Текст книги "Чеченский угол"

– Тормози, – приказал шоферу Вахид.

Редкий для здешних мест пейзаж – равнина с чахлыми кустиками, не скрывающими виднеющейся метрах в двадцати бурной стремительной реки.

Сердце Лики колотится быстро-быстро, допрыгивает почти до горла.

Вахид опустил руку на видневшийся из расстегнутой кобуры пистолет и сказал:

– Выходи из машины, журналистка.

Айза выскальзывает следом, берет Лику под руку, увлекает за собой.

Дойдя до ближайших кустов, женщина командует:

– Раздевайся.

– Зачем?

– Так надо.

– Что, совсем все снимать?

– Все. Да не бойся ты. Ничего с тобой не случится. Меня Вахид специально с собой взял, чтобы тебя обыскала.

Лика стаскивает с себя одежду, радуясь. Вроде как выходит, пока боевики настроены миролюбиво. И даже демонстрируют своеобразное уважение. А передатчик, надежно спрятанный в волосяной пещерке, им не обнаружить.

– Трусики тоже снимать?

Айза неодобрительно оглядела узкие черные ниточки стрингов, нахмурилась и отрицательно покачала головой.

– Одевайся. С одеждой все в порядке.

Она осмотрела кроссовки Вронской, постучала по подошвам, вернула обувь Лике.

– Да уж, сурово тут у вас с безопасностью, – Лика поежилась. Куривший возле машины Асланбек беззастенчиво ее рассматривал сквозь редкие ветки кустарника. – Но это, в общем, и понятно. За вами тут такую охоту устроили.

Айза недоуменно вертела в руках диктофон – узкий и небольшой.

– А почему он без кассеты? Включи!

– Слушать нечего, я память почистила.

– Какую память?

Лика пояснила: диктофон цифровой, кассеты для него не нужны, записи размещаются в файлах. Накануне содержимое папок было стерто.

– Я ведь понимала: возможно, вы попытаетесь со мной связаться. Поэтому и подготовила аппаратуру для записи.

На бледном лице женщины мелькнуло недоверие. С сотовым телефоном и диктофоном в руках она переговаривается с Вахидом по-чеченски. Тот забирает Ликины вещи и, размахнувшись, бросает их в кусты.

Машина несется вперед.

Как унизительно… Особенно жаль верного диктофона. Пашин подарок. Очень высокое качество записи. Было.

Асланбек пялится в зеркало заднего вида. Сверкают карие глаза, губы растягиваются в улыбке, обнажая золотые коронки, соседствующие с белоснежными зубами.

Он неуверенно пытается завязать беседу:

– Очень хорошо, что вы к нам едете.

Лика удивленно вскинула брови.

Асланбек продолжает:

– Командир вам про больницу расскажет. Мы ведь не убивали заложников. Это все русские! Мы просто хотели переговоров, хотели добиться свободы. Независимости для страны.

– Да-да, понимаю.

– А еще мы готовили налет на базу СОБРа. Он в Грозном, в детском садике расположился. Но командир решил перенести операцию, чтобы пообщаться…

Мысль остается незаконченной. Айза и Вахид возмущенно трещат по-чеченски, хорохорившийся Асланбек вмиг теряет разговорчивость.

Вернуться. Обязательно вернуться, чтобы предупредить ребят. Дрон, Лопата, Док, Павлов, Филя, Ленка – их лица, кадр за кадром, появляются в памяти, принося с собой уверенность. Лике уже не одиноко в несущейся в неизвестность «девятке». Рядом с ней друзья, они в опасности. И это тот самый случай, когда нет худа без добра, непроизвольно получилось отсрочить нависшую над ними угрозу. Она непременно сможет оградить их жизни от несущегося из ночи шального свинца. Должна, обязана!

– Кстати, – опять голос Лики – фальшиво-уверенный, – я в восхищении от вашей дерзкой тактики! Неужели вы совсем ничего не боитесь? Это же надо было устроить федералам такое – выкосить недавно двоих генералов, когда вокруг полно охраны, милиции, сотрудников спецподразделений…

Вахид довольно улыбнулся:

– Аллах нам помогает, девочка. Такова была его воля – чтобы командиры собак поймали пулю. Мы здесь совершенно ни при чем.

– То есть?

– Мы очень хотим, чтобы те русские, которые приходят на нашу землю с войной, подохли все до единого. Но в генералов мы не стреляли. Наш командир сказал: «Мир не без добрых людей».

– Я думаю, – врать так врать, на полную катушку, оправдывается перед собой Лика, – ваш командир – человек мудрый и мужественный.

– Ему пришлось таким стать, – присоединяется к разговору Айза. – Салман – бывший учитель. Он нам рассказывал: до последнего не брал в руки оружие. Русских жалел, когда их начали выживать из Чечни. Но твои соотечественники здесь хорошо порезвились. У нас не осталось учителей и врачей, женщин и детей. Все стали воинами.

* * *

Едкий дым, выползающий из блиндажа, где оборудован закрытый костер, жжет глаза. Опустившаяся на горы ночь холодит израненное тело, и даже затянувшиеся раны отзываются ноющей тягучей болью. Погреться бы у настоящего огня, в котором потрескивают дышащие жаром угольки. Нельзя… Днем над территорией лагеря трещали «вертушки», нет никаких гарантий, что это последний полет, поэтому разводить открытый костер – опасно, он может быть замечен даже сквозь плотные заросли спасительной «зеленки».

Салман Ильясов помассировал локоть, и хватка боли, вцепившейся в старую рану, чуть ослабла.

Он бросил взгляд на часы. С минуты на минуту к базе должна подъехать журналистка. Может быть, Вахид и Асланбек, набросив на автомобиль маскировочную сетку, уже ведут гостью в лагерь, обходят заминированные участки дороги. И моджахеды, стоящие в «секрете», облегченно отрываются от пулеметных прицелов: свои, не шурави.

Мысли сидящего рядом Ибрагима, промывающего загноившееся колено, тоже вертятся вокруг предстоящего интервью. Салман понимает это по напряженной складке между широкими бровями, она появилась в тот момент, когда Ибрагим начал возражать против встречи, замечая: это может быть провокация федералов.

– Успокойся, – уверенно сказал Салман. Ибрагим поднял от обрабатываемого колена лицо – складка на нем обозначилась еще резче. – Это не подстава. Федералы слишком тупы для такой комбинации. И потом, мы бы знали о провокации, наши люди бы все донесли.

– Салман, неспокойно мне.

Командир замер, пытаясь понять, что же говорит его интуиция. Колыхнулась волна раздражения: ради интервью пришлось отложить запланированное возмездие, налет на базу СОБРа. А в остальном – да нет, больше, пожалуй, ничего не беспокоит. Ну не могли федералы прислать женщину. Готовилась бы провокация – под видом журналиста приехал боец спецназа ГРУ или другого спецподразделения. А тут установленное за автором сочувствующей статьи наблюдение показало: девушка действительно журналистка, собирает информацию, пишет объективно, и вот-вот ее лишат аккредитации и отправят в Москву, потому как не нужна федералам правда об этой войне.

– Если мы посылаем наших женщин убивать шурави – почему ты думаешь, что они не смогут сделать то же самое? – запальчиво возразил Ибрагим.

Салман улыбнулся:

– Потому что у них кишка тонка!

– Ладно, – в голосе Ибрагима зазвучали примирительные нотки. – Уж не знаю, насколько удачна твоя идея с интервью. Но мутаа* в отряде без внимания не останется.

– Даже не думай! – прикрикнул на бойца Салман. – Девчонка может нам еще пригодиться. А оттрахать русскую суку всегда успеем.

Они с любопытством уставились на приближающегося часового. Любопытство сменилось настороженностью: за Ахметом едва поспевает незнакомый мужчина с пакетом в руках. Его глаза завязаны, хотя смысла в повязке особого нет. Если мужчина сам дошел до первого поста охраны – от него да лагеря всего 200 метров…

Салман потянулся за модернизированным пистолетом Макарова, Ибрагим придвинул поближе свой АКМС.

Ахмет поспешил их успокоить:

– Он без оружия, проверяли. Говорит, что хочет что-то рассказать командиру.

Салман прицелился в снимающего повязку незнакомца.

– Откуда узнал про лагерь? Кто такой? Что надо?

– Сам узнал. Султан Мульзараев. Пришел вот зачем…

Он извлек из пакета диктофон и нажал на кнопку.

«Проверял ли Ахмет эту штуковину?» – с тревогой подумал Салман.

Вокруг него сразу же зашумел водопад опасливых предположений. Неужели сейчас раздастся оглушительный грохот, выпускающий в ночь ослепительное пламя?

Зазвучал голос, знакомый и незнакомый одновременно.

– Я боюсь, милый. Салман что-то подозревает. Погиб ни в чем не виновный моджахед. Я даже бежать хотела, но лагерь в плотном кольце охраны.

Это говорит совсем другая Айза. Не покорная и решительная, а взволнованная и… соблазнительная.

– Бежать не надо. Лучше расскажи, что нового в отряде? Салман планирует новые диверсии?

Обладателю низкого мужского голоса Айза рассказывает все. Командир узнает даже такие нюансы, о которых сам не осведомлен. От зорких женских глаз не укрывались мельчайшие подробности – оборудование нового схрона для продовольствия, покупка оружия и боеприпасов.

Разговор становится едва слышным, бессвязным. Шорохи, скрип кровати, шлепки обнаженных тел, стоны.

– Хватит! – не выдерживает Ибрагим. – И что все это значит?

– Мужчина, с которым ваша сестра… – Султан ухмыльнулся, явно употребив про себя то самое слово, которое вслух произнести не хватило решимости, – работает на шурави. Айза сдает вас ему со всеми потрохами. И она еще посмела убить моих родственников!

Лицо Ибрагима краснеет, судорога возмущения кривит рот:

– А ты? Ты такой же, как они? Тоже закладываешь наших бойцов?

Весь лагерь в курсе истории Айзы. Поверить в то, что она предательница – невозможно. Голова Султана – уже в десятке прицелов. Моджахеды ждут лишь одобрения командира, чтобы вышибить из нее мозги.

Султан упал на колени, в отчаянии выкрикивая:

– Вы что, не верите мне? Есть ведь и другие кассеты! Послушайте!

Знакомо-незнакомый голос Айзы, подробности планируемых операций, бесстыдство нежности, скрип кровати, возбужденные выкрики…

Почему – непонятно. Но понятно: предает, грязно, цинично, по собственной воле.

– Спасибо, – Салман разлепил непослушные губы. – Кровь ваших родственников будет отомщена. Ахмет, проводи гостя.

Отряд гудит, как рой разозленных ос, объединенных одним желанием – покарать.

Салман устало приказывает:

– Ведите себя так, как будто ничего не произошло!

Схватив оставленный Султаном диктофон, он что есть сил швыряет его на землю и топчет ногами до тех пор, пока пластмасса не перестает хрустеть.

* * *

– Что у вас? Говорите!

Заместитель руководителя Местного оперативного штаба Федор Иванов раздраженно посмотрел на адъютанта. Мальчишеское лицо залил обидчивый румянец, и Федор Алексеевич мысленно выругался. Парень просто подвернулся под руку. А он – хорош отец-командир – беззастенчиво срывает на нем свою злость. Но как здесь не злиться?! Тщательно продуманная комбинация летит в тартарары. Вронская не покидает Грозного. Кажется, боевики учуяли подвох.

– Говорите, пожалуйста, – уже мягче повторил генерал.

Адъютант протянул конверт и, шмыгнув носом, сказал:

– Здесь пометка «срочно».

– Спасибо. Можете идти.

Только из-за этого шмыгнувшего носа да дернувшегося на тонкой шее острого кадыка и распечатал Федор Алексеевич конверт.

Смысл рапорта дошел не сразу.

Оперативник, курировавший Руслана Домбаева, докладывал: агент вышел на связь и доложил о выполнении операции в строгом соответствии с полученными указаниями.

Доложил. О выполнении. Операции.

Генерал рывком сорвал трубку.

– Объект находится на улице Шерипова, – не дожидаясь вопроса, заученно пробормотал «технарь».

Федор Алексеевич в третий раз перечитал бумагу. Опрокинул в себя полкружки остывшего черного чая. И вминая оперативное донесение в карман кителя, быстро вышел из кабинета.

Какие длинные коридоры. Офицеры козыряют, здороваются, звучат какие-то вопросы.

– Потом. Позже, – отмахивается генерал.

Да нет, все в порядке. Все идет по плану. Просто по каким-то причинам боевики не смогли покинуть город. Проверяют, нет ли за ними «хвоста». Или не могут прорваться сквозь блокпосты. Надо бы отдать распоряжение, чтобы их автомобиль беспрепятственно пропустили. Или это слишком рискованно? Сколько раз целые колонны попадали в засаду из-за того, что кто-то на блокпосту решил: деньги не пахнут кровью товарищей. И недрогнувшей рукой опустил в карман тридцать сребреников…

У монитора, уткнув голову в сложенные руки, беззаботно посапывал прапор. Комната пропиталась запахом застаревшего перегара.

– Отставить! Что происходит?!

Проснувшись от зычного генеральского крика, «технарь» вздрогнул и, протирая глаза, уставился на экран.

Федор Иванов уже успел обшарить взглядом каждый квадрат карты Грозного. Сигнал маячка отсутствовал.

– Сукин сын! – с холодной яростью заорал генерал, схватив за грудки растерянного прапора. – Ты у меня под трибунал пойдешь, алкоголик несчастный!

Тот растерянно забормотал:

– Простите, сам не знаю, как вышло. Сейчас посмотрим…

Его руки замелькали у аппаратуры.

– Есть, – облегченно выдохнул он. – Тестирование проходит нормально. Ничего не понимаю: передатчик уже в горной местности?!

Движение зеленой точки остановилось.

– Просчитать координаты, – закричал генерал, хватаясь за трубку телефонного аппарата. – В темпе, живо, что ты копаешься!

* * *

Должно быть страшно. Вокруг слишком много вооруженных мужчин. Они колют неприязненными взглядами, негромко переговариваются, злой смех булькает в горле.

Странно, но страха нет. Тупое оцепенение наваливается на Лику. Она смотрит на боевиков – бородатые лица, перебинтованные ноги и головы, разъеденные грязью руки лежат на оружии. Просто люди. Просто звери.

Господи, если ты есть – то почему есть они?!

Лика растягивает в вымученной улыбке сделавшиеся вдруг резиновыми губы.

– Я так понимаю, вы – командир этого отряда?

Салман Ильясов рассеянно кивает, протягивает кружку с чаем.

Горячая горьковатая жидкость – с привкусом солярки. Внутри Лики разрезает время неслышный таймер. Минута прошла, как один из бородачей ступил в темноту, пропустив вперед Айзу. Чернота здесь повсюду – стоит сделать лишь шаг от замаскированного в углублении огня. Три минуты. Пять.

Боковое зрение фиксирует прихрамывающую фигуру. Мужчина вернулся без Айзы, сел у дальней палатки, в узкой полоске пробивающегося света. Он протирает нож.

Салман умолкает:

– Что же ты не записываешь?

Проследив за направлением ее взгляда, он срывается с места, кричит на бойца.

Боевики довольно улыбаются, поясняют что-то по-чеченски недоумевающим Вахиду и Асланбеку, те возмущенно спорят.

Вернувшись, командир не считает нужным что-либо объяснять. Он продолжает интервью, говорит медленно, чтобы Лика успевала делать пометки в блокноте.

– Мы сами разыскиваем террористов. Ищем их по всей России. И будем их наказывать. Война идет за справедливость. Мы требуем прекращения геноцида чеченского народа. Пусть оккупационная сволочь убирается из нашей республики. Террористы – это русские. Ты что, не согласна?! – в голосе Салмана такое возмущение, что Лика понимает: не обуздала свою ненависть, она отпечаталась на лице явственно, неприкрыто.

– Я понимаю причины, которые заставили вас взять в руки оружие. Но буду говорить откровенно – думаю, мы же хотим откровенного разговора?

– Говори!

– Почему вы не воюете только с военными? В той же дагестанской больнице были ни в чем не повинные люди.

– Официально более сорока тысяч наших детей убиты и покалечены. Кто-нибудь о них помнит? И ответственность за это лежит на всем русском народе, который своим молчаливым согласием одобряет наше уничтожение.

Он хочет продолжать разговор и отмахивается от подошедшего парня. Но тот настаивает, показывает на Лику и снова бросает непонятные, взволнованные реплики.

– Приведи, – по-русски говорит Салман и смотрит на журналистку так, будто бы впервые ее увидел.

Оцепенение.

Вражеский лагерь, боевики, подошедшая к палатке полная женщина что-то объясняет присутствующим, и Лика отмечает: подозрением наливаются устремленные на нее темные глаза. Но все воспринимается со стороны, ирреально, отстраненно. Как кадры фильма в кинотеатре. Или телесюжет в новостях.

«Меня здесь нет. Я уже умерла», – ворочаются равнодушные мысли.

Резкая вспышка боли. Глаза лопаются. Чей-то кулак взбивает кровавую пену на лице. Трещат чеченские фразы, но уже негромко, едва различимо…

Удары прекратились так же внезапно, как начались.

Лика села на землю, пытаясь открыть глаза. Крик вырвался раньше, чем получилось осознать, что же произошло:

– Я не вижу! Я ничего не вижу!!!

Правый глаз все же разлепился, Лика нащупала его в теплой кровистой влаге – в глазнице, на месте, только бы не вывалился, неуютно ему там, некрепко, плохо. Больно!!!

Нечеткий контур ближайшей фигуры. Боевик брезгливо отирает руки о штаны, на бежевой форме остаются темные полосы.

Голос командира звучит слева. Салмана не видно, не видно, не…

Лика захлебнулась рыданиями, глаза щиплет, но – какое облегчение, узенькая щелочка слева.

– Не волнуйся, девочка. Моджахед погорячился.

Она сплюнула соленую землю и зашипела, как змея.

– Пого-о-рячился… Коне-е-чно…

Губы Салмана зло кривятся:

– Объясни-ка нам лучше. Вот в Москве купили твою газету. Почему там не напечатано статьи? Мы же сами читали ее. Как так вышло?

– Именно в Москве купили?

Страха по-прежнему нет. Радость. Пока думаешь – не так больно. И не бьют.

– В Подмосковье, – переговорив с испуганной женщиной, ответил Салман. – Это было после того, как она случайно увидела ту статью со снимком. На нем – ее родственник.

– У нас на Подмосковье спецвыпуск идет. С местными новостями. Основная часть тиража распространяется в Москве. И там новости – общефедеральные. Что касается снимка – так его дизайнер просто из Интернета взял. Сайты у вас хорошие, много информации, даже видео есть… Я вижу, вы меня подозреваете. Это понятно. Вы не знаете тонкостей производства газеты, поэтому вполне вероятно…

– Да уж, – перебил Салман с облегченным вздохом. – Показалось, еще один спецзаказ. От шурави.

Лика развела руками:

– Ну… прямо сейчас вы это никак не проверите. Попросите утром купить газету в Москве. У вас ведь наверняка есть там знакомые.

– У нас везде знакомые, – угрожающе заметил Вахид. – И руки у нас длинные. Так что имей в виду. Если что-то не так – то ты здесь не просто сдохнешь. Ты сдохнешь так, что поймешь – лучше бы не рождалась, понимаешь, да? И всей твоей семье не жить!

Салман дернул Вахида за рукав:

– Подожди. Не горячись. Завтра все выясним.

– А если завтра будет поздно?

Стремясь увести разговор от опасной темы, Лика всхлипывает:

– Хорошее же у нас интервью получилось, ничего не скажешь! И что мне писать после этого?! Глаза… так больно… и за что?

Салман спокоен, равнодушен:

– Нам тоже часто бывает больно, девочка. Спокойной ночи.

Холодный металл упирается между лопаток.

– Иди, сука!

Вахид вжимает пистолет так сильно, что Лика ускоряет шаг и спотыкается, падает на перегородивший дорогу предмет.

Айза равнодушно смотрит в проколотое звездами небо. Ее шею обвивает кровавое ожерелье.

Лика пытается встать на ноги, но они подгибаются. Руки, выставленные вперед, попадают в еще теплое перерезанное горло.

Вахид дернул ее за ворот куртки.

– Вставай! Завтра с тобой будет так же!

– З-за что? – зубы Лики выбивают дробь. – Ее убили? Она же мертвая…

Нет сил отвести взгляд от мертвого лица. Воронка ужаса затягивает глубже и глубже. Шею полосует острый холод – живую шею, теплую, как же Айзе было больно, бедняжке, Господи, мамочка, не хочу, не надо так со мной…

– Иди вперед!

Пистолет Вахида колотит по позвоночнику.

Лика шагает в темноте, чувствуя, как стынут ладони, выпачканные в темной крови Айзы.

Боевик подталкивает к черному провалу в горе.

– Лезь туда!

В пещере – хоть глаз выколи.

Лика нащупала сырой камень, присела на краешек, прислушалась, как журчит в глубине невидимый ручеек. В темноте заалела красная точка сигареты Вахида.

– Больше у меня никогда ничего не будет. Все закончилось, – обречено прошептала Лика, поглаживая сквозь волосы запрятанный передатчик. – Это конец.

* * *

– Леночка! Спускайся к нам! Замерзнешь!

В обычном камуфляже, без погон с генеральскими звездами, заместитель руководителя Местного оперативного штаба выглядит непрезентабельно.

Дмитрий Павлов даже на какой-то момент подумал: «Чего этот мужик к Ленке цепляется? Дать, что ли, этой бусе по печени?»

Внутри БМП родные рожицы собровцев перетасованы с лицами ребят из эмвэдэшного подразделения «Россия». Молва не ошиблась, приписывая недавно созданной структуре особое финансирование. Экипировка и оружие «россиян» – обзавидуешься…

Иванов, особенно худой на фоне бронежилетов и разгрузок, вспухших боеприпасами, повторил:

– Леночка! Спускайся!

– Федор Алексеевич, оставьте, – Павлов, наконец, опознал генерала, чуть застыдился промелькнувших ранее мыслей: дед-то в штабе не отсиживается, – она всегда на броне ездит…

– Хорошо, что колонна ночью едет, – голос у командира «россиян» Игоря Докучаева неожиданно высокий. Сам – мощная мускулистая глыба, а говорит, как подросток. – Нас как-то днем выдвинули. Проехали три села – головной «Урал» рвануло на фугасе. «Чичи» что делают. Наши машины проходят – они стебли кукурузы жгут. Получается белый столб дыма. Из «зеленки» отлично видно. Сориентировались, козлы, просчитали маршрут, заминировали дорогу.

«Полазили “россияне” по горам, сразу видно. А у нас – первый опыт. Не наш профиль, черт возьми, – подумал Павлов, и сам себя стал успокаивать: – Потом, все разборки – потом. Пацаны, родненькие, только выживите. Вернитесь…»

Игорь рассказывает об устройстве лагерей незаконных вооруженных формирований, и собровцы обращаются в слух, даже Док, нервно жующий лаваш – вечно от волнения жрет как не в себя – прекращает шевелить челюстями.

– Скорее всего, база будет временной, – пищит командир «россиян». – «Чичи» летом всегда во временных лагерях располагаются, «зеленка» закрывает базу, как покрывало, с «вертушек» ни хрена не видно. Но нам в данной ситуации это на руку. Укреплений там почти нет. Могут вырыть на подходе к базе пару окопов – и это все. А на постоянных базах там, блин, такие блиндажи – ни авиацией, ни артиллерией не прошибешь. Сам такой схрон видел. Навели на него по рации батарею 152-миллиметровых – ни хрена…

Двигаться желательно по второстепенным тропам. Во всяком случае, первой группе с саперами. «Чехи» участки основных троп минируют. Но заминированные места всегда метят – тряпочки на ветвях завязывают, ветки срезают. Или кору со стволов стесывают – со стороны лагеря, поэтому оглядываться надо, по-другому этих меток не разглядеть. До минных заграждений боковые тропы вытоптаны, «чичи» их объезжают. На машинах, могут и на лошадях. Постов охраны два-три, они хорошо замаскированы, но огонь редко когда открывают. Предупреждают – если есть рации, то по рациям, нет, так совой заухают. Перед лагерем оборудуют «секрет» – там пулемет, укрепления, боеприпасов немеряно. И вот те уже молотят в упор. Позиции-то пристрелянные.

Большие бронированные тела машин замедлили ход.

Черный комок мчится к Павлову от хвостовой БПМ, со всего маху прыгает на грудь.

– Колотун, мать твою за ногу!

Язык у пса – теплый и шершавый. Овчарка нетерпеливо повизгивает, Дмитрий зажимает ей пасть, угрожающе бормочет:

– Лучше молчи, а то сдам на живодерню и заведу в отряде кокера. Они взрывчатку чуют получше некоторых, причем молча, молча.

В первой группе, прикидывает Павлов, пойдут самые выдержанные, самые внимательные.

– Дрон, Филя, Лопата, слушайте сюда. Ставлю задачу. Филя свое дело знает. Остальные – обнаружить посты охраны. Тихо снять часовых. Проверить подступы к лагерю. Сообщить, что проход свободен. В эфир – только по необходимости. Курить сейчас, потом сам убью, – помолчав, Дмитрий добавил: – С Богом, мужики.

Часть «россиян» уже исчезла в «зеленке».

«Наш человек, – одобрительно подумал Дмитрий про Докучаева. – Тоже за спины не прячется, впереди идет».

Он успел непочтительно схватить за плечо намеревавшегося последовать за «россиянами» человека.

– Товарищ генерал! Без жилета и шлема – вы куда?

Федор Алексеевич сбросил руку и, опираясь на автомат, холодно сказал:

– Кто здесь отдает приказы?

– У нас в БМП разгрузка запасная есть. И шлем. Лучше чем ничего…

– Кто – здесь – приказывает?!

Павлов растерянно пошарил по карманам, достал запасной рожок и пару гранат.

– Вот это другое дело, – улыбнулся генерал. Потом, поколебавшись, примирительно добавил: – Ладно. Давайте ваше обмундирование…

Глаза привыкают к темени быстро.

Но эти ветки, кусты, опутанные лианами, осыпающиеся под тяжелыми берцами камни… Павлову кажется – весь лес наполняется шумом продвигающихся вперед бойцов.

Он обернулся – так и есть, правильно говорил Докучаев, белеют на ветвях завязанные лоскутки.

– Филя, – прошептал в рацию Дмитрий.

Сапер отозвался коротко:

– Уже чисто.

Идущий впереди Лопата замер, предупреждающе поднял ладонь. Через секунду – два пальца.

«Пост. Конечно. Минная полоса – охрана. Два “чеха”…» – подумал Павлов.

Время застывает. В лоб идти нельзя. Обойти? А если мины?

Негромко шлепает по листьям струйка.

Лопата взмахнул левой рукой.

«Правый, тот, что отливает – мой», – понял Дмитрий.

Острый нож вошел под ключицу, как в масло, хлынула теплая кровь.

Павлов подождал, пока судорожное подергивание тела прекратится, опустил так и не натянувшего штаны чеченца на землю, с досадой отмечая: возле ствола дерева рация, это плохо, надо торопиться.

Через пару метров, распластавшись на земле, лежит еще один «чех». Спина Лопаты резво удаляется. Дмитрий хочет последовать за бойцом, но тут в тишине явственно звучит лязг досылаемого в патронник патрона.

Скорее на землю, спрятаться, укрыться от щелкнувшей металлом зелени.

Выстрела нет. Кусты шевелятся под тяжестью борющихся тел.

Когда Павлов одним прыжком прорывается в трещащие ветки – генерал Иванов уже вытаскивает нож из спины чеченца.

Кто положил второй пост охраны – Дмитрий так и не увидел, перешагнул через недвижимые тела, торопливо и бесшумно.

Еще метров пятьдесят – и Павлов огибает зловонную помойную яму.

– У нас машина, – докладывает двигающийся по правой стороне от основной тропы Дрон. – «Россияне» нашли Лику, охранника мочканули, вижу, живая.

Спины, спины вдоль кустов. Дмитрий узнает широкую – Лопатину, узкую – генеральскую, пара «российских» «броников» – не таких массивных, как у собрят, но более надежных…

За бойцами, сквозь ветки – палатки, ни единого звука, ни движения, кажется, лагерь безмятежно спит, но сердце Павлова стискивают нехорошие предчувствия.

Он вызвал Игоря.

– «Секрет» был?

– Нет. У вас?

– Пропустили, значит.

Несутся в унисон прозвучавшие приказы:

– Основной отряд вперед. Мин нет. Возможно наличие огневой точки.

Порыв ветра гулко зашлепал брезентом ближайшей палатки, задрал кусок ткани на крышу, показывая темное пустое пространство.

«Ушли? – мысленно интересуется у Докучаева Павлов. – Что там наша девочка говорит?»

Рация оживает:

– Подозревали о готовящейся операции. Видимо, отступили, суки. У них выше может быть еще одна база.

Филя все понял еще до того, как командир указал на тяжело дышащего пса. Потрепал Колотуна по холке, отпустил ошейник.

Овчарка перелетает через кусты, обегает лагерь по периметру, расчерчивает биссектрисы условных углов. Пушистый хвост вихляет из стороны в строну и внезапно замирает.

Колотун, недоуменно обнюхав зеленую поросль, понуро возвращается назад.

Последние пару метров он прополз на брюхе, виновато ткнулся мордой в берцы хозяина.

Ушли, понимает командир СОБРа, разбились на мелкие группы, растворились в зелени, сыпанули какой-то дряни, отшибающей у собаки обоняние. Засаду устраивать бессмысленно: рации охраны промолчат и боевики не вернутся. Генерал проиграл, ссутулились плечи, и лицо стало по-мальчишески обиженным. Ну да ладно, знал, на что шел человек. Такие экспромты редко бывают успешными. Главное – потерь нет…

Первым в лагерь боевиков, треща ветками, не таясь, без прикрытия, вошел Иванов. Опустился у темной проплешины потухшего огня на землю, стащил шлем, обхватил голову руками.

«Россияне» уже прочесывают каждый кустик вокруг лагеря, Дмитрий подносит к губам рацию:

– Лагерь пуст. Осмотреть прилегающую территорию.

Братишки, родной табунчик, уже нагоняет, обгоняет, как же хорошо с вами, пацаны…

– Бля, бабу прирезали, – воскликнул Серега, – Ну вы, командир, даете!

Дмитрий склонился над телом женщины, прикоснулся рукой – уже холодная.

– Да брось ты, – сплюнул сквозь зубы и закурил желанную сигарету. Какой вкусный дым… – Я тут сам первый раз иду. «Россияне» по другой стороне шлепали. Мы не при делах.

Истошный женский крик скомкал расслабленное настроение.

Павлов рванул вперед, залег за камень, выбирая щелочку между кустами.

Генерал Иванов лежал, уткнувшись в землю.

Из палатки доносились завывания Лики.

Щелк, щелк – снайперы срезали пару веток с деревьев, откуда, возможно, прилетела шальная пуля.

Бойцы прочесали каждую кочку в радиусе километра от лагеря.

Зашибленные коленки, изломанные ногти, берцы, чуть не соскочившие в зияющий провал – все было.

Не нашлось только даже следов стрелка…

Колючая боль ворочается в груди.

«Он меня спас. Я его нет», – думает Павлов.

Док прикрывает пухлыми руками глаза Иванова.

Да и без врача все понятно. Темнеет в виске аккуратное отверстие.