Текст книги "Темная история"
Автор книги: Ольга Шумская
Жанр: Ужасы и Мистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Intermezzo II
51 AD, Британские острова
Штормовой ветер рванул с плеч алый плащ, пронзая до самых костей промозглым холодом, и Веспасиан с чувством выругался под молчаливое одобрение дозорного: еще с утра рассвет обещал ясный день, солнце успело хорошенько припечь разложенную войсками на просушку амуницию – и вот, полюбуйтесь!.. Не иначе, британские друиды собрались всем скопом по поводу своего праздника – кажется, он назывался Самхэйн?… – и сосредоточенно колдовали, пытаясь от души нагадить римским завоевателям.
Слегка отведя душу, легат бросил раздосадованный взгляд на заволакивающие небо тучи и пошел по виа Претория к зданию штаба.
Средних лет, с начинающими редеть вьющимися волосами, Веспасиан – типичный представитель италийской глубинки – практически не отличался внешне от своих солдат; знатным происхождением полководец тоже похвастаться не мог, но при этом и не старался казаться не тем, кто есть на самом деле, – и за это вполне заслужил преданность и одобрение своих войск.
Второй легион жил своей жизнью; с южной стороны раздавались раздраженные окрики центурионов, муштрующих своих подчиненных, доносились запахи еды, кожи, нужников, тут же сносимые в сторону набирающим силу штормовым ветром.
Рассеянно кивнув двум дозорным, разнявшим перед ним копья на входе, Веспасиан прошел в таблинум – комнату, служившую ему штабом; тяжелая, обитая железными бляшками дверь захлопнулась за спиной легата, отгородив его от шума и суеты римского лагеря.
Таблинум легата больше походил на казарму – широкую, но по-спартански голую, лишенную всех излишеств и ненужных удобств. Огромный мраморный стол, заваленный свитками, был главным предметом в большой и почти пустой комнате. Жаровня обдала хозяина кабинета приятным жаром, и Веспасиан наклонился над ней, наливая себе в серебряную чашу вина из гревшегося на углях кувшина.
У него был тяжелый день – впрочем, в Британии таким можно было назвать каждый первый день, забыв про календарь и благоприятные исчисления; даже присутствие в лагере супруги, Флавии, ничуть не радовало Веспасиана – скорее вносило лишние помехи в его расписание. Время, отданное жене, тоже принадлежало армии, и глава Второго легиона с совершеннейшей ясностью понимал, что вскоре Флавию предстоит отправить назад, в Рим… тем самым вернув ее в родную стихию заговоров и обмана. Куда катился мир, если верить больше нельзя было даже любимой жене?…
На столе, развернутый, лежал принадлежащий Флавии свиток, часть поэмы Вергилия. Легат с нелегким сердцем воззрился на отмеченные супругой стихи:
Если бы все было так просто; если бы можно было поставить семью и любовь во главу угла… но нет, это судьба не для легата, не для полководца, за которым идут легионы. Но ведь и Флавия не полностью следовала завету Вергилия, иначе бы не играла в политику и обман, подвергая опасности семью… пусть она и утверждала, что делает это во имя него, Веспасиана.
Легат тяжело вздохнул и сделал глоток из чаши, некогда принадлежавшей его бабке. Последние запасы фалернского уже были на исходе, и моменты, когда можно было в покое насладиться подогретым вином, случались все реже…
Веспасиану все больше казалось, что Британия сделала его другим человеком. Кем-то, кто ставит сражения и победу в них впереди всего; кем-то, кто не желает даже слушать увещеваний жены о грядущей карьере политика… как будто он потерял свою тень на этих туманных островах, подцепив вместо нее что-то вроде метки Марса. И действительно, военная удача сопутствовала легату Второго легиона всегда и везде, не оставляя своим странным благословением любое его предприятие. И, как это водилось всегда и везде, солдаты шли вслед за удачливым полководцем, обожая его безраздельно и всецело… настолько, что это уже начинало пугать. Что можно сделать, имея за собой поддержку легионов?… И стоит ли вообще ввязываться в долгие и сложные политические интриги, если путь – вот он, уже лежит перед ним, осиянный алой звездой бога войны?…
Вино приятно согревало, и напряжение дня потихоньку отпускало. Но раздался стук в дверь, и раздосадованный помехой легат недовольно рявкнул:
– Кто там?!..
– Авл Вителлий просит аудиенции, – доложил нервный и слегка пришептывающий от этого секретарь.
– Зови, – буркнул Веспасиан, с сожалением расставаясь с мыслью о приятном отдыхе в одиночестве. Похоже, действительно все друиды Темной Луны собрались сегодня вместе, чтобы от души нагадить легату: мало что могло испортить Веспасиану настроение сильнее компании Вителлия.
– Неужели фалернское? Я чую его с порога. – Мужчина в алом плаще, зажав под мышкой блестящий шлем, шагнул через порог.
Старшему трибуну не было еще и тридцати, но его лицо и тело уже носили отпечаток образа жизни, полного излишеств. Казалось, среди грехов и пороков римской знати не было ни единого, которого бы не испробовал на себе молодой штабной офицер: женщины, азартные игры, вино, чревоугодие…
Веспасиан не осуждал своего трибуна за разгульную жизнь; многие из солдат и офицеров ничем не отличались от Вителлия. Причиной его затаенной, молчаливой неприязни было другое: политика, столь чуждая прямому и открытому характеру легата, была средой обитания Вителлия. Каждое его слово, каждый поступок, казалось, имели двойное и тройное дно, и отделить офицера – чьи воинские умения вполне заслужили одобрение Веспасиана, – от политика было невероятно сложно.
Легат молча отсалютовал подчиненному чашей, не предлагая налить и ему. Технически Веспасиан превосходил рангом старшего трибуна, но Вителлий был любимцем императора Клавдия, был отпрыском римской знати, по уши замазанным в политике, – и, пусть ссориться с ним в открытую было опасно, не мешало иногда указать, чье слово в итоге останется решающим.
– Неужели пожалеешь фалернского для усмирителя скучных варварских деревень? – Вителлий с усмешкой задрал бровь, потянувшись к чаше.
– Налей, – нехотя позволил Веспасиан, садясь за стол. – Итак, что привело тебя ко мне?… Ты знаешь, время легата слишком ценно, чтобы тратить его на пустые разговоры.
– О, конечно, я бы не посмел. – Тонкая улыбка на крупно слепленном лице с породистым римским носом говорила об обратном. – Но, пожалуй, это дело стоит того, чтобы отнять немного времени у легата.
– Говори. – Веспасиан осушил чашу и пристально взглянул на Вителлия. – Итак?…
– Лазутчики только что вернулись, – сказал Вителлий, единым махом расправляясь со своей чашей, и широко улыбнулся легату: – Им известно точное местонахождение Каратака. Если повезет, мы можем расправиться с вождем самого главного племени британцев одним махом.
– Везению нет места в стратегическом планировании, – единственно из духа противоречия возразил Веспасиан. В глубине души он верил в богов, верил и в их благоволения и, пожалуй, всерьез приносил жертвы перед алтарем легиона… но Вителлий?… Нет. – Почему они не зашли ко мне первыми?
Старший трибун почуял угрозу в голосе легата и отозвался мгновенно:
– Мой патруль встретил их перед лагерем, так вышло, что я, старший офицер, потребовал немедленного доклада.
– Ты превысил свои полномочия, трибун. – Взгляд Веспасиана полыхнул чем-то страшным, но Вителлий устоял перед гневом начальства. Улыбнувшись, он извлек откуда-то запечатанную амфору, покрытую пыльными разводами, и почти с нежностью презентовал ее легату, протянув в ладонях вперед:
– Я приношу свои извинения, и пусть это вино будет испито во имя мира между нами. Я знаю, легат, что мы не всегда ладим… но смею надеяться, что в дальнейшем мы изберем для себя разные дороги. И пусть каждого из нас ожидает успех!.. – Вителиий усмехнулся, прищурившись: – Кстати, до меня дошли слухи, что Клавдий собирается отозвать тебя в Рим и назначить почетным консулом?…
– Что это?… – Веспасиан со смутным подозрением изучал потертую старинную амфору. Он намеренно пропустил мимо ушей вопрос старшего трибуна; не стоило заранее обсуждать несбывшееся – особенно с тем, кому, возможно, предстоит стать твоим противником в сложных хитросплетениях политики дворца.
– Цитрус, – пояснил Вителлий, с ловкостью расправляясь с запечатанным горлышком. – Из садов матери-Рима, где солнце светит так, как нигде больше… и пусть подземные боги заберут Британию с ее дождями, когда у нас есть подобное вино!
Легат не удержался от смешка, в этот раз полностью разделяя оценку Вителлием Британских островов.
– За Рим! – возгласил трибун, когда солнечная ароматная струя полилась в чаши.
– За Рим, – согласился Веспасиан, делая глоток экзотического напитка. Медовое, сладкое послевкусие мягко пришло вслед за резким ароматом апельсина; вино огнем разлилось в крови – и мир пошатнулся, поплыл, стал нечетким и размытым по краям…
Легат попытался привстать за столом, задел чашу ладонью, и вино полилось на свитки, наполняя воздух душным цитрусовым ароматом. Веспасиана повело в сторону, и он тяжело рухнул на стол.
– Ты… меня… отравил! – прохрипел легат, с ненавистью поднимая глаза на старшего трибуна.
– О нет, легат, – певуче и почти нежно проговорил Вителлий, наклоняясь над ним, чтобы заглянуть в глаза. – Не тебя… твою тень. Тень, которой пора уснуть, уйти, чтобы дать место другим… Dorme, Phaleg, memoria obscurata…[25]25
Спи, Фалег, память потускнела… (лат.)
[Закрыть]
Все завертелось перед глазами, и больше Веспасиан не слышал уже ничего.
Аркан VII – Колесница
Филипп проснулся резко, как будто выныривая из-под душной толщи воды, – и все сенсорное восприятие включилось сразу, обрушив на него лавину образов и ощущений. Кто-то вновь смотрел за ним, наблюдал, настороженно и оценивающе, и мысль «вот и сбылись Влюбленные», чужая и непонятная, пришла и утекла в пустоту, не успев закрепиться в сознании…
Солнце, проникая сквозь полуоткрытые занавески, заливало комнату гостиницы, вчера скучно серую и безликую, сияющей светлой рекой, и в этом потоке света стояла Габриэль, закрыв глаза и купаясь в уже отдающем осенью тепле. Она еще не возвращалась к себе и вновь была во вчерашнем маскарадном костюме, платье ведьмы-Морганы, но длинная ало-черная хламида уже не могла скрыть ничего: перед глазами Филиппа быстрой вереницей промелькнули образы прошедшей ночи, и он моргнул, стараясь прогнуть наваждение.
– Ты проснулся, – полувопросительно, полуутвердительно сказала Габриэль.
МакГрегор молча кивнул, не сразу сообразив, что она не увидит жеста; не дождавшись ответа, Габриэль повернула голову – и Филипп почувствовал на себе ее взгляд, оценивающий и настороженный. Нехороший взгляд.
Он сел в кровати, едва заметив, как соскользнуло на пол покрывало; захотелось прикрыться под этим пристальным, изучающим взглядом.
Неужели этот ночной безмолвный диалог, жутковатое понимание без слов – лишь видение? Сон?
Господи, не допусти. Не сейчас. Не с ней.
– Доброе утро, – фраза вышла дежурной, такой же безликой, как серые стены комнаты отеля, и Филипп испытал внезапную злость на это утро, никак не желающее превращаться в законное продолжение ночи. – Что случилось?
В ее взгляде что-то дрогнуло, оттаяло, и Габриэль окончательно развернулась к нему, покидая зачарованный круг света.
Она молчала – и на миг ему стало по-настоящему страшно. Быть может, Габриэль жалеет о том, что случилось. Быть может, импульсивность характера заставила ее прыгнуть очертя голову в то, во что она не ввязалась бы никогда, будь на дворе – день и не бушуй в крови адреналин неудачного покушения…
– Сожалеешь? – Он никогда не умел разговаривать намеками, предпочитая затаенным смыслам открытый конфликт, и сейчас тоже подался вперед, положив локти на колени и взглянув ей в лицо.
– А ты? – В глазах Габриэль светилась настороженность, почему-то напомнившая ему Мару, – и Филипп внезапно понял причину ее поведения. Опасливый, напуганный зверь, к которому следовало подходить осторожно… и которому нужна была прозрачная, кристальная ясность; уверенность – в том, кто рядом.
– Нет, – мгновенно отозвался он. – Никогда. Не с тобой.
Она на секунду закрыла глаза, потом сделала осторожный шаг в его сторону – и Филипп с затаенной, невероятной радостью понял, что угадал.
– Иди сюда. – Он протянул ей руку, как вчера, всерьез ожидая, что она тут же ответит на зов, – но Габриэль лукаво склонила голову, задумчиво изучая его ладонь, как нечто незнакомое и не слишком достойное доверия.
– Зачем?
В ответном смешке Филиппа было поровну веселья и раздражения.
– Пожалуйста.
– Ну, если ты просишь… – протянула Габриэль, словно нехотя протягивая руку и кончиками пальцев дотрагиваясь до его ладони. Реакция Филиппа была молниеносной: он подался вперед, хватая ее за руку, и с силой дернул ее на себя.
Смеясь и чертыхаясь, они рухнули на кровать; перекатились по смятым простыням, и Филипп без особых усилий одержал верх в их шутливой борьбе, прижав ее запястья к матрасу.
– Ты вернешься со мной в Лондон? – Он был серьезен, но захват пальцев, на первый взгляд казавшийся стальными наручниками, на деле был готов разжаться в любой момент.
– Зачем? – Ее глаза, темные и глубокие, смеялись, но за уже озвученным вопросом стояло что-то такое, о чем Габриэль, видимо, тут же пожалела, потому что ее лицо замкнулось. Филипп не дал ей сказать:
– Эль. – Он отпустил ее руки и выпрямился, садясь на кровати. – Я думаю, ты догадалась, что я отношусь всерьез ко всему, что делаю. И ты – самое серьезное, что случалось в моей жизни… после отца.
Габриэль приподнялась на локтях, взглянула ему в лицо, словно желая возразить, но Филипп был полон решимости докончить:
– Все будет как ты захочешь. Я знаю, что тебе страшно начинать что-то вновь, но… все будет иначе. Обещаю. И тебе стоит сказать лишь слово…
– Не надо, – тихо сказала она, поднося ладонь к его лицу. Пальцы, осторожные и невероятно нежные, пробежались по щеке, на миг дотронулись до критичной, почти никогда не исчезающей складки у губ, легли на плечо, тут же соскользнув на спину. – Пусть все будет так, как есть. Я… я вернусь с тобой в Лондон.
Он ощутил пьянящую радость от ее прикосновения и слов; поток света, в котором до этого, словно жрица Солнца, купалась Габриэль, подползал все ближе к кровати, и Филипп не стал бороться с абсурдным желанием: повернул голову, подставив лицо теплым лучам, и спиной, на которой все еще лежала ее ладонь, ощутил смех Габриэль. Этот смех чувствовался в подрагивании ее пальцев, но Филипп тут же воочию увидел ее смеющееся лицо перед глазами, потому что Габриэль соскользнула с кровати и встала перед ним, в своем черно-алом платье осенней ведьмы, феи Морганы. В ее глубоких темных глазах светилась странная нежность.
Ты – лучшее, что случалось со мной в жизни.
Она, женщина, которую он знал каких-то несколько дней, сейчас была фокусом его существования, и на мгновение Филипп испытал холодный ужас, подумав, какой пустой будет жизнь, в которой не будет ее.
– Останься со мной, – просьба прозвучала почти приказом, и МакГрегор на мгновение испугался, что ее своевольная природа взбунтуется против его слов, но тут же ощутил облегчение, увидев улыбку Габриэль.
– Где ты…
Он улыбнулся, переплетая свои пальцы с ее.
…там и я[27]27
Ubi tu, Gaius, ibi ego, Gaia (лат.) – брачная клятва в Древнем Риме
[Закрыть].
Берлин, ближе к обеду
Им понадобилось совсем немного времени, чтобы собраться и сдать ключи; рейс в Лондон должен был улетать вечером, и у них было около шести часов свободного времени, которому МакГрегор нашел применение с пугающей легкостью человека, привыкшего распоряжаться другими.
– Я хочу познакомить тебя с отцом. Я обещал зайти к нему перед отлетом. – В серых глазах Филиппа читалась просьба, которая, пожалуй, была бы не прочь стать приказом, но пока что все еще балансировала на грани.
Они стояли на улице у отеля, и, несмотря на то что МакГрегор находился в шаге от нее, Габриэль казалось, что она чувствует прикосновение его пальцев на своей коже. По позвоночнику пробежала теплая волна; она едва заметно поежилась и улыбнулась, позволив себе согреться в горячей, почти опаляющей ауре его присутствия.
Как можно было не замечать, что он рядом?…
– Давай. – Габриэль с некоторым усилием улыбнулась, втайне думая, что встреча вживую может оказаться совсем не такой, какую она представляла. Невооруженным глазом было ясно, что Филипп возносил отца на пьедестал, относился к нему с обожанием, которое невозможно было поколебать реальными фактами, и у нее было смутное предчувствие, что все пройдет не так гладко, как ему представлялось.
– Поехали. – МакГрегор кивнул в сторону своего мотоцикла – спортивного, с хищными стремительными контурами, так непохожего на громоздкие чудовища Ангелов Ада, – и ей пришлось собрать всю свою решимость, чтобы принять шлем, который он ей протянул.
Как встретит ее Бруно?… Впишется ли она в мир Филиппа, сложный и полный разительных контрастов?… Мир, такой непохожий на то, с чем ей приходилось сталкиваться до сих пор?…
И – главный, мучительный вопрос – сможет ли она рассказать ему правду о себе?…
Габриэль не знала ответа – и малодушно отложила размышления, зная, что рано или поздно все эти тайны встанут между ними огненной стеной, сквозь которую придется пройти… или позволить ей остаться непреодолимой преградой.
Как случилось с Марком.
Габриэль упрямо мотнула головой, поклявшись себе, что не позволит истории повториться. Больше никогда. И пусть сейчас, сегодня – она и будет снисходительна к себе, продлив это мгновение, но завтра наступит день, когда она возьмет его лицо в ладони и заставит выслушать о себе все.
И будь, что будет…
– Поехали, – отозвалась она, оседлав мотоцикл и сомкнув руки на талии Филиппа. Даже сквозь куртку Габриэль чувствовала исходящий от него жар, и вместе с этим ненавязчивым теплом в кровь вливалась уверенность, что она делает все правильно.
Так и надо.
Берлинский день, не по-осеннему теплый, перевалил за полдень, и солнце приятно пригревало отраженным светом стеклянных высоток и панорамных окон магазинов. Филипп лавировал в череде перекрестков и дорог, пока не выехал на трассу, и уже тут он наконец-то позволил себе набрать скорость. Мотоцикл взревел и рванулся с места, распугав на поле за оградой автобана стадо косуль; дорожная разметка слилась в одну сплошную полосу, и свист ветра в ушах уже не мог заглушить даже шлем.
Габриэль задержала дыхание и прижалась к Филиппу ближе, захлебываясь восторгом быстрой езды. Мотоцикл вильнул в левый ряд, без усилий обгоняя спортивную машину, идущую в среднем, и Габриэль подавила хулиганское желание показать оставленному позади водителю неприличный жест.
Филипп на подобные мелочи не разменивался – и тут же это доказал, прибавив скорость в крайней полосе, предназначенной для обгона; немногие обитатели левого ряда перестраивались в середину, едва завидев в зеркалах заднего вида уверенного гонщика. Габриэль рассмеялась, крепче сжав руки на талии Филиппа и внутренне поражаясь тому, что не испытывает никакого страха.
Нет, он был – почти подавленный, едва живой инстинкт самосохранения; но даже он не мог полностью возобладать над ощущением, от которого хотелось хохотать и самой жать на педаль газа до упора.
И гори она огнем, прошлая жизнь, есть только здесь и сейчас.
Ведь так?…
Бруно жил в пригороде Берлина, и на то, чтобы добраться до его дома, ушло не больше часа. Габриэль почти с сожалением смотрела, как замедляются, становясь различимыми, только что мелькавшие вокруг сплошной полосой пригороды; как расфокусированные цветные пятна становятся домами, заборами, деревьями; как обретают формы и контуры дорожные знаки и предупреждения о ближайших съездах.
Ощущение скорости было субъективным: она подалась вперед, чтобы взглянуть на спидометр, потому что ей показалось, что они еле ползут. Филипп повернул голову вполоборота, но тут же вернул все свое внимание дороге, и Габриэль почти со стыдом подалась назад, удостоверившись, что стрелка все еще замерла на девяноста километрах – пусть после скорости автобана их темп и казался воистину черепашьим.
Филипп чуть не пролетел дом Бруно, выполнив перед ним явно отточенный практикой полицейский разворот, и Габриэль, расслабившаяся было за спиной уверенного водителя, на пару секунд вцепилась в него мертвой хваткой.
Шум мотора стих; МакГрегор сдернул свой черный шлем с причудливым красным хвостом, напоминающим ей Древний Рим, и она увидела, что он смеется. Габриэль разомкнула руки и с облегчением соскользнула с сиденья на твердую землю.
– Ты специально, – уверенно сказала она, задумчиво взвесив шлем на руке. Желание с размаха врезать чем-нибудь по этому грубовато слепленному, не слишком красивому, смеющемуся лицу было практически неодолимым. – Да?
– Специально, – согласился Филипп, взглянув на нее поверх руля; в его глазах все еще плясали смешинки. Мотоцикл стоял твердо, и МакГрегор перекинул ногу через сиденье, присоединяясь к Габриэль на брусчатке входной дорожки. – Пойдем?…
– Я все еще размышляю, – протянула она, нарочито медленно вешая шлем на руль и не устояв перед искушением шутливо махнуть им у лица МакГрегора. Тот без усилия перехватил импровизированное оружие.
– Давай потом? Отец может возразить.
– Договорились. – Габриэль выпустила шлем и первой ступила на желтую дорожку брусчатки, ведущую к дому Бруно Хорста.
Калитка оказалась не заперта, и к решетке входных ворот был небрежно прислонен чужой мотоцикл, сияющий ярко-синей отделкой. МакГрегор едва удостоил взглядом транспорт; миновав дорожку, он выудил из кармана ключи и отпер входную дверь, пропустив девушку перед собой.
– Это мы, – громко сообщил Филипп, пройдя в холл, и подождал отклика на пороге, сделав своей спутнице знак потерпеть. Она пожала плечами, прислонившись к выкрашенной в молочно-белый цвет стене.
Взгляд Габриэль – взгляд художницы, привыкшей улавливать общее настроение, образ, не теряя при этом мелочей, – на мгновение задержался на обшарпанной деревянной лестнице; отметил старые, сделанные из темного дерева дверные проемы, свежевыбеленный потолок, покрытые причудливой патиной ручки двери.
Слегка запущенный, старый дом, за которым хозяин следил не слишком придирчивым взглядом, был похож на древнюю крепость, основательную и надежную; римский форт посреди враждебных племен. Ей подумалось, что Бруно не случайно выбрал себе именно этот дом – и не случайно держит жилище именно в таком состоянии. Мелочи, вроде почти незаметной камеры наблюдения под потолком, накладывались на общее ощущение старины, заставляя думать, что хозяин дома вполне себе причастен цивилизации.
Здесь царила другая атмосфера, и Габриэль сразу же почувствовала, как рассеивается ее недавняя эйфория, сменяясь настороженным, слегка опасливым ожиданием. Но чего ей было бояться – здесь, в доме человека, который был способен приютить незнакомого мальчишку, простирая над ним покровительственную руку на всю оставшуюся жизнь?…
– Фил?… – этот голос был знаком им обоим. Вальтер-без-фамилии, ночная тень, шпион МакГрегора, верный друг и слишком много знающий умник.
Вальтер, бывший на голову ниже Филиппа и, казалось, слишком объемный для ночных дорог и байкерских драк, вскинул на нее удивленный взор, и Габриэль вновь была поражена проницательным умом, светившимся в его глазах. Если бы только этот интеллект, это сложное сознание были доброжелательными… но нет, она видела, что Вальтер неприятно удивлен, почти поражен встречей.
Почему он так смотрит на меня?…
* * *
Вальтер Фрилинг не верил своим глазам. Здесь, в этом доме, который всегда был крепостью и убежищем, доступным лишь избранным, он меньше всего ожидал столкнуться лицом к лицу с девчонкой, за которой совсем недавно следовал по ночным улицам Берлина.
С новой пассией МакГрегора. Неизвестной величиной.
Фил что, рехнулся?!..
– Да, – отозвался МакГрегор, сбрасывая с себя куртку и небрежным, привычным жестом накинув ее на столб у основания лестницы; Фрилинг не сразу осознал, что Филипп ответил на приветствие, а вовсе не на заданный мысленно возмущенный вопрос.
Габриэль шагнула вперед, улыбаясь.
– Давно не виделись.
Сейчас, в льющемся из-под потолка электрическом свете, она показалась ему другой, не такой, как в оранжевом озере ночных фонарей. Нет, безусловно, Габриэль была красива – той нервной, драматичной, жестокой красотой, при виде которой любой нормальный человек должен был невольно насторожиться, пытаясь угадать, какие именно душевные качества придают характер ее лицу.
Но в ее темных глазах была безжалостность, которой Вальтеру давно не приходилось видеть в женском взоре. Эту девушку легко было представить идущей по трупам – и его безотчетная, внезапная неприязнь окрепла, налилась новыми силами.
– Давно, – недружелюбно отозвался он.
Шумное приветствие Бруно заглушило все прочие звуки, отвлекая внимание от того, что происходит позади; Хорст облапил сына медвежьей хваткой, смеясь и всматриваясь в его лицо.
Габриэль смотрела на Бруно, и Вальтеру откровенно не понравился ее внимательный, настороженный взгляд.
– Я, кажется, тебя предупреждал, – негромко бросил Фрилинг, подступая к ней ближе. Габриэль повернула к нему голову, и мгновенное удивление на ее лице тут же сменилось чем-то, что Вальтер бы охарактеризовал готовностью к бою.
– Скорее пугал, – с нехорошим огоньком в глазах парировала она. Вальтер покосился на МакГрегора, но Филипп не слышал их разговора.
– Поверь, иногда следует прислушаться к тому, что тебе говорят. – Куда-то сгинула веселая ирония их ночной встречи; Вальтер едва сдерживал свое неприятие – и прекрасно сознавал, что она это видит. – Зачем Фил притащил тебя сюда?…
– Спроси его самого. – Она смотрела прямо ему в лицо, с вызовом, в котором не было страха, и Фрилинг не без труда заставил себя успокоиться.
– Непременно спрошу. – Он шагнул в сторону Бруно, без всякого стеснения оттерев ее с дороги локтем. Габриэль с досадой поправила сползший на плечо от прикосновения голубой свитер, но Вальтер и не подумал извиниться.
– Добро пожаловать, – мягко проронил Бруно Хорст, наконец-то выпустив плечи сына и доброжелательно кивнув Габриэль; она улыбнулась, проронив дежурные слова благодарности.
Вальтер повернув голову к МакГрегору – и поймал на себе его изучающий, задумчивый взгляд; взгляд человека, привыкшего следить за обстановкой вокруг себя.
– Нам нужно поговорить, Фил, – слова прозвучали просяще, почти виновато, и Фрилинг тут же выругал себя за это. Сейчас виноватым из них двоих был не он.
– Говори, – голос Филиппа был ровным и спокойным – но именно эта невозмутимость и заставила Вальтера закаменеть лицом. Он видел, каким серо-стальным, ледяным вдруг стал взгляд друга; уже знал, что МакГрегор слишком серьезно относится ко всему, что касается ее, Габриэль; чуял зарождающийся шторм. Но Бруно, хозяин и властелин дома, умел выходить из сложных ситуаций:
– Нам необходимо обсудить вопрос «Флемаля», – взвешенно, спокойно сообщил Хорст, одновременно заставляя МакГрегора сосредоточиться – и успокаивая Габриэль тем фактом, что разговор пойдет не о ней.
Вальтер видел, что МакГрегор хотел бы возразить, включив Габриэль в этот внутренний круг, сделав частью разговора, но знал, что Филипп смирится с необходимостью.
Шторм утих, так и не набрав разгона; Бруно бросил непроницаемый взгляд в сторону Вальтера, и тот с тяжелым, нехорошим чувством подумал, что будет, если однажды Хорста не окажется рядом в подобный момент.
– Я подожду здесь, – сказала Габриэль. Филипп не возразил: его молчание было признанием поражения, и это было ясно всем – и Вальтеру, и Бруно.
Хорст улыбнулся, шумно и весело сообщив Габриэль, чем можно занять себя в зале, но Вальтер был все так же хмур и не проронил ни слова, проходя в дверь вслед за Филиппом.
Зал заполонили гитарные переборы старого рока; Вальтер с невольным удивлением опознал в выбранной песне U2, а потом изо всех сил постарался выбросить из головы эту темноволосую девчонку и сосредоточиться на деле.
* * *
Они расположились в комнате, служившей Бруно чем-то вроде кабинета: широкая, размашистая душа Хорста нашла свое отражение в светлых, заваленных разнообразными случайными предметами интерьерах; книги и ноты перемежались с совершенно неожиданными вещами вроде пробитой пулей ржавой каски, бронзовой статуи девушки с птицей, сувенирного меча на подставке и чахлого, покрытого пылью огромного фикуса во все окно. Слева от входа висел огромный постер, на котором была изображена яркоглазая морда волка, увенчанная надписью «No fear»[28]28
Страха нет (англ.)
[Закрыть]. С потолка свисал светильник из множества глянцевых шаров, удивительным образом подходящий к жизнерадостной эклектике кабинета.
– Мы думаем, что на тебя напали Desperados, – с порога сообщил Фрилинг, поворачиваясь к Филиппу всем корпусом, как готовый к первому раунду боец. МакГрегор взглянул на друга с рассеянным удивлением и нахмурился, переваривая информацию.
– Но зачем? Я далек от ваших дел. – Он адресовал извиняющийся взгляд отцу, и Бруно ответил невеселой улыбкой. Он вовсе не был против пути, избранного приемным сыном, но досадовал, что тянущийся за ним шлейф передела власти и байкерских разборок все же цепляет и Филиппа.
– Думаю, они хотели навредить мне, – Бруно размышлял вслух, и Филипп терпеливо ждал, пока отец доведет мысль до логического конца. – У нас давний конфликт, ты знаешь, и я давно подозреваю, что кто-то из наших сливает «Отчаянным» информацию обо мне и моей семье. Думаю, нападение на тебя было всего лишь попыткой уколоть меня.
Мысль была откровенно пугающей; МакГрегор прошелся по комнате, гася физической активностью тревогу, тронул кончиками пальцев любимую отцом причудливую бронзовую скульптуру – девушку, отпускающую на свободу птицу. В стремительном взмахе ее рук было что-то, невольно напомнившее Филиппу Габриэль, и он резко отвернулся, чувствуя непонятную вину за то, что даже здесь не может избавиться от своего наваждения.
– Они были довольно серьезны, – кисло пробормотал Вальтер, опускаясь на зеленовато-голубой диван гостевой комнаты. – И – дважды?…
– Это была просто берлинская шпана, – мгновенно возразил Филипп, но Вальтер был упрям:
– Слишком смело для простой шпаны. И второе нападение? Опять ты, опять она, опять оружие. На этот раз – уже огнестрельное. Из чего там они стреляли?
Филипп медлил, суеверно не желая признаваться в том, как далеко завели его цепочки совпадений; Бруно бросил на него удивленный взгляд, и МакГрегор уступил, неохотно ответив:
– Мне показалось, что это то самое оружие. Аржентé, «серебро», новая разработка «Флемаля». Та самая, что была украдена со складов в Брюсселе байкерами.
– Значит, Десперадос? – Бруно нехорошо сощурился, мысленно прорабатывая цепочку, но Вальтер, признанный мозговой центр Ангелов, успел первым:
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
