ. Деникин окончил академию позже, в 1899 году, так как был отчислен в конце первого курса, получив низкий балл по военной истории, и поступил повторно в тот же год. Все это подробно описано им в автобиографическом повествовании «Путь русского офицера».

В единственных известных воспоминаниях Ивана Георгиевича, посвященных генералу Драгомирову, сказано, что старый генерал наказал молодым поручикам при первом знакомстве: не драть нос перед строевыми офицерами, потому что они знают много больше. Спустя почти 35 лет 60-летний полный генерал с энтузиазмом соглашался, как важно знать душу солдата и уметь развить его природные дарования, и подчеркнул, что наставления командующего округом отразились на всей его армейской службе[179]179
  Эрдели И. Г. Из моих воспоминаний о ген[ерал]-адъютанте М. И. Драгомирове // Часовой. № 47. 1931. 15 января.


[Закрыть].

Легко проверить, так ли это.

Положенное цензовое командование эскадроном Эрдели отбывал в 26-м Бугском драгунском полку ровно год – с сентября 1898 год по сентябрь следующего года. Потом оказался под началом своего покровителя, великого князя Николая Николаевича, – в Управлении инспекции кавалерии. В ноябре 1900 года стал старшим адъютантом его штаба. Русско-японскую войну он встретил в этой должности и пробыл в ней до 22 июня 1905 года. Но после этого он отправился не на Дальний Восток, а на новую канцелярско-штабную службу в качестве старшего делопроизводителя канцелярии Совета государственной обороны – органа, созданного по инициативе Николая Николаевича, в котором великий князь занял председательское место. Примечательно, что в течение девяти месяцев 1905 года Эрдели был прикомандирован к лейб-гвардии Гусарскому полку (своему родному полку) «для ознакомления с общими требованиями управления и ведения хозяйства в кавалерийском полку», в декабре того же года произведен в полковники, но полк не принял.

Иван Георгиевич назначен командиром 8-го Астраханского драгунского полка в июне 1907 года. Этот полк был сформирован на основе 22-го Астраханского драгунского полка, шефом которого был генерал-фельдмаршал великий князь Николай Николаевич-старший. Полк был расквартирован в городе Тирасполе и относился к Одесскому военному округу.

В день окончания командования этим полком Иван Георгиевич был произведен в генерал-майоры «за отличие» и назначен командиром лейб-гвардии Драгунского полка. В следующем году он был зачислен в свиту императора. В ноябре 1912 года сдал командование полком и был назначен генерал-квартирмейстером штаба войск гвардии и Санкт-Петербургского военного округа, разумеется, при главнокомандующем войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа великом князе Николае Николаевиче.

После начала Первой мировой войны Эрдели был назначен с 19 июля 1914 года генерал-квартирмейстером штаба 6-й армии, а с 9 августа 1914 года переведен на ту же должность в штаб 9-й армии. Через неполные два месяца (с 18 октября 1914 года) назначен командующим 14-й кавалерийской дивизией. Через семь месяцев (с 13 мая 1915 года) – командующим 2-й гвардейской кавалерийской дивизией. Ею Иван Георгиевич командовал долго – полтора года, до ноября 1916 года. За это время он был награжден Георгиевским оружием (1915) и произведен в генерал-лейтенанты (май 1916 года). Последнее место его службы при царском режиме – начальник 64-й пехотной дивизии (с ноября 1916 года).

В. Н. Калиновский, краевед из города Николаев, работавший над семейной историей Эрдели, в своем очерке об Иване Георгиевиче оценил его должностные перемещения в годы войны с Германией как переводы не с повышением, а на равнозначные должности, а перевод из гвардейской кавалерийской дивизии в обычную пехотную дивизию посчитал понижением, потому что гвардейская кавалерия и пехотные части стояли на разных ступенях армейской иерархии[180]180
  Калиновський В. Н. Указ. соч. С. 135.


[Закрыть].

Для оценки степени успешности военной карьеры генерала Эрдели в эти годы нужно хорошо знать нравы той среды и того времени. Действительно, плохо проявивших себя военачальников просто перемещали с места на место. Так было с генерал-адъютантом и генералом от кавалерии Владимиром Михайловичем Безобразовым, однополчанином Николая II по службе в лейб-гвардии Гусарском полку, который безуспешно командовал гвардейским корпусом в 1912–1915 годах и в июле 1915 года был отстранен от командования. Но в декабре он был снова назначен на фронт командовать особым гвардейским отрядом, сформированным из 1-го и 2-го гвардейских корпусов. В июле 1915 года после неудачных ковельских боев Безобразов был вновь устранен от командования. Как передавала в своем письме мужу императрица, «все страшно возмущаются Безобразовым, все кричат, что он допустил избиение гвардии»[181]181
  Платонов О. А. Указ. соч. С. 560–561.


[Закрыть].

Но с другой стороны, командование пехотной дивизией может рассматриваться как необходимая ступень для дальнейшего роста военачальника с целью получения навыка командования более крупными войсковыми соединениями. Как ни крути, а пехота – основа любой армии.

Большая часть отличий получена генералом И. Г. Эрдели в годы Первой мировой войны. В 1915 году – орден Святого Станислава 1-й степени с мечами, орден Святой Анны 1-й степени с мечами; золотое Георгиевское оружие; в 1916 году – орден Святого Владимира 2-й степени с мечами.

Февральская революция не остановила карьерного роста генерала Эрдели. С 6 апреля 1917 года он – командир 18-го армейского корпуса, а в июне-июле 1917 года – командующий 11-й армией. Он принимал участие в июньском наступлении русской армии, и его армии удалось добиться некоторых успехов. В это время он становится полным генералом. По мнению В. Н. Калиновского, 18 июня 1917 года ему было присвоено звание генерала от инфантерии, а позже, уже в составе Добровольческой армии, он был переаттестован в генерала от кавалерии[182]182
  Калиновський В. Указ. соч. С. 136.


[Закрыть].

29 августа Эрдели был арестован в числе генералов Юго-Западного фронта вместе с А. И. Деникиным, С. Л. Марковым, В. А. Селивачевым и др. и помещен в тюрьму города Бердянска. Причиной их ареста стали телеграммы, посланные в адрес Временного правительства с заявлением о поддержке действий Корнилова. 25 сентября так называемая бердянская группа генералов должна была быть приведена на вокзал с целью отправки в город Быхов Могилевской губернии для соединения с арестованным Корниловым и его группой. По пути на вокзал генералов стали забрасывать сначала комьями грязи, потом уже булыжниками. От расправы их спас командир юнкерской роты В. Э. Бетлинг, ежесекундно напоминавший толпе: товарищи, слово дали…

Вторым их спасителем стал назначенный Верховным главнокомандующим русской армией генерал Н. Н. Духонин. 19 ноября он отдал приказ об освобождении быховских сидельцев, пав вскоре жертвой разъяренной солдатской толпы.

Разными путями Корнилов, Деникин, Марков, Эрдели и другие бывшие арестанты добирались на Дон. По дневнику Софьи Андреевны Толстой можно предположить, что Эрдели заезжал в имение Ясная Поляна в Тульской губернии. Там находилась теща Ивана – Татьяна Кузминская. Толстая записала 2 марта (ст. ст.) 1918 года: «Ваня Эрдели прекрасно играл на рояле разные вещи»[183]183
  Толстая С.A. Указ. соч. Т. 2. С. 456.


[Закрыть]. По-видимому, речь идет о Ванечке, сыне Ивана Георгиевича. В это время Иван Георгиевич уже был на Юге.

Самые ранние из сохранившихся в архиве записей относятся к 17 марта (ст. ст.) 1918 года. Известно, что перед уходом на Кубань Эрдели побывал в Новочеркасске. Оттуда он был направлен на Терек и Кубань с целью призыва офицеров в создаваемые отряды. Было известно, что во Владикавказе, Минеральных Водах, Екатеринодаре скопилось большое число офицеров, покинувших фронт. А. И. Деникин писал: «Еще с января в Екатеринодаре жил генерал Эрдели в качестве представителя Добровольческой армии»[184]184
  Деникин А. И. Очерки русской смуты: Борьба генерала Корнилова. Август 1917 – апрель 1918. Мн., 2002. С. 31.


[Закрыть]. После установления в Екатеринодаре советской власти он не стал выбираться из города на свой страх и риск, а поступил в кубанские части атамана Филимонова, организованно покинувшие город. Он присутствовал на совещании у кубанского атамана полковника А. П. Филимонова, когда обсуждалось это решение.

Генерал Эрдели потом записал, что это была правильная линия поведения: позже он узнал, что многие, кто выбирался поодиночке, были то арестованы, то расстреляны, то пропали без вести. Его держало в этом городе дело: он принял участие в формировании кубанских частей в качестве советчика. Но предложение возглавить их отклонил, предложив вместо себя капитана В. Л. Покровского, который явно стремился на руководящие роли. После ухода казачьих частей из Екатеринодара он участвовал в установлении отношений между ними и Корниловым. Препятствием на пути к этому были и Покровский, и атаман Филимонов. Но в итоге соглашение о подчинении было заключено.

Еще до этого момента Эрдели вернулся в отряды первопоходников и в начале мая был поставлен во главе добровольческой кавалерии. После взятия Екатеринодара, примерно в октябре 1918 года, через Новороссийск он выехал с дипломатической миссией на Балканы. Вернулся в начале декабря. Но вскоре был командирован в Баку для решения вопросов об имуществе российской армии в Закавказье и Каспийского флота. Туда он добирался через Батум. Эта миссия оказалась для него и ВСЮР неудачной: отстоять флот не удалось.

Утраченные вместе с пропавшими тетрадями подробности пребывания в Баку могут быть восстановлены по воспоминаниям В. А. Добрынина, офицера-пограничника, находившегося в это время на территории Мугани – области к югу от Баку, населенной переселенцами с Украины, из Центральной России, с Кубани. Добрынин встречался с Эрдели, который побывал в Мугани с целью организации переброски находившихся там офицеров в деникинскую армию. Желающие покинуть Ленкорань были, но немного. Жаль, что «листки» с описанием поездки в Мугань не сохранились.