Текст книги "Генерал Иван Георгиевич Эрдели. Страницы истории Белого движения на Юге России"

О переговорах генерала Эрдели с генералом Томпсоном в Баку в феврале 1919 года Добрынин писал следующее:

«В Баку отношение англичан к Белой армии становилось явно предательским. Прибывший туда представитель Добровольческого командования ген. Эрдели требовал от союзников передачи нам наших военных кораблей, являющихся неотъемлемой собственностью Российского государства, и согласно декларации союзников, восстановление на Кавказе Российской государственности в ее довоенных границах, т[ем] б[олее] что Азербайджан был создан вражеской оккупацией как стратегическая база и плацдарм для экспансии турецкой армии, являющейся врагом союзных стран, и, конечно, не может признаваться Россией законным государством»[185]185
  Добрынин В. А. Оборона Мугани, 1918–1919: записки кавказского пограничника. Париж, б.г. С. 80/2.


[Закрыть].

Томпсон стал убеждать Эрдели в необходимости разоружения кораблей, поскольку якобы англичане имели точные сведения о подготовке их увода в Астрахань. Такие попытки действительно предпринимались, это известно из воспоминаний бакинских подпольщиков, но все они провалились. Позиция большинства судовых команд была соглашательской, они готовы были смириться с любой властью, лишь бы остаться в Баку и продолжать понемногу заниматься контрабандой из Персии. К февралю 1919 года эти попытки уже прекратились, поэтому англичане лукавили с генералом.

Эрдели заявил, что добровольческое командование обладает необходимым ресурсом личного состава, чтобы заменить ненадежные команды на этих кораблях. В итоге Томпсон и Эрдели не нашли общего языка. Дальнейшие события по описанию Добрынина таковы:

«28 февраля 1919 года ген. Томпсон пригласил на совещание всех командиров наших военных кораблей с их офицерами. Большинство же матросов в этот день были отпущены в отпуск на берег. Мирно стоявшие на якорях в Бакинских портах и рейдах наши военные суда были внезапно и предательски атакованы английскими минными лодками, специально переброшенными для этого в разобранном виде в Баку из Черного моря. Атакующие лодки на полном ходу выпустили по нашим кораблям несколько разрушительных мин, из которых, к счастью, ни одна не попала в цель из-за сильной качки, волнения стрелявших и страха, что наши моряки ответят огнем на их подлое предательство.

Ввиду отсутствия на наших судах командного состава и большинства матросов мирно стоявшие на якорях наши корабли под непосредственной угрозой полного уничтожения нашего флота были пиратски захвачены дорогими союзничками.

Два века гордо реющие над нашими кораблями славные Андреевские стяги, дарованные Русскому флоту еще Великим Петром, были предательски спущены англичанами, и нагло и вызывающе на наших военных судах были подняты флаги предателей.

На всех кораблях появилась надпись заглавными буквами „Н. М.“, т. е. Корабль Его Величества Короля Англии. <…>

Это случилось 28 февраля 1919 года, а уже на следующий день, 1 марта[186]186
  Даты даны по новому стилю.


[Закрыть], ген. Томпсон предъявил ультиматум нашему командованию о немедленном „очищении“ русскими войсками Баку и всей территории так наз. „Независимой Азербайджанской Республики“. Своему же старому соратнику, командующему русскими войсками генералу от Инфантерии Пржевальскому, дорогие союзнички в знак особого признания и почета подали грязный товарный вагон для скота. Старый кавказский герой был так потрясен подлостью и издевательством англичан и так растерялся, что даже не мог протестовать и только на энергичные требования его Штаба вагон для скота был наконец заменен пассажирским составом»[187]187
  Добрынин В. А. Указ. соч. С. 80/2, 91.


[Закрыть].

Морской офицер флота белых на Каспии Константин Карлович Шуберт сообщал подробности использования англичанами конфискованных русских судов. Лучшие пароходы на Каспии они вооружили, зато все остальные ходили в коммерческие рейсы, а все доходы поступали англичанам, которые таким образом окупали свое пребывание в регионе[188]188
  Флот в Белой борьбе / Сост., предисл., комм. С. В. Волкова. М., 2002. С. 338.


[Закрыть].

С этого момента Эрдели излагает события подробно, ведь у него появилось много свободного времени. Он получил личное письмо от Томпсона, в котором ему сообщалось, что приказ о выводе касается войск, но не его как представителя командования ВСЮР.

В Баку Эрдели было передано сообщение, что Деникин намеревается поставить его командующим фронтом Одесса – Екатеринослав, а пока планировал поручить инспекцию кавалерии.

24 февраля 1919 года генерал наконец-то выехал из Баку, чтобы через Порт-Петровск попасть на Кубань. Однако из-за ухудшившихся отношений с горцами прямой путь через Гудермес – Грозный – Моздок был закрыт. Он сделал попытку достигнуть железной дороги окружным путем: морем до станции Старотеречная, затем на лошадях до Кизляра и оттуда поездом до Минеральных Вод. Дальнейшая дорога проходила по территории, контролируемой ВСЮР. Однако плавучие льды в северной части Каспийского моря не позволили рыбацкой шхуне, на которой он плыл, пройти в Брянский залив. Пришлось возвращаться.

Генерал себя чувствовал запертым на маленьком кусочке земли, на котором можно было совершать лишь прогулки по железной дороге Порт-Петровск – Баку.

«Тяжелые времена. Трагедия то, что отсюда нельзя никуда выйти, нет путей ни морем, ни сухим путем, тоже по железной дороге. А чтобы идти пешком, нет у меня обоза денежного, сапог просто нет. Пешком еще можно было идти, но так жалко всего имущества, что мы здесь бросим тогда. <…> При этом если идти с боем, то не дойдешь, так как здесь небольшая горсть людей, и могут по дороге чеченцы перебить всех. Поэтому нам нужен гарантированный свободный пропуск»[189]189
  ЦДНИРО. Ф. 12. Оп. 3. Д. 1312. Л. 45–46.


[Закрыть].

В Порт-Петровске ему передали сообщение о новом поручении:

«Расшифровали телеграмму Деникина от 30 февраля, и мне предлагают ехать в Асхабад, куда едет назначенный главнокомандующим Г. Л. Савицкий из Екатеринодара. Я знаю, что этот Савицкий сидит в Батуме, не может выехать. Теперь вопрос – мне, значит, ждать Савицкого. А может быть, Савицкий будет сидеть там месяц, и грузины его не пустят. Нет мне никакого смысла ехать в Асхабад, одному там ждать у моря погоды. Не поеду – если так» (3.03.1919)[190]190
  Там же. Л. 47.


[Закрыть].

Несмотря на неудачу с проездом по Грузии у Савицкого, Эрдели все-таки вернулся 9 марта в Баку, попытаться получить у англичан для себя пропуск для проезда в Батум, чтобы затем морем добраться до Новороссийска. Но англичане тянули и не выдавали ему пропуск. Он жил инкогнито в доме знакомого присяжного поверенного Б. Л. Байкова, никому не показывался, никаких иных вопросов не решал. Причиной его бездеятельности было незнание планов деникинского командования: «Никаких указаний свыше нет, как действовать и поступать, чтобы согласовать действия и не испортить»[191]191
  Там же. Л. 59.


[Закрыть].

14 марта англичане наконец разрешили ему проезд в Батум. Но тут в Баку приехал Савицкий (добравшись через Старотеречную – потеплело, и льды отступили), из-за этого Эрдели вынужден был ехать в Красноводск и Асхабад.

Страницы дневника, написанные за время пребывания в Туркестане, сильно пострадали, поэтому сохранились лишь обрывки текста. Из уцелевшего можно составить впечатление о двух темах: о видении генералом перспектив Белого движения в Средней Азии и о настроениях местной родовой аристократии.

Генерал нашел работоспособным новый состав Комитета спасения Закаспийского края – большевиков нет, эсеров мало, все гораздо умереннее и правее: «Они все ребята осмысленные, серьезно и хорошо направленные и ужасно боятся Деникина и Доброармии, чтобы их как-нибудь не потревожили, не разогнали и т. д.»[192]192
  Там же. Л. 81.


[Закрыть] Его спутника генерала Б. П. Лазарева уже избрали местным военным министром. Эрдели полагал, что если бы деникинское командование отпустило деньги на Туркестан, то легко можно было бы отбросить красных из края и соединиться с Колчаком, потому что местные большевики все время в распрях и контрах между собой. Но денег нет, войска содержать не на что[193]193
  Там же. Л. 77–78.


[Закрыть].

Для времени Гражданской войны было типичным состояние разорванного пространства. Люди с большим трудом преодолевали даже небольшие расстояния. Но как мы видим из записок Эрдели, военно-политическая чересполосица была преодолима; знакомимся с практиковавшимися тогда приемами кружного пути, когда самая короткая дорога не была быстрой, а таковой бывала дальняя объездная. Узнаем, что почта как общероссийская коммуникация еще продолжала работать между советскими и несоветскими зонами в течение года после Октябрьского переворота; что условием железнодорожного сообщения было отсутствие на территории активных боевых действий. Люди продолжали ездить по семейным и даже профессиональным делам, но главными поездками были экспедиции по добыче продуктов, что совпадало и с интересами паровозных бригад, поэтому поезда хотя и случайно, но ходили.

По возвращении на Северный Кавказ Эрдели был назначен главноначальствующим этого края. Уже не было империи, уже не было в живых царя, а обычай следовать в фарватере Н. Н. у Эрдели сохранился: великий князь занимал в 1915–1917 годах пост не только главнокомандующего войсками Кавказского фронта, но был и наместником царя на Кавказе, совмещая в одном лице военное и гражданское управление в огромном регионе.

Эта часть записок также сохранилась в очень урезанном виде. По сохранившимся записям можно восстановить только некоторые приемы общения генерала с казаками и горцами и образ его жизни в роли тылового генерала.

С датой назначения на пост главноначальствующего выявилась некоторая неясность. В соответствии с официальной биографией генерала он был назначен на этот пост в июле 1919 года, но, судя по дневнику, уже 17 мая по старому стилю (30 мая по новому стилю) он уже выполнял обязанности по этой должности.

Эрдели едет из Минвод в Порт-Петровск, уже по-хозяйски поглядывая вокруг. Побывав в Кизляре, записал: «Красное и белое пьют все, дети, бабы, старики, старухи – все. Власти взяточные, город грязный, черт знает что такое. Теперь посадим туда своих людей, думаю, пойдет лучше»[194]194
  Там же. Л. 87.


[Закрыть]. У него уже свой поезд, личный автомобиль следует за ним на железнодорожной платформе, а лошади – в специальном вагоне.

О заключительном этапе службы генерала Эрдели на Северном Кавказе могут рассказать воспоминания А. Чхеидзе, а также мемуары В. А. Добрынина, сообщающие некоторые детали процедуры интернирования отступивших в Грузию добровольческих частей. Добрынин писал: «Генерал Эрдели в то время ездил в Тифлис для переговоров о беспрепятственном пропуске наших войск в Батум, и было решено пока не двигаться дальше и не сдавать оружия до его возвращения»[195]195
  Добрынин В. А. Указ. соч. С. 230.


[Закрыть]. Эрдели удалось договориться, что отряды с вывезенным с Северного Кавказа военным имуществом проследуют в Батум для отправки в Крым. Вопреки договоренностям отступившие по Военно-Грузинской дороге отряды были интернированы, разоружены и помещены в лагерь под городом Поти. Посланные за ними пароходы вернулись в Крым. Ходили слухи о выдаче большевикам. Но затем они все же были отпущены по требованию Врангеля и прибыли в Крым.

Такова общая канва военной биографии генерала Ивана Георгиевича. Его письма-дневники помогают наполнить ее подлинной атмосферой тех лет. К счастью, сохранились те части записок, которые были написаны в дни 1-го Кубанского похода. Многие эмигрантские мемуары знакомят с боями в ходе движения корниловских отрядов с Дона на Кубань и при возращении на Дон. Дневники Эрдели могут быть своего рода лакмусовой бумажкой позднейших описаний.

Действиям кубанских отрядов, ушедших из Екатеринодара и мыкающихся по левобережью Кубани, не имея достаточно патронов, во главе с растерявшимся командованием, не имеющим плана действий, посвящены самые ранние из сохранившихся записок.

«Мы выехали 9-го на ночь, [чтобы] пробиться с боем, который велся 10-го. Ужаснейший бой окончился вничью, и мы не пробились, наступила минута еще более грозная, враги на нас катились со всех сторон. Войска пали духом, и предстояло либо идти на смерть, истратив все снаряды, или сделать попытку уйти в горы иным путем. На военном совете я высказал, что пробиваться далее, не имея достаточных снарядов на будущее, бессмысленно, так как после этого боя будет второй и третий, и нас возьмут живьем, а по пути в горы могут быть один бой, много два, а затем мы вне удара на долгое время, а там можем разойтись в разные стороны. О Корнилове ни слуху ни духу не было. <…> На станции был бой, 11-го, в 6 верстах от нее, одно время была минута критическая, я стоял на горке, уже выискивая с тоской и отчаянием скрытые места, чтобы броситься туда и под покровом темноты и леса удрать куда-нибудь, но посланная на фланги конница, введение резервов, молодой Тенеберг и черкесы повернули бой в нашу пользу, и большевики отступили, частью даже бежали. До Калужской мы 11-го не дошли, ночевали отчаянно на разоренном хуторе, ветер в этот день был бешеный, просто шторм, ураган какой-то, и прямо в лицо, с дождем»[196]196
  ЦДНИРО. Ф. 12. Оп. 3. Д. 1312. Л. 98–99.


[Закрыть].

По-видимому, 12 марта на их отряд наткнулся разъезд Корнилова. Уже к 16 марта Эрдели сменил кубанские части на корниловские и принял участие в наступлении на станицу Новодмитриевскую. Прежде чем вступить в бой за станицу, пришлось пройти 16 верст по непролазной грязи. В этот день был снег с дождем, добровольцы переходили броды и проваливались по пояс в воду. Спустя несколько дней генерал описал свои впечатления от этого боя:

«…Было что-то изумительное по стойкости, и выдержке, и упорству. Поморозили руки, ноги. Ночью мы все пешком ворвались в ст. Новодмитриевскую. Большевики бежали, по улицам долго еще шла среди метели и вьюги перестрелка»[197]197
  Там же. Л. 101.


[Закрыть].

Покровский и возглавляемые им кубанские отряды не поддержали добровольцев в этом бою, хотя обещание такого рода накануне Корнилову было дано.

Эмигрантские мемуаристы писали о снижении морального градуса Добровольческой армии в 1919 году как причине поражения Белого движения[198]198
  См.: Слободин В. П. Белое движение в годы Гражданской войны в России (1917–1922 гг.). М., 1996. С. 66.


[Закрыть]. Но сам факт существования морально-этического эталона первых дней Добровольческой армии нуждается в проверке.

Как всякий дневник, данный текст полон противоречивых суждений. Сам его автор мечется от высокого к низкому, как и его оценки событий и окружающих людей – то восторженные, то уничижительные.

По-видимому, человеку нужно убедить себя, что то, чему он посвятил себя, крайне важно и значимо. Еще не успел закончиться Ледяной поход, как в дневнике уже заметно стремление героизировать эту страницу антибольшевистского движения:

«Ты не думай, что я хвастаюсь, но правда, наши походы и бои в кольце большевиков, без сочувствия населения с крохотными средствами, со всевозможными препятствиями, без железных дорог и [против] во много-много раз превосходившего нас врага. Эти походы и бои – такая страница исключительная, что второй такой не найдешь. А сколько брожений, сильно слабых духом, сколько убитых, раненых, больных, сколько невзгод, холода, вшей, отчаянных положений – а все-таки стоим, держимся, закалились. <…> Если Господь даст благополучно закончить эту эпопею, то уж действительно [можно] будет честно и горделиво вспомнить минувшее» (20.05.1918)[199]199
  ЦДНИРО. Ф. 12. Оп. 3. Д. 1312. Л. 160.


[Закрыть].

Но существует объективный контекст, то есть запечатленные в тексте факты, которые позволяют сделать иные умозаключения, помимо оценок и намерений автора.

28 февраля 1919 года, находясь в Порт-Петровске, Эрдели записал: «В прошлом году в это время было уже прекрасно, затем между 15–23 марта был снег, мороз, холод, а потом опять прекрасно»[200]200
  Там же. Л. 36.


[Закрыть]. То есть основная часть 1-го Кубанского похода прошла при отличной погоде. Но в историю он вошел под именем Ледяного похода, на что повлияла имевшаяся с самого начала цель героизации Добровольческого движения.

Вожди Белого движения на Юге России представлены в этих дневниках не застывшими бронзовыми фигурами, а живыми людьми, с которыми Иван Георгиевич общался, и не всегда обе стороны оставались довольны друг другом, случались разногласия и недоразумения. И запись в дневнике Эрдели отражала то, что чувствовал он в тот день, не боясь разрушить еще неродившийся миф.

Смерть Корнилова, запечатленная уже на первых страницах дневника, помешала Эрдели дать ему полноценный прижизненный портрет. Но в дневник успела попасть запись о том, что присутствие в движении Корнилова вызывало у кубанцев настороженность. И это не случайно. Туманные события корниловского мятежа скомпрометировали всех замешанных в них. По оценке одного из офицеров, путч углубил раскол общества и ухудшил и без того тяжелое положение офицеров, которое только-только начало выправляться: «Мы пережили шесть месяцев и во многих случаях завоевывали доверие своих солдат, часто нам даже удавалось работать совместно с комитетами, извлекая из них все лучшее и подавляя худшее. А теперь вся эта ценная почва утрачена… мы утратили… доверие [солдат] и зависим от их непредсказуемого настроения»[201]201
  Кантакузина Ю. Революционные дни. Воспоминания русской княгини, внучки президента США. 1876–1918 / Пер. с англ. М., 2007. С. 225. Такое же мнение изложено: Архивное собрание Дома Русского Зарубежья (далее – АСДРЗ). Ф. 1. Оп. 1. Д. Е-100. Л. 22.


[Закрыть]. Учрежденные в сентябре комитеты борьбы с контрреволюцией[202]202
  Мурманский путь (Петрозаводск). 1917. 7 сент.


[Закрыть], то есть с выступлениями наподобие корниловского, стали новым витком вовлечения населения страны в политическую активность.

Именно Корнилов к концу 1917 года был наиболее одиозной фигурой, одинаково неприемлемой для аристократии, офицерства и солдат. Его легендарный побег из немецкого плена стал уже для общества, пережившего революцию, древней историей. Солдатам его имя напоминало о развернутой прессой антикорниловской истерии осени 1917 года. Они помнили, что он выступал за введение смертной казни в отношении тех воинских преступлений, в которых мог быть обвинен практически каждый из них[203]203
  Национальный архив Республики Адыгея. Ф. Р-1114. Оп. 1. Д. 4. Л. 6; Краснов П. Н. На внутреннем фронте // АРР. Т. I. С. 101.


[Закрыть]. В свете этой оценки фигура Корнилова выглядит как неудачная для привлечения в армию широких масс[204]204
  Михайлов И. В. Быт, нравы и психология Белого офицерства: к постановке проблемы // Революция и человек: быт, нравы, поведение, мораль. М., 1997. С. 159.


[Закрыть].

Конечно, не только репутация вождей зарождающегося движения, но и общая усталость от войны сказалась на том, что осенью 1917 года на их зов откликнулось только 3–4 тысячи офицеров из 250-тысячного корпуса[205]205
  Чиняков М. Гражданская война: новый взгляд? Орел, 2010. С. 160.


[Закрыть]. Судя по дневниковым записям офицеров, ехавших на Юг России, они ехали не к Корнилову или Алексееву, они уезжали от большевиков.

Сбор офицеров на Юге не был заранее продуманной акцией. По-видимому, все делалось спонтанно, в надежде, что большевики сами собой куда-то сгинут. Юг нужен был, чтобы выиграть время. Генерал сообщал в дневнике, что на совещании 17 марта Корнилов решил двигать свои отряды к Черному морю, чтобы там их распустить. Подобный исход признавал единственно возможным и сам Эрдели. Против роспуска армии он не возражал, только видел это по-иному:

«Какие планы сейчас у Корнилова, не знаю, но считаю, что с увеличившимся отрядом да и ранеными к Черному морю теперь не уйдешь, наша судьба оставаться здесь и драться до конца. Есть намерение взять Екатеринодар обратно. Если это удастся, то когда престиж Корнилова возрастет, пожалуй, и на Кубани пойдет некоторое оздоровление, под прикрытием которого наши добровольцы-офицеры, русские и черкесы, смогут укрепиться и проникнуть потом в Россию и на родину вообще, избавившись от лап большевиков» (18.03.1918)[206]206
  ЦДНИРО. Ф. 12. Оп. 3. Д. 1312. Л. 104.


[Закрыть].

Идея о возращении в Екатеринодар нашла много сторонников, и армия повернула к городу. Это движение сопровождалось большими людскими потерями и расходом боеприпасов. 23 марта 1918 года сделана запись, показывающая раскручивающийся маховик Гражданской войны:

«А раненых все везут. Все офицеры. Лежат на соломе, забрызганные грязью, с тупой покорностью на лице. Порой думаю, что лучше было быть убитым, чем раненым по теперешнему времени, так как если раненые попадутся в руки большевиков, то все равно их прикончат. Чтобы не тратить патронов для расстрела, на площади выстроили четыре виселицы. Напоминает роман Гюго… иллюстрацию. Тягостно»[207]207
  Там же. Л. 114.


[Закрыть].

Генерал затем уточнил, что виселицы для пленных большевиков. Один из них матрос.

Как видим, вся эта затея, именуемая Добровольческой армией, не имела в начале своей истории хоть какого-то четкого плана действий, что подпитывало упаднические настроения у офицеров. Комментарии Эрдели к происходящим событиям и планам вождей пронизаны пессимизмом. Овладение Екатеринодаром ему не виделось средством спасения движения, и в городе их ждала естественная смерть. Он предвидел, что, оказавшись в Екатеринодаре, «наши добровольцы будут стоять, распыляться и большинство будет укрываться, потянется по домам и т. д. в Россию или куда-нибудь, чтобы кончить эту войну-бойню и отдохнуть где-нибудь без пуль и шрапнелей. Первый я потянусь из Екатеринодара к тебе, к тебе, мой милый, моя жизнь…»[208]208
  Там же. Л. 109–110.


[Закрыть].

Добровольчество воспринималось не только как добровольное принятие на себя ответственности за судьбу Белого движения и страны, но и право на отказ от этих обязательств. Слабая исполнительская дисциплина и отсутствие наказания за это было производно от понимания добровольчества как высоколичностно мотивированного поступка. Именно в этом ключе размышлял в своем дневнике генерал И. Г. Эрдели, задумывая уход из армии; именно этим руководствовался генерал Деникин, слагая с себя полномочия главнокомандующего в марте 1920 года.

Офицерская армия вела бои в основном с местными отрядами самообороны, которые их участники потом, в революционных мемуарах, предпочитали называть красногвардейскими. Страх перед ордой бредущих по степи вооруженных и озлобленных людей в условиях хаоса и безвластия зимы 1917/18 года не мог не спровоцировать попытки воспрепятствовать их проходу. Против добровольцев-корниловцев была их малочисленность и скудость боеприпасов, за – боевой опыт и безысходность. После нескольких удачных боевых операций Корнилов постепенно стал приобретать среди кубанцев и донцов популярность. Эрдели назвал это оздоровлением казачества.

Гибель Корнилова разлагающе подействовала на ведомые им отряды, многие стали разбегаться. Обстановка в отрядах корниловцев, потерявших своего вождя, живо представлена в этих дневниках:

«…После Екатеринодара мы все идем, двигаемся и избегаем боев. Самое страшное – линии железных дорог – проходим по ночам. Сейчас мы около Ставропольской губернии и стремимся к Терской области. Поход утомителен, главное, все устали и у всех [нрзб.] притупилась цель общая, т. е. борьбы с большевизмом. Смерть Корнилова подействовала угнетающе на всех. И теперь если не разбегаются все, то потому что в одиночку и вразброд легче, удравши, погибнуть и просто шкурный вопрос – держаться всем вместе. Мы теперь гонимые, уходящие из этих мест, и нас преследуют со всех сторон, но преследуют неумело, однако покоя нам не дают. <…> За эти дни, что не писал, сколько было кошмарных, ужасных переживаний, в степи блуждания, атаки, смерти, паника, растерявшая дисциплину и стройность толпа вместо войск, грабежи, нежелание подчиняться – ужасно. Теперь легче стало.

Я мог бы иногда писать, но неудобно было, да и рад был добраться куда-нибудь, чтобы лечь и спать, спать…

Измаялись, извелись – страшно» (9.04.1918)[209]209
  Там же. Л. 115.


[Закрыть].

После своей смерти Корнилов постепенно обретает в записках Эрдели героический ареол. Уже через месяц, 11 апреля 1918 года, Иван Георгиевич сравнивает с ним А. И. Деникина, и не в пользу последнего. И вскоре опять о Деникине в сравнении с Корниловым: «…Как далек он от Корнилова – небо и земля» (21.04.1918)[210]210
  Там же. Л. 123, 135.


[Закрыть]. Надо отметить, что Эрдели (полный генерал) никогда не служил под началом Корнилова (генерал-лейтенанта). Зимой 1918 года он оказался в Екатеринодаре, а не в Новочеркасске и вместе с Филимоновым и Покровским участвовал в формировании офицерско-казачьих отрядов на Кубани. Его близкие контакты с Корниловым ограничиваются быховским сидением.

Эрдели не пускает критических стрел в адрес Алексеева, Маркова, Корнилова и Врангеля, но недоволен Деникиным, Романовским, Дроздовским, Ляховым. Но все его замечания в адрес всех упоминаемых лиц неизменно интересны.

На общественную реакцию по отношению к вождям Белого движения влияла репутация, сложившаяся в предшествующие годы. Генералы Алексеев и Корнилов находились на особом положении в связи с тем, что в 1917 году процесс объединения офицерства шел вокруг них. Возникшие в мае-июне 1917 года «Союз офицеров армии и флота», «Союз воинского долга», «Союз чести Родины», «Союз спасения Родины», «Союз добровольцев народной обороны», ориентировались на Ставку, на Могилев, на Алексеева; другие – ударные батальоны из юнкеров и добровольцев, подпольная офицерская организация «Военная лига» – на штаб Юго-Западного фронта в Бердичеве, командующим которого стал в апреле 1917 года Корнилов[211]211
  Абинякин P.M. Военно-патриотические организации 1917 года: к предыстории белого движения // Белая армия. Белое дело: Ист. научно-популярный альманах (Екатеринбург). 1999. № 6. С. 5–12.


[Закрыть].

Репутация М. В. Алексеева, с точки зрения офицерства, была почти не запятнана. Ее омрачал факт участия в переговорах с царем по поводу его отречения, но только в глазах монархистов. Участие Алексеева в аресте Корнилова было несколько обелено его открытым письмом, опубликованным в газете «Новое время», и скорой отставкой. Ко времени Октябрьского переворота Алексеев уже имел репутацию того, кто спасет Россию.

По отношению к генералу Алексееву Эрдели чувствовал пиетет, никаких явно критических комментариев не допускал. Мы можем понять по ряду записей, что Алексеев был своеобразным мозговым центром движения. Он был тем лицом, которое пыталось осмыслить происходящее и сформулировать программу действия. Восстание кривянских казаков способствовало появлению стратегических планов. Генерал Алексеев размышлял о форме своего управления занятой территорией. Свою временную (до созыва Учредительного собрания) власть на Дону он видел в форме военной диктатуры, ориентирующейся на широкий антибольшевистский фронт. Эрдели понимал, что этому плану нужна поддержка казаков, только тогда из этого выйдет толк. Примерно в эти же дни Михаил Васильевич составил и зачитал доклад о грядущих перспективах. Анализ ситуации основывался на признании германо-большевистского сотрудничества несомненным фактом.

«На совещании Алексеев делает доклад обо всем том, что стало известно нам от всяких посланных. Положение России ужасно – Финляндия отдалилась и отхватила себе Мурман; Украина, направляемая немцами с подлецом Скоропадским во главе, отделилась. Также и немцы прилагают все усилия к тому, чтобы на Украине установить свой украинский язык и задушить всякие попытки и движение с Россией. В Великороссию – центр, или, как немцы называют, „Московское государство“, представленное советской властью, немцы туда идти не желают, так как [не] желают голодать вместе со всеми. Там в центре интеллигенция задавлена, царит террор. Поднять голову, проявить какую-либо индивидуальность против Советской власти никто не смеет, вся страна в полном расстройстве и голоде, и немцы предоставляют разваливаться и слабеть Московскому государству сколько угодно. План военной партии немцев во главе с Гинденбургом – ослабить Россию разделением ее на части, подвластные Германии, и с тем, чтобы отрезать центр России от морей. Мурман тоже отрезан, как и Владивосток, который также будет верно нерусским скоро. Немцы двигаются на Кубань под видом распространения порядка на Украине, а по существу для того, чтобы выкачивать хлеб в Германию, что они уже начали проделывать в широких размерах. А центр России гибнет, раздирается товарищами и советской властью, заседающей в Кремле, а над нею властвует еврейский кагал, находящийся в связи и солидарности с Гинденбургом, который толкает его и способствует ему всячески в расчленении и оставлении России. Этот кагал держит в руках американский, а следовательно, теперь и всемирный денежный рынок, от этого зависят и Франция и Англия, а потому России нечего ждать впереди просвета. Остался Юго-Восток – Кавказ, но и он готов попасть немцам в лапы, чтобы с Малой Азией замкнуть в немецкое владение все Черное море с Константинополем. <…> Я себе не представлял такого ужаса, какой рассказывает Алексеев. Теперь я вижу, что России действительно настал конец, нет ее, и лишь жалкие куски великого целого остались» (2.05.1918)[212]212
  ЦДНИРО. Ф. 12. Оп. 3. Д. 1312. Л. 149–151.


[Закрыть].

Генерал так же, как и рядовой солдат-фронтовик, опустошен, но его держит в строю сила инерции. Свое «воевание» он находит глупым, а сбор офицерства под знамя Корнилова видит как реакцию людей, которым в армии безопаснее, чем поодиночке по домам:

«А на наше положение я смотрю без фантазии, трезво и что все это образуется в авантюру, по-моему, где главнейшее не великодержавные мысли, а спасение самих себя. <…> До чего мне опротивели эти все скитания, риски жизнью, бои и походы и т. д. Ну просто я мученик каждый раз, когда мне надо идти вперед… И только потому, что беру на себя и потому что иначе нельзя, я все исполняю. Я устал воевать, и такая апатия и равнодушие подчас завладевают мной, что просто сил нет. И я буду Бога благословлять, когда буду наконец изъят из этой гражданской войны. Та идея, которая была раньше и которая создавала всю эту борьбу, я в возможность ее существования изверился давно, а кроме того, нечем бороться, голыми руками, что ли?» (11.04.1918)[213]213
  Там же. Л. 116, 121–122.


[Закрыть].

Во время движения добровольческих отрядов от Екатеринодара начался отток из них людей. Деникин потерял половину своих штабистов. Он и сам стал готовиться к отъезду в Сибирь. В апреле, командуя тремя конными полками, Эрдели никуда удирать не вправе: генерал был воспитан человеком долга. Да это и бессмысленно: поодиночке быстрее погибнуть.

Они ведут какие-то бои, большевики рассеиваются, но собираются вновь, они несут потери, но коренной вопрос – куда идти – так и не решен. Добровольцы тянутся к Дону, кубанцы – к себе. Тогда же Эрдели записал в дневник, что группа офицеров во главе с Деникиным строили планы в отношении будущего. По их мнению, оставаться в Центральной России им будет невозможно, поэтому они предполагают скрыться (!) в Сибири. Не начинать заново борьбу за Уралом, а именно спрятаться. Но Эрдели этот вариант не подходит, он хочет к Маре, хоть дворником, хоть кучером, ну хоть кем-нибудь, только к ней[214]214
  Там же. Л. 125–126.


[Закрыть]. Но сказывается человек с чувством долга: он не готов просто взять и уйти из армии. Когда появилась туманная перспектива выехать для оргработы в Россию – он готов. Ведь ему так надоела война, да и к любимой поближе. Уже планирует, надолго ли ему хватит денег жить около нее. Он скопил из жалованья около 2 тыс. руб., а потом, когда деньги выйдут, придется искать применения своим силам. Фраза «если наша армия будет существовать» выходит из-под его пера без особого волнения[215]215
  Там же. Л. 144.


[Закрыть].

После начала антисоветского восстания на Дону настроение понятным образом изменилось к лучшему. Появились нотки уверенности. Эрдели планирует: когда донские большевики силами донцов или немцев будут ликвидированы, надо будет отдохнуть в тихой станице и понемногу разъезжаться по домам. Но затем собирать силы для борьбы с немцами.

Всю неопределенность ситуации поможет ощутить и понять этот отрывок из дневника:

«Был разговор, каково настроение в армии и пойдут ли войска опять назад, хотя бы в кратковременную экспедицию, но назад все-таки, когда взоры все вперед, к Дону, к наступающим из Киева гайдамакам, украинцам. Общее мнение было таково, что войска, конечно, пойдут, и было решено, что сегодня отдых, а завтра двинемся. Но когда весть распространилась об этой экспедиции, то с вечера уже начали многие удирать самостоятельно к Новочеркасску, в Ростов, кто к атаману Попову, который сейчас стоит во главе Донского войска, кто и навстречу немецким войскам, лишь бы только кончить воевать и попасть в спокойные места, обеспеченные немецкими войсками. Никто толком не знает, где немецкие войска и что там делается, но видно, многим так уж бесконечно надоело это скитание, что они слабодушно не рассуждают, а лишь бы избавиться от напряжений боев и т. д. и чтобы душу на покаяние отпустили, а там к немцам или не к немцам – им все равно. Ну это значит уже конченые, но самое плохое то, что в самом штабе у Деникина половина удрала. После Корнилова к Деникину не стало ни привлекательности, ни преданности, и многие не соглашались с ним, а теперь вот этой ночью ушли многие. Это скверно как пример, так как если в штабе у командующего армией такое недоверие к командующему составу, то на войсках это может отразиться крайне печально. А вместе с тем вчера привезены офицерами сведения из Ростова, что он частью занят казаками, частью гайдамаками и украинцами, причем эти гайдамаки не есть войска немцев, а это части корпуса Щербачёва, который образовался на Румынском фронте, что немцы дошли только до той границы, которая была установлена по мирному договору, и дальше не пошли, и дальнейшее движение, т. е. на Воронеж, Харьков, Ростов – это не немцы, а „фронтовики“ – офицеры и солдаты, которые не примкнули к большевикам, а сохранили свой прежний облик, и что казаки донские дерутся против большевиков наряду с этими самыми гайдамаками и украинцами. Верно ли это, не знаю, но выходит уже так, что эти гайдамаки и украинцы, они с Щербачёвым, что это значит свои, что это быть может и украинская политическая ориентация, но все-таки не немцы, не австрийцы, т. е. тут не наши чистой воды, а все-таки враги, хотя, по-видимому, с донскими казаками действуют в полном согласии. Сам черт не разберет…» (21.04.1918)[216]216
  Там же. Л. 140–141.


[Закрыть].