Текст книги "Темная история"

– Слишком просто. И грабители носили наши «цвета». Нет, это были не Десперадос. Ну или они вдруг отрастили зачатки стратегического мышления и решили подставить нас…

– Я бы никогда не позволил нашим подобного. – Бруно хмурился, и Филипп прекрасно понимал почему.

Оба варианта были равно тревожащими. Если склад ограбили Десперадос, переодевшись под Ангелов, то в руках соперничающей структуры сейчас находилась партия оружия без оружейного клейма, а вся полиция Брюсселя искала при этом Ангелов. Если же стратегия была проще, и это на самом деле совершили Ангелы Ада… Бруно предстояло внутреннее расследование – а это значило, что не все благополучно и ровно внутри самой опасной из байкерских группировок Европы.

– Фил, – Вальтер вновь сделал выводы первым, и они были тревожащими, – ты должен вернуться в Лондон.

– Бросить отца?! – вскинулся Филипп, оскорбленный до глубины души, – и рука Бруно на его плече обернулась стальным захватом:

– Тебе нельзя здесь оставаться. Берлин сейчас – арена боя, а ты – мое уязвимое звено. То, что ты вне наших дел, не помешало дважды напасть на тебя. Кто бы это ни был, они хотят нас спровоцировать… они ищут способ выбить Ангелов из колеи.

– Но нет, – в голосе Филиппа была непривычная беспомощность. – Я не могу оставить тебя одного!..

– Мне такая жизнь знакома, – усмехнулся Бруно, переглянувшись с Вальтером. Над его головой смотрел яркими синими глазами волк с постера, привлекая внимания к морали, начертанной белыми буквами внизу : «avoiding danger is no safer in the long run than outright exposure… life is either a daring adventure or nothing»[29]29
  Избегать опасности ничуть не безопаснее в перспективе, нежели открываться ей… жизнь – либо смелое приключение, либо ничто (англ.)


[Закрыть]. – Или ты все-таки решил стать одним из Ангелов?… Фил, сынок, я серьезно. Мы сами разберемся здесь.

– Я докопаюсь до истины, – сумрачно сказал Вальтер, сжав в кулак руку, до этого расслабленно лежавшую на спинке дивана. Впрочем, он тут же поморщился, вспомнив о недавней ране, и разжал пальцы, с досадой помахав ладонью в воздухе.

– Обещай, – незнакомым суровым тоном бросил Филипп, и его друг кивнул.

– Возвращайся в Лондон. Я обещаю, что приеду к тебе, как только добуду какую-то информацию. – Вальтер встал и испытующе воззрился на МакГрегора снизу вверх. – И будь осторожен. Ты доверяешь слепо, принимаешь решения сплеча. Присмотрись. Подумай.

– Ты про нее. – Филипп смерил Фрилинга хмурым взглядом. Он не понимал, что случилось с Вальтером; почему человек, еще совсем недавно рассыпающийся в похвалах этой девушке, вдруг так резко изменил свое мнение. – Про Габриэль.

– Да, – отозвался Вальтер. – Она не девочка Ангелов, не глупая дурочка, играющая в опасность. У нее есть прошлое – и ты его не знаешь. Узнай.

– Оставь его, – Бруно вмешался вновь, предотвратив зарождающийся между старыми друзьями конфликт. – Вальтер. Пусть он разбирается сам.

– Я ей верю, – тихо сказал Филипп, почти зло взглянув на друга. – И не собираюсь ничего узнавать, если она не расскажет сама.

– Да, – согласился Бруно. – Тебе решать.

Филипп молча кивнул, положив ладонь на плечо отца.

Берлин, ночной клуб «Diablo latino», тот же вечер

В этот раз светловолосая девчонка пришла в сопровождении охраны: двое мордоворотов в ничем не примечательных куртках, вероятно, тоже принадлежали к Ангелам Ада, но лишний раз светиться не хотели.

Умно, если подумать, куда вообще они осмелились явиться.

Хозяин клуба беззвучно хохотнул, с интересом наблюдая за тем, как его собственные телохранители оттирают в сторону недовольных Ангелов; он ничуть не жалел о том, что выставляет себя в глазах окружающих чересчур осторожным – себе Рохо мог признаться, что от его новых союзников иногда попросту веет какой-то неведомой жутью.

– В прошлый раз было не так, – недобро зыркнула на закрывшуюся дверь девчонка. Двое «Отчаянных» скучающе подпирали стену внутри кабинета, и Рамон не видел причин, по которым их нужно выставлять.

…Знать, что он внезапно нуждается в ощущении безопасности, было неприятно.

– А теперь так, – в тон девчонке откликнулся Рохо.

– Начнем? – Она опустилась в кресло и невольно покосилась на охрану.

Рохо вздохнул, смиряясь с необходимостью вновь выслушивать очередной гениальный план. Конечно, прошлая идея была действительно блестящей, они одним махом испортили жизнь Ангелам и получили неплохой барыш, отправив на черный рынок большую партию нелицензированного, нигде не зарегистрированного оружия. И пусть часть товара, согласно договоренности, ушла неведомому боссу этой мстительной и несдержанной блондинки, Рамон был вполне удовлетворен своей долей – и от этого благодушен.

– Ты можешь говорить при них. Итак, новые идеи? – почти дружелюбно осведомился он у девчонки. Сегодня Блонди вырядилась в обычную одежду, смыв большую часть боевого раскраса, и от этого казалась моложе своих лет – и, пожалуй, намного беззащитнее. Если, конечно, не брать в расчет жесткого, оценивающего огонька в светлых глазах.

– Конечно. – Она широко улыбнулась и, не спрашивая разрешения, уселась на диван у стены. Такое положение вынуждало ее смотреть на Рамона сбоку, но он терпеть не мог, когда кто-либо заслоняет ему обзор и дверь, и поэтому вся мебель, предназначенная для гостей, стояла именно так. Плюс при подобном расположении было неплохо видно, где находятся руки пришедшего человека… а пистолет самого Рохо удобно лежал у него под рукой, на скрытой от посторонних глаз внутренней полке стола.

– Я жду, – он подпустил в голос угрозы, напоминая, кто принимает решения в этом месте.

– МакГрегор побежал жаловаться к Хорсту, – оповестила его девчонка. – Никто так и не понял, что произошло, но мой босс считает, что сейчас самое время нанести еще один удар. – Ее глаза сияли.

Рохо хмыкнул про себя: похоже, желание мстить никуда не делось. Интересно, что такого ей сделали Хорст и его странноватый сынок?… Филипп МакГрегор был известен тем, что демонстративно не участвовал в делах отца; на радаре Десперадос он проходил как сочувствующий Ангелам и вряд ли стоил особого внимания… до того, как неведомый «босс» этой стервы пролил свет на то, что удар по МакГрегору может здорово расшатать железные нервы Бруно Хорста.

– И, насколько я понимаю, здесь в дело вступаем мы? – почти лениво, с нарочитым равнодушием осведомился Рохо. Он не был против – наоборот, перспектива лично поучаствовать в силовой акции ему нравилась, – но следовало убедиться, что его не пытаются подставить.

– Мы предлагаем сделать это совместной акцией, – она выражалась чьими-то чужими формулировками, это было видно, и любопытство Рамона, и без того затронутое всей этой завесой тайны, окрепло.

– Не думаю, что мои ребята захотят работать с Ангелами, пусть и… отколовшимися. – Он не стал уязвлять ее просившимся на язык «предателями», лишь позволил нотке презрения проявиться в улыбке. Вряд ли она была способна понять, почему Рохо не терпел перебежчиков; к тому же не следовало настраивать против себя нежданных союзников, пока они были полезны.

– Не придется. У нас другая идея… – В ее ответной улыбке было что-то жалкое – и одновременно неприятное.

Когда девчонка ушла, Рохо выключил в кабинете весь свет, чтобы не представлять собой отличную мишень на фоне оконного проема; подойдя к окну, распахнул его и жадно глотнул ночного воздуха. В кабинете витал какой-то необычный аромат, свежий и с кислинкой – но при этом душный, вызывающий ощущение недостатка кислорода.

Бросив взгляд вниз, на закрытый, освещенный фонарями внутренний двор, Рамон повернулся – и, перед тем как закрыть окно, поймал в темном отражении стекла чужой взгляд.

Он резко обернулся, рука рефлекторно дернулась в направлении стола, где был спрятан пистолет, но Рохо уже понял, что кабинет пуст, в нем не было ни единой живой души, кроме него.

Он медленно повернул голову, скосив глаза на полуоткрытое окно. В глубинах стекла вновь почудилось движение, как будто что-то пыталось подняться из темного омута, на глазах обретая форму. Бледное тонкое лицо, совершенно не похожее на отражение самого Рохо, с отчетливой ясностью выступило из темноты.

– Матерь Божья, – хрипло прокаркал Рамон, с ужасом наблюдая, как тонкие губы человека в отражении искривляются в улыбке. Прозрачно-льдистые глаза смотрели на Рохо с отстраненным любопытством, как на причудливую букашку, и от этого ощущения по спине побежали ледяные мурашки.

Температура в помещении резко упала; Рохо поднял дрожащую руку, чтобы перекреститься, и тут же бессильно уронил ее вниз, оцепенев от ужаса, когда чужое отражение повторило его жест. Улыбка превратилась в подобие оскала, и незнакомец уже совершенно самостоятельно поднес пальцы к стеклу с той стороны.

Впусти, навязчивой щекоткой прокралось в сознание, и Рамон, уже теряя сознание, понял, что и сам невольно поднес руку к окну, коснувшись его темной поверхности, – перед тем, как упасть на ковер.

Лондон, ночь

Они прилетели в Лондон уже далеко за полночь, и рутина ожидания багажа, вызова такси до дома и ночной дороги по все еще запруженному пробками мегаполису отняла у Габриэль последние силы; она заснула в такси – и проснулась лишь тогда, когда машина остановилась у дома. Ухмыляющийся Филипп наполовину отвел, наполовину донес ее до комнаты. После невыносимой, душной тесноты самолета рухнуть в мягкую кровать было облегчением, и Габриэль сразу же провалилась в глубокий сон, едва расслышав его прощальное «спи, у меня еще есть дела», сказанное усталым, но твердым голосом.

…И лишь утром она поняла, что ночевала в гостевой комнате, в той же самой, что и до этого.

Пробежав босиком по этажу, Габриэль толкнула дверь комнаты Филиппа – и застыла на пороге, подняв бровь и смотря на собаку, вольготно растянувшуюся поверх покрывала заправленной кровати.

– Так вот где ты ночуешь, – полушутливо сказала Габриэль, прислонившись к двери. Мара открыла глаза и едва слышно фыркнула, то ли изображая приветствие, то ли предупреждая, что входить не стоит. – А я-то думала…

Она повернула голову, с острым любопытством рассматривая комнату, в которой до этого не была ни разу. Здесь тоже был камин – грубо сработанный очаг без изысков, черный на стальном фоне стены; в его недрах лежала серая гора пепла – было видно, что камином пользуются. У стены стоял стол со стопкой бумаг и закрытыми на ключ ящиками; сейф в углу, шкаф, кровать. Ничего лишнего, ничего позволяющего предположить, что хозяин комнаты хоть сколь-либо ценит свой комфорт.

Взгляд Габриэль скользнул выше, на стену над кроватью – и на мгновение остановился на грубо сработанном деревянном распятии, слишком старом и вытертом, чтобы служить лишь деталью спартанского, стального интерьера.

Она молча повернулась и вышла.

Три года назад

Под уверенной, но при этом легкой рукой наливался красками летний полдень. Дворик, на глазах обретающий цвета и формы, был похож на развалины Древнего Рима: рухнувшая колоннада, уже заросшая злаками и красочными кустами олеандров; ярко-синее небо на фоне стройных, тянущихся ввысь округлыми кронами сосен; разбитая амфора с каскадом цветов, льющихся из нее алой рекой. Казалось, что можно почти почувствовать запах разогретой солнцем смолистой хвои, ощутить, как немилосердно и безжалостно печет солнце.

Габриэль перевела взгляд со своего наброска на модель – и, чуть высунув от усердия кончик языка, понесла созданную из деревянной палочки и сухого мха сосну к месту, где ей предназначено было находиться. Капля клея, заботливо нанесенная на пенопластовый каркас, еще не успела толком взяться, но миниатюрное дерево тут же завязло в полужидком прозрачном веществе, и Габриэль осторожно разжала пальцы. Сосна стояла крепко, как влитая.

Девушка удовлетворенно кивнула и вновь мельком взглянула на набросок. Преддипломная работа, состоящая из чертежей и почти готовой модели, занимала почти весь стол, на краю которого с аккуратной педантичностью был разложен ряд материалов и заготовок деревьев и зданий.

В дверь заглянула Лиза; подняла брови при виде занятия подруги и не слишком аккуратно присела на край стола. Рыжевато-золотые пряди, красивыми волнами обрамляющие ее лицо, рассыпались по воротнику голубой рубашки-поло, когда девушка наклонилась. Габриэль резко окликнула подругу, не желая, чтобы ее волосы приклеились куда-нибудь к деревьям.

– Ладно, ладно. – Лиза закатила глаза и соскользнула со стола, поискав взглядом ближайший стул. Аудитория была пуста: помимо Габриэль, в ней сегодня не было ни одного из студентов. Летний день был слишком хорош для того, чтобы проводить его в университете, и студенческая братия массово собралась у озера и пивнушек, презрев висевший над их головами предварительный диплом. – Я так и думала, что ты здесь.

– Мне надо закончить. – Габриэль потянулась за следующим деревом, нетерпеливо сдвинув с запястья мешающий браслет.

– Я видела Марка. – Рыжая красавица скорчила легкую гримаску.

– И?

– И он по-прежнему не видит вокруг никого, кроме тебя. Чем ты его приворожила, цыганка? – это было сказано весело, в голосе Лизы прозвучала странная нотка.

– И не пыталась. – Габриэль отставила дерево в сторону и взглянула на подругу. – Цыганка?…

– Ох. – Лиза многозначительно указала ладонью вниз. – Марк может сколько угодно считать, что девушка в юбке – это очаровательно и старомодно, но уж мне-то можно признаться, леди Макбет. Ты делаешь это назло.

– Да нет же. – Габриэль отвернулась к окну, откуда доносился шум веселых голосов, и с заметной тоской прислушалась к гомону. Действительно, сегодня она была в длинной юбке, пестрой и с цветочными узорами, складывающимися, если присмотреться, в единый солнечный паттерн. И в словах подруги был свой резон: нарочито богемный, чуть слишком контрастный шик ее наряда сложно было перепутать с будничным стилем университета.

У всего были свои причины, и Габриэль точно знала, что побудило ее вырядиться почти цыганкой среди утилитарной обыденности студенческой толпы.

– Не знаю, – тряхнув головой, пробормотала Лиза. – Но… знаешь, Марк кажется мне влюбленным по уши. Не сегодня завтра он сделает тебе предложение, помяни мое слово.

– Вот еще, – протянула Габриэль, скрывая свою первую, почти испуганную реакцию. – Кто так делает в Германии?… Мне двадцать три, ему двадцать восемь. Рано.

– Что-то мне подсказывает, что ему все равно, – сообщила подруга, исподтишка ковырнув пальцем край модели. – Он считает тебя слишком серьезной. Но я-то знаю…

– Это он так сказал?…

– Нет, – со вздохом уступила Лиза, поднимаясь со стула. – Но, помяни мое слово, в таких делах торопиться не стоит.

Габриэль со слегка напряженной улыбкой склонила голову, прощаясь с подругой, и вновь вернулась к модели.

Она уже заканчивала колоннаду с портиком, когда в дверь тихо постучали, и в дверь просунулась голова Марка.

– Заходи. – Габриэль смотрела, как он проходит в комнату; солнечные лучи светили прямо ему в лицо, высвечивая десятки оттенков голубого в скрытых за очками глазах. Она вновь задумалась о том, почему ей никогда не хотелось его нарисовать: тонкие черты Марка, его яркие глаза и солнце в темно-русых волосах прекрасно смотрелись бы на фоне моря… да, моря и гор.

Габриэль вновь попыталась удержать перед глазами картину, но образ Марка ускользал туманом сквозь пальцы, оставляя лишь фон. Она с чувством непонятной вины позволила картине рассеяться окончательно и слегка улыбнулась вошедшему.

– Привет. Я думала, ты с остальными студентами, гуляешь по солнышку.

– Мой диплом уже сдан, – откликнулся Марк, – а гулять… нет настроения. Без тебя.

Ее ответная улыбка вышла слегка неловкой: Габриэль настолько ушла в работу, что вообще не вспоминала о нем, пока не пришла Лиза, и чувство вины окрепло, углубилось, вызвав у нее желание как-то компенсировать Марку эту неизвестную ему провинность.

– Хочешь, погуляем, когда я доделаю модель? – Она кивнула на свою работу, показывая, что осталось совсем немного. Она и правда с радостью погуляла бы с ним по городу; общество Марка всегда было ей приятно, пусть временами его рассуждения о жизни и казались ей откровенно устаревшими. Но, возможно, дело было в ней самой, в той обстановке, в которой она выросла, и нормальным из них двоих был как раз он – человек, точно знающий, чего он хочет в этой жизни.

– Знаешь, мне нравится в тебе эта серьезность. Правда, – Марк говорил без тени улыбки, и его слова явно были преддверием к какому-то разговору. Слова Лизы сами собой всплыли в уме, вызвав к жизни спутанный клубок самых противоречивых эмоций. Ей нравился Марк, они практически встречались – если несколько случившихся у них свиданий можно было так назвать. Ей были приятны откровенно завистливые взгляды сокурсниц, считавших, что Габриэль совершенно несправедливо отхватила себе лучшего парня технического института. Но… она никогда всерьез не встречалась с мужчиной и где-то в глубине души считала, что это все – не для нее.

Не с ее воспитанием. Не с ее семьей. Не с ее прошлым.

И Марк – он считал ее серьезной, практичной, даже не представляя, насколько ее приземленность была маской. Убежищем от того, что внутри; от того, с чем она родилась.

Габриэль попыталась оттянуть неизбежное, взяв в пальцы очередную деталь колоннады, но он поймал ее руку на половине движения.

– Подожди, дай мне досказать. Габи… – Он помедлил и неожиданно беспомощно улыбнулся. Его взгляд смягчился, став почти умоляющим. – Выходи за меня? Я правда не знал, как тебе это сказать, придумал с десяток идей, но в итоге… просто пришел и сказал. Глупо, да?…Ты можешь не отвечать сразу, но знай, что я представляю себе дальнейшую жизнь только рядом с тобой. Я хочу семью, быть вместе. Я обещаю, я смогу сделать тебя счастливой.

Габриэль молчала. Первоначальный импульс, чуть не заставивший ее вырвать руку из его пальцев, прошел, сменившись стыдом – и, внезапно, каким-то кромешным ужасом.

Она, жена?… Спутница жизни?

Она, с ее семьей, с ее прошлым?…

Она смотрела в отчаянные, почти испуганные глаза Марка – и думала, что он не знает ее настоящую; не знает, с кем связывается и что его ждет… но думала и о том, что никому и никогда не стоит выносить приговор в будущем, зная о его прошлом. Нельзя и ей.

Быть может, она сможет забыть свою семью и все, чем они жили… и просто – жить нормальной жизнью?

Сможет построить семью – собственную, нормальную, далекую от сумасшедших вывертов родительского дома?…

Габриэль намеренно заставила себя не слушать внутренний голос; не внимать неслышному предупреждению, от которого по позвоночнику бежали холодные, липкие мурашки.

Я приму решение разумом. А не всей этой оккультной, мистической чушью.

– Я согласна, – она отозвалась негромко, против воли чувствуя, как по позвоночнику ползет холодок, вызванный необратимостью решения.

…Когда Марк ее поцеловал, Габриэль не почувствовала ничего.

Быть может, все придет потом.

Быть может.

Лондон, утро

Улицы Лондона стелились под ноги ровным, усеянным надписями с разметкой асфальтом. Ближе к туристическому центру дорога была испещрена стрелками и подписями, напоминающими пешеходам и водителям о том, что в Великобритании действует одностороннее движение и смотреть по сторонам стоит в совершенно иной последовательности.

Габриэль, за последние годы привыкшая к чужой стране, едва замечала все то, что выделяло Лондон из прочих столиц, отличало его от только что покинутого Берлина; ее мысли были заняты совсем другим.

Марк позвонил утром, прервав долгое молчание; просил зайти, чтобы рассказать что-то важное, и она согласилась – нехотя и с тяжелым сердцем, чувствуя, что пожалеет о своем поступке.

Ограда, черная ковка с остроконечными навершиями прутьев, выросла перед глазами сразу за поворотом. Габриэль уверенно толкнула калитку, точно зная, что она не закрыта: замок был сломан, и ни один из жильцов так и не собрался заняться починкой – факт, в своем время безумно ее раздражавший.

У стеклянной двери в красной железной раме ровными рядами выстроились кнопки звонков и ряды прикрытых крышками почтовых ящиков; Габриэль рассеянным взглядом скользнула по привычной панели – и задержала внимание на нижней справа табличке, где еще недавно стояло ее имя рядом с именем Марка. Сейчас там оставалась лишь одна надпись, и светлый, не закрытый ничем прозрачный прямоугольник намекал на недавно извлеченную из него табличку.

Что ж, Марк жег мосты. Тем лучше.

На мгновение Габриэль подумала, что зря согласилась зайти, когда он позвонил. Кто знает, возможно, он уже жил не один?…

Она внезапно устыдилась своих мыслей. Прошло всего несколько дней с их последней встречи, с выданного на руки обоим свидетельства о разводе… и Марк был серьезным человеком. Нормальным человеком.

Не как она – в день развода встретившая незнакомца на мосту и на следующий день оказавшаяся с ним в другой стране.

Безумие.

Слова Лизы про цыганку, уходящую в ночь, снова всплыли в памяти, и Габриэль почти виновато отдернула руку от панели, подумав, что само ее присутствие здесь уже служит оскорблением, как будто она могла запятнать своим прикосновением новую жизнь Марка.

Лестничный пролет, светлый и чистый, вел на второй этаж, к не слишком широкой квартире-студии, разделенной перегородками на несколько зон. Габриэль потянулась к ручке; дверь оказалась не заперта.

– Марк? Ты дома? – На мгновение ей стало тошно от привычной фразы, возвращающей жизнь к подобию нормальности. Приходить так – было тяжело.

Габриэль знала, что, будь Марк действительно в чем-то виновен, она бы не колебалась ни секунды – и уж точно не испытывала бы этой вязкой дурноты. Хлопнула бы дверью, вычеркнула бы его из своей жизни навсегда, действительно уходя в ночь.

Но сейчас все было иначе. Виноватой была она: это ей не жилось в спокойном, нормальном браке; это она своей нелюбовью превратила жизнь Марка в ад – и сейчас поражалась, как ему хватило выдержки, хватило воспитания не обложить ее трехэтажным матом, не ударить, не стереть любые воспоминания о ней, забывшись в объятиях первой попавшейся женщины.

Ведь она сама поступила, по большому счету, именно так. Пусть Филипп и был намного большим, был единственно возможным… здесь и сейчас – это не имело никакого значения.

– Габриэль?… – Она услышала в знакомом голосе нотку удивления, но не злости. В следующую секунду Марк показался в дверях, и Габриэль чуть не сделала шаг назад. Он плохо выглядел: запавшие глаза, отросшие волосы… но вместе с тем спокойное лицо с каким-то налетом непонятного сосредоточения.

– Ты сказал, что у тебя есть важные новости, – фраза вышла слегка хриплой, но она заставила себя сохранять спокойствие.

– Я ждал тебя позже. – Ей показалось, что в его взгляде мелькнула растерянность.

– Мне зайти потом? – Габриэль заставила себя произнести эту фразу легко.

– Нет, все нормально. – Марк кивнул и сделал приглашающий жест ладонью. – Зайдешь?

Она взялась за ручку двери – и их пальцы случайно встретились поверх рукояти. Они оба отдернули руки одновременно, словно обжегшись; воцарилось неловкое молчание.

– Сложно понять, как теперь себя вести, – со слабой, кривой улыбкой произнесла Габриэль. Она всегда была первой, кто начинал разговор, первой, кто приходил мириться, – но сейчас знала точно, что ничто не может залечить трещину, которая пролегла между ними с неумолимостью провала после землетрясения.

– Да. – Марк тоже улыбнулся, неуверенно и лишь краем рта, и от этого его лицо сразу показалось моложе, не таким усталым. – …У тебя все в порядке?

– Да, – в словах была упоительная легкость правды. – А у тебя?

– Терпимо, – уклончивая фраза, сказавшая ей все, что нужно было знать. Сделать было ничего нельзя, и любое ее слово, любое действие сейчас сделало бы только хуже.

Она никогда не обладала изящным очарованием Лизы, умудрявшейся остаться друзьями со всеми своими бывшими возлюбленными; Марк был единственным мужчиной в жизни Габриэль – пока в ее существование полночным штормом не ворвался Филипп.

При мысли о МакГрегоре ей окончательно стало тошно находиться здесь, в этой старой квартире, где все напоминало о проведенном рядом с Марком времени. Эта жизнь была позади; ей хотелось на воздух, наружу, подставить лицо сырой осени и дождю.

И пусть МакГрегор – искренне верующий и преследуемый призраками, – был, возможно, худшим выбором из всех возможных… эта опасность ее не пугала.

– Хочешь, оставайся на завтрак, – неожиданно предложил Марк, – я собирался готовить.

Раздался тихий сигнал, и он с извиняющейся улыбкой взял в руки телефон, набирая ответ на текстовое сообщение.

Габриэль подняла на него глаза, задумчивым, пристальным взглядом художницы изучая знакомое, но вместе с тем неуловимо изменившееся лицо. Только сейчас она поняла, почему он сказал ей все то, что сказал, ту отчаянную фразу, что не станет жить без нее; ту угрозу, что поразила ее до глубины души и явилась последней каплей.

Марк просто не знал, как с ней справиться. Как повлиять, как удержать. Что делать. И это бессильное отчаяние заставило его произнести слова, за которыми, к счастью, в итоге не последовало действия.

Но это все было позади.

Как жаль, что ей не хватило мудрости, не хватило жизненного опыта отступить, уйти в сторону; понять, что Марку нужна совершенно другая женщина.

Не нелюдимая художница с совершенно мутным, сложным прошлым. Не девушка, способная ввязаться в драку на улицах ночного Берлина и искренне радоваться тому, что эта драка – была.

– Да, спасибо, я не против, – откликнулась Габриэль, гоня прочь внезапное чувство тревоги. Да в самом деле, что могло случиться с ней – здесь, в ее прежнем доме?…

Марк всегда хорошо готовил; она сидела за столом, поместив подбородок на сложенные ладони, и смотрела, как он отдается кухонной рутине, понимая, что это, скорее всего, их последняя встреча. И, к чести Марка и ее собственному стыду, он сумел быть цивилизованным, внести нотку естественности в то, что естественным быть не могло.

Я не должна была соглашаться. А потом – не должна была затягивать это так надолго…

– Ты счастлива? – Марк обернулся к ней и впервые по-настоящему посмотрел в глаза. Светло-голубая рубашка с закатанными по локоть рукавами освежала лицо, но сейчас Габриэль вновь увидела усталость в его светлых глазах.

Не отвечать было трусостью. Ответить – жестокостью.

– Да, – тихо сказала Габриэль, не отводя взгляда.

Он опустил глаза, вцепившись в рукоять сковороды; вновь пискнул телефон, слегка разрядив обстановку.

– Я позвонил тебе, потому что поговорил с твоими родителями, – вновь ответив на сообщение, Марк перевел разговор; он вновь оказался более выдержанным, чем она. Пришла очередь Габриэль хвататься за край стола; она постаралась не показать своей тревоги, но знала, что это удалось плохо.

– И? – односложно отозвалась она. Марк вновь повернулся спиной, занимаясь завтраком, и за это Габриэль была ему благодарна. Ощущение тревоги окрепло, перерождаясь в иррациональный, панический страх. Хотелось встать и уйти, немедленно, пока это еще было возможным. Она упрямо мотнула головой и заставила себя слушать Марка.

– Они просили меня передать, что хотели бы увидеться с тобой. И что твоя бабушка умерла, так что ее дом в Дисте теперь твой. Соболезную твоей потере.

Горе не обрушилось горной лавиной: оно пришло тихим, почти бесшумным приливом. Они не виделись несколько лет, но бабушка Габриэль, своенравная и в свое время порвавшая все отношения с семьей, была единственным светлым лучом в детстве своей внучки. Без ее помощи у Габриэль никогда бы не вышло начать новую жизнь, вдали от семьи. И вот теперь ушла и она…

…Лаура ван дер Стерре, высокая светловолосая женщина, величественная даже в старости, никогда не придавала значения мелочам. В ее фокусе были лишь самые важные вещи – но, быть может, именно поэтому она упустила момент, когда ее собственный сын медленно и незаметно отдалился, слишком сильно увлекшись историей собственной семьи?… Предназначением, которое казалось старинной легендой, а не реальностью жизни.

Когда Лаура наконец-то поверила, что все всерьез, было уже поздно. Сын привел в дом женщину, полностью разделяющую его взгляды на жизнь, женщину, слишком любящую его, чтобы быть хоть сколь-либо критичной.

Резкая и смелая в решениях, Лаура выбрала путь конфликта – и прогнала сына прочь, сменив гнев на подобие милости лишь тогда, когда в семье появилась дочь. Внучка. Габриэль ван дер Стерре, звездочка, солнечный лучик, m'n zonnestraal…

Затишье продержалось недолго. Стоило Лауре, властной и умной, понять, что сын намерен воспитать дочь в строгих рамках своей одержимости, как она сделала все, чтобы вывести Габриэль из-под влияния семьи. И в один день она явилась в дом своего сына, требуя от него отдать ей на воспитание внучку…

…Габриэль прижалась носом к стеклу во входной двери, с восторгом рассматривая белый костюм бабушки, в вырезе которого виднелась плетеная цепочка. Каждое появление Лауры было сродни выходу сказочной принцессы, настолько внучка обожала то, как держится и одевается ее сильная и умная бабушка.

– Мам, бабушка приехала! – обернувшись в сторону кухни, крикнула Габриэль. Ответом ей было неразборчивое, но явно раздраженное бормотание. Из кухни вылетел отец и крепко схватил девочку за руку; удивленная Габриэль вскрикнула от боли, но отец лишь свирепо шикнул на нее и поволок вверх, в ее комнату, не обращая внимания на попытки дочери вырваться.

– Сиди здесь! Молча! – сурово бросил он и хлопнул дверью. Габриэль отчаянно дернула ручку, но было уже поздно: ключ провернулся в замке за мгновение до того, как она сделала попытку открыть дверь.

Девочка всхлипнула и бросилась к окну. Она не понимала, почему отец так себя ведет; для Габриэль, чьи родители, возможно, чересчур сурово подходили к понятию воспитания, каждое появление бабушки было настоящим праздником.

И сейчас, когда Лаура впервые после их переезда появилась на пороге, было слишком жестоко не давать ей увидеться с бабушкой.

Девочка еще раз безуспешно дернула ручку двери и, удостоверившись в том, что попытки открыть будут безнадежными, прильнула ухом к замочной скважине, надеясь хотя бы услышать бабушкин голос.

– …Где моя внучка?! – голос Лауры, суровый и сильный, звенел яростью, которую обладательница голоса даже не пыталась сдержать. – Я хочу ее забрать!

Девочка у замочной скважины затаила дыхание, против всех шансов надеясь, что бабушке все-таки ответят согласием. Как хорошо бы они жили вдвоем, в ее зачарованном, сказочном доме с садом!..

– Мать, я никогда ее тебе не отдам. Уходи, – голос отца, суровый и откровенно злой. – Не появляйся больше в моем доме!

– Твоя власть над ней закончится при ее совершеннолетии, – голос Лауры, звучный и сейчас полный каких-то непонятных для девочки ноток, перекрыл речь отца. – Хватит внушать ей свои бредовые идеи! Я хочу, чтобы моя внучка жила нормальной жизнью!