Текст книги "Детство золотое"

Н. Корнев
Сёстры

Квартира Красовых могла служить идеалом чистоты и аккуратности. Приятно было даже с улицы заглянуть в окна невысокого белого дома, где они занимали первый этаж. Изящные ширмочки не везде закрывали окна, и часто можно было видеть у одного из них письменный столик в углу, вазочку с цветами на нём и наклоненную над тетрадями или книгой маленькую девичью головку. А прошли бы вы по всем пяти комнатам квартиры, так непременно похвалили бы заботливую хозяйку. Она и сама, обходя утром своё маленькое царство, довольно улыбалась. Начиная с оконных занавесок, кончая ковриком у её постели – всё было делом её искусных рук, всё блестело чистотой, всё лежало и стояло в неизменном порядке. В кухне, как жар, горели кофейники и кастрюльки. Лена Красова – молоденькая хозяйка, – аккуратно обвязав у талии передник, сама смотрела за тем, что делала кухарка, сама резала жаркое и разливала суп за обедом.

С Леной жила сестра – Варенька, годом старше её, и старушка тётка со своим девятнадцатилетним сыном Мишей, кончавшим курс в университете. Покойный муж тёти Веры был родным братом отца Лены и Вари. Она жила с ними уже давно, с тех пор, как они осиротели. Средства у них были очень небольшие, особенно у тёти Веры, и они жили скромно, сводя концы с концами. Варенька все-таки могла бы не давать уроков и помогать в хозяйстве сестре, но, по каким-то своим соображениям, Варя каждый день уходила на уроки.

– Фантазии! – говорила Лена, очень недовольная этим, и небрежно махала рукой. – Варя любит перемену, ей не сидится на месте. Для некоторых лишних удобств тёти Веры довольно и Миши.

– Пока он учится, ему трудно заниматься ещё и уроками, – отвечала Варенька, – а я совершенно свободна; отчего же мне не помочь тёте? Она такая добрая, ласковая к нам, такая кроткая. – Но Лена смотрела на это иначе. По её мнению, Варя потакала прихотям и упускала из виду полезное.

– Ты ужасно непрактична, Варюша! – повторяла она не раз.

Подвязанная длинным передником, с метёлкой в руке, Лена обходила комнаты и заглянула к Варе. Варя позднее обыкновенного пришла с уроков, из-за неё завтракали целым часом позже, а теперь она спала, протянувшись на кушетке! Ну, можно ли допускать такой беспорядок? Сколько она могла бы сделать полезного в доме! И где пропадала лишний час? Наверное, у своей любимой подруги? Такой же щебетуньи, весёлой головы, как сама Варя.

Лена с минуту постояла, с сожалением посмотрела на сестру, пожала плечами и ушла.

– Дуня, – сказала она кухарке, – где женщина, которая просила работы?

С сундука в углу поднялась бледная худая женщина с ребёнком на руках. Она робко поклонилась и подошла.

– Я вам дам немного починить белья и подрубить полотенца, – сказала Лена, пытливо оглянув её с головы до ног, – только мне надо приготовить это не позже, как к понедельнику…

– Барышня, у нас ведь четверг сегодня… – нерешительно заметила женщина, – мне не поспеть… у меня ребёнок очень хворает…

– Ну, я подожду до среды, – сказала Лена.

– Милая барышня, – робко попросила женщина, – позвольте до субботы…

– Ах, нет, моя милая! – перебила Лена, – тогда я должна разделить работу между вами и кем-нибудь другим. Бедных очень много. Я ведь сама всё это сшила бы, а только ради вашей бедности отдаю…

Женщина вздохнула и взяла работу из рук Дуни, не говоря больше ни слова. Лена занялась приготовлением соуса к жаркому.

Между тем Варя давно уже поднялась с кушетки, провела рукой по глазам и посмотрелась в зеркало.

– Ничего не заметно, – прошептала она, – Лена поверила, что я сплю, иначе от расспросов и нравоучений не уйти бы, – прибавила Варя, добродушно улыбнувшись, оправила волосы и пошла в комнату тётки. – До свидания, тётя Вера, – сказала она, присаживаясь на ручку кресел, – я иду…

– Уже? Да тебе рано ещё, Варюша, – отвечала старушка, поднимая голову от книги в бархатном переплёте с бронзовыми застёжками. – Тебе к четырём надо, а теперь только половина третьего.

– Надо ещё зайти, тётя…

– А, к портнихе? Да, да, Варюша, ты позаботься, чтобы она непременно накануне принесла твоё платье; ты ведь обещала участвовать в спектакле Горских, тебе нельзя опоздать…

– Да, да, тётя, – вскользь отвечала Варя, думая о чём-то другом.

– Уж как я тебя благодарю, дружок, – продолжала старушка, – что ты мне Евангелие переплела! Такое нарядное теперь, и рваться не будет… Милая ты моя!

– Очень рада, что угодила, тётя Вера, – отвечала, улыбнувшись ей Варя. – Ну, до свидания же, – прибавила она, целуя старушку.

– С Богом, дружочек!

Но едва очутилась Вера на лестнице, как улыбка исчезла с её лица.

– Триста рублей! Это не шутка, – мысленно говорила она, с озабоченным видом торопливо поворачивая из улицы в улицу. – Досталось бы мне от моей практичной Лены, если б она узнала, что я вхожу в долг для ветрогона, как она называет Мишу! Но ведь он всегда был такой честный, добрый, совестливый…Ах как мне его жаль! Если теперь не поддержать его, он потеряет доброе имя и, пожалуй, собьётся с пути. Ну как тут рассудить?.. Леночка рассудила бы, а я не умею. Тёте сказать – сохрани Боже! Миша, её Миша потратил чужие деньги! Да она умрёт с горя!

Раздумывая так, Варя торопливо вбежала по лестнице большого дома, в самый верх, на чердак. Там занимала угол в кухне тесной квартирки старая, больная няня, когда-то ходившая за Варей и Леной. Жила она после и на других местах и наконец осталась без места. Кто возьмёт такую старуху? Она к тому же ещё и попивать стала немножко под старость.

– Ах ты, ангел мой небесный! – встретила она вошедшую Варю, – каждый день меня навещаешь! Благослови тебя Христос!

– Получше ли тебе, нянечка? – заботливо спросила девушка, целуя её. – Я ещё лекарства принесла, доктор велел принимать ещё неделю.

– Получше, родная, гораздо получше. Теперь, видишь, брожу…

– Вот тебе чайку я принесла, – шептала ей Варя, – и денег немножко… Только няня, милая… – прибавила она ещё тише, обняв старуху, – не пей, ради Бога!

– Варюша, не буду! Право, не буду! Ведь с горя это, золотая моя, с горя по деткам! Эх, живы были бы, не жила бы я по углам!

Старуха отёрла слезу.

– Я тебе найму комнатку, няня, – утешала Варя, – мне обещали непременно поместить тебя в богадельню…

Старуха перекрестилась.

– Родная… спаси тебя Христос!.. Ах, добра ко мне и Ленушка – покормить позволяет на кухне, как приду, и копеечку подаст, а всё не то, что ты: с тобой я, что со своей душой, обо всём говорю и поплачу… с Ленушкой нельзя – строгая, не любит слова даром сказать, а заметит, что я выпивши, храни Боже! С кухни прогнала в прошлый раз… Эх, Варюшка, не всё я такая была!

Девушка сказала ей ещё несколько ласковых слов, обещала завтра опять прийти и убежала.

Часов в пять Красовы сошлись за обедом. Хорошенькое, всегда улыбающееся лицо Вари было серьёзно и бледно.

– Ты наконец заболеешь от этой вечной беготни во всякую погоду! – сказала ей Лена. – Но, по крайней мере, употреби с выгодой свои заработанные деньги. От соседки приносили дёшево продать хорошую материю. Я взяла для себя, но у них ещё есть на целое платье.

– Нет, Леночка, я не возьму, – отвечала Варя.

– Отчего же? Ведь ты хотела к зиме сделать новое что-нибудь.

Лена улыбнулась.

– Ах, какая ты непостоянная, Варюша! – сказала она. – И никогда ты не умеешь аккуратно распределить своих денег! Отчего же у меня всегда на всё хватает? Хоть бы вы, тётя, удержали её от пустых расходов!

– Да почему же ты думаешь, что они непременно пустые? – спросила Варя.

– Потому что я имела случай убедиться. Вот недавно, – сказала Лена, обращаясь к тётке, – Дуня сглупила: положила жалованье в карман пальто и потеряла, или его вытащили. Ну ведь чисто сама виновата, а Варя ей из своих денег отдала! Ни за что я этого не сделала бы! Надо помогать людям с рассудком, иначе у самих в кармане ничего не будет! За опрометчивый поступок другого незачем нам платиться…

– Эх, Леночка, дружок мой, кротко заметила тётя Вера, – на грех мастера нет, и на всякого мудреца довольно простоты найдётся.

Один Миша ни слова не говорил во весь обед, и как только вышли из-за стола, ушёл куда-то.

Лена кончила свои хозяйственные распоряжения, свела счёты с кухаркой, аккуратно всё записала, и вполне довольная собой, села отдохнуть с книгой. Она оглядела свою комнату. Хорошо, уютно было гнёздышко, которое она устроила себе своей бережливостью и умением жить! Расстаться с ним было бы тяжёлым страданьем для Лены.

Лена с любовью смотрела на каждую вещь в комнате, подумала ещё с минуту, довольно улыбнулась и стала читать.

В своей небольшой комнате сидела, глубоко задумавшись, её старшая сестра. Перед ней рисовался вечер два дня тому назад. Она сидела с работой у догоравшего камина. К ней вошёл Миша – печальный, убитый, и слово за слово рассказал, что растратил триста рублей, данные товарищем для передачи портному. Как это с ним случилось, – он и сам не мог понять. Он играл на бильярде, товарищи уговорили его взять несколько рублей из довереннных ему денег. Он проиграл, хотел отыграться – и проиграл всё! Миша чуть не плакал, говоря об этом. Искренности его раскаяния можно было верить: он всегда был такой честный! Варя обещала помочь достать ему деньги. Оба они хлопотали об этом целых два дня – и ничего не могли сделать. Наконец, сегодня утром Варе предложили место гувернантки. На этом условии ей давали жалованье за год вперёд – ровно триста рублей. Как быть? Всех удивит и опечалит внезапное решение идти в чужой дом без всякой видимой нужды. Но Варя в душе решила идти. Обо всём этом она думала, опустив голову на руки, забыв о книге, раскрытой перед нею.

– Да ты не спишь ли опять? – спросила, войдя, Лена, засмеялась и заглянула в лицо сестры. – Что же, когда будет готово твоё платье для спектакля?

– Я не поеду, Леночка, – отвечала Варя, поднимая голову.

– Это что ещё за фантазия? Если я не поеду – никто не удивится; я ведь известная домоседка, но ты – первая танцорка, весёлая голова… Полно дурачиться! Да, наконец, ты ведь участвуешь…

– Я у же отказалась… у меня маленькая роль, меня заменят… Послушай, Лена, – прибавила Варя, помолчав немного, – я иду в гувернантки…

– Господи, Варенька, да с ума сошла! Послушай, голубчик, это ведь уже из рук вон! Ведь в гувернантках тебе долго не прожить – ты слишком жива и неусидчива для этого… Да, наконец, нужды в этом нет… Нет, нет, тётя Вера должна уговорить тебя бросить подобную затею!

Лена схватила Варю за руку и побежала с нею к тётке.

Тяжело было девушке видеть слёзы доброй старушки, для которой отсутствие старшей племянницы было огромным лишением, – одним лучом солнца меньше в жизни. Варя своим характером и шутками оживляла весь дом, своими ласками разгоняла думы тётки. Она со слезами на глазах выслушала горячие просьбы старушки – и осталась при своём.

– Я ухожу на время, – сказала она ей в утешение, – только на год, и потом вернусь к вам. – Ах, – прибавила она мысленно, – трудно в таких случаях быть рассудительной, как требует Лена! Она не отпустила бы меня, если б знала всё; по её мнению, тётя Вера должна была бы заложить свои вещи и выручить сына. Но тётя Вера не должна знать – ей не вынести! А мне сердце велит забыть рассудок, поймёт, не поймёт Миша – всё равно!

И она ушла – душа и улыбка Красовых. И всё вошло опять в прежнюю колею, в ожидании, когда она вернётся…

Прошёл год. Наступал день рождения Вари и срок её гувернёрству. Тётя Вера и Лена, нарядные, улыбающиеся, ожидали гостей и самую дорогую из них – Варю. Миша, кончавший университет и получивший небольшие уроки в одной из гимназий, приготовил свой долг Варе. В этот день ему удалось вернуться домой раньше обыкновенного.

– Ну, слава Богу, – сказала Лена, присаживаясь на минуту к столу в своей комнате, – Варя вернётся навсегда. Надеюсь, это будет её последняя фантазия, её последнее сумасбродство.

– Ты в её поступке ничего не видишь, кроме сумасбродства и непрактичности, по твоему выражению? – спросил Миша. – Эх, Лена! Теперь я скажу тебе, какова была последняя фантазия твоей сестры…

Он не договорил: Лена, считавшая деньги в бумажнике, вдруг громко вскрикнула, быстро перебрала бумажник второй раз и горько заплакала, упав головой на руки.

– Я потеряла деньги – сто рублей…

– Что ты! – тревожно воскликнул Миша.

– Да… да… одну из двух сторублёвых бумажек я отложила в портмоне и положила в карман платья… у меня вытащили в церкви во время обедни…

А в это время Варя, хорошенькая, нарядная, весёлая вбежала в комнату. Солнце ярко освещало её стройную фигуру и улыбающееся личико.

– Леночка… Миша… Что такое? Что случилось? – воскликнула она, бросаясь к ним. – Да говорите же, ради Бога!

Громко рыдая, Лена рассказала свою беду.

– На всякого мудреца довольно простоты, – вполголоса проговорил Миша.

– Из этих ста рублей надо было сегодня отдать обойщику, портнихе, в булочную… – говорила Лена.

Все примолкли. У Вари защемило сердце. Она целый год жила этим днём возвращения домой. Как же быть? Неужто идти снова служить в чужой дом, чтоб заработать эти потерянные деньги? Варя однако колебалась недолго, сердце ей подсказало, что делать.

Она ласково наклонилась к рыдавшей Лене и обняла её.

– Беда ещё не так велика, Леночка, – сказала она, – ведь я не совсем вернулась к вам. Меня упросили остаться ещё на полгода – деньги вернутся, моя дорогая!

– Ну нет! Я, однако, не позволю, Варя, – горячо вступился Миша, – ты опять жертвуешь собой. Лена потеряла деньги точно так же по неосторожности, как и Дуня когда-то. Как же можно брать с собою такую крупную сумму в церковь при таком стечении народа! Это сумасбродство! Я заплачу Лене, как ты заплатила за меня.

Но последних слов никто не расслышал, потому что Варя зажала Мише рот рукой, испуганно взглянув на входившую тётку.

– Спасибо тебе, милый, – сказала она ему с доброй улыбкой, – но я уже дала слово Трокиным остаться у них. Дети со слезами упрашивали меня. Отказать было невозможно. Весной они уедут в деревню, и я окончательно вернусь домой.

Один Миша ей не поверил, но переспорить не мог.

О. Шмидт-Москвитина
Галя

I

Неподалёку от нынешнего города Козельска, верстах в пятидесяти к югу от Калуги, на крутой горе стоял богатый терем. Кругом него залегли тёмные леса да крутые овраги вперемежку с тучными пажитями и нивами, с большими сёлами, с богатыми посадами. У подошвы горы протекала глубокая речка, которая несла свои воды в широкую Оку, а в лесах кое-где блестели озёра и извивались ручейки.

Все эти посады, сёла, деревни принадлежали славному князю Рославу, и терем его, обнесённый железным тыном с позолоченными маковками, окружённый широким двором, знали и старый, и малый, и богатый, и убогий.

Ярко светились окна в непроглядной тьме осенней ночи. Далеко разносились громкие песни храбрых витязей. Звон серебряных чаш, гул голосов… Рослав пировал со своею дружиною, потому что был весел, а веселился он оттого, что удалось прогнать злых печенегов; не успели они на этот раз сжечь сёла, разграбить пажити и нивы, увести в плен жён и детей; напали на них храбрые витязи, как орлы разметали всю орду печенежскую, как стаю ворон, половину положили на месте, а остальных угнали далеко. Далеко, в широкие степи…

Большая княжеская гридня выходила окнами на восток; белые дубовые стены были увешены дорогими коврами с искусно затканными цветами и полосками. В глубине у задней стены стояло пять или шесть дубовых столов, а по стенам тянулись скамьи, крытые соболями, лисицами да куницами. На полу тоже лежали звериные шкуры – медведи, волки, олени. Промеж окон, на стенах висели рога оленей, туров, охотничий рог князя в золотой оправе с жемчугами в рукояти, дорогие латы работы греческой, вылитые из чистого серебра, изукрашенные чернью. У другой стены между входною дверью и развальною печью в углу красовался большой дубовый поставец с хитрою резьбою, расписанный яркими красками: углы поставца представляли драконовые головы с разинутыми пастями, а подставки – огромные лапы с когтями. В поставце много было посуды: серебряной, позолоченной, деревянной, щеголеватой, расписанной; были тут и мисы чистого золота, дорогой подарок греческого друга-вельможи, были и блюда с выточенными на них цветами и плодами, большие и малые чаши в виде змеиных, турьих, медвежьих голов, в виде затейливых цветов с листьями; лежали серебряные и золотые уполовники и ложки разных величин, ножи с замысловатыми рукоятями – было много всяких диковин, которыми гордился Рослав и любил хвалиться перед заезжими витязями-славянами, не видавшими ничего подобного в своей далёкой, северной родине. На особой скамье в переднем углу стояли чаша и кувшин с водой, а над ним, на вбитом в стену оленьем роге, висел расшитый рушник из дорогой камки. У себя в опочивальне Рославль умывался из простой глиняной чашки и утирался грубою домашнею пестрядиною, но перед гостями любил щегольнуть своим богатством: столы покрывались дорогими камчатными скатертями с затканными цветными узорами.

Далеко за полночь пируют витязи; много раз обходила их круговая чаша Рослава, а чаша эта сделана из черепа печенежского князя, которого сам Рослав положил на месте; она окована в золото и украшена жемчугом, бирюзой, алмазами. Наелись и напились гости досыта: раз десять княжеские отроки обносили их то мёдом, то пивом, то брагою хмельною, то зелёным вином; за один дух выпивали витязи полные ковши, заедали пшеничными калачами и утирали усы и бороды полами расшитых кафтанов. Одно за другим появлялись на столах вкусные, сытные блюда: бараний бок с кашей, гуси жареные, рыба-сомина отварная, целый вепрь жареный, телятина, горох, репа, уха, да и мало ли чего ещё, не пересчитать! А там пошли яства сахарные: ягоды, варенья, сиропы, супы сладкие, кисели… Далеко за полночь суетятся в подклетях повара с поварёнками, далеко за полночь пируют гости, расходиться не думают, песни поют. Друг перед другом величаются. Похваляются, кто может с налёту попасть в самую малую пташку, кто умеет метать стрелы на всём скаку, кто не страшится выйти один на один на медведя, остановить буйного тура за рога, кто посадит с размаху вепря на рогатину…

– Нет, братья, это всё не диво, на то мы и витязи, чтобы стрелы метать да со зверьём управляться, а вот дочурка моя, дитя малое, скажу я вам, из лука стреляет не хуже доброго богатыря, с веслом управляется, как большая, на бегу всех перегонит. На самое высокое дерево взберётся. Без седла на любом коне проскачет…

– Ой, ли?.. – загудели гости, – это твоей покойной Янушки-то дочка! Что же ты, хозяин, нам такое диво не кажешь? Потешь гостей, позови её, пусть споёт, попляшет, умом похвалится…

Хозяин спохватился и немного оторопел.

– Негожее дело, други, дитя теперь спит, что её сон тревожить! В другой раз…

– В другой-то раз долго ждать, – шумели гости, – выспится после, веди её сюда, мы посмотрим, потешь, уважь нас…

Рослав старался отделаться и поднялся из-за стола, но гости обступили его:

– Видно, ты и впрямь похвастал, видно, у тебя язык мелет, чего не разумеет, – подзадоривали его. Задели князя за живое.

– Ин быть по-вашему, пойду. Разбужу и приведу…

Гости притихли в ожидании.

II

На другой стороне терема узкая крутая лестница вела в светёлку. Светёлка эта окнами выходила в густой плодовый сад, и сочные ветки яблони с румяными яблоками врывались в комнату, стоило только протянуть за ними руку. Гладко оструганный досчатый пол и стены белели при слабом свете ночника, и на них отчётливо вырисовывались дубовые скамьи, крытые мехом куницы, дубовый столик с пёстрою покрышкою из паволоки, две-три скамеечки поменьше, обитые чем-то тёмным, веретено с прялкою у окна, резной поставец в углу и две кровати. На одной кровати, побольше, с мягкою периной и большим изголовьем, спала мамка Оксана и сладко храпела на всю опочивальню; на другой, маленькой, точёной, с бронзовыми украшениями, на лебяжьем пуху под шёлковым пологом уютно, как птичка в гнёздышке, спала черноокая Галя. Длинные кудри, что змейки, расползлись по атласному покрывалу, смуглые ручки разметались и вздрагивали во сне; она улыбалась – хороший сон видела…

Тихо вошёл в светёлку Рослав, подошёл к пологу, отодвинул его бережно и с минуту полюбовался спящей девочкой.

– Жалко будить! – пробормотал он. – И ведь нужно же было мне проговориться… – Он тихо нагнулся и провёл рукою по шелковистым кудрям.

– Галя, а Галя?..

Девочка полураскрыла глаза и обвила руками голову отца:

– Тятя, тятя, какой я сон видела!

– Встань, Галя, пойдём к гостям, хотят тебя видеть!

Девочка приподнялась на локте и широко открыла глаза.

– Куда пойдём? К каким гостям? Не хочу гостей…

– Глупенькая, тебя мои витязи хотят, чтобы ты им твои песни спела, сплясала, потешилась, вставай скорее.

У Гали брови сдвинулись, сон прошёл, большие глаза сердито сверкнули…

– Не хочу гостей, не пойду, спать хочу.

– Да нельзя же, дочка, я им слово дал, что приведу тебя…

Но Галя совсем не знала, что значит «нельзя».

– Не пойду, не хочу, спать хочу… – повторила она и оттолкнула руку отца. Рослав выпрямился.

– Так-то ты меня любишь? Ну, дочка, смотри, насильно неволить не стану… только, – голос его дрогнул, – если уж это ты для меня сделать не хочешь, так и ты не стоишь моей любви.

Девочка вскочила с кровати и поспешно стала одеваться.

– Тятя, милый тятя, и плясать, и петь буду, всё, что хочешь, только не смотри на меня так… Вот сейчас оденусь, добрый тятя… Ну, посмотри на меня, ну, поцелуй скорей, – и она тормошила его, вскочила на лавку, взобралась к нему на плечи – где уж тут хмуриться! Рослав, которого как огня боялись печенеги, Рослав, перед которым дрожали рабы и воины, в минуту смирил гнев под этим маленькими змейками-ручками, подхватил своё сокровище на могучие руки и понёс в гридню.

Бойко окинула девочка быстрым взглядом чёрных очей витязей, и яркий свет факелов в светильниках, и яства сахарные – сна как и не бывало. Гале на вид казалось лет тринадцать, но было двумя годами меньше: высокая, худощавая, сильная, со здоровым румянцем во всю щеку и большими смелыми огненными глазами, Галя была что картинка – смотришь, не налюбуешься… Гусляр, который сидел на задней лавке у окна, повёл по струнам, Галя ловко закинула полузастёгнутые рукава своей длинной шёлковой рубахи за плечи, оправила золотые запястья на руках, тряхнула кудрями так, что колтки на серьгах зазвенели, подбоченилась и мерно, в такт, заходила по гридне белой лебёдушкой.

– Ай да Галя! Ай да молодец! – хвалили витязи, когда девочка, вся раскрасневшаяся, остановилась посреди пляски и бегом бросилась к отцу, застыдилась, спряталась в широких складках его богатого алого суконного кафтана, а сама исподтишка лукаво выглядывала из-под рукава: понравилась ли её пляска и песни гостям?

– Ну-ка, Галя, – приказал ей отец, – полно прятаться, возьми-ка лук да пусти стрелу. Отрок уже держал наготове её лук с выточенными из слоновой кости фигурами и в золотой оправе.

Галя ловко натянула тетиву, прицелилась в глаз висевшего на стене вепря и спустила стрелу… Общий крик удивления пронёсся между витязями: стрела засела в черневшемся отверстии.

– Ай да Галя! Вот так ловко! – послышалось отовсюду.

Девчонкины глаза блестели от удовольствия: она чинно, как большая, обошла всех с поклоном и ковшом зелёного вина: каждый витязь отпивал глоток и кланялся ей на угощение; некоторые дарили ей, кто монету земли греческой, кто ладанку от лихого глазу, кто камень самоцветный, кто бусы…

– Избалуете вы мне девочку, – говорил Рослав с улыбкою. – Пора тебе спать, Галя; не судите, витязи, на её глупый разум, коли не угодила чем…

Галя низко поклонилась витязям и при общих похвалах, румяная, как маков цвет, убежала в светёлку.