Текст книги "Путь к себе: 6 уютных книг от Ольги Савельевой"

Ковер

– Скажи, только честно, вот ты хочешь на мое место? Ну вот завидуешь, хоть в чем-то? Ну в капельке? В ерунде, как, знаешь, женщины могут позавидовать… Ну, фигуре хорошей… Муж любит… Ребенок славный… Вот хоть что-то у меня классное, а? Не отвечай. Я знаю ответ. Никто не хочет на мое место…

Мы с Лизой в тот день говорили о сложном. О тяжелом. О кулисах жизни, о которых не принято говорить открыто. О таком хочется молчать и чтобы кто-то разделил с тобой разлитую в этом молчании боль.

Лиза долго не могла забеременеть, а потом отчаялась, подалась во все тяжкие. Не знаю, что именно предполагало это выражение, но вдруг именно там, в пекле «всех тяжких», наступила долгожданная беременность. Десять лет не получалось – и вот.

Надо же!

Вдруг муж, родной, любимый и единственный, говорит: «Надо делать аборт, ты вообще была пьяна, когда все случилось. И я пьян. Не дай бог, что-то пойдет не так…»

Лиза ушам не поверила. В смысле аборт? Еще десять лет ждать?

Она, конечно, не послушалась и оставила беременность. Сказала: «Другого шанса у меня уже не будет». Превратилась сразу в праведницу, в умницу-разумницу, со «всеми тяжкими» покончено.

Муж, в свою очередь, умыл руки, сказал жестко:

– Лиза, только учти: мне нужен здоровый ребенок.

– О как. – Лиза удивилась. – Мы что, в Спарте?

– Нет, мы не в Спарте. Хуже. Мы в Подмосковье. И реальность такова, что я просто не смогу. Вот если инвалидная коляска там или что-то такое… Все будут смотреть… Я не такой сильный в этом вопросе.

– То, что ты говоришь, очень похоже на фашизм. Тебе нужен только красивенький голубоглазенький сыночек, а если с ним что не так, то что? Подушкой придушить? – Лиза очень жестко сказала, но, если честно, ей и этого было мало – хотелось прям ударить мужа.

– Я просто честен с тобой.

– Просто честен? А если со мной что-то случится? Ну, попаду под машину и в коляску сяду? То что?

Муж молчал. Он хотел быть честным и не знал, что сказать. Правда не знал. Молчание означало нечто неутешительное: он не мог гарантировать, что будет рядом.

Лизу это потрясло. Ей казалось, что она знает мужа как облупленного, а она, выходит, не знает его совсем. Человек будто раскрыл все карты, а там совсем нет козырей.

Лиза ушла жить в родительский дом. Родителей похоронили за пару лет до этого, внука они не застали.

Родился Егорка. Здоровенький, ладненький купидончик.

Муж по документам так и был муж, официально они не разводились. Встретил ее из роддома, дрожал от нежности и трепета, глядя на сына. Умолял Лизу: «Возвращайтесь, а?»

Соблазн вернуться был большой: ребенку нужен отец, одной с работой и младенцем сложно… Лиза «забыла» страшное и вернулась к мужу.

Егорка рос. Но к году, к полутора стало понятно, что он… странный. Не откликается на имя, хотя со слухом все в порядке. Не улыбается. Не играет в игрушки. С другими детьми не ладит никак. Не говорит, хотя пора бы начинать… Может сидеть открывать и закрывать дверцу шкафа по полчаса. Смотреть в одну точку, как заколдованный.

В 2,5 года у Егора диагностировали аутизм. Никакой связи со «всеми тяжкими» тут нет, причины возникновения аутизма до конца не изучены. Но Лиза не может себя простить. «Аутизм, он же не с потолка взялся, это я ему такие гены подарила…»

Муж растерялся. Он так радовался сыну, столько планов и надежд, а тут. Муж до последнего не хотел верить в то, что с сыном что-то не то.

У Егорки все чаще происходили приступы агрессии, однажды он подошел к отцу и стал бить его по лицу и царапать. А тот сидел молча и не сопротивлялся.

На лбу остались потом две глубокие кровоточащие царапины. Муж посмотрел на себя в зеркало и вздохнул. Будто прозрел. И ушел.

Ну, в принципе, он предупреждал, что так может быть. Так и случилось. Лиза с Егоркой остались одни.

О своей жизни Лиза говорит так:

– Знаешь, раньше мне часто снились кошмары. Я просыпалась в холодном поту. Я никак не могла понять, почему мне снятся кошмары, ходила к психологам и сомнологам. Но ничего не менялось. В результате я научилась любить кошмары. В них есть одна приятная особенность: когда ты просыпаешься и понимаешь, что тот ужас, что ты сейчас прожил, – просто сон. Потом я родила ребенка, и нам поставили диагноз – аутизм. Именно «нам» поставили, не только сыну. Этот диагноз рикошетит во всю семью, потому что меняет жизнь всех ее членов, а не только того, у кого аутизм. Так вот аутизм – это когда тебе снится кошмар, ты просыпаешься и понимаешь: нет, тебе не снится. Этот кошмар – наяву.

Я МОЛЧУ. ОЧЕНЬ ВАЖНО, ЧТОБЫ ФРАЗУ «Я ПОНИМАЮ» ГОВОРИЛ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОНИМАЕТ. А Я СОПЕРЕЖИВАЮ, НО НЕ ПОНИМАЮ.

– Никто не хочет на мое место. Это ад, потому что… Скажи, тебе хотелось когда-нибудь вернуться назад и все изменить?

– На такие вопросы есть правильный ответ, Лиз. Отрицательный. Все, что произошло с тобой, сделало тебя тобой.

– Я бы поспорила. Просто есть ощущение, что у всех вокруг все хорошо, под контролем, а у меня нет. Будто вся моя жизнь – серия ошибочных решений, каждое из которых повлекло необратимые последствия. И вот вернуться бы туда, в пункт А, из которого все началась эта серия ошибок, и изменить все. Но нет. Уже никак и ничего не изменить, – говорит Лиза.

– Но если изменить все там, в пункте А, то пункт Б будет совсем другим. Возможно, гораздо хуже, чем тот пункт Б, которым ты недовольна прямо сегодня, – предполагаю я.

Мне хотелось ей возражать. Показать, как много в ее жизни всего ценного, очевидного мне, а ей – нет.

Но Лиза вдруг заплакала. Я растерялась:

– Что случилось?

А она:

– Скучаю по родителям…

Меня вдруг это прожгло. Ее родителей нет уже несколько лет. Она скучает по ним, потому что внутри взрослой женщины, матери, руководителя всегда живет маленькая девочка, которая, когда отчаянно плохо, очень хочет к маме на ручки.

Я никогда не скучала по родителям. Точнее, не так: все свои первые 13 лет я отчаянно скучала по родителям, потому что мы жили отдельно. Но я скучала по образу родителей, созданному мной, недостижимому идеалу.

А потом мы стали жить вместе, и иллюзии развеялись. Оказалось, что мои родители – не боги, а обычные люди, утрамбованные слабостями. Они не везде справились с этой жизнью, очень много вопросов у меня было к их поступкам и решениям.

Мое восхищение трансформировалось в напряженную тревожность.

У всех все сложилось по-разному в жизни, в том числе и отношения с родителями. Я знаю много семей, где полное доверие, нежность и любовь.

Моих родителей нет уже давно. Но я никогда по ним не скучала. Особенно так, чтобы заплакать.

– Я завидую тебе, Лиз. Вот в этом, например. Я никогда не скучала по родителям…

Мы молчим. Каждая – о своем.

– Так хочется от всех сбежать, – говорит Лиза.

Я знаю, что она имеет в виду.

Ей хочется оказаться там, где ее никто не знает, ни у кого нет в отношении нее никаких ожиданий. И коммуникации выстраиваются как бы с чистого листа.

Вот я, например, 90 процентов времени очень веселый человек (10 процентов – это я болею или очень сосредоточена). Так вот, если люди, которые меня знают, видят меня без улыбки, они сразу спрашивают: «Все хорошо?»

А если я окажусь там, где меня никто не знает, то никто так не спросит. Они ж не знают, что я люблю чеширить.

Незнакомые люди спросят: «Как тебя зовут?» – а я могу ответить: «Наташа», и это будет неправда, но кто ж проверит.

И вот я уже совсем другой человек: серьезная, чуть отстраненная Наташа.

Вот что имеет в виду Лиза под побегом от всех.

Я смотрела какой-то американский фильм, и там герой ехал по дороге и затормозил у знака Wrong way («Ошибочный путь»).

Вот бы в жизни можно было так… Ехать по дороге, увидеть знак «Ошибочный путь» и свернуть в другую сторону, не ошибочную. Или заметить «Тупик», сказать: «Ага!» – и развернуться.

НО ФИШКА В ТОМ, ЧТО В ЖИЗНИ ЭТИХ ЗНАКОВ НЕ СУЩЕСТВУЕТ. О ТОМ, ЧТО ПУТЬ ОШИБОЧНЫЙ, МОЖНО УЗНАТЬ, ТОЛЬКО ПОЕХАВ ПО НЕМУ…

Индейцы племени навахо, когда плетут ковры, вплетают в них маленькие изъяны и ошибки. Но не исправляют их, а будто не заметили, продолжают плести. Узор на ковре красивый, стройный, и вдруг – лишний стежок, как будто мастер оступился.

Говорят, навахо делают это специально, чтобы никогда не забывать о том, что мир несовершенен, а ошибки – это моменты судьбы.

Они вплетены в ткань времени, и, чтобы их исправить, нужно расплести ковер и сплести его заново. Но это невозможно – ни в жизни, ни в ковре. Потому что, если плести заново, это будет новый ковер, и на него нужно новое время.

А вот этот, с маленькими стежками-изъянами, существует в единственном экземпляре.

Я говорю все это Лизе. Она слушает молча, потом выносит резюме:

– У меня очень сложный ковер.

– Но красивый. Все плетут разные ковры.

Разной сложности, разных узоров, разной красоты.

– Ковер – это типа жизнь?

– Талант жить, – поправляю я.

– Хм… Для этого нужен талант?

– Конечно. Только для этого и нужен. Искать возможность быть счастливыми в любых предложенных жизнью обстоятельствах.

– У Токаревой, кажется, или у кого-то я вычитала фразу «Хочется не жить. Это другое, чем умереть». Вот у меня так.

– Ты устала. Иногда жить очень сложно. Невыносимо.

– Да уж. Знаю не понаслышке.

– Но у тебя есть классное прошлое. Родители, любовь, благодарность. У тебя есть сложное, но любимое настоящее. Егорка. Есть твой опыт и твоя мудрость. Ты теперь знаешь, какой мужчина тебе не нужен. Можно попробовать найти того, кто нужен. У тебя есть дело. И у тебя есть ты. А значит, есть будущее. То, которое ты запланируешь и сплетешь… А эти стежки оставь. Они не Wrong way, они твой way. Твой путь. Твоя жизнь. Твой ковер.

Коромысло

Мне даже немножко неловко за свою приземленность.

Писатели, они же обычно такие возвышенные, тонко чувствующие, нервами наружу, эмоционально обнаженные.

А я как отщепенец в этом цеху: в резиновых сапогах, с фирменной авоськой супермаркета выперлась из МФЦ. Вот именно выперлась. Могла бы выпорхнуть, но в резиновых сапогах это сложно, они чавкают пятками – шмокь-шмокь.

Соседка рассказывает с придыханием:

– И он, он не забыл меня… Не может забыть меня… Вот есть женщины, которых можно потерять, а забыть – нет, нельзя. И это я. Он звонит мне… и в тот день позвонил, когда мне тяжело было, как почувствовал… наверное, душа… душа его почувствовала мое состояние и набрала номер.

– А какой был день, Маш?

– Второе октября.

– Ясно, – киваю я.

В одном любительском спектакле в студенчестве я играла женщину с коромыслом, которая под тревожную музыку появлялась в самые ключевые моменты сюжета.

Для режиссера это была находка – он мной как бы подчеркивал важное в повествовании. А для меня это была роль без слов, так что гордиться тут было абсолютно нечем.

Режиссер говорил, что я выхожу и своим появлением как бы подчеркиваю смыслы. Девушка с короСмыслом, в общем.

Вот спектакль тот давно забыт, а я по жизни теперь – та самая женщина с коромыслом. Я хожу по чужим жизням и подчеркиваю своим коромыслом реальные транскрипции событий.

Люди выдумывают неземные трактовки, а я их хрясь – и об колено. Нет Деда Мороза – это переодетый дядя Валера. Нет, я не специально, конечно. Точнее, специально, но по запросу.

Я КАК БЫ ХВАТАЮ ВОЗДУШНОГО ЗМЕЯ ИЛЛЮЗИЙ ЗА ХВОСТ И ПРИВЯЗЫВАЮ К КОЛЫШКУ РЕАЛЬНОСТИ. БЕРУ ТРЕПЕТНЫЕ НЕЖНЫЕ ДОМЫСЛЫ О ПРИЧИНЕ ТОГО ИЛИ ИНОГО ДЕЙСТВА И РАЗОБЛАЧАЮ ИХ, КАК БЫ ПРИЗЕМЛЯЮ.

Коромысло очень способствует приземлению.

Соседке я могла бы сказать:

– Эй, очнись, Маш, просто твой бывший муж – хитрец, он звонит тебе два раза в месяц, в дни твоей зарплаты и аванса или сразу рядом, когда ты еще не в панике относительно заканчивающихся денег и злость на бывшего за скудные алименты не накрыла тебя с головой. Это время оптимально для общения. Вот и вся разгадка… А не «душа позвонила», «он не забыл».

Но кому на фиг нужны такие мои разгадки?

Воздушный змей стремится в небо. Душа так душа. Не забыл так не забыл.

В одном фильме мужчина, знаменитый писатель, написал бестселлер после того, как погибла его жена, и стал коучем, помогающим людям проживать горечь их потерь.

Однажды он рассказывал о похоронах жены и сказал: «Была весна, цвели георгины…»

Это услышала девушка-флорист, которая знала, что георгины цветут осенью. Выходит, он все это придумал, потому что даже не был на похоронах жены. То есть он сам не годится в эксперты по этой теме. И вся его стройная история спотыкается об эти георгины.

Так вот, можно промолчать и никого не разоблачать. А можно, тряхнув коромыслом, прошептать: «Так георгины же осенью цветут» – и выбить брусочек из этой стройной дженги…

– Ну как не верить в потусторонние силы, Оль? Мне гадалка в инсте достала карту, говорит: «Вижу болезнь». И что ты думаешь? Мы сразу всей семьей свалились, – говорит мамочка на площадке.

– Грипп? Или что?

– Ну, сопли, кашель. Вот как она угадала?

– Это ж осень. Тут к гадалке не ходи. Каждый второй в осень едет на соплях…

Опять во мне эта женщина с коросмыслом. Разоблачитель неземного.

Моя знакомая разводится с очень богатым мужчиной из-за того, что он очень богатый мужчина. Просто он весь про деньги, а не про человека. Она говорит ему: «Мне плохо», а он: «Что тебе купить?»

Это, с одной стороны, очень здорово, и многим хотелось бы так, но когда «чтотебекупить» – это вся твоя жизнь, то очень хочется купить в итоге немного человеческого тепла, но оно нигде не продается.

ВСЕ ВОКРУГ ГОВОРИЛИ: «ЭТО ТЫ СДЕЛАЛА ЕГО ТАКИМ УСПЕШНЫМ», И ОНА ВНУТРЕННЕ ГОРДИЛАСЬ. ДА, МОЛ, КАКАЯ ЛЬВИЦА, ТАКОЙ И ЛЕВ. НО В КАКОЙ-ТО МОМЕНТ ПОНЯЛА, ЧТО КРОМЕ ТОЙ ГОРДОСТИ И ДЕНЕГ В ЕЕ БРАКЕ НИЧЕГО ХОРОШЕГО НЕТ. А ХОЧЕТСЯ ДУШЕВНОЙ БЛИЗОСТИ И ТЕПЛА.

Она совсем захандрила, в шаге от депрессии, поняла, что надо себя спасать, и решила уходить. Ушла.

Мужик ее обалдел. Говорит:

– Как уйти? От меня?

– От тебя.

– Оставайся. Что тебе купить?

– Ничего.

– Я денег мало зарабатываю? Я больше буду зарабатывать, оставайся.

Ушла, в общем. И хвастается потом:

– Мой так сильно меня любит, не может без меня. Говорит: «Хочешь, я тебе буду платить, только ты живи одна, а не с кем-то. Вроде зарплаты за одиночество. Прикинь, любовь какая».

Я молчу, а хочется сказать многое.

Подчеркнуть своим коромыслом: «Нет, милая, это не про любовь. Просто твой бывший муж лучше всего умеет зарабатывать деньги, он азартный в этом вопросе, и деньги охотно идут к нему в руки. Он и общение с людьми выстраивает через дензнаки. Просто потому, что не знает других языков коммуникации. То есть он хочет купить тебя и твое право жить так, как хочешь, даже после развода. Это не любовь, а бессилие».

Но многие со мной тут поспорят. Особенно те, кому сложно жить финансово. Они вообще мечтали бы о человеке, основная фраза лексикона которого «что тебе купить».

Но деньги никогда не заменят уважения, любви и нежности. Восклицательный знак коромыслом.

Рассказала подружке про коромысло, а она говорит:

– А ты знаешь, почему роль эту, с коромыслом, тебе доверили?

– Ну просто я по типажу подходила, – пожимаю я плечами.

– А вдруг потому, что… коромысло – это хищная, очень прожорливая стрекоза…

– Эй, а ты точно подруга? – смеюсь я.

Нет. Точно не поэтому.

Взрослый

Когда нашей дочери Кате исполнилось шесть лет, все стали спрашивать, планируем ли мы отдать ее в школу в этом году. Основной аргумент: «Она же уже читает и считает, а значит, вполне готова к школе».

Я так не считаю.

ГОТОВНОСТЬ К ШКОЛЕ – ЭТО СОВСЕМ НЕ ПРО ТАБЛИЦУ УМНОЖЕНИЯ И БУКВАРИ. ЭТО ТАЛАНТ АДАПТАЦИИ К СЛОЖНОМУ СОЦИУМУ И ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ЗРЕЛОСТЬ.

В качестве аргумента я привожу недавнюю ситуацию с сыном, который ровно в два раза старше Кати.

Ему 12 лет. Он у нас такой брутальный, самостоятельный, немного уставший от родительских нравоучений подросток в пубертате (я называю пубертат возрастом закатившихся глаз). Я со своими супами, уроками и «надень шапку» вызываю неизменное выражение лица «ну ма-а-а-ам».

Двенадцать – это возраст активной сепарации, вот это «я взрослый», «я не ребенок», «да не надо меня провожать/кормить/опекать». Я сам!

Мне сложно принять его стремление быстрее стать «отрезанным ломтем», но я понимаю, что это необходимый этап взросления, поэтому я честно стараюсь.

Однажды мы с сыном вдвоем сидели в комнате, и у меня зазвонил телефон.

Турагент в панике сообщила, что у Дани загранпаспорт – единственный из всей семьи – не проходит по срокам: чтобы вылететь в Египет, нужно, чтобы срок его действия был минимум на полгода дольше, чем дата возвращения из отпуска. Мы все проходили по этому критерию, а Даня – нет.

– Сколько у меня есть времени сделать сыну новый паспорт? – напряженно спросила я у турагента.

– Два дня.

– Ого.

Дальше начались панические поиски и звонки. Срок изготовления заграна – месяц. Никто, даже из-под полы, не готов был сделать это за два дня.

Даня слушал, как я в ужасе пытаюсь спасти наш накрывающийся медным тазом отпуск, и вдруг говорит:

– Мам, а ты меня спросила, что я хочу?

– В смысле?

– Ну что я хочу больше: на море или пожить эту неделю один.

– Ты хочешь на море, – безапелляционно заявляю я.

– Нет, мама. Это ты хочешь, чтобы я на море с вами полетел, потому что тебе так спокойнее. А я хочу совсем другого.

– Чего?

– Моя мечта – пожить одному хоть несколько дней. Я же много раз тебе об этом говорил.

Это правда. Говорил. Много раз. Но куда ж мы денемся из своей квартиры? Да и мал ты еще, сын, один жить!

Но дальше ситуация сложилась именно так: надо было или отменять отпуск, терять деньги, или… соглашаться на внезапно подвернувшийся эксперимент по самостоятельному проживанию ребенка 12 лет.

Ну, «самостоятельное» оно очень условно – бабушка и дедушка рядом, на подхвате, контроле, друзья и соседи – тоже.

Но для Дани все равно испытание.

Мы начали подготовку к эксперименту. Я научила его готовить самое простое: пельмени, яичницу, горячие бутерброды, макароны с сосисками. Научила пользоваться посудомойкой, убираться.

Нести ответственность за животных – обычно как: животных завели детям, а кормить, гулять, убирать за ними – родителям.

Были даны указания, где брать постельное белье, если его друзья придут ночевать (ну, а что, кто-то сомневался, что придут?).

Мне казалось, что мы предусмотрели все.

Даня очень ждал нашего отъезда. Предвкушал свободу. Спрашивал: «Ну вы скоро? Скоро?» Ему не терпелось побыть взрослым, прямо ладошки потирал.

– Тебе не обидно оставаться? – переживала я.

– Да это лучший подарок из возможных мне на каникулы, мам! – искренне уверял сын.

В общем, мы улетели.

Я с собой договорилась, что это правильно, что так я покажу сыну, что доверяю ему и вижу в нем взрослого парня, а не малыша, которому ничего нельзя доверить. Я видела, как ему это важно. Муж полностью поддержал меня, сказал, что сын у нас – мужик, а не тютя и переживать не за что.

– Мам, ты что, мне не доверяешь? – спрашивал Даня каждый раз, когда ловил меня на переживаниях по поводу нашего грядущего с ним расставания.

Доверяю, сын. Доверяю.

Ладно. В конце концов, это всего неделя. И в конце концов, когда-то же надо начинать… привыкать к тому, что твой ребенок – взрослый. В общем, «Один дома».

А дальше… дальше случились форс-мажоры.

Но все эти форс-мажоры на самом деле не форс-мажоры, а просто жизнь.

ЕСЛИ СМОТРЕТЬ НА СОБЫТИЯ НЕ КАК НА ПРОБЛЕМЫ, А КАК НА НЕЗАПЛАНИРОВАННЫЕ ТРУДНОСТИ, ТО ЖИЗНЬ ПЕРЕСТАЕТ КАЗАТЬСЯ СЛОЖНОЙ, СТАНОВИТСЯ ПРОСТО НЕПРЕДСКАЗУЕМОЙ И ОТТОГО ИНТЕРЕСНОЙ.

Сначала мы вместо пяти часов добирались до места 11 (был сильный туман, задержки в аэропорту) и были без связи. Все это время, особенно финальные пять часов, Даня очень боялся, что мы разбились (ну еще бы, мы же всегда домысливаем только плохое) и поэтому не выходим на связь. Он паниковал, даже плакал.

К моменту, когда первое сообщение о том, что мы в порядке, на месте и все с нами хорошо, дошло до него, он был уже почти в истерике: «Я уже не знал, что и думать! Лучше бы с вами полетел! Не хочу тут один!»

Я решила, что эти слова продиктованы пережитым страхом и он так не думает.

Потом он поссорился с друзьями. Потерял хомяка (хомяк сбежал под кровать, а оттуда в другую комнату, но опасность была в том, что у нас, помимо хомяка, проживает еще кошка-охотница). Перегулял и схватил сопли. Скучал. Сильно скучал. Отчаянно скучал.

Потом у него сломался телефон – сын остался без связи…

На этом моменте дедушка не выдержал и похитил внука себе. Потому что так было спокойнее всем: и сопли под контролем, и телефон чинится, и обнимашки.

Сын попросил второй шанс на оставшиеся три дня – и получил его.

Он справился с самостоятельностью на финише нашего отпуска отлично, но мы каждый день писали ему: «Ну, послезавтра уже увидимся!» или «Ну, уже до завтра!» Возможно, это помогло ждать.

Потом, когда мы вернулись и обсуждали с сыном, почему так сложно ему дался пробник новой жизни, он сказал: «Мам, я сам не ожидал, что во мне включится этот режим „кукусика“».

Смешно он сформулировал. Перевожу. Экспресс-взросления не получилось. Внутренний кукусик захныкал и запросился на ручки.

Ему самому казалось, что он взрослый мужичок: все знает и умеет. И совершенно случайно эта ситуация показала ему, что он – даже в 12 – еще совсем ребенок.

И это нормально. Взросление происходит постепенно, а не внезапно, и не надо прогонять своего внутреннего ребенка никуда, не надо его усиленно взрослить. «Наслаждайся им, сынуль. Кукусиком своим. Мы получили отличный опыт, узнали, что ты сам себе казался взрослее, чем есть, и „продал“ нам эту уверенность тоже, но по факту эмоционально – ты мой маленький малыш, иди обниму».

Хороший получился, полезный опыт. Про то, что возраст в цифрах и возраст в душе – разные вещи.

В следующий отпуск полетим только вместе.

Я хочу сказать, что всему свое время. Детство, юность, взрослость, зрелость, старость. Каждую пору надо проживать вдумчиво, наслаждаясь ею.

Это я, кстати, в том отпуске и поняла.

Для меня вообще отдых – это возможность выключить многозадачность. Тут, в обычной жизни, я все время куда-то спешу, утрамбовываю в каждый час много-много дел. В итоге успеваю эти сто дел, но все равно цейтнот – что-то не успела.

А секрет отпускного счастья оказался именно в том, чтобы не спешить. Отдаваться тому, что делаешь, прямо сейчас и полностью.

Писать книгу и погружаться в этот процесс до донышка, болтать с ребенком и включиться в разговор на 100 процентов, пить кофе и наслаждаться каждым глотком.

Как бы жить-проживать каждое событие по очереди. Тогда получится его замечать. А это значит не пропустить.

Так важно не пропустить каждый этап своей жизни, успеть насладиться им и вдумчиво отпустить. Всему свое время.

Так просто и так сложно…