Текст книги "Манчикатут"

Глава седьмая

Оставив дочь у Гордеевны, Ончин-тайчи с женой и охраной отправились по более проходимому пути на Усть-Коксу. Дальше через Усть-Кан они планировали вернуться прежним путем в Кош-Агач, а оттуда в Монголию. Они были уверены, Гордеевна хорошо спрячет девчонку, позаботится о ней. А в Егора они верили еще больше. Благословляя дочь на замужество, они верили, что все будет у Манчикатут хорошо, все должно пройти гладко, и наконец-то их любимая дочь будет счастлива.

Мерно покачиваясь в повозке, они любовались Уймонской долиной. Синие горы стояли стеной со всех сторон. Там, далеко за ними виднелись белоснежные пики гор. По долине бежала Катунь, она изгибалась словно змея, петляя и собирая в себя реки и ручьи с окрестных гор. Теченье было быстро, стремительно, однако порогов практически не было. Берега ее щедро поросли ельником и пихтачем, здесь же нашли себе место и березки и красный тальник. Кругом сочные зеленые луга. На полянках-еланях краснеют ягоды земляники, выглядывают из травы подберезовики и рыжики. Воздух наполнен запахом чабреца, полынки и пустырника. Хорошее место выбрали староверы. Все цвело, везде чувствовалось дыхание здоровой жизни. Кажется, сама природа говорила: «Живи здесь, трудись, получай хорошие плоды своего труда и будь здоров и счастлив. Все что тебе необходимо, ты найдешь здесь». Старик даже подумал что «Уймон» – это «уйма всего», в том смысле, что в благодатной долине всего в достатке.

Ончин-тайчи смотрел по сторонам и напевал какую-то песню. Жена улыбаясь, посматривала на него. «Все уладится, а монгол не найдет мою девочку. Я знаю, как убедить его» – думала она.

Усть-Коксу миновали далеко за полдень. Впереди был перевал. Решили пройти его сходу, а уж за перевалом остановиться на ночлег.

Крутой подъем давался тяжело, лошади ржали, били копытами. Старик со старухой вышли из повозки. Охрана вела своих лошадей под уздцы. Внизу в ущелье петляла речка Кокса, ее обрамляли каменистые пляжи. Огромные валуны, каменные утесы, мелкий кругляк. Старуха остановилась на краю дороги и с большой высоты стала рассматривать, как внизу меж камней пробивается Кокса. На дне ущелья мрак. Камень и вода – холодная суровая действительность. Но этим и привлекательно это место.

Дав передышку животным, стали спускаться. Спуск петлял по склону горы, был намного положе, чем подъем. Старуха шла, бесконечно оглядываясь. Легкая испарина выступила на ее лице. Она заметно разволновалась. Уже начало темнеть, когда путники разбивали шатер на ночлег у подножья перевала.

Ончин-тайчи успокаивал жену:

– Не беспокойся милая, все у нашей Манчикатут сложится. Да и увидимся еще.

– Все так говоришь, все так! Жизнь прекрасна, а Манчикатут так любит жизнь. Она наш цветочек. Она радуется всему живому и пташке, и зверю, и колючке в пустыне. Она должна быть счастлива.

– Она будет счастлива! Егор хороший человек. А главное полюбил он ее по-настоящему. А теперь спи родная. Надо набраться сил.

Долго царило молчание в шатре. Уж и Ончин-тайчин уснул. Но старухе не спиться. Взяла она узелок, что лежал под головой, и вышла на воздух. Небо все усыпано звездами. Луна яркая, розовая. И кажется, совсем рядом. Старуха пошла в сторону перевала. Караульный окликнул ее, но она отмахнулась, велела дожидаться на месте.

Тихо брела она в гору. Луна хорошо освещала дорогу. Синеватый свет отражался от камней и поднимался сквозь черноту ночи к звездам. Дойдя до того места, где с отвесной скалы хорошо просматривалась Кокса, старуха остановилась, подошла к краю дороги, постояла, посмотрела вниз. Звезды мерцали в воде, дно ущелья светилось лунным неоновым светом, от воды, по середине ущелья поднимался туман.

– Красиво!…

Старуха отошла к другому краю дороги. Там от каменной стены было совсем темно. Старуха развязала узелок, надела одежду дочери, крепким узлом привязала остриженные волосы Манчикатут к своей голове, повязала платком сверху. Больше ни секунды не мешкая стремительным шагом, пошла к краю дороги и бросилась вниз.

Не дождавшись хозяйки, охранник разбудил Ончин-тайчин. Вместе они пошли в ту сторону, куда отправлялась старуха. Занимался рассвет. Закончив подъем на перевал, старика, словно что-то кольнуло и защемило в груди. В глазах пронеслись картины одна за другой: как жена стояла на краю пропасти, как оглядывалась, когда стали спускаться, как не находила себе места в шатре, как таскала всюду с собой этот узелок с вещами дочери. Холодея, он подошел к краю пропасти. Так и есть! На дне, распластавшись на камнях, лежала жена, одетая в одежду дочери и копна черных волос разметалась по сторонам и накрыла разбитое тело.

Все понял Ончин-тайчи. Спасая дочь и сыновей (которых держали в заложниках), жена лишила себя жизни. Она все продумала. Она выбрала ущелье, куда нет спуска. Вспомнились слова Гордеевны: «Сделаешь все, как задумала». Теперь оставалось, только привести сюда монгола и убедить его в смерти дочери.

Отослав охранника найти и привести сюда монголов, что вышли целыми отрядами на поиски Манчикатут, старик с двумя слугами остался здесь, у перевала. Нужно было многое сделать.

Переодеваясь в одежды Манчикатут, жена свою одежду оставила в узелке на другой стороне дороги, привалив камнем. Она знала, что муж поймет ее план. Теперь нужно было нарядить чучело в одежды старухи, завернуть в ковер и захоронить.

Все было в точности исполнено. Ончин-тайчи не трогался с места. Он оплакивал жену, находясь на обочине дороги. Он отгонял от останков жены диких собак, кидая в них камнями, чтобы не растерзали. Он вспоминал, как они прожили вместе в любви и согласии, как хорошо понимали друг друга, как ехали вместе в последний раз вместе по Уймонской долине, как улыбалась она мужу. Она все уже знала, все продумала, а улыбкой прощалась с мужем. Сколько времени прошло, старик не заметил. Прибыл монгольский отряд во главе с Югурчином.

Он осмотрел место, посмотрел на останки женского тела с роскошным шлейфом темных волос. Он заглянул в глаза Ончин-тайчи и увидел в них большое горе.

– Я верю, это она! А где жена?

– Мы везли дочь из Усть-Коксы. Она сопротивлялась. Потом бросилась в пропасть. А у матери сердце не выдержало. Отправилась ночью за ней в мир духов. Вон там ее курган.

– Я передам хану! Ты хороший отец, сыновьям дадут обещанное! А дочь – собака! А собаке – собачья смерть! Не горюй, возвращайся, живи с сыновьями. Будет тебе еще радость.

Глава восьмая

На Мультинском озере кипела работа. Мужики ставили еще один сруб из лиственницы под баню, соблюдая все стариковские законы и лунные циклы. Они же ходили на охоту на соболя, кабаргу. Тут же в больших бочках вымачивались шкуры, солилось мясо. За всеми процессами следил Панкрат. Он во время подсыпал соли, ворошил меха, говорил, когда их можно натягивать и сушить.

Гордеевна занималась сбором лекарственных трав. Манчикатут собирала ягоды. У подножья горы были заросли жимолости, смородины, черемухи. Ягоды сушили или варили варенье. Про каждое растение, Гордеевна много рассказывала: от каких болезней, когда собирать, как готовить отвары, какая часть растения идет в употребление.

У истока реки Мульта было много красной глины. И в погоду, непригожую для сбора трав, Гордеевна и Манчикатут уходили туда лепить посуду. Это особое занятие выполняли в общине только женщины. Сначала добывалась глина. К глине добавляли чистый мелкий речной песок и мяли на грубой холстине, пока не оставалось комочков. Из получившегося глиняного теста лепили валики, которые в 3—5 рядов выкладывались на подготовленное плоское дно. Валики затирались и заглаживались водой для выравнивания боковых поверхностей. Потом все изделия сносили к избе и обжигали в печке на березовых дровах. Для прочности и красоты Гордеевна научила Манчикатут обваривать посуду. Вынутые из печи изделия они погружали в теплые отвары пихты, чтобы они кипели. После обварки посуда приобретала красивый черный цвет. А не обваренные – оставались цвета красной терракоты. Манчикатут, в душе еще ребенок, отдавалась этому занятию всей душой. У нее все получалось. Она даже стала придумывать витиеватые ручки к чашкам.

– Эдак ты себе приданого наготовишь! – улыбаясь, говорила Гордеевна

Манчикатут смущалась.

– Как хорошо у вас жить! Все слажено, без спора. Все заняты своим делом. У нас народ горячий! Чуть что – драка или крик на всю деревню.

– Это от того, милая, что живем мы сообща. Сообща решаем большие проблемы. Но решающее слово стоит за Наставником. Он заслужил большое доверие к себе трудом, накопленным опытом, умением выслушать стороны и принять правильное решение. Главное у нас – это трудолюбие, молитва к Богу и воздержание от всяких излишеств.

– Хочется мне узнать больше, чем живете вы и как. Ваши обряды, традиции. А Егор тоже вашей веры?

– Вера-то одна, да поводыри другие! Ты ступай к старцу Панкрату, да побеседуй с ним. Светлые мысли приходят к тебе. Он поможет понять главное.

Однажды вечером, когда вся работа была переделана, Манчикатут отправилась к старцу. Он сидел на берегу, плел сети. Она робко подошла, села рядом.

– По делу пришла, али так, от безделья?

– Можно сказать, что по делу. Я бы вот тоже хотела жить так, как вы живете, да мало знаний у меня.

– Это можно! Надо принять крещение. Но знай: Веру переменить – не рубашку переодеть. Я вот тебе расскажу о том, о сем, а ты уж потом сама решишь, по тебе ли эта шапка. А впредь с пустыми руками не ходи. Бери с собой занятие какое-нибудь. Не гоже так, пока мы с тобой беседуем, руки-то в праздности.

В этот же вечер Панкрат поведал девушке о том, что не спроста их община сюда пришла. Пришедшие из Византии вместе с Православием церковные традиции и обряды в 1652 году стали неугодны Патриарху Никону при царе Алексее Михайловиче. Нас объявили старообрядцами и начались притеснения.

– Я не буду морочить тебе твою маленькую головку всеми подробностями. Скажу лишь, что наши отцы и деды ведали про страну истиной веры и древнего благочестия, страны свободы и справедливости, убежища от воцарившегося в мире Антихриста. Находится она на равном удалении от четырех океанов, между Бухтармой и Китаем. Сто лет назад Гаврила Бочкарев по древним картам пришел сюда. Жил сначала на устье Аргута. Потом заселяться другие стали. Чтобы укрыться от преследователей селились мелкими деревеньками. Раньше ведь как было: если есть баба, квашня и топор – уже деревня. Потом матушка Екатерина смилостивилась, обложила ясаком и разрешила нам здесь жить как инородцам. А ведь разобраться, кто из нас инороднее! Мы существующие с самого крещения Руси, или Патриарх Никон, со своими греческими канонами. Но суть не в этом. Главное в том, чтобы не растерять, не утратить наших законов, традиций. Потому мы живем обособлено, чтобы не было помеси вероисповедания. Чтобы Вера оставалась чистой… Ну, ты беги домой, ужин готовь, да убери начисто, да себя в порядок приведи. После наступления темноты нельзя беспокоить воду, не попросив у нее прощения. А завтра с работой приходи.

Глава девятая

Темна ночь в каньоне. Кругом километровые скалы. Небо, затянутое тучами, с овчину кажется. Луна – мутное пятно, не светит, а только подчеркивает мрак. Хороша ночь для тати.

Не спит Батурчин, во все глаза всматривается в тропу, идущую от Балыкчи. Фадей с Егором спят. Не спиться Захару. Шальные мысли одолели голову.

«Ват Архиереев-то удивиться, какого богатого зятя заманил. Может меня самого в долю возьмет. А может, сам я дело налажу с Колыванскими рудниками или на камнерезном заводе. Возьму свою Оксюшу, да переедем в Колывань. Здесь и торговлю с Китаем и Монголией хорошо поставить можно. Где товар взять, я уж знаю. У тубаларов выведаю про Алтын-Туу, а что по пьянее расскажут! Архиереев-то еще завидовать будет, да в ножки кланяться. Хорошо Батурчин придумал золото сразу разделить по долям, да в разных местах попрятать. Своя доля греет, да вон каких полезных мыслишек поддает.»

Захар вышел на воздух. Посмотрел на Батурчина. Вроде спит, навалившись на стену, а вроде глаза открыты. Увидел, монах во дворе трубку закуривает. Подошел ближе, заговорил:

– Тебе же по сану не положено табак курить.

– С детства привычка. Курить рано начал, тяжело отвыкал, да и сейчас вот раздымлю трубку, в руках подержу, а курить – не курю. Вроде испытания. Чего не спиться-то?

При этих словах монах поспешно, как будто стыдясь, что его застали за дурным занятием, вытряхнул трубку и погасил огонь.

– А можно ли среди тубалар найти нормального, чтоб слово держать умел.

– А ты поищи, может и попадется. Но знай, к золоту не поведут они! Много ходоков к ним было. Так того, кто на тропу выводил, свои же на костре живьем сжигали и съедали, ну конечно ходока угощали. Обычно потом такие ходоки умом трогаются. Они их себе для оргий оставляют. А если шаману какую жертву принести надо, то этих умалишенных и жертвует.

– Ну, ну… посмотрим!

– Спи ложись, не много вам сна осталось, уж заря скоро.

С рассветом пробудились, как и не спали. Батурчин поторапливал. Завтракать решили у тёлёсов.

– Ох сдается мне, старик раньше водкой торговать начал. Костры у них больно рано заполыхали. Не к добру это. Да старик уж совсем слово держать разучился.

У бома Итукая, где Чулышман зажат скалами, тропа шла по выступу скалы над рекой. Внизу порог, водоворот такой, что попадешь, не выберешься. Батурчин остановился для молитвы. Оглядел все кругом. Опасности не предвещалось. Тогда он сел прочесть молитву. Захар не дожидаясь, конца ритуала первым повел своего коня по тропе. На середине тропы обернулся.

– Глупости все это! Ступайте следом.

Фаей с Егором направили коней. Батурчин тоже уже прочел молитву, пошел замыкающим. Вдруг небольшой валун, размером с кулак пролетел со свистом и прямо Захару в голову, вышиб его с тропы прямо в реку. Батурчин ни секунды не раздумывая велел братьям занять удобные позиции и отстреливаться. Коней держать при себе. Это тубалары, обойдя их во время отдыха в монастыре, устроили сверху на скале засаду. Сам Батурчин выбрав безопасное место, кинулся в реку за Захаром.

Тубалары воспользовавшись переполохом, свистом и улюлюканьем отгоняли коня Захара от места перепалки. А вскоре и само животное, нагруженное мешочками с золотом и другими тюками, спокойно подалось назад в свое селенье, к своим хозяевам. Тубалары не стали устраивать пальбу. А для Егора с Фадеем они были не доступны. На коня Захара они и не обращали внимания. Они помогали Батурчину вытаскивать Захара из воды. Несколько раз река вырывала его из рук братьев и бросала в свои водовороты. Но вот, наконец, неимоверными усилиями выволокли на сушу тело Захара.

Братья стали осматривать его. Камень прошел вскользь по макушке, не причинив Захару вреда. А вот река, сделала свое коварное дело, измотав его по водоворотам. Именно на это рассчитывали тубалары. Получалось, что это не от их рук пришла смерть. Получалось просто совпаденье. Ну, полетел камушек, ну сбил седока в воду, ну а вода сделала грязное дело, переломала шею молодцу. А золотишко тоже случайно ушло с лошадью. Ну, перепугалось животное, ну кинулось в свой стан! И не зря, видать монах трубкой маячил: «здесь, мол, они спят спокойненько, проезжайте, делайте свое дело.»

Батурчин сидел мрачнее тучи. Никогда не обманывал его старик. Всегда торговля честной была.

Фадей с Егором поверить не могли, что вот так, в какое-то мгновение, они лишились своего младшего брата, что все это продуманная ловушка, за которую, и поквитаться то не с кем. Вспомнилось, что все и Айнаркатут, и Батурчин, и тёлёсы отговаривали их идти к балаварам. Жажда наживы залепила им глаза. Они потеряли брата. Что скажут они отцу, что скажут невесте.

В урочище Кату-ярык тёлёсы помогли захоронить тело.

Через несколько дней Батурчин вывел братьев к Пазырыку. На дорогу вышла встречать Айнаркатут.

– Все так, все так. Не хотели меня послушать. Многое потеряли, не многое нашли. Захара вашего поминать буду, за могилкой догляжу, пока жива буду. Зайди в избу Егор, дело есть.

После ослепительного солнечного дня темнота в доме старухи была невыносима. Егор долго стоял в пороге, давая глазам привыкнуть к темноте. Старуха же уверенно направилась в дальний угол к кованому сундуку, открыла его и стала доставать какие-то вещи. Егор подошел ближе.

– Вот! Взгляни на этот ворсовый ковер! Конечно, он стар как мир. Мне достался он от бабки, той от ее бабки и так далее. Это приданое. Посмотри, он выделан вручную, узелковым способом. Орнамент конечно выцвел, но

смотри – ближе к центру его опоясывает изображения одинаковых оленей, а ближе к краю расположены одинаковые фигуры всадника на коне. Таким царским ковром могли обладать не многие. Передашь это Манчикатут, она очень обрадуется. Я слышала, как она тайком припадет щекой к нему и нежится. Это очень дорогой подарок. Береги его Егор, никому не показывай. Это вам мое благословение. Ведь мать-то ее не благословит уж. Среди мертвых я ее видела.

– Спасибо тебе! Пуще жизни беречь его буду. А теперь собирать нам весь товар надо, да в Кош-Агач отправляться. Двоим-то несподручно будет. Целый обоз уже получился.

– В Балыктуюле наймешь пятерых-шестерых работников. Там такое дело не новость. Заплатишь хорошо, люди потрудятся на совесть!

Глава десятая

Серый дождливый день не выпускал никого из дома на улицу. Гроза была такая, что все светилось в ярко фиолетовом свете. Гордеевна каждый раз после вспышки падала на колени и молилась. Манчикатут сидела за вышиванием и, казалось, совсем не замечала грозы. Разговор не ладился, старушка часто прерывалась на молитву.

– Пойду к деду Панкрату, побеседуем.

– Куда ж ты собралась, гроза такая.

– Двум смертям не бывать, а умру я точно не сегодня! Мне Егора дождаться нужно.

Манчикатут собрала в корзину обваренные чашки взяла натуральных красок у Гордеевны и направилась к старцу.

– Здравствуй дедушка, как поживаешь?

– Не побоялась ведь в такую погоду прийти. И дело с собой взяла. Вот молодец! Стараешься.

– Ты мне дедушка расскажи про семьи ваши, про семейный уклад, про детишек. Ведь жить мне с русским человеком всю жизнь. А я ведь и не знаю всех премудростей семейной жизни.

– А вы вот как жили?

– У нас все просто. Отец получает калым за дочь и она уходит к мужу. Радость большая если жених богат. Подарки будут всякие, шелка жемчуг, кони, ковры наряды. Сыновей воспитывают бабушки, чтобы росли воинами, а не цацами. С девушками занимаются матери. Учат, как ублажать мужа и все такое. Женщина имеет вес, но при других должна молчать, или говорить как муж.

– А тебе непременно характер показать надо?

– Да нет… просто, кроме женского тела есть еще и душа, которая хочет петь в голос с мужем. А еще есть не высказанные желания, обиды, заботы. Хочется, чтобы вместе жили, вместе детей воспитывали, вместе домашний уклад строили.

– У нас все на равных получается. Во главе большой семьи стоит отец – большак. Его авторитет держится главным образом на уважении, которое заслуживается личным примером, трудолюбием, добротой. Он следит за хозяйством: сколько пахать, сколько сеять, сколько шкур заготовить, мед и все прочее. Во всем ему помогает жена – большуха. Мир в семье женой держится. Без жены мужчина, что вода без плотины. Грубость и невежество – большой грех. Говорят: «В семье лад – так и в закромах клад». Детишек воспитывает мать в строгости, но с доброго слова. Если кто перечит старикам, того считают глуповатым. «Старый ворон мимо не каркнет».

– У нас тоже старшим не перечат.

– А ты, однако, из-под венца убежала? Поперек отцу, да мужу сделала, да крови сколько на тебе!

– Это другое дедушка! Ведь у вас по любви женятся. А у нас… увидел красивые глазки да стройный стан и потащил к себе как куклу. Потом наряжает ее, балует. А ночью делает все, что вздумается! И не смей перечить. Это рабство. Поэтому все наши женщины очень рано стареют и теряют свою красоту. Моя мать не старуха. Ей всего 48 лет. А красоты как и не бывало. В себе всё носит – и обиды, и радости. Хоть отец и не обижал ее никогда, но она воспитана так. Вот вы же тоже сбежали от притеснений и насилия сюда. Конечно, не хотела я жизней лишать безвинных людей. Они ведь несли свою службу. Но тогда бы и мне не видать света белого.

– У Бога прощенье проси! Он милосерден.

Наступило молчание. Старец испытывал неловкость. Уж не слишком ли строг он с девчонкой. Видно, что всей душой к нему прикипела она. Вон и грозы такой не побоялась, пришла. И в хозяйстве старается, Гордеевна говорит: «Выйдет толк из девчонки». И чтобы как-то сгладить обстановку он перевел разговор на другую тему.

– Ты, я вижу, стараешься, без работы не сидишь. Думаешь, кого Господь не любит? Унылого и ленивого, а потому и бедного! Необычные узоры ты на посуде выводишь, получается красиво.

– Я люблю природу, потому и рисую всяких животных: барсов, орлов, оленей. А вот этот грифон – полулев, полуорел – он считается хранителем.

– А у нас все больше травы да цветы рисуют, деревья разные, березу например, черемуху.

– Береза хорошо – береза символ чистоты.

– А про замужество… так и у нас – за хорошей головой жена молодеет, а за плохой как земля чернеет. Но тебе это не грозит. Егор славный парень. Да и ты поласковей с ним будь. Родителей его уважай да привечай. Если в семье мир и покой, то и дети к отцу-матери прилегать будут, не отодвинутся.

Вот за такими беседами с дедом Панкратом коротала время Манчикатут, дожидаясь Егора.

Однажды, все кто находился на озере, собрались на большой совет. Много говорили о заготовленных на зиму припасах, подсчитывали, сколько чего еще нужно запасти. Можно было бы заготовить еще столько впрок, чтобы продать обогатиться. Но все знали «больше глаз у природы брать нельзя» иначе нарушится природное равновесие и уже не будет такой благодати.

Вдруг дед Панкрат поднял руку, прося слова:

– Все здесь знают Манчикатут! Много времени в наставлениях провел я с ней. Хочет принять она Веру нашу. Кто хочет сказать слово против, встаньте и скажите.

Все одобрительно закивали. Можно мол, девушка хорошая, трудолюбивая.

Всю ночь, не обращая внимания на холод и пронизывающий ветер с озера, просидела Манчикатут под лиственницей перешептываясь с великой Манчи-хатун.

– Совет бы матери услышать, да нет ее поблизости.

И показала ей в грезах Манчи-хатун тело матери на дне ущелья, покрытое ее, Манчикатут волосами. И явилась мать перед дочерью, улыбнулась ласково. Посадила ее на подвенечный ковер, что передавался из поколения в поколение – «не мерзни доченька», посмотрела в ясные, зеленые глаза и кивнула одобрительно – «на доброе дело идешь милая» и растворилась в тумане, словно ее и не было.

Первые рассветные лучи начали обжигать ночной мрак. Бирюзовой тонкой полоской занялся восток. И разливаясь по небу все шире и шире, начал играть перламутрами, светло-розовой дымкой, а за высокой горой уже полыхала охра.

Мокрая от слез и упавшей росы, Манчикатут шла с уверенностью, готовая принять другую Веру.

Когда солнце начало пригревать, а туман оставался только над озером Панкрат и Гордеевна совершали таинство крещения Манчикатут.

Манчикатут стояла в белой одежде на берегу озера, произнося «Скитское покаяние»: Ослаби, остави, отпусти, Боже, наши прегрешения вольные и невольные…

Старец Панкрат окунал ее трижды в воду с головой, читал молитву. Гордеевна надела на нее крестик и подвязала поясочком.

– Нарекаю тебя Мариной. Теперь с тебя сняты все грехи твои. Вода святая – Божьи слезы, все с тебя омоет и вернет к начальной чистоте, к новому рождению. Поясочек и крест носи и не снимай до конца жизни. Живи по законам Божьим.