Текст книги "Наказ цыганки"

Глава 7. Петя

Расставшись с Петром, Анастасия вернулась в свою комнату. Её соседок ещё не было: возбуждённые балом и вниманием кавалеров, они наверняка все были на свиданиях. Девушка вытащила старую колоду карт, которую ей подарила цыганка в Сосновке, и положила её перед собой на стол. Сама села на стул и задумалась.

Она часто вспоминала ту добрую женщину. «Если поговорить с человеком, можно узнать его будущее», – учила её цыганка.

Анастасия редко гадала, считая, что только в исключительных случаях следует заглядывать в будущее человека. И она никому не рассказывала о своём происхождении и даре. Как и никому не показывала карты. Сегодня был исключительный случай. Пётр Нечаев. Если и была у этого молодого человека какая-то тайна, то, возможно, это не её дело. Но девушка чувствовала, что каким-то образом Пётр войдёт в её жизнь. Поэтому его тайна должна коснуться и еë. Анастасия приняла решение и разложила карты.

Первые же три заставили её надолго задуматься о том, идти ли завтра на свидание с Петром. Белая дорога, красная постель, чёрное платье.

***

В воскресенье в городском парке было людно, как всегда бывает в тёплый майский день. Анастасия прогуливалась вдоль берега пруда, любуясь на катающиеся на лодках парочки, белые зонтики барышень, взмахи вёсел и яркие искры водных брызг. Прудов было три. Центральный был усыпан кувшинками, и там было больше всего катающихся. Один из крайних огибал небольшой мыс, с которого свисали плакучие ивы. Пётр подошёл к девушке, когда она любовалась кувшинками.

– Добрый день, Анастасия.

– Здравствуйте, Пётр, – обернулась к нему с улыбкой та.

Молодой человек был одет в простую холщовую куртку со стоячим воротником, перехваченную в талии ремнём. Он показался Анастасии ещё моложе, чем вчера на балу, когда был в выпускной парадной форме. Глядя на него сегодня при солнечном свете, Анастасия почти забыла вчерашнюю тревогу, вызванную гаданием.

– Я думаю, мы с вами подружимся, – сказал Пётр, – хотите покататься на лодке?

– С удовольствием!

– Давайте спустимся к тому причалу, – указал рукой молодой человек в сторону крайнего пруда, где плавали вдалеке лишь две одинокие лодки.

– Но там нет кувшинок, – разочарованно сказала девушка.

– Позже я нарву вам кувшинок, – не перестающий удивлять её Пётр взял Анастасию под руку и повёл к крайнему причалу.

Они сели в лодку, которая ровно заскользила по водной глади. Анастасия видела внизу проплывающие водоросли и лягушек. Пётр грëб лёгкими, но уверенными взмахами, неожиданно сильными для его худощавого на вид телосложения.

– Чем вы думаете заниматься после гимназии, Настя? Ведь я могу называть вас Настя? – спросил Пётр и снова удивил девушку своей простотой и непринуждëнностью.

– Можете, – улыбнулась она. – Я хотела бы остаться в городе и давать уроки шитья.

– Это хорошо, что вы хотите работать, – сказал Пётр серьёзно. – А откуда вы родом?

– Я родилась в Сосновке Тверской губернии. У моего отца там небольшое поместье. Деревня да немного земли. Собираюсь поехать к нему через несколько дней, а потом вернуться сюда, чтобы устроиться. А вы, Петя, чем будете заниматься?

– Значит, ваш отец – помещик? И много у него наëмной силы? – её вопрос он, похоже, проигнорировал.

Анастасия немного растерялась. Ей казалось, что она разговаривает с двумя разными людьми. Милый и обходительный молодой человек вдруг превращался в насторожëнного и подозрительного, а потом снова становился самим собой. Она не знала, как следует отвечать на вопросы, которые ей никто никогда не задавал.

– Многие крестьяне из деревни часто приходили помогать по дому, особенно когда я была маленькая.

– И большой у него дом? Вы одни в нём жили?

Наконец, Анастасия поняла и облегчëнно рассмеялась.

– Да какое там, одни! Это был не дом, а проходной двор! – она принялась рассказывать, немного расслабившись: – Отец один меня воспитывал. То есть, я хочу сказать, без мамы. А так меня воспитывала вся деревня. Мои крëстные – отцовский слуга Семён да кухарка Серафима, которая потом была и за экономку. Дом у нас достаточно большой, так что некоторые, например, Серафима, часто и ночевали у нас, когда болела я или отец.

– Настя, – снова серьёзно сказал Пётр и вдруг направил лодку за мыс, где росли ивы, – теперь я хотел бы ответить на ваш вопрос о том, чему я хочу посвятить свою жизнь.

– Чему же, Петя? – заинтересованно спросила Анастасия.

– Я хочу участвовать в борьбе пролетариата против капиталистической эксплуатации.

Анастасия открыла рот и так испуганно посмотрела на Петра, что тот перестал грести. Она вспомнила свою гувернантку, которая учила её истории Российской империи и царского рода. Ей тоже казалось, что иногда та говорила странные вещи, но, будучи маленькой девочкой, Нюся не придавала им значения. Выражения вроде «несправедливое угнетение» или «партии свободомыслящих» казались ей не обязательными для заучивания.

– Петя, – пролепетала она, – я, право… не знаю, что вам сказать…

– Не нужно ничего говорить сейчас, Настя, – Пётр неожиданно снова стал прежним. – Поедем за кувшинками.

***

Анастасия побывала в Сосновке, где всё осталось по-прежнему, как в детстве. Ей всегда казалось, что некто всемогущий позаботился сохранить каждый дорогой ей уголок в своём первозданном виде специально для неё. Степан всё так же воевал с сорной травой в парке, и чем больше он её полол и выкорчëвывал, тем больше она росла. Прасковья носила всё тот же коричневый фартук, а Семён постоянно чистил и без того сверкающий до боли в глазах самовар.

Отец… Немного постарел, похудел, но держался молодцом и всё так же много гулял. Когда приезжала Анастасия, они долго бродили вместе по роще и лугу, разговаривали, смеялись, вспоминали. Она сказала ему, что хочет найти работу.

– Я знал, что ты не останешься здесь, Нюсенька. Поступай, как считаешь нужным, а за меня не беспокойся.

– Но я ведь буду приезжать, батюшка, – рассмеялась Анастасия, – не на краю же света я буду жить!

Вернувшись, она нашла небольшую квартирку в центре города и дала объявление об уроках шитья, надеясь, что, может, иногда удастся подработать и заказами.

Однажды, гуляя по городу, она увидела на другой стороне улицы знакомую фигуру.

– Петя!

Пётр оглянулся и, казалось, был очень рад увидеть Анастасию.

– Настя! Как я жалел, что мы не договорились встретиться! Я много думал о вас, – он взял её руки в свои. – Как вы? Где вы устроились?

– Недалеко отсюда. А вы?

– В двух кварталах. Да мы соседи!

Они проговорили до вечера, бродя по улицам. Анастасии казалось, что она знала его всю жизнь. Пётр был сиротой. В гимназию его устроил дядя, брат его отца, у которого была небольшая типография. Закончив гимназию, молодой человек стал работать с дядей. Детей у того не было, и дядя собирался оставить типографию племяннику.

Анастасия и Пётр встречались всё лето и всю осень. В начале декабря Пётр сделал ей предложение, и девушка приняла его. Она написала отцу, прося благословения, а Пётр познакомил её с дядей и его женой. Весной они обвенчались и уехали в Петербург открывать новое заведение печатного дела.

***

1890 год ознаменовал для Анастасии переломный момент всей её жизни. Когда она познакомилась с Петром, она думала, что все его пролетарские идеи – лишь юношеские фантазии, и скоро это пройдёт. Приехав в Санкт-Петербург, она обнаружила, что в своей типографии муж подпольно проводит политические собрания рабочих.

Анастасия пришла в ужас и попыталась убедить Петра, что это опасно.

– Ты не понимаешь, Настенька! Это огромный механизм, который уже запущен и остановить его нельзя! – говорил тот с огнём в глазах.

В типографии стали печатать листовки, которые потом Пётр тайно приносил домой. К нему постоянно приходили какие-то подозрительные люди, которым он раздавал пачки этих листовок, и они уносили их. Анастасия любила мужа, но жила в постоянном страхе за их жизни.

В конце декабря у Анастасии и Петра родилась дочь, которую назвали Елизавета. Пётр был вне себя от счастья, а для Анастасии это была ещё одна жизнь, за чьё будущее она должна была опасаться. Слабая надежда, что муж наконец одумается и посвятит себя семье, а не пролетариату, угасла, как только Пётр стал задерживаться каждый вечер в типографии на собраниях, а домой возвращаться с кем-нибудь из рабочих, и они говорили до полуночи у него в кабинете.

Однажды вечером Пётр задержался дольше обычного. Анастасия покормила Лизу и уложила её спать. Она всегда дожидалась Петю, не ложась без него. Несмотря на свою безумную и опасную деятельность, Пётр оказался заботливым отцом и нежным мужем. Он любил Анастасию и Лизу, называя их «мои милые девочки». Однако в тот вечер она села в кресло с книгой в руке и задремала.

Ей снилось, что она задыхается. Анастасия лежала на рыхлой земле лицом вниз и не могла пошевелиться. Жуткая боль сдавила ей грудь, земля забила нос и рот, не позволяя воздуху проникать в лёгкие. Она попыталась приподняться на руках, но не смогла оторваться от земли и на сантиметр. Попыталась закричать, чтобы позвать на помощь, но лишь ещё больше земли налипло ей на язык и губы. От этого Анастасия проснулась и рывком оторвала голову от спинки кресла, судорожно вцепившись в подлокотники.

Сон улетучился, но лёгкие не наполнялись воздухом. Её грудь сжимала страшная тревога, не позволяя ей дышать. Лиза! Неимоверным усилием Анастасия поднялась с кресла и, шатаясь, бросилась в детскую. Малышка лежала на животе в своей кроватке, уткнувшись в подушку и содрогалась в конвульсиях. Анастасия, сама почти теряя сознание от недостатка кислорода и страха, перевернула девочку. Сразу же волна воздуха устремилась в лёгкие, новой болью полоснув её по груди.

Но тельце Лизы начало приобретать синюшный оттенок. Девочка открывала ротик и пыталась хватать воздух, но, видимо, кровь слишком застоялась и не позволяла лёгким раскрыться в полной мере. Анастасия сорвала с дочки рубашку и принялась массировать ей грудь. Затем подняла малышку, прижала к себе, похлопывая её по спинке.

– Дыши, Лизонька! Милая, дыши!

Лиза сделала наконец судорожный вдох и громко заплакала.

– Всё хорошо, солнышко! Молодец, девочка моя!

Она тепло укутала дочку и долго качала её на руках, боясь положить в кроватку. Вернувшийся Пётр снова заперся у себя в кабинете с очередным «товарищем», как он называл всех рабочих, которые к нему приходили. Когда тот ушёл, Анастасия сказала, что ляжет в комнате Лизы, так как малышке вечером нездоровилось. Она ничего не рассказав мужу о случившемся.

Ночью их разбудил стук в дверь. Плохо соображая спросонья, она услышала, как муж пошёл открывать. Пока она вставала и набрасывала на плечи шаль, слышала, как дверь распахнулась настежь, в коридоре затопали сапоги, несколько мужских голосов что-то грубо спрашивали, а Пётр отвечал. Наконец она вышла из детской и выглянула в коридор. Двое жандармов держали сзади руки её мужа, а третий махал у него перед носом листком бумаги.

Увидев Анастасию, он повернулся к ней.

– Госпожа Нечаева?

– Да, – пролепетала Анастасия.

– Ваш муж арестован по подозрению в причастности к политической деятельности. Вам, сударыня, запрещается выходить из дома до дальнейших распоряжений, – жандарм повернулся к двоим, державшим Петра: – Этого увести.

Затем он выглянул в коридор:

– А вы приступайте!

В квартиру вошли ещё двое, а Петра выволокли за дверь. Он повернулся и крикнул:

– Настенька, ничего не бойся! Я люблю тебя. Лизоньку береги!

За ним закрылась дверь, а оставшиеся жандармы принялись методично переворачивать вверх дном их квартиру.

Глава 8. Белая дорога

В кабинете Петра жандармы нашли листовки и готовые формы для печати с набранным шрифтом. Ушли они под утро, велев Анастасии явиться на допрос в жандармерию к девяти часам. Опустошëнная и обессиленная, девушка сидела в разгромленной квартире, слишком шокированная случившимся, чтобы что-либо делать. Через некоторое время она поднялась и стала подбирать разбросанные вещи.

Жандармерия находилась в четырëх кварталах от дома Нечаевых. Анастасия покормила и одела Лизу, потому что не с кем было её оставить, и явилась к жандармскому корпусу в назначенное время. Она показала пропуск, который оставили ей жандармы, пришедшие ночью с обыском, и её провели в тесную приëмную, где она прождала полтора часа, прежде чем её приняли.

Анастасия прошла в кабинет, куда её пригласили, и уселась напротив грузного мужчины в форме, сидящего за столом. Он сразу же принялся задавать ей вопросы, сверяясь с бумагами, лежащими перед ним.

– Госпожа Анастасия Фёдоровна Нечаева?

– Да.

– Нечаев Пётр Константинович является вашим супругом?

– Да.

– Правда ли это, что он печатал в своей типографии и распространял среди рабочих запрещённые листовки и прочую литературу большевистского характера с воззваниями и пропагандой?

Анастасия ничего не поняла из его слов.

– Я не знаю.

Жандарм посмотрел на неё.

– Это его ребёнок?

– Это наша дочь Лиза.

– Анастасия Фёдоровна, в ваших интересах рассказать нам всë. Подумайте о ребёнке. Ваш муж печатал в своей типографии листовки?

Девушка чуть не плакала от страха.

– Но я правда не знаю. Он вëл все дела, я никогда не интересовалась его типографией.

Допрос длился два часа. Лиза проголодалась и расплакалась. Ничего не добившись от Анастасии, жандарм сказал:

– Госпожа Нечаева, до суда ваш муж будет заключëн в тюрьму. Вам запрещается выезжать из города и принимать дома кого бы то ни было из друзей и родственников. Это понятно?

– Да, – прошептала Анастасия.

– Вы можете идти.

После обеда к Анастасии зашёл ещё один жандарм и вручил ей уведомление о том, что типография Нечаева Петра Константиновича конфискована без права восстановления собственности. Она спросила, можно ли навестить мужа в тюрьме.

– Не могу знать, сударыня.

На следующий день она снова решила сходить в жандармерию, чтобы узнать хоть что-то о Пете. Выглянув из окна, девушка увидела стоящего на углу улицы жандарма и смотревшего, как ей показалось, прямо на неё. Анастасия в ужасе отпрянула от окна и задëрнула штору. Лишь ещё один день спустя она набралась храбрости и, одев Лизу, вышла с ней на улицу.

Анастасия направилась к жандармерии, её наблюдатель последовал за ней. «Они думают, что я что-то знаю. Меня расспрашивали о типографии, значит там они ничего не нашли. Видимо, Петя приносил всё домой или сразу отдавал кому-нибудь».

Женщина крепко прижимала к себе дочку, думая о том, от скольких же ещё опасностей ей придётся защищать малышку.

Свидания с мужем Анастасии удалось добиться только спустя месяц. Пётр похудел и осунулся, но не выглядел удручëнным или сломленным. Они сидели в узкой тëмной комнате, разделённые решёткой, жандарм стоял позади Пети и безразлично глядел перед собой.

– Настенька, как я счастлив видеть тебя наконец, – улыбаясь, говорил муж. – Как ты? Лизонька где?

– С ней нельзя было, я её в ясли отдала, для рабочих, там бесплатно.

Пётр сразу сделался серьёзным.

– Ничего, Настенька, ничего. Ты держись, милая. Лизоньку от меня поцелуй.

Через неделю состоялся суд, и Петра приговорили к пятнадцати годам ссылки в Сибирь, в Иркутск. Его отпустили на одну ночь домой, чтобы собраться. Лиза уже спала, и Пётр долго стоял у кроватки и смотрел на неё. Они проговорили всю ночь, занимались любовью, снова говорили, говорили.

– Я приеду к тебе, Петя. Как доберëшься, сразу же вышли адрес.

– Нет, Настенька, Лизонька ещё слишком мала для такой дороги.

– Я приеду к тебе, Петя.

На следующее утро за Петром пришли, Анастасия сунула ему собранный накануне узелок, и его увели. «Белая дорога», – вспомнила она.

***

В Сосновке так ничего и не изменилось, только снегу стало больше. Стареющий Семён большую часть заботы о парке переложил на Степана, а сам заведовал только усадьбой вместе с Серафимой. Фёдору исполнился пятьдесят один год, копна его густых каштановых волос поседела и поредела.

Анастасия приехала в конце февраля. На этот раз Степан за ней ездил на станцию. Фёдор вышел встречать их на крыльцо:

– Нюсенька!

Он обнял дочь, осторожно откинул уголок одеяльца с личика Лизы, спящей на руках Анастасии.

– Невероятно! – прошептал Фёдор. – Ты в точности такая была, когда мы тебя нашли. Как две капли… Внучка. Лизонька.

– Пойдём, папа, простудишься.

Они вошли в дом, Серафима всплакнула, увидев Лизу, сразу же унесла её в комнату Анастасии.

Как будто бы и не было двадцати лет! Тот же переполох в доме, та же беготня, как будто только что появилась маленькая Нюся. Отец и дочь прошли в кабинет Фёдора, где жарко горел камин. Замëрзшая Анастасия протянула руки к огню.

«Как она похожа на мать!» – подумал Фёдор, а вслух сказал:

– Я получил твоё письмо. Мне очень жаль. Твой муж… Я даже не был знаком с ним.

– Мы собирались приехать весной вместе. Сначала Лиза была слишком мала, потом меня не выпускали из-за ареста Пети.

– Что ты будешь теперь делать, Нюсенька? Оставайся у нас! Ты не можешь жить в Петербурге одна с ребёнком!

– Да, папа, я останусь.

Не зажигая света, стараясь не разбудить спящую Лизу, Анастасия устало опустилась на постель в своей комнате, даже не раздевшись. Ей не верилось, что прошёл всего год с тех пор, как она окончила гимназию. Она вспомнила старую цыганку в лесу, учившую её гадать. «Твоя судьба ждёт тебя в городе, только недолго ты будешь счастлива». Анастасия не заметила, как уснула.

Когда проходят годы, а жизнь, остановившись в один момент, не двигается дальше, кажется, что всё случившееся произошло с кем-то другим. Шли годы, росла Лиза. Анастасия писала Пете, а он отвечал, но письма шли очень долго. В год ей удавалось получить три-четыре известия от него. Письма были короткие, всё об одном и том же: «Я здоров, как ты? Люблю тебя. Поцелуй от меня Лизоньку». Цензура работала хорошо, и Пётр это знал.

Анастасия лишь один раз съездила навестить мужа, оставив Лизу на попечение Серафимы. Ей понадобилось две недели, чтобы добраться до Иркутска. Политические жили в бараках за городом и работали на солеваренном заводе. Добившись свидания, она смогла переночевать лишь одну ночь с мужем в маленькой, специально отведëнной для жëн ссыльных избушке с крохотной печкой и узкой кроватью.

В 1904 году царь Николай II по случаю рождения наследника престола цесаревича Алексея объявил амнистию для всех политических заключённых, отбывших срок более десяти лет. Петя вернулся и приехал в Сосновку к жене и дочери. Больше ему ехать пока было некуда. Раньше типография давала хоть какой-то доход, и им удавалось снимать квартиру. Без типографии у них не осталось ничего.

Перед Анастасией стоял почти незнакомый человек, небритый и нестриженый, постаревший и поседевший. Петру было всего 33 года, когда он вернулся из ссылки. Он хотел было обнять свою четырнадцатилетнюю дочь, но Лиза испуганно спряталась за спину матери.

– Здравствуй, Настенька, – сказал Пётр.

– Петя! – она искренне и крепко обняла мужа.

Она не винила его. Годами она думала над этим, боясь, что в один прекрасный день возненавидит Петра, обвинит его во всех своих горестях, невыплаканных слезах, но ненависти не было. Он мог бы изменить свою жизнь, мог бы оставить свои политические идеи и обеспечить своей семье нормальное существование, но не сделал этого. Бог ему судья. Анастасия приняла ту жизнь, которая была предписана ей судьбой.

– Папа, это Петя! – представила она их.

Фёдор крепко пожал руку Петра:

– Вы у себя дома, Пётр! Добро пожаловать.

Пётр ответил на рукопожатие, молча разглядывая помещика, являющегося отцом женщины, которую он любил, против которого боролся, за что провëл в ссылке тринадцать лет. Тем временем Анастасия обняла дочь за плечи:

– Лизонька, папа вернулся. Подойди, не бойся.

Лиза вырвалась и убежала.

– Дай ей время, – сказала Анастасия мужу.

– Понимаю, – ответил он.

– Пойдём, я покормлю тебя.

***

Серафима утешала плачущую Лизу.

– Ну, что же делать, барышня! Он ваш отец, а отцов не выбирают. Да вы не убивайтесь так, дом у нас большой, тут можно жить и друг друга неделями не видеть!

Затем она пошла к Анастасии.

– Позвольте, Анастасия Фёдоровна, маленькой барышне пока у меня побыть. Привыкнуть ей надо к отцу-то. Уж больно она расстроилась, сами понимаете, дело такое деликатное…

– Да, да, конечно, Серафима, спасибо тебе, как всегда, за заботу. Все мы у тебя под крылышком выросли, – она крепко обняла крëстную, заменившую ей настоящую мать. – Конечно, пусть Лиза побудет у тебя.

– Да и супругу вашему не будет так неловко. И постепенно всё утрясется. А вам терпения, Анастасия Фёдоровна!

И Серафима ушла в свою комнату, сокрушëнно качая головой.

Пётр, казалось, прижился в усадьбе, вёл долгие беседы с Семёном или Степаном, пытаясь помочь им по дому или с работой в парке. Он попробовал было подкатить к Прасковье, но та только таращилась на него испуганными глазами.

– Чего изволите, барин?

– Ты не должна называть меня «барин». Зови меня Пётр.

– Слушаюсь, барин. Чего изволите?

Махнув на неё рукой, Пётр пошёл к Семёну.

– Давно ты живёшь в этом доме, Семён?

– Да ещё при Аркадии Тимофеевиче, царствие ему небесное. Фёдор Аркадьевич у меня на глазах выросли. Анастасию Фёдоровну, барышню, голубушку нашу, имел честь крестить. Елизавету Петровну, дочурку вашу, первый раз на руки взял крохотную.

– А хотел бы ты, Семён, свой дом иметь?

Семён удивленно уставился на Петра.

– А этот чем мне не дом?

– Так он не твой.

– Он барина нашего, Фёдора Аркадьевича. А до этого принадлежал его покойному батюшке, Аркадию Тимофеевичу. А на какой мне шут свой дом, если я здесь живу?

– Так ты же человек подневольный.

– Пётр Константинович, мне 84 года. Всю свою жизнь я служил этой семье верой и правдой. А воля у меня была одна – заботиться о здоровье и благополучии барина моего, Аркадия Тимофеевича, супруги его, добрейшей Дарьи Никифоровны, сына их, Фёдора Аркадьевича, его доченьки, раскрасавицы-барышни Анастасии Фёдоровны. А они все, как один, платили мне за заботу только добром. Подневолен я, Пётр Константинович, доброте ихней, очень подневолен!

Та же история и со Степаном.

– Дом не мой, Пётр Константинович, это верно. Дом этот построил для моей семьи барин Фёдор Аркадьевич взамен сгоревшего. Из того дома сгоревшего вытащила нас матушка барышни Анастасии Фёдоровны, да хранит её Господь до конца дней! А дом тот, сгоревший, построил моему отцу барин Аркадий Тимофеевич, царствие ему небесное. А Фёдор Аркадьевич сыновей моих выучил, жену мою, Серафиму, к себе экономкой взял. Говорит, как ребятишки мои женятся, и им по дому отстроит. Простите моё невежество, Пётр Константинович, я не очень понимаю, у вас ко мне какой конкретный вопрос?

Несколько дней спустя Пётр и Анастасия сидели в парке под старым дубом, разбрасывавшим вокруг себя октябрьскую листву. Прошёл месяц с возвращения Петра из ссылки.

– Мы уедем в Петербург, Настенька.

Анастасия воззрилась на мужа, как на умалишëнного.

– Но почему, Петя? У нас ничего нет в Петербурге! Как мы будем жить там?

– Я пойду работать на завод. Ты можешь продолжать подрабатывать шитьëм. Снимем квартиру, отдадим Лизу в гимназию. Ей учиться надо. Мы продержимся до лучших времён.

– До каких лучших времён, Петя?

– Придут лучшие времена, Настенька! Вот увидишь, скоро придут!

Анастасия не верила своим ушам. Но она знала своего мужа и понимала, что он не успокоится. Она сама выбрала свою судьбу. Через неделю они уехали в Петербург.