Текст книги "Детство золотое"

III

По утру Галя встала позже обыкновенного и вышла на крыльцо. Мамка её, старая Оксана, пошла за свежей водой к колодцу, девушки-рабыни разбрелись кто куда; девочка стояла одна и задумчиво глядела на высокий терем с широким двором. Плоская крыша крыльца поддерживалась четырьмя точёными колонками; вся она изукрашена была резною работаю с замысловатыми петушками, коньками, цветами и ветками. Такая же резная работа украшала перила, полукруглые верхи окон с колонками, крышу двухэтажного терема и верхнюю галерею, которая приходилась над крыльцом. С этой галереи вела вниз узенькая лестница, едва заметно лепившаяся к стенке терема. На колонках, на крыше, над окнами, всюду виднелась позолота, перемешанная с красным, синим, зелёным и белым цветами. В подклети, глубоко врытой в землю, помещались погреба глубокие с заморскими винами и яствами сахарными, кухни, чуланы и другие угодья… Прямо против крыльца высились одноэтажные одрины с помещениями для заезжих гостей, а вправо тянулись всякие угодья: хлева, конюшни, сараи, клети…

Галя осматривала все эти давно знакомые ей предметы, лениво потягивалась, подманивала ручного голубя, смотрела, как он взвивался к небу, плавно описывая круги над её головою, и улыбалась, когда он садился к ней на плечо.

На Гале надета длинная рубаха из сурового белого холста с косым воротом и длинными рукавами, поверх рубахи она накинула шугай атласный, потому что утро свежее, августовское. На босых ногах туфельки червлёные, греческие, а рубаха опоясана дорогим поясом с жемчугами и пёстрыми каменьями; с этим поясом Галя никогда не расстаётся, это память её умершей матери, Янушки… «Что это мамка так долго? – думает Галя. – Не пойти ли в борок? Чай, грибов с утра много, много…»

Галя быстро сбежала с крыльца и скрылась в борочке.

Как свежо, как зелено! Сколько разных букашек! Галя быстро перепрыгивала с кочки на кочку, туфли мешали, она сняла их и засунула за пояс – то-то весело! Ноги так и тонут в сыром мху, немножко холодно, но Галя прыгает дальше и греется. На ходу затянула лихую песенку – там гриб подхватила, тут ягоду сорвала – раздолье. А вот за ручьём и настоящий старый бор – ух! Как там темно, густо, жутко! Что-то там? Заглянуть разве? Не велела мамка ходить, там зверьё, говорит, всякое, там оборотни, там русалки, – как бы посмотреть-то хотелось! Галя остановилась перед ручьём и нерешительно общипывала ветку орешника, исподлобья посматривая на тёмную чащу.

– Не велела мамка, не велела, – повторяла она в раздумье и потом вдруг сразу решила: – А я всё-таки пойду… – И быстро перескочила через ручей.

«Хватится меня старая, – думала она, – ну, поищет часок, не беда, я ведь скоро, вот только чуточку пройду, погляжу, что там за этою тропочкою».

Галя бы и вернулась, да уж больно хорошо ей показалось в тёмном лесу: большие толстые деревья, двум людям не обхватить, мох мягкий. сочный, кустарник такой, что едва пробраться, а это-то и любо пробираться сквозь чащу, а там полянка…

«Вот сейчас вернусь, – думает девочка, – только взгляну, что там дальше». Но и дальше всё то же, всё столетние деревья, всё сочный мох…

«Пора и домой», – подумала Галя и воротилась. Долго пробиралась она и вправо, и влево, и прямо, а всё нет ручейка. Шла, шла, даже ноги стали подкашиваться, а всё чаща, пропала тропинка, не видно и полянок.

«Заблудилась!» – подумала она и присела.

Она не испугалась, только странно ей как-то стало. Куда идти? И есть хочется, и много времени прошло.

«Дома, чай, хватились, тятя-то уехал, а то бы он меня живо разыскал. Мамка, чай, плачет».

Галя опять побродила взад и вперёд; ничего, кроме чащи.

«Вдруг из-за дерева медведь выскочит, или тур, или вепрь», – думалось ей. И она озиралась, но в лесу было тихо, только листья шумели да копошились во мху букашки.

«Нет, звери теперь в чащу ушли, вот зимой…» Она опять пошла и на этот раз вышла на широкую полянку. Под деревом сидела девочка лет десяти, бледная, совсем прозрачная, с голубыми глазами.

Девочка заплетала длинные густые волосы в косу, а на коленях у неё лежал венок из зелени и лесных цветочков.

«Русалка», – подумала Галя и остановилась в испуге. Но и бледная девочка, по-видимому, испугалась не меньше её: она бросила венок, вскочила и пустилась бежать по поляне. Испуг Гали мигом прошёл.

«Какая же это русалка, если бежит от меня!» – подумала она, побежала за нею и закричала:

– Эй, девочка, куда ты? Погоди меня…

Девочка приостановилась и испуганно оглядывала Галю.

– Я заблудилась, покажи мне дорогу, – говорила та. – Ты знаешь, я ведь тебя испугалась было, думала, что ты русалка, – весело болтала она дальше, – а как ты побежала, я вижу, что ты девочка. А ты тоже испугалась?

– Нет, я ничего не боюсь, – отвечала девочка тихо и ласково, – только отец мне не велит ни с кем говорить. Отчего – не знаю, отец так говорит…

Девочки замолкли и шли между кустарниками.

– Как же ты заблудилась? Разве ты не знаешь дороги?

– Да я никогда не была в этом лесу. Мамка мне не велит сюда ходить, а сегодня мне так захотелось, так захотелось, я и пошла…

Девочка странно, сбоку, взглянула на неё.

– Захотелось? Разве ты не любишь свою мамку? Ведь теперь она ищет тебя…

Гале стало совсем стыдно: она опустила голову и промолчала.

Минут через десять они вышли на другую поляну, где стояла землянка из ветвей и мха.

– Тут вы живёте? – удивилась Галя.

– Да.

Галя промолчала, и они вошли.

Навстречу им поднялся высокий, седой старик с длинною бородой. На нём был надет длинный, широкий кафтан, опоясанный ремнём.

– Отец, вот она заблудилась, не сердись, отец, я её привела, нельзя её было оставить в лесу одну, – извинялась девочка.

Старик пытливо посмотрел на гостью.

– Откуда ты, дитя? – ласково спросил он.

– Я из терема, – отвечала Галя.

– Знаю, только кто твои родные?

– Отец мой Рослав, он князь, все его знают.

Старик помолчал.

– Как же ты попала к нам в лес?

Галя рассказала.

– Ну, хвалить тебя не за что, – серьёзно сказал старик, когда она кончила, – сама знаешь, но уже дела не поправить, придётся тебе, пожалуй, у нас заночевать, гроза собирается. Есть хочется? Аннушка, дай ей чего-нибудь.

Маленькая хозяйка мигом собрала кушанье: мёду, ломоть хлеба, квасу, луку. Галя принялась, есть и только теперь почувствовала, как она проголодалась.

Гроза прошла между тем стороною, и старик вышел проводить Галю. Аннушка пошла за ними.

– Слушай, – сказал он Гале, – ты попала к нам нежданно-негаданно… Берегись же, не говори никому про нас, не то ты нас сгубишь…

Гале стало страшно.

– Что же ты, дедушка? Отчего ты людей боишься? Ты колдун? Кудесник?

– Нет, дитя, я христианин, – отвечал он, грустно улыбаясь, – если кто-либо узнает обо мне, меня затравят как дикого зверя.

– Христианин, – в раздумье повторила Галя, – ты, значит, грек?

– Нет, я полянин, только жил в Греции.

– Как же ты христианин? Расскажи, дедушка, – продолжала Галя. – Что же это значит?

– Долго рассказывать, девочка, да ты и не поймёшь.

– Пойму, дедушка, всё пойму…

– Пора тебе домой, девочка, там тебя ждут… Но у Гали уже глаза блестели, было тут что-то, чего она не знала, а ей хотелось всё знать, всё разуметь.

– Дедушка, а дедушка…

– Что, родная?

Позволь мне опять к тебе прийти? А? Я к тебе дорогу замечу…

Старик испугался.

– Полно, что ты, зачем тебе сюда бегать? Сгубишь нас…

– Нет, дедушка, я тихонько прибегу, я никому, никому не скажу,… Ты мне расскажешь тогда, да дедушка?

Старик ничего не ответил и быстрее зашагал по тропинке. Он надеялся, что Галя не запомнит дороги, но Галя примечала: два, три раза незаметно подломила ветку у дерева; раз-другой быстро сбила ногою гнилой пень; в одном месте незаметно бросила на зелёный мох пучок цветов, которые сорвала по дороге: ей так хотелось прийти сюда ещё раз, и молчаливая девочка ей нравилась, и строгий старик, и знать хотелось, что это за люди – христиане.

– Ну, вот твой ручеёк, теперь ты дома, прощай! – сказал старик, поспешно кивнул ей на прощанье и скрылся в чаще с Аннушкой.

Дома Галю искали, бегали, голосили. Она сказала, что заблудилась в лесу, но про старика с дочерью промолчала.

Отец уехал с дружиною на охоту и ничего не узнал; мамка подивилась, как Галя нашла дорогу домой одна. А Галя думала про себя, как бы скорее опять повидаться со стариком.

IV

Прошёл день. Не сидится Гале в светёлке, не играется в игры с девушками, не тешат её ни голубки-воркуночки, ни любимый сокол Мохнач, ни кошка с котятами – тянет её в лес к христианам, к ласковой, тихой Аннушке, к старику…

Выдался жаркий денёк. Улёгся холодный ветер, и повеяло поздним сентябрьским летом.

Галя встала чуть свет и решила, что проберётся, наконец, в лес. В полдень Оксана вздремнула; Галя разослала своих рабынь, – ту за ягодами, ту за грибами, ту рыбу удить, а то и просто гулять; разбежались девочки, радёхоньки, а ещё больше рада Галя. Она свободно вздохнула и пошла на задворок, где были хлева и конюшни.

– Эй, Дальма, Дальмушка, ау! – крикнула она.

Из-за конюшни показалась смуглая девочка с хмурым лицом.

– Скажи отцу, чтобы оседлал мне Ястреба, да поживее!

Дальма скрылась в конюшне…

Вышел угрюмый хазарин Хотли, раб, отец Дальмы. Он исподлобья глянул на Галю и лениво пошёл за конём на луг.

Гале показалось его очень долго ждать, она раза два нетерпеливо топнула ножкою, почти вырвала хлыст из рук Дальмы, так что та отскочила в испуге, и наконец не вытерпела, послала девочку торопить отца.

Но вот Ястреб осёдлан. Легко вскочила Галя на ковровое седло, передёрнула уздечку и на ходу проговорила Дальме:

– Как мамка проснётся, скажи, что я уехала кататься, часа через три домой вернусь!

Проскакала Галя по широкой дороге версты с две. Вдруг круто повернула коня и помчалась через равнины, луга и поля к лесу. Вот и борочек, вот и ручеёк, конь легко перескочил через него, и через секунду Галя очутилась в чаще. Тут она соскочила с коня, запутала повод за дерево и пошла по тропинке. Зорко присматривалась она к заметкам своим, двигалась медленно, осторожно, чтобы не заблудиться. Наконец дошла и до поляны, где стояла землянка. Она стукнула в дверь. Отворила Аннушка, больше в избушке никого не было.

– А отец твой? – спросила Галя.

– Рыбу удить ушёл, раньше повечери не вернётся… – Аннушка с удивлением смотрела на Галю и, видимо, была ей рада.

– Мёду хочешь? – спросила она и закопошилась в поставце.

Они присели за соты и разговорились.

– Как же вы так живёте и людей не видите?

– А что?

– Тебе разве не скучно?

– Скучно? Как это?

– Ну, вот одной-то всё быть, с отцом только…

– Да ведь я всё так живу…

– Что же ты делаешь?

– Что делаю? Работаю, учусь, играю.

– Работаешь? Что?

– А вот в избе прибираю, стряпаю, за пчёлами хожу, отец мёд на продажу в город возит, отцу и себе одежду справляю…

Девочка перевела дух и хотела ещё пересчитывать, но Галя перебила её.

– И всё ты одна? Всё одна?

– Всё-ё – протянула Аннушка.

– Ну, а учишься! Как это так?

– А вот читаю, пишу, счёту учусь…

– Читаешь? Пишешь? Ты? Девочка-то? Да этого и мой отец не умеет…

– А мой отец знает по-гречески и меня учит, мы вместе каждый вечер читаем Святое Писание…

Галя всё больше и больше дивилась.

– Что же это такое?

– Ах, Галя, это так хорошо, это всё про Бога написано, только всё это так написано, так написано…

– Про Бога? Про какого Бога?

– Про нашего Бога, Который там, высоко, высоко на небе… – и Аннушка подняла палец кверху. – Ваши боги, идолы, не боги, это куклы деревянные, они ничего не могут. А наш Бог один, и Он всё может, всё может… – У Аннушки разгорелось лицо и блестели глаза.

– Как идолы не боги? Кто тебе это сказал? И Перун не бог, и Велес не бог? Кто тебе сказал?

– Тятя сказал. Да и в книгах написано да, и… да и… правда это…я этому верю, это так… – запиналась Аннушка.

Галя силилась что-то обдумать, что-то сообразить, молчала и, наконец, разразилась слёзами:

– Неправда, неправда, не хочу я вашего бога, ты всё морочишь меня, не хочу, не хочу, не хочу… – Она вскочила, бросила соты, выбежала из избушки и бегом пустилась домой. Аннушка осталась с открытым от удивления ртом и долго стояла в раздумье на пороге…

V

Прошло четыре лета. Весна стояла ранняя, реки разлились. Дожди шли чуть не каждый день.

По широкому озеру плавно плыла лодка.

Высокая смуглая девушка с открытым смелым взглядом больших чёрных глаз ловко управлялась с веслом: она поворачивала и вправо, и влево, скользила между камышами и отмелями, между островками и плывшими по течению брёвнами. Вокруг озера росли столетние деревья, место было глухое, дикое.

Солнце высоко стояло на небе и его лучи то скрывались за тучами, то заливали хмурую окрестность тёплыми, вешними лучами. Девушка гребла быстро, видимо, торопилась, завернула за выдавшийся мысок, остановила у берега лодку, сложила вёсла и ждала…

Скоро между деревьями послышался треск, ветви раздвинулись, и другая девушка, невысокая, худенькая, бледная, выглянула из-за зелени.

– Галя, ты здесь? – робко спросила она и шагнула в лодку.

– Здравствуй, Аннушка… – Они обнялись.

– Что тебя так давно не видать? Я по тебе стосковалась; отец хмурый, дождь льёт целые дни, на душе не весело, дело не спорится. Обрадовалась, как твой Мохнач с весточкой прилетел.

– А я верно написала? Отец читал?

– Нет, не совсем, там ошибок пять я нашла, так не показала…

– Пять? – Галя вспыхнула. – Видишь, какая я глупая, учусь, учусь и всё хуже тебя знаю… Терпенья у меня нет, Аннушка; я не то, что ты – не могу сидеть над книгой, разбирать, раздумывать; вот как ты читаешь или отец, любо послушать. Слушать люблю…

– Что ж, почитаем, я для тебя списала, что тебе нравилось.

Аннушка вынула из-за пазухи свёрток, развернула и собралась читать.

– Нет, постой, ещё надо мне с тобой поговорить, остановила её Галя. Вот видишь ли, скоро у нас, ты знаешь, Авсень будут праздновать, как же мне быть? Ведь грех мне теперь с нашими попрежнему всё справлять и идолам кланяться? А! Аннушка, что ж ты молчишь?

Аннушка сидела, понурив голову.

– Ох, Галя, уж и не знаю… Спроси у отца.

– Нет, ты мне скажи, я от тебя хочу слышать; ведь, коли я христианка и крещена, и молюсь единому Богу, грех перед идолами плясать, венки завивать, Мару сжигать, песни петь? Нет. Ты мне и не говори, я сама знаю, что грех, и, слышишь, Аннушка, не буду на этот раз, ни за что не буду, пусть они меня хоть убьют, хоть сожгут; я отцу скажу, силы моей больше нет таиться, не могу я… – и Галя зарыдала.

Аннушка испуганно обняла Галю.

– Полно, голубка моя, боюсь я, перестань, помолись, это пройдёт. Я знаю, что грех, да ведь страшно! Ну, как ты отцу твоему скажешь?

– И скажу, что же? Всё лучше, чем молчать да таиться… Аннушка, родная моя, обними ты меня крепко-крепко, вот так, поцелуемся мы хорошенько, будь что будет, может, мы в последний раз свиделись…

– Ох, Галя, страшно, помолимся вместе…

Девушки вышли на берег, опустились на колени и долго, жарко молились, потом ещё раз обнялись и простились. В кустах что-то будто хрустнуло; обе они встрепенулись, прислушались, – тихо…

– Ветер, видимо, либо хорь… – прошептала Галя и побежала к лодке.

Она медленно плыла по озеру, и в голове её проносились воспоминания: вот уж скоро три года, что она христианка; многому, многому научилась она в убогой хижине в лесу. Пламенно любит она Христа Спасителя, страстно предана Его учению, жарко, горячо привязана и к старому Андрею, и к Аннушке, – они открыли перед нею свет истины, добра, веры… А отец? Она и отца любит, только это всё не то, всё-таки она не променяет своей новой веры на любовь отца – лучше смерть…

VI

Вечером Рослав вошёл в светёлку Гали. Она сидела за вышиванием.

– Брось, Галя, поди в гридню, выбери себе у грека наволоку поцветней, – я хочу, чтобы дочка моя была всех краше в хороводе…

– Это ещё что? В хоровод не пойдёшь? Обнов не нужно?.. Ты разнемоглась, дитятко?..

Он поднял её лицо за подбородок и озабоченно глянул ей в глаза. Галя опустила глаза и продолжала шить.

– Нет, тятя, я здорова…

– Так что же с тобою? Что ты такая ходишь невесёлая? Галя, родная, скажи отцу, не потай, обидел тебя кто?

Галя помолчала, потом быстро отбросила шитьё и с рыданием бросилась к отцу.

– Тятя, тятя, не потаю, скажу: душа моя истомилась, не могу больше…

– Скажи же мне, Галя, голубка, что за горе у тебя?

– Не горе у меня, тятя, а уж тяжко мне скрывать от тебя… Тятя, дорогой мой, не сердись на меня, только не могу я молиться идолам – я христианка…

Рослав окаменел от ужаса, казалось, если бы на Галю свалились камни и задавили её на его глазах, и это не поразило бы его так, как её слова…

– Тятя, любимый, тятя, что же ты молчишь? Скажи мне хоть слово, скажи, что ты меня прощаешь, – говорила Галя и попробовала его обнять. Тяжело опустилась на неё рука отца, он схватил её за плечо и отбросил от себя.

– Прочь, прочь от меня, да обрушатся все громы Перуна на того, кто отнял у меня дочь. Не смей и думать о других богах, кроме тех, которым молились твои деды и прадеды, не смей и говорить другого, иначе ты мне не дочь! Запру тебя в терему, заморю голодом, замучаю, а посмеяться над собою не позволю!

И он вышел тяжёлой поступью из светлицы.

Галя весь день молилась, плакала, ломала руки, но к вечеру затихла, на что-то решилась, легла спать. Оксана ходила за нею, как тень, покачивала головой, украдкой читала заговоры, спрыснула её на ночь водой с уголька, поставила под кровать её кузовок с отворотными травами и уселась в уголку. Она взглядывала по временам за откинутый полог, но Галя лежала неподвижно, с закрытыми глазами, спала.

Вдруг скрипнула дверь. Рослав бережно, на цыпочках, вошёл в светёлку и подошёл к кровати. За ним крался кудесник, низенький, юркий, сухой, с крысьим лицом и бегающими глазами. На длинной белой одежде кудесника странно вырисовывался широкий пояс с вышитыми золотом блёстками и каменьями, змеиными головами, знаками, листьями.

Они молча нагнулись над Галею.

Кудесник поднял над ней руки и зашептал заклинание:

– А будь ты, моё дитятко, в нощи и полунощи, в часу и в получасех. В пути и дороженьке, во сне и наяву укрыта моим словом крепким от силы вражия, от нечистых духов, от морочья и узорочья… А будь моё слово сильнее воды, выше горы, тяжелее золота, крепче горючего камня, Алатыря, могучее богатыря… А будут чары ему не в чары, морочанье его не в морочанье, узорчанье его в неузорчанье.

Галя слышала всё заклинание до последнего слова: страшно ей стало; руки, ноги, плечи затряслись, как в лихорадке, лицо побледнело, губы невольно зашептали молитву.

Рослав с ужасом следил за тою переменою, но не смел прервать кудесника. Наконец тот обернулся к нему.

– Что это с нею? – зашептал Рослав, выводя его в смежную комнатку. – Ты мне смотри, не испорть моё дитятко, знаю я вас колдунов-лиходеев…

Кудесник низко поклонился князю.

– Не страшись, князь, наши чары сильны, да отходчивы – это из неё недуг выходит, обморочили её злые супостаты, христиане. Отвели очи ясные от воли родительской…

В комнату между тем прокралась Оксана и плотно притворила дверь.

В эту же минуту Галя, дрожащая, бледная вскочила с кровати, подошла к двери и стала слушать:

– Не вели казнить, вели слово молвить, княже, – начала Оксана.

– Говори, старая.

– Я уследила, кто нашу голубку испортил… Рослав бессознательно сжал рукоять меча.

– Говори, говори скорее…

– Сегодня утром… в лодке… в большом лесу… наша Галя… виделась с девушкой, что в лесу живёт… старик там есть… уговорились, чтоб нашей-то хоровод не водить… я прокралась… уследила… старика видела и место знаю…

Рослав помолчал. Слышно было Гале, как он тяжело дышал. «Быть грозе!» – думалось ей, и невольно обдавало её холодом.

– Ну, ложись спать, старая, да молчи, не то…

Галя не дослушала, быстро прыгнула в кровать и закрыла глаза. Рослав прошёл мимо и на ходу говорил кудеснику:

– Чтобы сию минуту явились ко мне Лют и Нырок… С рассветом в путь..

Галя задрожала: Лют и Нырок были сокольничие отца, и притом самые свирепые… «Что он затевает?» – думала она и выжидала, чтобы заснула Оксана. А Оксана, как нарочно, не засыпала: ворочалась, кряхтела, вставала, подходила укрывать дрожавшую Галю. Наконец она захрапела.

«Теперь пора!» – сказала себе девушка и встала. Мысли у неё в голове путались.

«С рассветом… Что делать? Что делать? На дворе половодье, дождь, ветер… Но надо, надо… сестрица названая, дедушка, родные мои, милые, если бы вы только знали беду! Боже, подкрепи меня, дай мне силы спасти их. Ты ведь всё можешь».

Оксана крепко спала.

«Убить её разве?» – мелькнуло в уме у Гали; она вздрогнула и взглянула на висевший на стене кинжал в дорогой оправе – подарок земли греческой. Нерешительно постояла она с минуту между кинжалом и сонною мамкою.

«Нет, грех проливать кровь, не тому они меня учили; она меня вскормила, любила, лелеяла… Будь, что будет, попробую иначе спасти их». Галя наскоро оделась, прокралась, как тень на задворки; псы было залаяли, но узнали её, завизжали и отошли. Выл ветер, моросил дождь, ноги тонули в грязи… У заднего крыльца стояли три осёдланные коня. Конюх, должно быть, ушёл в подклеть.

«Вот бы на коне теперь! – подумала Галя. – Можно вплоть до озера доскакать, а там на ладье! А хватятся? Ну, да всё одно, хватятся, будь, что будет!..» Она быстро отпутала повод, повернула коня к изгороди, ловко, по-мужицки, вскочила в седло, вонзила стремена в крутые бёдра и перелетела, как стрела, в поле… Копыта мерно зашлёпали по жидкой грязи; в темноте замелькали знакомые пажити, избы, дорога…