Текст книги "С тобой без тебя"

15 июня

На улице очень тепло. Лето. Много солнца и зелени, люди ходят в легких и ярких одеждах, из окон слышна музыка. Всюду проявления жизни. Только тебя нет.

В последние месяцы перед гибелью ты мне часто повторял: «Как бы мне пережить апрель, май?! Работы столько, что не знаю, как все и переделать».

Мы ждали лета и планировали поездку вдвоем. Глядя на меня усталыми близорукими глазами, ты говорил, что очень устал, что хочешь поехать со мной куда-нибудь по путевке, лучше за границу. Только надо пережить апрель и май. Не пережил.

Когда мои родители в июне были в Москве в «Аригоре» у И. В. Арепьева и разговаривали с ним о тебе, он сумел заглянуть в тот план, где ты находился в тот момент.

«У Николая такой большой волевой импульс к жизни. Столько дел недоделано!» – сказал он о тебе.

Да, воля у тебя была всегда. И колоссальный импульс к жизни. Но куда вернуться? Если бы тело лежало, скажем, в коме, то, может, твоя воля к жизни и моя любовь совершили бы чудо. Но тела-то нет!

Твой уход был стремительным и не оставил ни малейшего шанса. Как в песне: «Если смерти, то мгновенной…»

Приближается сороковой день со дня твоей гибели. Очень тяжело на душе, временами почти невыносимо. Много молюсь, много плачу и много читаю духовной литературы.

Где же ты? В каких мирах летаешь? На сорок дней заказала молебен, хожу в церковь и ставлю свечи за упокой, заказали сорокоуст и в Саратове, и в Санкт-Петербурге. Что еще сделать для тебя, родной мой?

 
Наше бремя – тяжелое бремя.
Труд зловещий дала нам Судьба.
Чтоб прославить на краткое время,
Нет, не нас, только наши гроба…
 
 
Но, быть может, подумают внуки,
Как орлята, тоскуя в гнезде:
«Где теперь эти крепкие руки,
Эти души горящие – где?»
 

Н. Гумилев

По традиции принято устраивать поминки по усопшему на третий, девятый, сороковой день и через год.

Считается, что в первые три дня душа находится недалеко от тела, пытается осмыслить происшедшее и сообщить близким, что она жива. Самое большее, что ей удается сделать, – это проникнуть в сон самых близких людей, чтобы сообщить им что-нибудь важное.

Такой сон приснился нашему сыну на второй день после твоей гибели. Послушай, что он рассказал мне о вашей встрече.

«По нашей квартире, какой-то серой и мутной, медленно бродит папа. Он чем-то занят, но не понятно, чем именно. Образ его неясный, но видно, что он расстроен и подавлен. Я задаю ему много вопросов, но он отвечает только на некоторые. Никакой информации, только рассуждения и воспоминания.

Он спокойно и равнодушно рассказывает мне, что сразу после удара резко взлетел вверх. От паники и шока он не знал, куда лететь, и полетел к своему другу Сергею Ю. (здесь я должна сказать, что мы очень благодарны этому человеку, который помог нам). Потом он увидел нас, причем обоих сразу, хотя мы были далеко друг от друга (да, это так: сын делал уроки дома, а я вела занятие в колледже). Затем он появился в нашей квартире, вымыл ноги в ванной, а потом завис в моей комнате. Вдруг я почувствовал, что в комнате кроме нас с отцом есть еще кто-то. Образ его очень смутный. Он говорит отцу что-то непонятное, а папа слегка улыбается».

Ты приснился сыну через сутки. Пришел коротким, но очень важным для нас сном. Ты сказал ему: «Передай маме, что смерти нет, а есть только миг сильной боли». И еще: «Все у вас теперь будет хорошо». Кирилл потом часто повторял мне эти твои слова.

Перед девятым днем, когда сильная душевная боль буквально выламывала меня, сын подошел ко мне, обнял за плечи, прижав к своей детской груди мою помрачившуюся от горя голову, и сказал: «Мама, тебе потому так тяжело, что ты не чувствуешь папу, он к тебе не приходит. Но мы все равно семья. Нас трое. Просто папа стал другим».

Говорят, через девять дней душа приходит проститься с родными местами и домом, чтобы в новом качестве начать путешествовать по земному миру.

Перед девятым днем Кириллу снова снились сны, в которых ты приходил к нему с посланием.

«Папа стоит на месте гибели и разговаривает с персонажем из первого сна. Тот опять что-то ему говорит. Наверное, что-то смешное. Папа начинает смеяться, но как-то натужно.

Образ отца очень смутный, но видно, что это он играет в футбол на очень светлой лужайке. Ощущение такое, будто кто-то сверху висит над ним, большой и добрый. А папа веселый, какой-то очень светлый и как ребенок резвится на очень яркой траве.

Много света. Очень много! Все буквально залито светом!»

Потом Кирилл спросил тебя: «Где ты?», а ты ответил: «Не важно где я, а важно то, что я с вами».

До сорокового дня ты снился сыну несколько раз. В это время твоя душа проходила период разрыва со всеми земными привязанностями. Говорят, что после сорокового дня душа покидает землю и уходит на небо. Считается, что возвращается она через год, уже освященная божественным светом, чтобы окончательно попрощаться с родными.

Спасибо тебе, родной мой, что ты нашел в себе силы прийти к нашему мальчику с посланием любви.

«Я стою с отцом на обочине дороги. Образ папы очень отчетливый. Папа стоит в своих черных брюках, зимней куртке и меховой шапке. Вдруг сталкиваются две машины. Одна – белая „девятка“, другая – белая жигули „копейка“. „Девятка“ не пострадала, а у „копейки“ разбита левая фара. Я говорю папе: „Это не сравнится с тем, что произошло с тобой“. Папа соглашается. После этого мы заходим с ним во двор, состоящий из двух домов, образующих острый угол. Дома темно-оранжевого цвета, пятиэтажные, каменные. Во дворе стоят несколько машин. Папа подходит к белой „четверке“ и начинает пинать ее багажник. Подходит водитель и начинает накачивать правое переднее колесо, что-то еще делает. Ощущение такое, словно он не замечает папу. Папа ведет себя странно, продолжая пинать машину. Похоже, что он находится в каком-то странном состоянии. Очень сильная атмосфера тревоги. И вдруг отец начинает засыпать прямо на ходу и при этом храпеть, а потом падает прямо на крыльцо дома. Я бегу к нему и пытаюсь разбудить. Мечусь по двору, а затем бросаюсь в другой угол двора, к водителю или к маме – не пойму, но там тоже лежит папа рядом с машиной. Очень отчетливо видно его лицо, очки и рыжеватые усы. Папа улыбается, но улыбка какая-то туманная, недобрая, будто он знает что-то, чего не знаю я. Он говорит: „Кирюха, иди-ка ты отсюда“. Я чувствую, что он отправляет меня, чтобы я ему не мешал. И опять неизменно присутствует кто-то, кто имеет какое-то дело с папой. Он не хороший, но и не плохой, и это не Бог».

16 июня

Сегодня ты опять приснился нашему сыну. «Папа пришел к нам в квартиру, сел на кухне и стал о чем-то говорить с тобой, после чего вы пошли вместе в комнату. Теперь уже я сижу на кухне, пью чай и как бы вижу, что происходит в папиной комнате. А там папа рассказывает тебе о своей гибели. Я выхожу из кухни, чтобы попрощаться и задать вопросы. Папа ведет себя более адекватно, чем в других снах. Он стоит у входной двери, опираясь на нее левой рукой.

Я спрашиваю его: „Папа, а ты уже был там?“ „Нет – резко отвечает он. – Пока еще не пускают“. „А как там?“ – спрашиваю я его.

Папа начинает говорить, сопровождая свои слова жестами. „Там темно. Это такая большая страна, – он помолчал и добавил: – Европа. Представь себе, все материки, острова и архипелаги объединены в один большой материк. Там очень много людей европеидной расы, много монголоидов. Негров почти нет“.

На вопрос, почему именно их нет, папа не ответил.

Я спрашиваю: „Это сумеречная зона?“, сам не понимая, откуда я взял это.

„Можно и так сказать“, – говорит отец.

Я спрашиваю, где он живет, что с ним, есть ли там города и страны, но отец не отвечает. „Мне надо сходить по делам“, – говорит он.

„Пап, а можно мне задать вопрос? Когда ты вернешься?“ – спрашиваю я. „Там посмотрим“, – говорит он.

Папа выглядит молодо, у него чуть более худое лицо, не такие седые волосы, нет собранности и сосредоточенности, как при жизни. На лице умиротворенная улыбка. Черты лица такие, как при жизни. В очках. Он выглядит моложе лет на 10, точно такой, как на фотографии, где мы все трое и мне всего год. Я обратил внимание на его усы. Они были не такие густые, как в другом сне».

Знаешь, Коля, я теперь думаю, что твоя душа знала, когда и как она должна освободиться. Твоя осторожность и некоторая боязливость относительно автомобилей мне становится понятной. Ты знал, какая смерть будет у тебя. Знал на подсознательном уровне. Ты ее выбрал сам.

Выбирая право на смерть, Иисус говорил: «Никто не отнимает ее у Меня, но я Сам отдаю ее; сию заповедь получил Я от Отца Моего», тем самым давая понять, что существует право выбора способа физической смерти.

В замечательной поэзии Н. Гумилева есть очень сильное стихотворение на эту тему. Называется оно «Выбор».

 
Созидающий башню сорвется,
Будет страшен стремительный лет,
И на дне мирового колодца
Он безумье свое проклянет.
 
 
Разрушающий будет раздавлен,
Опрокинут обломками плит,
И, Всевидящим Богом оставлен,
Он о муке своей возопит.
 
 
А ушедший в ночные пещеры
Или к заводям тихой реки
Повстречает свирепой пантеры
Наводящие ужас зрачки.
 
 
Не спасешься от доли кровавой,
Что земным предначертала твердь.
Но молчи: несравненное право —
Самому выбирать свою смерть.
 

18 июня

Сегодня сорок дней, как тебя нет в живых.

С утра стоит чудесная, солнечная, теплая погода. Мы собрались на кладбище. Взяли, как полагается, бутербродов, водки, огурцов соленых – отцовских, которые ты очень любил. Поехали на машине твоего брата. Перед самым отъездом мне позвонил твой хороший знакомый и с очень большой теплотой говорил о тебе. Он сказал, что ты был не похожим на других, был какой-то особенный, очень светлый и что таких, как ты, очень мало. «За ними надо гнаться всю жизнь», – сказал он напоследок. Я очень благодарна ему за этот звонок и особо за такие теплые слова. Ты достоин такой памяти. Ты действительно был каким-то не таким, как твое окружение. Нет, они не злодеи. Они просто обычные, обыкновенные. Со всеми своими ужимками и прыжками, глупостями и мелкими злодействами.

А ты был другим. Боже мой! Какой мужчина был со мною рядом! И не просто был, а очень сильно любил меня!

Достойна ли я была твоей любви? Достойна ли я была тебя?

Тебя нет уже сорок дней, а я все живу.

Конечно, в других жизнях мы будем опять вместе, но в этой тебя уже не будет никогда. Никогда! Сколько мне отмерено? 10, 20 лет?.. Зачем так много мне одной?!

Но я не имею права уйти за тобой. У меня нет такого права. А как же тогда Кирилл? Мать будет нужна ему еще долго. Что же ты сделал с моей жизнью?!

До твоей могилы идти по кладбищу минут двадцать. Это кладбище под названием «Миронова гора» – целый город. Сколько народа здесь лежит! А небо сегодня такое голубое, и так много чаек! Сегодня твоя душа должна определиться. Светлые ангелы поведут тебя на небо, навсегда оставив нас с сыном одних в этом мире. Где-то очень глубоко в душе я еще верила в чудо, сознание не принимало факта твоей гибели. Но с каждым днем я все глубже понимала, что ты не придешь больше никогда.

Извини, но тебе проще было уйти, чем мне остаться с этой болью.

Господи, что я такое говорю?

Ты никогда бы не покинул нас, никогда! Успокаивая меня, жалея и любя, ты говорил мне: «Лель, не бойся, я с тобой. Я всегда буду с тобой»

Смерть разлучила нас, вырвала тебя из жизни. Вырвала тогда, когда ты мчался к своему ребенку, спешил к своей семье, спешил туда, где тебя любили и ждали. Подлая!

Боже мой, как мне больно!

Поздно вечером, когда гости ушли с поминок, я посидела около твоего портрета со свечкой. Я часто разговариваю с твоим портретом, и мне иногда кажется, что выражение твоего лица на нем меняется. Об этом писала в своей книге академик Бехтерева. Я верю ей и себе тоже.

В памяти всплыли страшные события последнего времени. Сорок дней назад ты погиб. Я помню каждый миг дня твоих похорон.

Похороны – это не только последнее прощание с родным человеком, это еще напоминание о том, что все мы здесь временно, мы гости на этой земле.

Утром, включив телевизор, чтобы узнать о прогнозе погоды из выпуска местных новостей, я увидела тебя в разбитой машине. Через два с половиной часа я увидела тебя в гробу.

Я стояла и смотрела в твое лицо. Оно было твое и какое-то чужое одновременно. Вид грубых швов на виске с правой стороны приковывал мой взор, теснило грудь, парализуя дыхание, кололо сердце и предательски дрожали ноги. Не хватало воздуха для вздоха. Я часто подходила к тебе сзади и целовала в этот самый висок. Ты обычно поворачивался и улыбался мне, никогда не сердясь на меня, даже если это было не вовремя.

Нижняя часть лица от удара приняла вид совсем не такой, как при жизни, но черты мертвого лица узнаваемы. А веки… Это твои веки, лоб твой, волосы с сединой тоже твои. Мне нравилось их гладить, я любила прижаться губами к этой умной голове с седыми волосами. Я дразнила тебя: «А давай тебя покрасим», на что ты, отбиваясь, говорил: «В рыжий цвет. Как у Кирюхи. Будет двое рыжих».

Народу было очень много, но я никого не видела. Я стояла у твоего гроба, держа в правой руке зажженную свечу, а в левой – маленький иконостас, который подарила тебе твоя мать на нашу свадьбу.

Нам с Кириллом надо было выстоять. Выстоять достойно, как подобает твоей жене и твоему сыну.

Мы смогли. Ты можешь гордиться своей семьей.

Батюшка отпевал новопреставленного раба Божьего, горели свечи, в воздухе плыл беловато-сизый туман ладана. Люди несли живые цветы. Целые охапки цветов лежали у твоих ног, а люди все шли и шли. Господи! Сколько же у тебя было цветов!

Утро было теплым и солнечным. Многие поехали на кладбище. Мои близкие подруги, взявшие на себя все хлопоты с похоронами, организовали поминки по христианской традиции, как положено, поэтому все было достойно. Когда коллеги, друзья, родные стали прощаться с тобой, говоря последние слова, стало резко холодать, а когда крышка гроба легла на свое штатное место, пошел дождь. Холод усиливался, и народ поспешил в автобус, который должен был отвезти всех в кафе на поминальный обед. Пока мы ехали до кафе, дождь разошелся не на шутку, а через час-полтора пошел снег. Боже мой! Какой повалил снег! За несколько часов выросли настоящие сугробы, на улице мела настоящая зимняя метель. Стало белым-бело! Земля укрывала тебя саваном. Ведь ты был Никола Зимний. Может быть, это Николай-угодник расстарался за своего крестника?!

Вечером, когда мы с Кириллом сидели дома у твоих родителей и поминали тебя, метель бушевала так неистово, что в окно невозможно было что-либо рассмотреть.

«Давайте помянем Николая. Хороший был человек», – сказала твоя тетя, поднимая стопку водки, и в этот миг над нашими головами раздался мощный раскат грома! Все переглянулись. Это не могло быть случайностью. Это был знак! Но все ли это поняли?

А какое мне дело до этого? Главное, что мы с сыном это поняли.

Зима стояла как раз до девятого дня, 18 мая, и только после обеда снег начал таять под появившимися лучами солнца, и весна вернулась вновь.

Ты знаешь, накануне похорон я ходила в церковь к своей иконе. Я хотела попросить Николая-угодника помочь мне пережить это испытание, дать утешение и силы. Но иконы нигде не было. Я спросила девушку-послушницу, где она может быть. «А она на послушании. Вон лежит, но к ней нельзя», – был ответ.

Икона появилась 19 мая, после девятого дня. Странно, правда?

А помнишь, мне приснился сон-предупреждение, но мы его с тобой не поняли. Когда я проснулась в слезах, ты буквально заставлял меня сесть и записать его: «„Лель, ты записала свой сон? Да ты что! Забудешь ведь! Садись и пиши, прямо сейчас“. Я долго ходила под впечатлением этого то ли сна, то ли видения, не решаясь сесть за его описание. Слишком много души надо вложить, да и переживать снова – только лишние слезы. Но ты был непреклонен на этот раз, и на бумагу легло следующее.

«Пыльный, заброшенный чердак-мансарда. Большие окна-квадраты на потолке, выхватывающие куски неба, множество всякой рухляди: разбитые старые стулья, низкие старомодные шкафы, какие-то коробки и прочие ненужные сломанные вещи.

Группа молодых людей ходит по этой заброшенной мансарде, поднимая какие-то мелкие вещи и насмешливо комментируя находки.

И вот из-под груды бумаги, накиданных досочек и прочего мусора извлекается старая, рассохшаяся семиструнная гитара с длинным грифом и спущенными струнами.

„Смотри-ка, какая штука! Наверное, времен царя Гороха!“, – этот насмешливый и удивленный голос принадлежит молодому парню.

Я беру из его рук гитару. Боже! Как она похожа на ту, что была у меня в юности!

„Я умела играть на семиструнной гитаре, но только романсы“, – говорю я парню и ставлю пальцы на лады, вспоминая их расположение в аккорде. Струны на гитаре спущены, как тряпки, прижать их несложно. Гитара не звучит совсем. Я пытаюсь натянуть их, закручивая колки на грифе. Струны скрипят, натягиваются и больно вдавливаются в пальцы при повторной попытке зажать их. Правая рука ударяет по струнам с огромным желанием получить стройный звук. Что-то получается… Это обнадеживает, и я снова и снова пытаюсь буквально бить по струнам правой рукой, а левой беру простенькие аккорды, которым учил меня отец давно, в юности.

Гитара неохотно, со скрежетом и скрипом что-то пытается выдавить из себя, разминая старые, заржавевшие струны.

Голос ее из скрипучего и резкого понемногу становится более чистым.

Я никогда не умела играть „боем“ и никогда не увлекалась рок-музыкой. Но то, что стало выходить из-под моих пальцев, было роковой композицией. Я с удивлением вслушивалась в музыку, рождавшуюся буквально из ниоткуда, и смотрела на свои пальцы, которые мне больше не принадлежали. Они творили чудеса! Пальцы левой руки бегали по ладам с немыслимой скоростью, ведомые чьей-то чужой волей и умением, а пальцы правой в едином порыве буквально летали над корпусом гитары, обрушиваясь на струнный ряд с неистовой силой.

Музыка нарастала с невероятной силой. Казалось, что нет пыльной мансарды и оконных проемов с кусочками неба. Есть только огромное пространство, которое то закручивалось в вихри и несло меня с невероятной скоростью вверх, то расширялось во все стороны, и тогда моя гитара становилась огромной, а ее гриф взмывал высоко в небо. Струны на нем начинали светиться неоновым светом, утолщаясь, наливаясь мощью, и тогда все вокруг исчезало, кроме этих струн, похожих на лазерные жгуты, уходящие в бесконечность.

Музыка была столь мощной, столь сильной, что удерживать гитару было почти невозможно. Да и размером она стала с контрабас! Корпус буквально опирался на что-то твердое, хотя пола не было. Вокруг было синевато-фиолетовое пространство.

Красота и мощь рок-музыки потрясали!

Казалось, пространство плавилось, рвалось, сворачивалось и расширялось одновременно, несясь на огромной скорости куда-то в неведомое.

Гитара дрожала, и дрожало от вибрации и волнения все мое тело.

Мои руки напряглись, вены вздулись, кровь толчками прокачивалась и перекатывалась по моим венам, готовым лопнуть от натуги.

Боль в руках стала невыносимой, но гитара стала звучать все тише и тише. Дрожь от изрыгающейся наружу мощи прошла, и гриф стал неуклонно клониться ниже и ниже к земле.

Музыка с ее мощной раскатистостью перешла в тихие рыдающие звуки. Гриф гитары, будто обессилев, ткнулся в землю, а струны звучали так тихо, что их могло услышать только плачущее, страдающее сердце, ибо музыка, которую они играли, была пронизана такой невыплаканной болью, такой несказанной грустью, что ощущалась буквально на физическом уровне.

От переполненности болью сердце разрывалось.

Струны почти перестали звучать.

Они умирали.

Они спели свою последнюю песню.

Сквозь старое потрескавшееся дерево корпуса гитары стали проступать маленькие капельки смолы, похожие на слезы.

Они текли по морщинистому лицу гитары, стекали по корпусу и ладам, и струны, смоченные этим соком, жалобно стонали.

Кожа моих пальцев, мокрых от гитарных слез, стала рваться, как бумага, выступающие капельки крови, смешиваясь с влагой, жадно впитывались умирающими струнами.

Кровь вытекала из пальцев все сильнее, струйки ее заполняли струны, как сосуды, и те становились красными и утолщенными.

Каждая проволочка этих живых струн впитывала драгоценную влагу.

Гитара оживала, а мои силы слабели.

Дрожь в ногах и немощь рук…

Казалось, еще немного – и гитара выпадет из моих слабеющих объятий.

Но мои вены стали венами гитары, а ее струны – продолжением моих сосудов. У нас с ней была единая кровь!

Гитара становилась сильнее, струны приобрели красный цвет и светились изнутри.

Музыка, которая была еле слышной, опять стала нарастать, приобретая прежнюю мощь и силу. Она буквально рвалась из гитары!

Гриф из безжизненного куска дерева превратился в мощный ствол с огненно-красными, как раскаленный металл, струнами и вновь взмыл ввысь.

Неземной красоты звук и неземная мощь вырвались из-под этих окровавленных, изодранных пальцев, прижимавших раскаленные струны, которые буквально бесновались под ними.

В какой-то миг вся мощь этой странной рок-композиции слилась воедино и невероятно прекрасным аккордом выстрелила ввысь!

Ослепительная вспышка взорвала пространство вокруг!

Огромный зал в синевато-фиолетовом свете без верха и низа…

Вокруг миллионы и миллионы глаз, смотрящих на меня.

Они смотрят сверху, сбоку, отовсюду.

Я на коленях, почти лежу на сцене посреди этого колоссального зала.

На мне ослепительно белое платье, оно облаком лежит на сцене вокруг меня.

Платье обрызгано яркими пятнами крови, на нем лежат мои обессиленные, бледные руки-плети с лопнувшими венами у запястья и в клочья разорванной кожей на пальцах.

Кровь струйками стекает по ладоням на белый саван платья.

Рядом со мной лежит то, что совсем недавно было гитарой, а теперь это кучка ржавой проволоки и расколовшиеся деревяшки – искалеченное тело гитары!»

Этот сон приснился мне 26.10.05.

Если сложить числа по Пифагору, то получится:

26.10.05 = 2 + 6 + 1 + 0 + 0 + 5 = 14 = 5.

Число 5 – мое число по гороскопу. Я Дева.

«Цифры – это математические инструменты, но они показывают энергию. Числа дают важную информацию, но люди используют сегодня лишь два из их измерений, в то время как они являются чудесным трехмерным инструментом».

Когда-то я увлеклась нумерологией. Если обратиться к ней и исследовать энергию пятерки, то можно увидеть, что она касается ПЕРЕМЕН.

Значения цифры 5 определяются через закономерности и циклы, которым подчиняется все живое на планете Земля, так как, по китайским учениям, данная цифра отвечает за первоэлемент Земля.

Особое магическое значение приписывалось числу 5 в Индии. В сознании индусов оно связано с именем бога Шивы, одно из имен которого – Пятиликий.

Древнеиндийские философы считали, что природа состоит из пяти элементов: Земли, Огня, Воздуха, Воды и Эфира.

Индийские медики насчитали в организме человека ровно 5 пран, или жизненных сил, и в деталях разработали трактаты о пяти органах чувств.

«Число – это духовный остов всех видимых и невидимых явлений», – считал философ Пифагор.

Они оценивают судьбоносные, жизненные ритмы в пространственно-временной координатной системе.

Они определяют периодичность, действуют как судьбообразующие, представляют черты характера, содержат в себе «секретный код» человека.

Если рассчитать по этой системе мое полное имя, то оно опять равно 5.

Дух не случайно подает эту информацию. Скрытые смыслы многоплановых посланий только и ждут, чтобы их открыли.

Эта энергия побуждает человека к самопознанию, к поиску истины, но «только в скорби и горе кроется чистота, которую не найти на других путях».

Для проникновения в суть явлений необходим огромный потенциал, который возникает при особом виде служения. Потенциал энергии, возникающей при таком служении, колоссален!

Есть люди, которые приходят на эту планету лишь для завершения. Им надо лишь достичь энергии этого завершения. Когда они приходят, они знают об этом на клеточном уровне. Они добровольно, по собственному замыслу, вместо долгой счастливой жизни выбирают смерть, часто в группе, вместе с другими людьми, чтобы подарить любимым людям, остающимся на планете, мощнейший поток энергии, высвобождающийся при их ПЕРЕХОДЕ. От рождения им предназначена великая, божественная и в высшей степени священная задача, которая называется даром, предназначенным для других. Смысл этого дара не в том, что его сделали они, а в том, как на него откликнутся оставшиеся, ради которых это и было сделано!

Именно это событие может стать катализатором для просветления тех, кому оно предназначалось.

Это событие, которое на первый взгляд разбивает сердце, случилось не с ними – оно случилось с оставшимися.

Мощная энергия завершения предназначена именно любимым людям, оставшимся на земле.

Через боль утраты, через потерю родного человека, через кровь и страшные душевные муки – только так может произойти сдвиг сознания.

Можно назвать их жизнь и, особенно, смерть жертвоприношением – это человеческое восприятие, а можно увидеть в этом акт величайшей Любви, достойной самого Творца.

Такие люди выполняют свой контракт, в задачу которого входит нечто грандиозное – Служение.

Они взваливают на оставшихся тяжесть, которую мы называем неизбывным горем. Наша задача – встать с колен, если это произошло, и осмыслить страшное событие.

«Духовные науки вселенной логичны, предсказуемы и основаны на числах и формулах, которые всегда работают».

Мне предстоит большая работа ума и души, чтобы осмыслить все то, что произошло со мной.