Текст книги "Аллиумы"

Каденция рассеивания оставшихся частиц

Есть люди-паразиты, в начале этого рассказа я выступаю таким человеком. Я играю роль абсолютного паразита.

Ноги привели меня на площадь перед московской консерваторией. Я села рядом с Петром Ильичом, по правую его руку. На каменную скамью кинула сумку, предварительно достав из неё пачку сигарет, и плюхнулась. До начала концерта в Малом зале оставалось двадцать минут, я успевала позаниматься ерундой, как это обычно случается перед началом чего-то, требующего перманентного внимания.

Публика была совершенно такой же, какой я поймала бы её на площади перед петербургской старшей сестрой. Крошки-бабули с детьми, внуками и правнуками, все, кроме них, впечатление, треснутые чем-то увесистым, антенны-ботаники, которым не исполнилось ещё восемнадцати, в костюмах, болтающихся на них, как на скелетах, и огромные туфли. Есть и другие, музыканты-одиночки, которые живут в своём мире, и им всё равно, что происходит по обе руки от памятника, тоже интеллигенты. В метрах десяти от меня сидел один из них, дирижёр, он никак не мог удержаться и не подарить воздуху нечто четырёхдольное, он тоже спокойно сидел себе, положив ногу на ногу, волосы не расчёсывал давно и взгляд его был а-ля «Господи, опять вы, опять всё это, жизнь – тлен, да нет, вообще непонятно что, я устал, пожалуй, посижу здесь ещё немного и потом всё же поработаю. Но для кого? Зачем? Может, выпить кофе?» В этом месте своей (или же моей) мысли он достал мятую сигарету.

Я говорила по телефону, нагло сравнивала Москву и Петербург, а моему соседу было всё равно, он никак особенно не относился к своей альма-матер, и это привлекало, это всё делало свободнее и проще, и я ощущала себя уютно до поры до времени. Нужно знать, что эта площадь является одним из излюбленных мест для туристов, связанных с миром классической музыки, и все хотят запечатлеть себя на фоне Чайковского. Так вот я портила кадр десяткам жаждущих, я не стеснялась, дымила с петербургским шиком и никуда не хотела двигаться, ибо ноги мои устали. Хотите Чайковского, возжелайте и меня рядом с ним, в этот час мы неразрывны друг с другом, приклеились.

И вообще я занималась крайне пространным и в то же время жизненно необходимым делом. Я дышала не просто чем-то, а Москвой. Я занималась тем, что мне советовали на днях:

– Дышите. Если что-то пьёте, сначала делайте маленький глоток, ждите немного и потом делайте большой.

– Кстати, что это за напиток вы мне сделали?

– А что вы чувствуете?

– Матчу, специи.

Мой новый знакомый отрицательно помотал головой и сложил руки на груди.

– Куда вы пойдёте сейчас?

Я задумалась, планов не было, я просто шлялась по Москве. Хотелось соврать, сказать, что направляюсь по делам, но ничего на ум не приходило.

– Без понятия.

– Так вот, идите куда-нибудь, подумайте над содержимым, как разберётесь, придёте и расскажете мне. Это ваше домашнее задание.

И я пошла дышать и пить, знакомиться с Москвой. По расписанию ожидался бесплатный концерт в здании консерватории, островке Петербурга. Ну вот, я сидела и дымила. Я ощущала волнение перед встречей с музыкантами на сцене, это было странно. После продолжительного перерыва многие спрашивали меня, не хотела бы я вновь сесть за инструмент и поиграть. Я уверенно отвечала: нет. Мне не хотелось и я этим не занималась. Дошло до того, что я забыла о значении рояля в моей жизни. Ты не хочешь, забываешь и ничего с этим не делаешь, только дышишь.

Моя каденция как пианиста состоялась в день сдачи государственного экзамена. Это было настолько окончательно, что я в это поверила и поверили все, были слышны даже какие-то хлопки в эту честь. На сцену приглашался Моцарт в моём исполнении, точнее, его двадцать первый концерт для фортепиано с оркестром, первая часть. Немецкое издание, алая обложка с белым медведем внизу, некоторые пометки моего шефа, которому я буду благодарна всю жизнь за проявленное терпение и веру в меня. Я до последнего не знала, выйду на сцену или нет – и самое забавное, никто не знал. Думаю, нет, уверена, люди в комиссии, знающие меня, вообще не представляли, что из этого выйдет и встречали моё появление с ладонью на глазах в полнейшей тишине. На вопрос недовольных моим поведением («у неё другие приоритеты, фи…») однокурсников, какой по порядку я хочу идти, я устало кидала, именно кидала на пол, чтобы фраза разбилась громко и все это заметили (иногда ваза должна разбиться так, чтобы разом это было принято всеми, кто есть в помещении, так как многие к ней по-своему относились), потому что это всё уже всем надоело:

– В зависимости от того, как лучше получится оттенить вашу гениальность.

Сёстры-монахини были строги, они не всегда понимали моё чувство юмора, но скорее относились ко мне с некоторой снисходительностью, как к девушке слегка не в себе, а я часто повторяла: в семье не без урода. Музыкант должен посвящать всего себя, своё время и т. д. музыке и только, иначе зачем всё это начинать и тем более развивать? Но пути Господни… И никогда ты точно не знаешь, куда дорога заведёт тебя. В этот день я занималась сравнительным анализом двух высших учебных заведений со знанием дела и этого не стыдилась.

Концерт проходил в рамках конкурса-фестиваля, названного в честь одного из провинциальных российских городов, я так и думала по своей необразованности – на сцену выйдут по большей части уроженцы этого города. Ха! Появлялись один за одним азиатские гости, вообще в Москве с особым теплом относятся к друзьям из Китая, именно друзьям.

Так вот, одноимённая академия музыки была учреждена ещё в начале двадцатого века в штатах. За пять лет обучения в консерватории я ничего никогда о ней не слышала, а она жила своей жизнью и добралась со своим фестивалем до Москвы, и мы со сцены в лице ведущей говорили слова благодарности и кланялись ей от всей России… Я слушала выступления молодых пианистов и представляла своё когда-то в июне.

За два часа до была репетиция, я спряталась в классе, окна которого выходили на улицу Глинки. День был ослепительно солнечный, клавиши приятно нагревались, хоть что-то их грело, моё состояние отлично передавала картинка там, за стеклом. На краю крыши проходила съёмка, девушка в легчайшем платье на цыпочках стояла на границе между зданием и воздухом с возможностью свободного падения, а её фотографировали. Процесс проходил, девушка казалась спокойной. На ветру подол летал только так.

Каденция из книжки Бузони, самая простая из предложенных, эти блестящие три страницы я выучила наизусть за три дня. Нет, гордиться нечем, но случилось именно так. Книжки у меня не было, я получила текст в социальной сети и распечатала фотографией, где в углу нечаянно запечатлелся белый кроссовок. Каденция мне очень нравилась и получилась она в итоге лучше всего, на удивление меня и моего шефа. Каденция есть философия жизни: оркестр прекращает звучать, и теперь ты один, это сольный выход, как итог общего движения, почти монодийный, откровение. А когда всё, что было до, наизусть созрело накануне и летало по воздуху как платье той девушки на краю крыши, как тут можно говорить об откровении? База для него не была подготовлена. И тем не менее та каденция стала для меня возможностью в своём времени, не торопясь и всласть размышляя в стиле старой венской школы, рассказать о труднейшем годе моей жизни – как есть, без особых прикрас и умений. В страхе перед существованием в данную минуту в этом пространстве, во власти экзистенциальных настроений рождалось моё наречие, и это было облегчением, не результатом трудов, но каденцией многих эмоциональных кризисов во мне.

Страх и желание спокойствия под каплями этилового эфира – каденция № 21 в жизни пианиста, который покончил с собой на глазах у людей знающих, в каком-то июне. Я записала всё на камеру. Я запечатлела своё свободное падение и никогда не просматривала его – жестоко.

Возня с тараканами

КЛАУСТРОФОБИЯ 13 букв

С момента начала сольной игры в слова прошло около двадцати минут, и как Фаня успела подсчитать на одном из последних листков блокнота, в столбик оказалось вписано ровно пятьдесят восемь слов. Девушка негодовала: почти все они были простыми, состоящими из трёх букв, а хотелось чего-то большего от своей умственной деятельности.

Комната походила на парник, в ней было душно и влажно. Фаня вальяжно устроилась на диване, она полулёжа играла слогами, пытаясь приклеить то одно к другому, то совсем иное. Она думала, её ограниченность – это на первый взгляд ограниченность, стоит только представить, что возможно всё и процесс пойдёт – куда там, Фаня остановилась на этой паршивой цифре и с места двинуться не могла.

– Так, а если слово рассол? – игрок часто рассуждала вслух. – Нет, там должна быть одна «с», по-моему, – телефон оказался под рукой, интернет заработал быстрее человека.

Удержаться и не проверить одну небезызвестную социальную сеть было сложно, и Фаня себя не сдерживала, она зашла на страничку знакомого, которого где-то в глубине души уважала, но по сути терпеть не могла, потому что он постоянно проводил время в библиотеках за чтением редких изданий о музыке и Госстрое нашей страны в двадцатом веке. Он был пытливым до знаний, и очевидно неглупым, это выводило из себя, потому что подобным рвением к учёбе Фаня не отличалась по окончании университета, ей вроде бы и хотелось завести читательский билет, но она откладывала по ряду веских причин и каждый день натыкалась – хотя кого она обманывала – специально заходила в профиль знакомого и чертыхалась:

– Ну вот опять. Что на этот раз? А, зал библиотеки в Хельсинки? Прекрасно! Он ещё и на финском читает.

И дальше Фаня вновь принялась за интеллектуальную игру, доказывая себе, что её тезаурус неплох, но на самом деле он был посредственным. Девушка перестала читать хоть что-либо, даже бесплатные вечерние газеты в метро, написанные часто дрянным образом с обилием повторов одного и того же слова. Раньше в слове игрок видела заимствования, в основном из английского, она гордилась своей находчивостью, возможностью распознать иностранцев и отмахнуться от них, ведь по «чистым» правилам считаются только соотечественники. Фаня плюнула от досады в воздух. К слову придётся, её знакомого лично она не знала, но оттого, как часто заходила к нему на страницу, ей казалось, что они общаются сто лет, однако этого в помине существовать не могло, и их как друзей тоже.

Ничего, не факт, что полученные знания ему пригодятся – как часто игрок видела в библиотеках одиноких стариков в рваной одежде, которые разговаривали сами с собой и по своей вредности и безумию искали очередной талмуд, чтобы доказать себе какую-то догму! Трясущейся рукой поглаживая неухоженную бороду, они злым взглядом расчёсывали страницы книг и цеплялись за любые колтуны, которые при беглом движении не давались их уму. Слова играли с ними злую шутку, они вели их чинно под руку к сумасшествию, а те, поверив их вменяемости и честности, продолжали этот путь.

Знакомый Фани походил на них, да, он и будет таким же, он уже такой. Она успокоилась и вновь обратилась к игре. Девушка говорила сама с собой – сумасшедшая, только на отдыхе. Да, в библиотеках можно было увидеть и бабок, непонятно, кто из них оказывался страшнее и выносливее, она не бралась утверждать.

Чёрт с ними.

Нужно было признать – игра не шла. Теперь мысли Фаиночки бежали в другом направлении: телефон разрывался от гневных сообщений её любви, двое вновь ударились в склоку и никак не могли из неё выйти, она пахла ароматизированным концом, просто хотелось сделать её как можно драматичнее, и оба думали в этом направлении и очень старались. Всё очень даже походило на пьесу. Наверное, в них жили нереализованные драматурги, им хотелось умереть в театре, но почему-то сцена была к ним безразлична, и двое терзали друг друга. От раза к разу они превосходили себя. Казалось, ну куда же ещё? А нет, вполне можно было. Всё дело в этой игре. Фаина знала, что её любовь тоже обожала с детства убивать часы за этим интеллектуальным конструктором, они упорно тренировались и всегда побеждали, и сейчас, когда встретились лучшие, никто отступать не хотел. Опасная игра.

И его девушка послала к чёрту и даже не поворачивалась в сторону телефона. Не до того. С минуты на минуту к ней в гости на две недели явится особая дама жизни – бабушка. Дело в том, что уважаемая Галина Павловна вызвала санэпидемстанцию к себе домой травить тараканов, да, случилось с ней такое несчастье, хотя она исправно выносила мусор, вытирала насухо раковины и ни капельки, ни крошки не оставляла тварям на ночь. Сначала она отказывалась верить в беду. Ну, один, ну два за день пробегут, туфлей пришлёпнет и ладно, но потом тараканы обнаглели и стали появляться везде, и Галина объявила им войну и после сражения решила отдохнуть, имела право.

Игрок Галине отказать не могла, и вот, в предвкушении она отрывалась на клаустрофобии, которая ей не давалась, и всё так надоело разом!

Раздался звонок в дверь – протяжный крик птиц, Фаня аж вздрогнула. Перед тем как встать, взяла в руки телефон и прочитала несколько строк, да, сплошное дерьмо, ничего свеженького.

– Бабуля! – в дверях показалась рыжеволосая интеллигентка в очаровательной шляпке, дорогой, Фаня это знала.

Далее на протяжении пары недель происходили подобные диалоги:

1. Возвращаясь после работы вечером и обнаруживая Галину у телевизора с большими глазами, как у ребёнка зомбированными.

– Как твой день прошёл? Как ваше ничего?

– Да, – она машет рукой, не отвлекаясь от экрана. – Всё так скверно, всё болит, и заснуть не могла весь день, и чего-то вкусного хотелось, не знаю чего. Яблоко съела и как сахар в крови поднялся, не буду больше их есть.

– А ещё что?

– Ну что ещё… Позвонил твой отец, сынок мой, да позвонил под конец передачи, где должно было стать ясным, отец ли Валентин Галенин внебрачному сыну, – она взялась за голову. – И я всё прослушала и пришлось мне после звонить своей давней подруге и узнавать у неё итог.

– И как?

– Не отец.

Фаня задумчиво кивнула головой.

– Ну ничего, такое бывает.

– Да, – и как вздохнёт.

2. Встречаясь утром на кухне.

Галина смотрит передачу о здоровье, девушка наливает кипяток из термоса и бросает туда ложку растворимого кофе, не совсем дрянного.

– Как спалось? – интересуется она.

– Я не спала. Вздремнула около пяти утра, а, – махнула рукой. – Скверно всё

– А передача как?

– Ты зря её не смотришь, там много полезного рассказывают, я всегда защищаю эту передачу, мне она очень нравится.

– Это хорошо. Ты завтракала?

– Да, вчерашнюю печень, её надо доесть. А ты ничего не ешь, и меня это беспокоит.

Тут обычно раздаётся звонок любви Фанечки, ну, может, и не в этом месте, а где-то между похожими строками, и она уходит на зов.

3. Однажды днём ближе к вечеру девушка прибежала на кухню в слезах и кинулась к Галине.

– Обними меня, бабушка.

– Что такое?

– Мы расстались окончательно, от слова конец!

И как разрыдается.

– Ты посмотри! Говорю же, жизнь пакость, пакость, гадость!

И здесь происходит невиданное. Галина встаёт, идёт наливать бедняге, то есть Фане, стакан кипячёной воды из кувшина, выполненного в греческом стиле, и тут, вот тебе и раз, как говорится, видит таракана.

Галина смотрит на насекомое, она кажется философски настроенной. Не ожидала Галина такого удара, чего-чего…

– Вот, тварь, а, – и как замахнётся стаканом.

4. Шла пятница. Фаня надумала интереснейшую штуку. Уехать никому не сказав в Кенигсберг к своей любви. Двое помирились на несколько часов, и девушка воспылала чувствами. В сумку бросила мишку, надела кожаное чёрное платье выше колен, расчебурашила волосы и нанесла немного тинта на губы, в общем, выглядела привлекательной. Она вышла от Галины и направилась по проспекту в неизвестном направлении. Где-то нужно было поспать несколько часов, Фаня решила остановиться в отеле, и чтобы её никто не трогал, спокойно посмотреть телевизор. Всё было занято, и после долгих споров с любовью двое пришли к тому, что они расстаются, что Фаня устала и не может так больше, не хочет никуда ехать, вызывать такси денег нет и вообще от всего ей тошно – и на этой фразе возвращается домой. Пребывая в пути, девушка решает всё же поехать, чтобы взглянуть в лицо человеку, который её не любил. Чуть позже отказывается от этой идеи, потому что однако лень ей рано утром куда-то ехать, не рассчитала она правильно время, тут её любовь и говорит:

– А давай я тебе скину деньги на такси, а ты никуда не поедешь?

Фаня отвечает:

– Давай. Обязательно скинь.

Потом девушка понимает, что пользоваться приложением по вызову такси она не умеет, снять наличку не может, на подходе к дому совсем отчаивается и начинает плакать – надо ли ей это? Такие жертвы!

Поднявшись на лифте, около входной двери получает:

– Ты всё испортила, любимая. Я мечтал о тебе как о кадиллаке Элвиса, а теперь это смахивает на запорожец не первой свежести.

Фаня старается держать себя в руках и никак не реагировать, принципиально не читает сообщения, а они всё приходят с каждой новой минутой.

– Ты выбила меня из колеи.

И всё в таком духе.

Фаня заходит тем временем домой, врёт что-то горячо любимой Галине, которая верит всему, и вместе они направляются в комнату внучки, где на столе, прости господи, девушка видит таракана и с криком бросается его убивать.

– Что, сволочь?

– Да!

– Погоди, сейчас средство принесу, – Галина удаляется в кладовку за страшным спреем, от которого потом всю ночь тело чешется, и с победным возгласом пшикает по возвращении на тварь. Та кочурится, и дамы замирают в безмолвии со взглядом, полным отчаяния.

Фаня сидя на ковре берёт телефон и пишет следующее: «Прости, что не ответила сразу. Мы ловили тараканов».

И её любовь отвечает на это голосовым:

– Ты на пустом месте устроила непонятно что, – тут он делает затяжку, очевидно, нервничает, потому что никто не понимает, приедет она или нет. – А по итогу ты всё равно вернулась домой, и сейчас вы, – он запнулся, и девушка услышала нечто похожее на зачаток смеха. Да, он хотел посмеяться, но обескураженность нелепостью её действий прихлопнула тапком это доброе намерение, и он вновь принялся за суровость, – ловите с Галиной тараканов.

Фаина никуда не поехала. Проснувшись за два часа до отъезда, она со спокойной совестью заснула дальше, потому что ей было лень двигаться.

Больше девушка не виделась с Кенигсбергом, потому что вразумительно предупредить о своей готовности не ехать она не смогла, и утром, оказавшись на вокзале, как говорилось в прощальном письме, её не нашли.

5. Перед тем как лечь спать, Фаня проходит со стаканом воды мимо комнаты, где ищет сна Галина.

– Ну что, убила кого-нибудь? – раздаётся оттуда обеспокоенный голос.

– Да, в рассказе тварь одну.

Удаляется к себе и засыпает в прекрасном расположении духа.

В точке N

Старый маленький автобус, весь словно сделанный и пропитанный скрипящим железом, подъезжал решительно к остановке.

Для неё то была спасительная машина, девушка ждала её как никто другой – автобус вёз всех желающих на железнодорожный вокзал.

Два дня девушка пыталась понять, как в этом городе можно было дойти до нужной точки пешком, и поняла наконец, что это невозможно: впереди на самом деле существовало озеро, о чём ей говорили жители, случайно встречающиеся на дороге, много леса, а внятного пути к вокзалу не пролегало, хоть ты тресни. Вечер одного дня она добросовестно провела в поисках. Сделав несколько шагов, отрезвившись воздухом сельской местности, Инна увидела заросли борщевика, похожего на гигантский дачный укроп, и возвышающиеся над всем в виде арки железные трубы в ржавчине (только идейному вдохновителю их создания было известно, откуда балки шли и куда уходили), она поняла: необходимо в ближайшее время исчезнуть.

Если пройти заросли ядовитого растения, можно приблизиться к центральной улице поселка, естественно, носящей имя Мира. Она гордится четырьмя бетонными пятиэтажными блоками, это самые новые дома, остальные частные деревянные с держащейся на соплях калиткой, лающей собакой и железной коробкой для автомобиля – трюизмы.

Все прохожие на вопрос, можно ли добраться пешком до вокзала, принимали озадаченный вид и удрученно мотали головой:

– Не выйдет, это далеко, нужно будет идти через озеро.

Как бы она ни плутала между четырьмя домами, ни намёка на водную гладь её глазам не представлялось, и непонятно было, так существует это чертово озеро или нет, и почему оно считается частью города, когда как кажется, эта местность только и богата несколькими блоками да центральной больницей на холме.

– Интересное дело… – она упорно петляла между домами, стараясь не забыть, откуда пришла, ведь это было единственное безопасное для нее место ночлега, где есть электричество и два раза в день немного кормят, бог с ним, с теплом… Кому осенью нужно греться в родильном отделении? Достаточно попросить второе одеяло и укрыться им с головой, не двигаясь лежать, иначе простыня со скользкого матраса (на таких занимаются физкультурой в школе) сойдет, и неприятно будет ногой касаться холодной поверхности каждый раз. Повернуться боком к стене, с которой большими ошмётками отходит краска, и сделать вид, что всё в порядке, опять.

Это была узкая комната для двух рожениц, где стояли две кровати и две тумбочки. Когда девушка поступила, не имея при себе никаких домашних вещей, всё отделение вдруг вскопошилось и забегало из комнаты в комнату, чтобы найти одноразовые тапки и чистый халат. Долго не могли отыскать, но всё же что-то принесли. Такие тонкие тапки дают в салонах самолета, в них противопоказано быть беременной.

Через час после того как она поступила, медсестра поднялась к ней:

– Вставай, кровь сейчас сдашь, это в другом здании, по тропинке пойдем. Одевайся, – и на этом скрылась в холле, где каждое слово неприятно отдавалось эхом.

Тропинка была извилистой. Они вошли в какой-то домик, похожий на сельский магазин, внутри открыта одна дверь. Девушка подошла ближе – всё казалось кошмаром. Будто кабинет был в крови и кровью пах: анализы многих пациентов в открытом виде остывали и засыхали на разных поверхностях: сжиженные, густые, блёкло-красные, бордовые, чистые и хранящие в себе неприятные странности, которые могли при любом неожиданном движении стать странностью другого и дальше организовать народный хоровод.

– Садитесь, – скомандовала другая сестра, у которой на голове лежали волосы на манер барби 70-х, порошочные, отвратительные.

Девушка подняла голову и увидела надпись: «Порошок, уходи». Потом вновь посмотрела на тучную бабу и осторожно села. На краю стола было оставлено много разной крови. Сестра долго возилась с небольшим иностранным аппаратом, который определял количество лейкоцитов. Каждый раз подходя к машине, она чувствовала себя неуверенно, так же как и девушка, которая не могла привыкнуть к царству крови.

Вернувшись к себе в корпус, она остановилась у гардеробной, где с унылым видом сидела очередная работница «комплекса». Телефона при ней не было, в углу покоилась мятая книга, а она не переставая теребила на запястье резинку для волос.

Девушка посмотрела на работницу:

– Я хочу отсюда уехать.

Со второго этажа доносились песни из радиоприемника – сёстры сели обедать в столовой.

Она подняла голову и теперь посмотрела на потолок пустым безумным взглядом, а потом вновь обратилась к женщине напротив:

– Но я не в силах, я не могу сделать и шага, я боюсь, что со мной случится инсульт и я окажусь где-то у озера!

– Так останьтесь, – дама не очень понимала, о чём тут идет речь, но ей по простоте душевной хотелось отвечать: – Поспите ночь и завтра решите, что делать.

Дама задумалась:

– Вы та самая пассажирка, которую сняли с поезда?

– Да.

– Посидите тогда, приглядите за вещами, мне нужно ненадолго отлучиться, – не дожидаясь ответа она встала: – Ведь вам всё равно некуда спешить. Я понимаю, вы хотите отказаться от госпитализации, но здесь хотя бы можно поспать. Пробудете дня четыре, пока окончательно не поймут, что с вами, и поедете куда хотите. Вы куда хотите?

– Не знаю.

Дама пожала плечами и суетливо вышла.

Больная посмотрела на балетные станки, прикреплённые к стенам достаточно высоко, на них уныло висели два пальто и куртка, предположительно рожениц. На полу у окна лежала красная нить – её потеряла хозяйка. Нечто ужасное обошло её стороной и осталось в гардеробной. Но что будет потом с этой нитью? Ведь найдется же та дура, которая возьмет ее, захочет примерить, и история пойдет дальше. Она вспомнила, как потеряла однажды ладанку, которую почему-то привязала на тонкой нити к лодыжке, и на одной из автобусных остановок она спала. И ведь скорее всего кто-то подобрал ладанку, посмотрел на неё с интересом и взял себе молиться и хранить у себя.

Красная нить лежит на полу. Девушка её не подбирает, но видит, что женщины поступают сюда с нитями на запястьях, они боятся того, что с ними может произойти в стенах корпуса, и ей было страшно. Ей говорили, что доктор назначил антибиотик, её уверяли: иглу перед тем как принести в комнату, проверят, и от этого становилось еще гаже, но самое неприятное было в работниках того самого поезда, откуда её сняли.

Она вспоминала проводников: те походили на двух восковых кукол с круглыми стеклянными глазами и челюстью, которая резко падает вниз каждый раз, когда кукле дают команду «Говори», ей так и хотелось шлёпнуть их рукой по подбородку снизу. Они всегда пребывали в прекрасном расположении духа – куклы с налитыми щеками иначе вести себя не могли.

Это случилось на полпути из Санкт-Петербурга в Москву. Скоростной поезд выехал рано утром, около пяти, она не успела проснуться как следует, ела солянку, пила много кофе с молоком и сахаром, и в какой-то момент что-то случилось с её давлением, схватило все внутренности, стала отниматься правая рука, вся будто потяжелела вмиг. Она знала: достаточно принять таблетку, понизить давление, и всё будет хорошо, но при ней ничего не было. Она несколько раз вставала из вагона-ресторана в уборную и всё время была на виду одной из кукол, которая в один прекрасный момент, учуяв неладное, с неискренней масляной улыбкой и живодёрской искрой в глазах бросила на ходу, следуя за больной:

– Вам плохо? Вам плохо? Давайте обратимся к начальнику поезда!

Здесь девушка с негодованием и раздражением посмотрела на проводника, она решительно взялась за ручку уборной:

– Не волнуйтесь, со мной все в порядке, – и нарочито громко хлопнула дверью.

А тот омерзительный парень всё ждал её за дверью, и когда она вышла, кукла была наготове вновь задавать глупые вопросы и делать из мухи слона.

– Вы очень побледнели, вы как простыня, – он продолжал улыбаться и следовать за ней

Девушка подошла к своему месту:

– Хорошо, принесите мне воды и аспирин.

– Не положено!

– То есть как не положено? – она дрожащей рукой поправила копну тёмно-рыжих волос.

– Мы не выдаём таблетки просто так.

– Так позовите врача.

Оба посмотрели друг на друга с вызовом. Проводник ушел, чтобы вернуться, он притащил своего напарника, и вместе они заставили девушку пойти в кабинет начальника поезда.

– Дайте мне таблетку, позовите врача, ведь должен же здесь быть врач!

Тот проводник, что начал историю, стоял в проходе с видом довольной ябеды или же человека, который рад, что другой несёт справедливую кару за содеянное.

Мальчик, кто ты? Откуда в тебе столько энергии? Она решила больше не смотреть на дурную куклу.

– А вы не беременны? – задал вдруг вопрос второй проводник.

Девушка приподняла голову, быстро меняющийся ландшафт за окном превращался в одно белое ослепительное пятно с резкими контурами.

– Нет.

– Вы уверены?

– Да. Пожалуйста, сделайте что-нибудь, мне становится хуже. Где же врач?

Руку девушки стало колоть изнутри, будто кто-то начал подавать ток в кровь.

– Я не чувствую руки.

– Мы измерим сейчас ваше давление.

– Боже, просто дайте мне таблетку! Мне нужен аспирин, всё пройдет.

Проводник работал быстро.

– У вас двести… Это гипертонический криз.

Девушка плохо понимала, о чём с ней говорят. Она только чувствовала, что поезд замедляет свой ход перед остановкой, двое взяли её под руки и подвели к выходу.

– Что вы делаете? – она не успела надеть на себя куртку и проверить, все ли вещи были с ней.

– Вас снимают с поезда.

Тем временем дверь открылась, на той стороне её ждали медсёстры вокзала.

– Мне нельзя здесь оставаться, – она судорожно пыталась прикинуть свое состояние.

А поезд уже двигался дальше, и она взглядом провожала последний вагон своего рейса. Это катастрофа. Ей нужно было приехать в Москву сегодня. А дальше она оказалась в медпункте железнодорожного вокзала.

Две медсестры: одна разговаривает с сотрудницей охраны, вторая заполняет карточку прибывшей девушки.

– Так сколько вам лет, говорите?

Больная плакала от страха и ужаса, говорила нечётко, и невозможно было понять, сколько ей лет.

К ней подошла сотрудница охраны, села рядом на кушетку и взяла её за руку.

– Милая, не плачь, – она с теплом посмотрела на девушку. – Ты хочешь сохранить этого ребёнка?

Больная не понимала, почему все вокруг решили, что она беременна… Она вообще плохо соображала в тот момент, ей хотелось только плакать без остановки – так себя обычно ведут в подобной ситуации. Она с удивлением и предубеждением глядела из-под тяжелых слипшихся ресниц на восточную даму в летах, да, казалось, она была с юга. Как же эта приятная женщина забрела в столь суровый, несколько первобытный край? И всё, что хотела девушка, это ответить утвердительно и, продолжая такой диалог без особых расспросов, постепенно успокоиться.

– Да, хочу.

– Вот, милая, тогда прекращай плакать. Тебя сейчас повезут в больницу, но я дам тебе свой номер, ведь здесь у тебя нет никого, верно?

Та молча кивнула.

– И я в любое время приду тебя навестить, у меня самой три дочери, так что я всё понимаю, а ребеночка оставь, ты ему здоровая нужна.

– Рита, иди работать, таблетка сейчас подействует, это всё магнитные бури, а девушку нужно срочно увозить.

Бывшей пассажирке поезда дали немного валерианы и померили давление – оно оказалось в норме.

– В поезде тебе его мерили?

– Мерили.

– И что?

– Показало двести.

– Не может быть. Не бывает таких скачков за столь короткий промежуток времени. Тебе неправильно мерили.

Девушка перестала плакать, она озиралась по сторонам, знакомилась с какими-то изображениями абсолютно неизвестного для неё населенного пункта. Пройдёт время, и если ей удастся отсюда выбраться, всякий раз, проезжая эту остановку, она будет с надеждой креститься.

Они вновь вышли на платформу. Её вели под руки – самой идти не было сил.