Текст книги "Автостопом до алтайского яка"

Глава 14

Кто не матерится за рулём – тот плохо следит за дорогой.

– Мотает тебя. С ума сходишь, потому что одна. Замуж тебе надо, срочно! – ставит диагноз и тут же даёт рецепт Азамат, протирая узкие глаза одной рукой; второй – рулит.

Рассвело. Мы едем по направлению к городу Уральску.

– За кого же? – в весёлом отчаянии восклицаю я, всплеснув руками.

– Да хоть бы и за меня, – говорит Азамат и мимоходом смотрит на мою реакцию.

Отмалчиваюсь.

– Ты мне свой телефон дай, я тебе позвоню! Обещаю, что позвоню! – он горячится, отвлекаясь от дороги. – И ты мне звони.

Диктует два своих номера.

Тут как раз один из телефонов звонит у него.

– СИДИ ТИХО, – отчётливо говорит Азамат, сделав испуганные круглые глаза.

Эту фразу я буду слышать регулярно. Азамат начинает говорить с такой интонацией, что будь я его женой – сразу бы догадалась, что он едет в кабине с женщиной. Стиль разговора и сразу меняется, и я этот тон хорошо знаю. Женская интуиция, которая так правдива, часто открытым текстом предупреждает о чём-то, но большинству женщин кажется выгодным быть глухой, слепой или хотя бы тупой бабой как можно дольше.

Азамату звонит женщина, они говорят на казахском. Меж тем дорога пустынна, и это подтверждает фразу, сказанную им ранее: «В Казахстане такие дороги – хоть боком езжай!». Так и есть: изредка, примерно раз в десять минут нас кто-нибудь обгоняет или едет навстречу. Поэтому скорость у нас приличная, а рулит Азамат одной рукой.

Для меня становится очевидным, что я не буду ему звонить. Проходит полчаса, а он всё говорит и говорит по телефону. Я пытаюсь не забыть, что надо молчать и сидеть тихо, но тут случается непредвиденное.

Прямо перед нами, как по волшебству, возникает лошадь, трюхающая в телеге со скоростью, едва ли превышающей двадцать километров в час. Ползёт она по нашей полосе. А рядом, слева от неё, с той же скоростью, но по территории встречки так же неспешно бежит крупная собака, – ни объехать, ни обойти. Приближаются они столь стремительно, что я, забыв про осторожность, невольно громко вскрикиваю:

– Ой, … (проститутка!)! – и тут же зажимаю рот обеими руками, с той же громкой мыслью, ухнувшей в голове: «Ой, … (проститутка!)!».

Одновременно с этим Азамат с грохотом роняет телефон на пол и начинает гудеть и тормозить одновременно. Ремень безопасности врезается мне в ключицу, которая и так уже болит от постоянного давления. Лошадь резко уходит вправо и умещается на обочине, продолжая трюхать, а собака – влево, и мы каким-то чудом проскакиваем мимо них, никого не задев…

По всей вероятности, я не спалилась только потому, что Азамат уронил телефон как раз в момент моего вопля. Во всяком случае, проблем не возникло… Уф-ф-ф… Даже не знаю, чего я испугалась больше…

Табуны, стада и отары ходят с обеих сторон от дороги: везде пасутся лошади, и коровы, и овцы. Некоторых пасёт пастух. Большинство ходят у обочины и объедают одинокие зелёные пучки травы, оставшиеся исключительно здесь. С обеих сторон от дороги лежит выжженная степь, преимущественно бежевого цвета. Иногда она раскрашена красноватыми или фиолетовыми пятнами цветущих трав, и даже полосы деревьев, посаженые с двух сторон, выглядят как коряги, воткнутые в землю: сухие палки, у основания которых едва пробивается новая зелень, – вся остальная степь покрыта чухлой с виду, тощей травой.

– Лошади! И коровы! – с восторгом кричу я, тыча пальцем в сторону степи.

Именно Казахстан начинает первым удивлять меня количеством этих животных.

– Да-да… Мя-я-ясо, – подтверждает довольный Азамат.

– Там пастух! На лошади! – мой детский восторг плещется через край.

– Ну правильно, чтобы еда не убежала, её надо пасти, – Азамат громко смеётся надо мной. – И чтоб жирнела. Вот счас придёт зима, и как начнёт он их… – в его голосе слышится дополнительная мечтательность, – … резать. И – направо. И – налево… – и тут же переключается: – Вот урод, … (проститутка!) что делает на … (пенис) камазик, а? Выехал на середину, а ехать не может…

Камазик, как будто услышав его мысли, прижимается к обочине, и мы огибаем его под добродушный мат Азамата.

– Казахи в основном мясо только и едят! – радостно восклицает Азамат. – Как ты собираешься быть в Казахстане и не есть мяса?

– Ну… Я не собираюсь здесь быть. Проездом жеж!

Мясо я периодически ем. Но, видимо, не в таком количестве, как среднестатистические казахи.

Кладбища здесь похожи на памятники – широкие стенки оградок выложены из красного или светлого кирпича, много чёрных монументальных могильных плит. Среди них иногда встречаются даже маленькие, как будто игрушечные, домики, выложенные из камня и украшенные сверху аккуратными маковками.

Вдоль дороги периодически появляются небывалые горы из арбузов и дынь, сложенные в виде пирамид.

Нас догоняют белорусы. В рацию они спрашивают друг друга: «Почему не работает GPS?», на что Азамат, отвечая в воздух, начинает возмущаться:

– Прально, нихрена вы хотели, чтобы в степи GPS вам показывали, блин, ёу! GPS вам верблюды нах покажут, куда как ехать нах. Вот, блин, белорусы, а! Ещё нас чурками называют, а сами-то. Хитро (совокуплённые), … (проститутка)…

Азамат любит структурировать время разговором. Что-то только материться начал много: наверное, я становлюсь «своей» в его среде.

– Где ментозавры-то? Вдоль дороги обычно всегда стоят. Спят, что ли?

Въезжаем в город Уральск. Главная дорога города немногим более оживлённая, чем трасса до этого. Примерно три-четыре машины едут одновременно в зоне видимости по широкой, многополосной дороге. В городе очень много зелени.

– Пушкин, Лермонтов сюда приезжали, – говорит мой гид. – Для чего, … (проститутка)? Они сюда, по ходу, для это… по тёлками приезжали просто, я так думаю. А для чего сюда приезжать ещё? Пушкин! По тёлкам приезжал сюда, балдеть. Ему там скушно, видать, было. В дом терпимости сюда срывался, к тёлкам. А как по-другому сюда срываться? Потому что всегда считалось: ссылка эти города! Уральск, Семипалатинск, Ускоман… в эти города отправляли в ссылку. Всё! При царе тоже ссылка же была, прально?

– Конечно! – меня забавит такая историческая справка, и я поддакиваю для поддержания разговора.

«Ускоман» – это сокращённое название Усть-Каменогорска.

– Я ж говорю. Без права переписки нах! – восклицает главный историк всея Казахстана.

Мы выезжаем из Уральска, и тут же на дороге нас останавливает ленивый, едва проснувшийся гаишник, вяло взмахнув полосатой палкой.

– А, вот вы где, родимые, – радостно восклицает Азамат, привычным жестом беря заранее приготовленную сине-серенькую казахскую купюру с приборной доски.

Пятьсот тенге.

– Платить обязательно? – удивляюсь я.

– Ты что? – восклицает Азамат, мягко притормозив прямо возле гаишника. – Конечно! – и открывает дверь.

Азамат протягивает документы, а вслед за ними и деньги. Гаишник мельком смотрит на документы, а потом недоверчивым взглядом – на меня: я сижу с нейтральной физиономией, но в душе очень возмущена. За что платить? За? Что?

В итоге нас отпускают, денег не взяв. Азамат едет и удивляется:

– Почему не взял? – и через пять минут грандиозных раздумий выдаёт. – А! Тебя испугался!

Решил не рисковать: вдруг я какой инспектор по борьбе со взяточничеством?

– Да раньше гаишники просто шляпу клали на обочине. Остановишься, деньги положишь и едешь дальше, – говорит он.

Слушаю историю про то, как Азамат «поступал» своего ребёнка в Суворовское Алма-Атинское училище: платить пришлось трижды, и сумма меня впечатлила. В третий раз он был в рейсе, и пришлось просить друга, чтобы тот съездил к нему на работу, взял причитающуюся зарплату и отвёз эти деньги куда полагается.

Ещё он боготворит российских гаишников – если предыдущий водитель называл их «утырками», то Азамат, видимо, в сравнении со своими, говорит:

– Российские хотя бы за дело останавливают и штрафуют! А наши просто деньги берут, ни за что!

– Как так? А если не платить? – не могу смириться с этой дорожной наглостью.

– Если не заплатишь, начнёт мурыжить три часа. К документам придираться. А у меня – время…

Мы пересекаем реку Урал, значительно обмелевшую за последние годы. Оказывается, из-за большого количества паводков весной здесь часто бывают наводнения, и была даже построена противопаводковая плотина, которая ловит воду, сброшенную Астанинским водохранилищем в реку Ишим. Объём воды исчисляется миллионами кубометров.

Серьёзные наводнения весной здесь не редкость. Одно из них, довольно впечатляющее, было в апреле этого года, и Азамат вспоминает об этом возмущённо: количество матов зашкаливает, а из приличных слов присутствует только одно слово, «плотина».

Останавливаемся возле кафе – это сколоченный из разнокалиберных досок вагончик, облицованный изнутри фанерными листами. Заходим внутрь.

Для украшения на стене заведения висит голова кабана, на полу стоит чучело волка, частично загромождающее проход, и на стоячей вешалке висит ещё одна волчья шкура, – прямо под широкоэкранным телевизором, подвешенным на уровне головы. Все, кто заходит, оказываются под взором тех, кто смотрит телевизор, а его смотрят все.

Показывают новости: в России бушуют пожары – Бурятия, Иркутская область, Красноярский край, – под такие новости легко заработать язву желудка.

За столами сидят одни мужики, человек восемь, и вид у них суровый, – водилы. Кроме них здесь хозяйствуют две казашки: обе спокойные, но тоже неулыбчивые.

Азамат, видимо, чтобы перевоспитать меня, заказывает традиционное казахское блюдо, – оно называется шурпа или сурпа. Мои попытки заплатить за себя терпят фиаско: открываю молнию на кошельке, и тут же слышу шипение Азамата:

– Убери! – таким тоном, что спорить нет и в мыслях.

Заплатить за себя вопреки этому протесту, видать, тут же приравняется к прилюдному оскорблению. Проникаюсь благодарным ощущением, позволяя Азамату расплатиться самому.

В ароматном бульоне плавает большой кусок баранины с несколькими прилипшими к нему чёрными шерстинками, две круглых больших картошины и кусок моркови. Вкусно.

– Ешь, ешь! На меня не смотри! – произносит он тихо. – А то ишь…

И вот мы снова в пути. Нас нагоняет ещё одна фура. Слово за слово, по рации они знакомятся: водителя позади идущей фуры зовут Игорь.

Мужики теперь едут компанией, переговариваясь по рации – рассказывают истории, смачно приукрашенные матом. Рация позволяет говорить только одному – другой в это время слушает – поэтому, когда подходит его очередь, водитель часто начинает разговор словами «да-да», – мол, проверка связи.

– Азамат, заметь, вот с советского времени все мужички отличные, да? – хвалит своё поколение Игорь.

– Да-да, братан! Советское воспитание! – уверенно поддакивает Азамат, кивая головой. – Они знают, как с молодыми разговаривать, как себя вести надо. В то время, знаешь вот подумал, воспитание какое было? Как вот нас воспитывали? Говорили: «Если старше – надо уважать». Всё! Понимаешь? Если младше, то он тебя уважает, как младшего. А сейчас посмотри у молодежи, даже уважения ведь нету! Вот, например, я при старших даже пытаюсь не пить. Курить-то ладно, Бог с ним, уже совести нету. Совесть-то прокурил, всё. А вот пить нельзя – нас так учили. Счас, посмотри молодёжь: пофигу! Взрослый мужик, ему уже лет под пятьдесят, а они с ним на «ты» начинают! Дядя-матя там… Тётя… Недоделанные какие-то, как свистулька без дырки! Головное мышление напрочь отсутствует! Одно двоеглазие!

Я тихо посмеиваюсь от его выражений.

– Да-да, счас молодёжь… Ни уважения, ни субординации нет. Если человек старше, я прислушиваюсь к нему, … (сокр. от «проститутка»), – подтверждает Игорь.

В ходе беседы догоняем ещё одну фуру и обгоняем её, а Игорь идёт сзади:

– Я следом иду, да? – уточняет он безопасность, потому что из-за нас ему ничего не видно.

– Давай, давай – чисто впереди, никого нет, – отвечает Азамат, – только перекати-поле катаются туда-сюда.

– Пусть катаются, – добродушно говорит Игорь низким прокуренным голосом.

Дорогу действительно перебегают шары перекати-поля: какие-то побольше, какие-то поменьше резво бегут они, вприпрыжку выскакивая из неглубокой придорожной канавы, идущей справа и шустро исчезая в канаве слева. Некоторые попадают под колёса, теряют способность катиться и лежат потом на асфальте, бочком, а проезжающие следом машины колёсами крошат их в летящую пыль.

– Я в прошлый рейс на саранчу нарвался, … (проститутка). Где я нарвался? У Актау. Вся машина в саранче, … (проститутка). Окна открыть не могу: воняет, … (проститутка), … (опять колоссальное фиаско)! – Азамат смеётся.

– Да-да. Я в позапрошлом году этой дорогой ходил, на Воронеж таскал трубы пластиковые на … (пенис), – Игорь говорит не спеша, взвешивая каждое слово. – Сначала она ещё на асфальте сидела. … (Пенис), полосы эти красные … (ещё одно колоссальное фиаско). Потихоньку по ним надо, а то нырнёшь, улетишь сразу нах. А потом она на крыло поднялась. Ё-моё!.. Главное, здесь едешь – птички не подлетают. Я в Костанайскую зашёл, на Денисовке встал там… перекусить. Птички сразу, … (проститутка), облепили! Пока я там туда-сюда час-полтора стоял, всю мордочку очистили на … (пенис)!

По месиву из саранчи ехать очень опасно, потому что раздавленные насекомые превращаются в скользкую кашу. В последнее время саранча стала настоящим бедствием – за один день целые поля уничтожаются этими огромными летучими «кузнечиками», съедающими столько, сколько весят сами. На месте густых зелёных зарослей из кукурузы остаются только лысые ряды объеденных палок.

Мы бодро едем по абсолютно пустой трассе: Азамат впереди, Игорь сзади. Истории продолжаются:

– Я чё-то смотрю – шершень! … (имеющий опыт полового сношения в качестве пассивной стороны) в рот, … (офигеть) на … (пенис), … (проститутка)!

– Ты в Украине видел шершени какие? – громко смеясь, спрашивает Азамат.

– Там не шершни, … (проститутка)! Там слоны летучие, на … (пенис)!

Количество матов означает, что шершни там довольно большие.

– Да … (фиаско) просто: динозавры! – Азамат хохочет. – Я из Китая проехал, в Киеве выгрузился, и у меня машина затроила, поехал на СТО. Открываю окно, а там шершени! С палец величиной! Во!

И он показывает мне палец, слава Богу, большой.

– Да-да, а подлетают, как будто реактивный самолёт на тебя летит! – эмоционально подтверждает Игорь голосом, который чем-то сам похож на этот звук.

Выясняется, что у Азамата аллергия на укусы насекомых. Он рассказывает, как однажды в дороге его прямо в ухо укусила пчела, влетев в окно: еле до больницы добрался. Из-за аллергической реакции горло отекло так, что в больнице пришлось Азамата интубировать, иначе бы задохнулся.

– Три дня меня держали, не хотели отпускать! – эмоционально рассказывает он.

Он очень радостный, этот парнишка Азамат – чуть не умер, а рассказывает, смеясь.

Потом водители впадают в ностальгические воспоминания об армии, куда ж без этого? Армейские истории похожи одна на другую, и общее мнение «лучше пройти эту школу жизни заочно» – тоже.

– Вы окурок хоронили? – спрашивает Азамата Игорь.

– Да-да! – он хохочет. – А как же!

Есть такой ритуал в армии. Брошенный на плац окурок вынуждают подобрать, и нарушитель принимает живое участие в ритуале «похорон». Для этого окурок сначала транспортируют до места погребения – при этом его кладут на простыню, за четыре угла которой берутся четыре бойца и бегут несколько километров, причём так, чтобы окурок не улетел на землю. На месте выкапывается большая глубокая яма, размером с настоящую могилу. Туда с должными почестями кладётся окурок, завёрнутый в простыню и закапывается. Земля утаптывается.

После чего задаётся вопрос:

– А в каком направлении мы его положили?.. Как?.. Так неправильно же!.. Откапывайте обратно!

Мужики обсуждают стукачей.

– Да он командиру роты весь доклад сдавал, … (имеющий опыт полового сношения в качестве пассивной стороны) в рот. Я его, … (проститутка), чуть не убил на … (пенис)! Меня из-за этого судили, … (проститутка), – видимо, Игорь в армии был суровым и беспощадным авторитетом.

– … (Проститутка), опасно… – высказывается осторожный Азамат. – Мы, примерно, знали кто что стучит, но всё равно, блин, не трогали их, опасались. Потому что не дай Бог тронешь… блин, он сто процентов замполиту пожалуется, замполит начнёт потом, знаешь, палки в колёса ставить. И … (фигнёй) страдать. И вот ходишь молча, терпишь, ну… в душе знаешь, что они все стукачи. Я старался дружить со всеми.

Воспоминания постепенно переходят к деталям. Игорь грубоватым голосом, жалуясь, говорит:

– Вот раньше в армии служили: бежишь в семейных трусах, яйца то в одну сторону, то в другую переваливаются! Сейчас хоть трусы нормальные дают: рай, а не служба!

Не выдержав, хохочу в полный голос, уже не пытаясь скрыть от Игоря своё присутствие.

– Игорь, ты мне тут девчонку насмешил, – смеётся вместе со мной Азамат.

Тот, не смущаясь, отвечает:

– Ничо, ничо! Пускай посмеётся!

Проезжаем мимо какой-то деревни, и вдруг на встречной полосе оказываются гуси: организованным строем они идут по встречке.

– Аккуратно! У нас тут гуси! – предупреждает Игоря Азамат, одновременно притормаживая.

Минуем гусей, едем дальше. Игорь замечает:

– Дак они и не нарушают. Идут по своей полосе!

Смеёмся все вместе.

– Ты всегда такой хороший? – спрашивает его Азамат и поясняет: – Разговорчивый!

…Потом они разъезжаются, каждый своим путём, так и не увидев друг друга в лицо. Вскоре приходит время вылезать и мне: Азамат едет в Алма-Ату, а я собираюсь заехать в Оренбург, к Джагдишу – он звал меня в гости.

Джагдиш – мой друг и инструктор по кундалини-йоге. К счастью, я успела подружиться с ним до того, как увидела в ослепительно белой одежде в качестве инструктора. «Не надо лишний раз раздувать моё духовное Эго, – сказал тогда Джагдиш, видя моё потрясение его божественным видом. – Моя задача: поделиться, – раз. И бросить вызов – два. Дать испытание, сложность, стену, чтобы ты смогла пройти и получить свой опыт. Гуру один – это Бог, и Он в каждом».

…Напоследок спрашиваю у Азамата:

– Азамат, как ты думаешь: в чём секрет семейного счастья?

Он, недолго думая, отвечает:

– В пигоди.

– Чего? – я не понимаю. – В погоде?

– Пигоди – это такие корейские пирожки из мяса, – поясняет он.

– И всё?

Он думает ещё пару секунд:

– И ещё есть куырдак.

– Чо? – опять переспрашиваю я, так как впервые слышу оба эти слова. Судорожно пишу их в блокнотик, но карандашный грифель с хрустом ломается.

– Куырдак – это казахское блюдо – жаркое из субпродуктов, – просвещает меня Азамат в вопросе семейного счастья.

Мужики… Сговорились вы все, что ли…

На прощание Азамат даёт мне совет:

– Ты после Оренбурга и Уфы когда поедешь, в сам Челябинск не заезжай – выходи возле Чебаркуля. Справа будет заправка, слева – стоянка фур. И смотри номера регионов: на Ускоман казахи обычно идут, на Новосиб – российские.

Он очень волнуется за меня, но я проехала уже больше половины пути, и при мыслях о возвращении внутри сворачивается какой-то плотный тоскливый комок, – нет, только не назад, не обратно.

– И ещё! – добавляет Азамат. – Если палатку будешь здесь ставить, не поленись, набери козьих какашек…

Смотрю на него: шутит? Вроде нет.

– …разомни их в руках, – продолжает Азамат серьёзным голосом, – и вокруг палатки выложи кругом.

О, это, должно быть, какой-то ритуал…

– Эм… – вытягиваю шею и абстрактно машу в воздухе руками, требуя объяснений.

– … чтобы всякая нечисть навроде скорпионов, пауков и змей не заползла внутрь, – поясняет он.

Решаю, что в Казахстане я ставить палатку не буду вовсе: не медведи, так змеи! Мило: даже не знаю, кого бояться больше.

– Ещё бечёвку из конского волоса змеи боятся – если положить её у входа, то никакая змея не проползёт, – в завершение говорит Азамат.

Расставаться с дальнобоями, которые везли тысячу километров, всегда тяжело: они становятся как братья.

Глава 15

Быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается.

…И вот я опять на обочине, и сегодня – середина августа. Солнце высоко, вода есть, картонка с собой, – можно немного прийти в себя, прежде чем ехать дальше. Оттаскиваю рюкзак подальше от дороги, сажусь сверху и знакомлюсь с Казахстаном ближе, изучая растения. Большинство из них мне незнакомы. Сухие округлые кусты перекати-поля лежат в канаве, запутавшись в иссыхающей траве.

Тихо. Меня качает вверх-вниз. Качка продолжается, несмотря на то, что я сейчас не в машине, а на земле, – синдром моряков и дальнобоев.

Наконец, встаю, подтаскиваю рюкзак к обочине и вижу фуру – она едет ко мне.

Поднимаю руку, улыбаясь.

…Миша – так зовут водителя – грузный и большой: живот подпирает баранку. Он весело говорит про себя:

– Я – Мать Тереза!

Делаю удивлённое лицо, потому как его внешний вид никак не вяжется с названным именем. Миша поясняет:

– Только с рейса вернулся, думал: посплю. Звонит начальник: выручай, мол. Фуру, гружёную трубами, перекособочило, и надо с неё три-четыре трубы снять.

История стара, как дальнобойный мир, и называется «перегруз». Дабы сэкономить на перевозках и количестве рейсов, в машину грузится вес больший, чем возможно. На ту фуру нагрузили девять труб, ну её и перекосило – встала.

Миша много курит – дымит, как табачная фабрика – кабина не успевает проветриться.

– Ты окно открой, если что, – говорит предупредительно он, выбросив окурок в открытое окно и тут же закуривая снова.

В кабине жарко. Кондиционера нет. Миша говорит, что от «кондея» только чаще простужаешься, хотя другие водители, наоборот, хвалят его, – в пробке, да в летнюю жару без него недолго и ласты склеить. Приоткрываю своё окно, нас обдувает сквозным ветром, трепещутся тяжёлые занавески из красных гардин.

Бодро едем по трассе, разделённой яркой белой полосой. У Миши звонит телефон, он отвечает, и тут нас резво обгоняет легковая машина, пересекая сплошную. Эту картину видит доблестный казахский гаишник, по мановению волшебной и полосатой палки нарисовавшийся впереди – он тормозит легковую, а следом и нас. Подходит.

– Легковая машина пошла на обгон и пересекла сплошную полосу, – констатирует гаишник официальным голосом и безапелляционно добавляет: – Пойдёте в свидетели.

Миша, едва успевший спрятать телефон, отвечает:

– Я ничего не видел.

Ещё бы добавил: «Я спал вообще».

На что гаишник парирует:

– Не следите за ситуацией на дороге? – виртуозно формулируя наказание и для нас.

– Да спешим мы очень, – выдаёт Миша второй и более убедительный довод спокойным рассудительным голосом, в котором нет намёка ни на грамм вины.

Гаишник смотрит на него оценивающе.

– Пустой? – спрашивает он наконец.

– Пустой, – кивает Миша. Наверное, в переводе это означает: «Взять с меня нечего».

Мишу гаишник хочет отпустить, но не знает, как. Он осматривает кабину и вдруг у основания сидения замечает скотч. Обычный прозрачный скотч, на грани умирания – ещё пара витков и начнётся картонка.

– О! Чё это у тебя? – простецки спрашивает гаишник, забыв про официальность.

– Скотч, – констатирует Миша очевидное.

– Дай мне скотч! – радостно говорит тот.

– Да бери, – быстро разрешает Миша.

Я пытаюсь сделать серьёзное лицо, мучая мимические мышцы, но, когда нас отпускают, и дверь захлопывается, не выдерживаю и начинаю громогласно ржать.

– Скотч? Ми-и-иша! Он забрал у тебя ско-о-отч? А-ха-ха!

Миша невозмутимо говорит:

– Да это ещё что… Тут один меня постоянно тормозил и просил мелочь.

– Мелочь? – давно я так не смеялась!

– Да. Тормозит, подходит: «Мелочь есть?». Я оба кармана выгреб, на ладони ему протягиваю… Так он только мелкие копейки навыбирал и отпустил: дочка у него, оказывается, монеты собирает…

Хохочу в полный голос.

– А в другой раз вёз целую фуру трамвайных болтов. Эти же любят мзду брать тем, что везёшь. Вот, подхожу я к посту в сопровождении гайца, а там очередь, и кто с чем стоит: кто – с арбузом, кто – с ящиком винограда…

– И что? – я всё ещё смеюсь.

– Спрашиваю его: «Мне что, ящик болтов нести, что ли?».

«Болтов н-н-нада?».

Отпустили его тогда с миром. Кто знает дополнительное значение слова «болт», оценит вдвойне.

Азамат говорил, что в Актюбинске коров кормят картоном, и они дают машинное масло вместо молока. Я думала, он шутит. Пересказываю эту шутку Мише, на что он вполне серьёзно отвечает:

– Картон и правда добавляют. Кормить-то нечем…

Перестаю смеяться.

…Дарит мне несколько казахских монеток. У меня взамен ничего нет, кроме жетона метро, так что даю его.

– Что это? – спрашивает Миша, насторожившись.

– Жетон метро, – отвечаю.

– Метро? – он смотрит на жетон с опаской, как на какую-то невидаль. Уговариваю, наконец берёт.

Метро для многих – это просто слово: большинство людей никогда его не видели. Серьёзно!

…Подъезжаем с Мишей к границе. На небе вырисовываются серые тучи. Очередь на выезд из Казахстана больше, чем была на въезд. Проходим очередные формальности, оставив машину. Все очень серьёзны, и я – серьёзнее всех. В отдельных местах требуется встать ногами на следы, нарисованные красной краской перед окном инспектора и ждать, пока тебя сфотографирует камера.

На крайний пост, за которым начинается шлагбаум и Россия, мы с Мишей заходим одновременно, отстояв длинную очередь, в которой преобладают казахские лица. Миша поясняет, что многие катаются через границу, покупая одни товары здесь и продавая их там, а потом покупая другие там и продавая их здесь. Многие легковые машины увешаны и набиты тюками, отдельные безжалостно потрошатся таможенниками: скомканные вещи, сумки, какие-то закрутки в банках, коробки, – всё это выложено прямо на землю. Вокруг этой кучи толпятся серьёзные дети – в таких поездках промежутки между тюками в машине плотно заполняются разновозрастным народом. Часто можно наблюдать, как из окна стоящей машины торчит грязная нога, обутая в стоптанную шлёпку – так водитель ждёт своей очереди.

Два весёлых русских пограничника весело переговариваются за стеклом, и один из них смотрит на меня, радостно восклицая:

– С мужем решили прокатиться?

До меня не сразу доходит смысл его слов, поэтому молчу. Отдаёт документы, не дождавшись ответа на вопрос, и мы с Мишей выходим, садимся в машину.

Выезжаем за шлагбаум. Узкая дорога заасфальтирована только местами и сильно раздолбана по краям.

– Здесь дорогу не перекрыть, чтобы начать ремонтировать, – поясняет Миша.

Ну вот мы и в России. Курс – на Оренбург. Миша едет дальше, под Уфу, но мне очень хочется увидеть Джагдиша: уверена, он будет рад, иначе не звал бы в гости.

…В Оренбург мы въезжаем ближе к полуночи. Прощаюсь с Мишей, желаем друг другу удачи. Машина отъезжает, я машу вслед рукой, стоя на обочине, а водитель громко и коротко бибикает: мол, пока! Так делают почти все, кто меня подвозит.

Забиваю в телефон адрес и вижу, что нахожусь в другой точке города от нужного адреса. Блин. Топаю вдоль дороги, и вдруг рядом останавливается легковая машина – я и десяти шагов не прошла! За рулём сидит молодой парень, больше в салоне никого нет.

– Привет! – здоровается он, почему-то чрезвычайно сильно волнуясь.

Киваю головой, останавливаясь. Рюкзак неумолимо тянет к земле, и мне так долго не простоять.

– Садись, поедем кофе пить! – говорит парень.

Прелестно. Кто может кататься в машине один, ночью и предлагать выпить кофе? Теряюсь в догадках. На всякий случай отказываюсь, поправляю лямки рюкзака и иду дальше, а машина медленно едет рядом.

– Ну пое-е-ехали… Ко-о-офе попьё-ё-ём… – уговаривает меня парень очень просительным дрожащим голосом, выдающим волнение.

– Дружок, – наконец, отвечаю я, резко остановившись. – Если ты ищешь себе девушку на ночь, то ты не по адресу. Я – взрослая тётка и иду на вписку.

– Куда идёшь? – он поднимает кверху брови, услышав смешное слово.

Вписка звучит не очень прилично, согласна.

– К другу я иду, – отвечаю. – Он меня ждёт. Поэтому кофе отменяется.

Вспоминается прекрасный анекдот про то, как мужчина провожает женщину до подъезда, она ему предлагает подняться выпить кофе, а он отказывается: «Кофе на ночь как-то…». И её заключительный крик души: «Ну, пожалуйста! У меня уже полгода не было кофе!».

Итак, я иду, как рюкзак на ножках, а парень в машине едет рядом и уговаривает меня, сразу перейдя почему-то на «ты»:

– Давай мы выпьем кофе, а потом я отвезу тебя к твоему другу? – он изрядно нервничает.

Рюкзак тяжелеет с каждым шагом, и я понимаю, что пешком до Джагдиша я доберусь разве что к утру.

– Кофе на ночь вредно, – аргументирую свой отказ этим, по сути начиная торговаться и невольно цитируя анекдот.

– Хорошо. Я тебя так отвезу. Без кофе.

«Сдаюсь»:

– Ладно. Уболтал, чёрт языкастый, – и останавливаюсь.

Машина тоже тормозит, парень радостно смеётся. Закидываю рюкзак на задние сидения, обхожу машину сзади, и пока иду, меня не покидает ощущение, что сейчас парень нажмёт на газ и уедет. Вместе с моим рюкзаком и его содержимым.

Да, я неважно разбираюсь в людях: он остаётся стоять. Сажусь впереди, мы едем, и я смотрю в навигатор на телефоне.

– Куда ехать-то? – спрашивает парень тоскливо. – Может всё-таки на пять минут заедем в кафешку?

Называю адрес Джагдиша. Обречённо парень кивает головой. Не могу понять, почему он согласился меня везти. Наконец, на мой немой вопрос находится ответ:

– Меня, знаешь ли, очень интересуют все вот эти путешествия… И люди с рюкзаками… Расскажи, откуда ты и как давно едешь.

Ах, во-о-от оно что! Ну это я завсегда пожалуйсто! В моём голосе в очередной раз появляется странная нотка а-ля «я тёртый калач», и, жонглируя специфическими терминами, я начинаю рассказывать про искусство автостопа: напомню, опыта, как такового у меня пока нет.

Парень в свою очередь рассказывает, что занимается бизнесом – он арендовал две машины и таксует, оформив ИП, – и это гораздо круче, по-моему, всех моих понтов.

– Квартиру купил на этой неделе, – гордо произносит он.

Короче, разговор двух эгогищ. Радуюсь за него. Девушки нет, тоже стесняется знакомиться. С умным видом уверяю его, что не стоит отчаиваться, если девушка отказала, приводя аналогию с дискотекой: мол, одному парню девушка отказала в танце, и он остался сидеть один. А другой пошёл спрашивать дальше, у других девчонок – и одна из них согласилась. Мол, надо пытаться дальше. Если не пробовать – проиграешь по-любому! И что нужно делать то, что больше всего пугает, ибо только так побеждаются страхи.

Сознаюсь, что боюсь машин, и потому еду автостопом; боюсь высоты и потому пытаюсь летать на параплане; боюсь говорить по телефону и потому работала в Call-центре, отвечая на телефонные звонки, – в общем, такая училка из меня внезапно вылезает!

Между тем он едет совсем не по той дороге, что показывает мой навигатор, и я начинаю беспокойно ёрзать и нервничать, – кажется, что сейчас он завезёт меня куда-нибудь на пригородную дачу, где промышляют продажей органов.