Текст книги "Не догоняй давно ушедший поезд. Рассказы"

2

Вера Николаевна до сих пор не может понять, как жители леспромхозовских посёлков, работая в лесу, умудрялись ещё и скотинку в чистоте да в порядке содержать, и приусадебные участки. Не потому ль так удивилась она запущенным, заросшим сорняками частным огородам, когда в девяностые, после распада леспромхоза, они с мужем и восьмилетним сыном переехали в совхоз?

Однажды ранним утром, с тяпками наперевес шли они всей семьёй по спящей деревне окучивать свой участок картошки, находящийся в двух километрах от села, смотрели на заросшие травой придомовые огороды, и муж, кивнув на одно из подворий, с непередаваемой горечью тихо произнёс:

– Вот они, кормильцы наши! Спят сном праведников, а сорняк меж тем силу набирает, уже выше картошки вымахал. Окучивать пора, а тут и прополкой ещё не пахнет.

Потом он молчал до самого конца пути. «Кормильцы» просыпались только к обеду.

Когда же началось раскрестьянивание?

Она часто вспоминает жизнь другой деревни, деревни её детства. Теперь мало кто верит старым фильмам, где колхозники шли на работу с песнями и с ними же возвращались домой, а она знает – это правда. Да, пели женщины, а мужчины им басисто вторили. На сенокосе, опустошив торбы с нехитрыми обедами, во время короткого перерыва, потирая натруженные руки и наслаждаясь кратковременным отдыхом, приваливались они к стогам. Послеполуденная дрема окутывала сенокосные угодья. Но вдруг взмывал высоко в небо звонкий женский голос:

 
Колькi у небе зор
Цяжка палiчыць…
 

К нему присоединялся другой, чистый, как родниковая вода:

 
Толькi з iх адна
Наярчэй гарыць.
 

И вот уже плывёт над лугом сочно, мощно и невероятно красиво разбавленное мужским басом:

 
Гэта ты мая
Зорка ясная,
Ты, каханая,
Непагасная.
 

Сегодня прагматикам трудно поверить, что в те далёкие годы не только к работе на личных наделах, но и к колхозному труду относились не абы как, что для молодых прослыть ленивцем и неумехой считалось несмываемым позором. И соревновались хлопчики в ловкости да в умении, особенно с уборочную страду, когда тягловой силой, конём, то есть, при помощи верёвки стаскивали копна сена к огромному стогу. Соревновались девчушки на току, когда в сплошной пыли при обмолоте света белого не видно. Это позже комбайны появились, а Вера Николаевна хорошо помнит алчный барабан молотилки, требующий бесперебойной подачи снопов. Не всякий выдержит бешеный ритм этой работы, она, тринадцатилетняя городская девчонка, не смогла, и ей доверили только отгребать уже опустошенные снопы, выплёвываемые прожорливой машиной. Кстати, матерчатых перчаток тогда тоже ещё не было – были кровавые мозоли от черенка вил. Но мозоли приходилось скрывать, иначе прослывёшь белоручкой, что ведь являлось не менее позорным и приравнивалось к неумехе или лентяйке.

Вернувшись с колхозной работы, люди принимались за работу домашнюю и только с заходом солнца готовили ужин, который называли вячэрой. Это были неизменные солОники. Женщины разводили костерок на лужайке возле одного из домов, общий для нескольких соседних, окружали его чугунками, наполненными чищенной круглой картошкой и водой, накрывали чугунки сковородками, тоже чугунными и без ручек.

Вера Николаевна до сих пор не может докопаться до происхождения названия этого немудрёного блюда.

Солоники – от слова соль? Но соль есть в любом блюде. От слова соло, потому что, закипая, каждый чугунок пел свою песню? Хотя нет, соло – это вряд ли: простые крестьяне были не так искусны в музыкальной терминологии. А может, солоники – это и вовсе не солоники, а салоники? Ведь туда ещё и кусочки сала бросали.

Но как ни называлась картошка, запечённая в чугунке на костре, Вера Николаевна до сих пор помнит вкус самых верхних картофелин, чуть подгоревших, пахнущих дымком и далёким детством.

***

Как-то взяли бабушка и тётя Маша Веру на прополку колхозных огурцов, а Вера возьми, да и сруби нечаянно тяпкой один из корешков. Боже мой, сколько укоризны и осуждения было в их взглядах! За что? Огурцов-то вон сколько, целое поле, да и не свои они.

За что? Это девочка поймёт позже, когда будут они с бабушкой идти по просёлочной дороге мимо ржаного поля. Сорвёт бабушка колосок, вышелушит зёрнышки и произнесёт необыкновенно ласково:

– Житечко святое. Хороший урожай Господь нам сподобил, слава ему, с хлебушком будем.

Вот тогда и поймёт Вера, за что она подверглась безмолвному, но дружному осуждению на том огуречном наделе. Бережное, любовное отношение было у старшего поколения ко всему, жизнь человеку дающему, и неважно, личное оно или колхозное.

Когда же мы раскрестьянились?

Расчеловечились-то когда?

Не с ним ли, с тем поколением и его нравственными принципами, ушло сострадание друг к другу?

Кто сегодня остался на земле? Тот, кто либо по своему скудоумию не получил хотя бы среднего специального образования или, на худой случай, рабочей специальности, либо по неумению приспосабливаться не смог угнездиться на более перспективном месте. Почему работа в сельском хозяйстве стала столь непривлекательной? Да потому что тяжёлый труд селянина оплачивается такими жалкими грошами, что язык не повернётся их деньгами назвать. А какая оплата, такая и работа. Вот и отучили людей работать на земле, любить её, кормилицу всего сущего.

Но разве её покойная бабушка, разве её тётя Маша и крестный, отдавшие все свои силы далёкому белорусскому колхозу «Рассвет», получали не те же гроши? Тогда почему же они трудились не за страх, а за совесть да при этом ещё и пели?

А может, всё-таки за страх? Тогда почему они пели? Почему трудились до седьмого пота с такими просветлёнными лицами? Почему радовались плодам этого своего труда, тем самым плодам, от которых им доставались жалкие крохи?

3

Вере Николаевне иногда кажется, что всё началось с перестройки, будь она трижды неладна вместе с её главным архитектором. Как же, переход на новый уровень отношений с Америкой, которая приветствует амбициозного придурка радостными криками: «Горби! Горби!» Да за это можно не только рассекретить всё, но и Родину продать! А то, что за его спиной зубастые акулы, довольно потирая руки, посмеиваются над этим тщеславным, самовлюблённым клоуном, так это ему невдомёк.

Да и сам-то народ разве умнее его был, если не почувствовал надвигающейся катастрофы? Помнится, в те времена председатель поссовета Пётр Иванович Кравченко частенько произносил одну и ту же фразу:

– Что-то не то мы делаем, если нас наши враги хвалят.

Прав был Пётр Иванович, да только не задумывались мы над его словами, отмахивались и даже посмеивались. Какие враги, если Америка скандирует:

– Мир! Дружба! СССР!

Но, с другой стороны, что могли сделать простые люди, если их голоса ничего не значили, как не значат и сегодня?

Был референдум по поводу сохранения или роспуска Союза?

Был.

Как проголосовал народ?

За сохранение.

А итог?

Союза больше нет.

Потом, вообще, началось чёрт знает что. Разделили всё подушно, выдали людям бумажки, которые ваучерами назвали, а потом те же самые дельцы, кто и разрабатывал план этой самой приватизации, скупили их за копейки. Ладно, если кому-то хоть копейку дали за бумажку, а то ведь и по-другому действовали. Вот, к примеру, Вера Николаевна не только задаром отдала приехавшему в их посёлок бывшему второму секретарю райкома все четыре ваучера, а ещё и оплатила приём каждого из них по двести семьдесят рублей, вроде как «услугу», получив взамен квитанцию и четыре липовых договора, гласящие, что отныне она и все члены её семьи будут являться акционерами какого-то «Альфа Капитала» и до конца дней своих получать дивиденды с прибыли этого самого капитала.

До сих пор получают… капитальную альфа-фигу.

Ладно бы одна она, так ведь нет: тогда этот хапуга, бывший второй секретарь райкома, все ваучеры в посёлке собрал, да ещё и денежек подзаработал. Где теперь он и его «Альфа Капитал»? А это никому неведомо.

Вообще-то, говорят, секретаря того недавно по телевизору показывали. Нет, не в «Честном детективе» – на заседании областного Законодательного собрания.

Не ум цениться стал сегодня, не порядочность, а хитрость, наглость, изворотливость. По-другому начали жить и многажды обманутые люди: кто-то ударился в спекуляцию, которая теперь гордо бизнесом зовётся, кто-то мелким воровством пробивается, кто-то от безысходности спивается. Великой удачей считается, если кому-то повезёт найти приличную работу. Это он, вроде, как счастливый лотерейный билет отхватил.

А бывшие партработники и прочие комсомольские вожаки стали ворами в законе, то есть, ворами, охраняемыми законом, ворами неприкосновенными. Как же их судить-то, если все законы они сами и издают? Под себя работают господа, бывшие не так давно товарищами.

***

Как-то неожиданно вспомнилась та давняя история из окаянных и трижды проклятых 90-х, случившаяся уже после смерти её мужа. Вообще-то, Вера Николаевна не любит вспоминать о том, как выживало сельское учительство при хронических невыплатах зарплаты, но вот её подработка в библиотеке взяла, да и всплыла в памяти… Чтобы хоть как-то свести концы с концами, устроилась она туда на полставки «офис-менеджера», что в переводе на человеческий язык означает на «пол-уборщицы».

Библиотека была небольшая, но работы хватало. Да тут ещё библиотекарь, дабы не обременять себя лишними телодвижениями, возложила на Веру Николаевну помимо мытья полов, снятия пыли с книг и еженедельной чистки оконных стёкол ещё часть и своей работы, а именно: книги, принесённые читателями, расставлять по полкам в соответствии с ББК. На недоумённый взгляд уборщицы ответила, что это тоже входит в её обязанности. Ответила тоном, не терпящем возражений.

Подивилась несказанно Вера Николаевна тому, что техничка обязана знать ещё и библиотечные коды вкупе с библиографическими! Подивиться-то подивилась, но ничего не сказала – коды её не пугали, она была филологом.

Потом ей пришлось ещё подменять и библиотекаря, которая в связи с большой общественной работой (на своем подворье и огороде), нередко опаздывала на работу основную, частенько уходила раньше времени, а то и вовсе не появлялась. Однако даже и эту нищенскую зарплату уборщицы задерживали, причём, не на месяц-другой, а на гораздо дольше.

Август. Время собирать сына в школу, про обновки для себя и речи быть не могло. Да и махнула она на себя рукой, не в рванье ходит – и ладно. Но для того, чтобы одеть-обуть сына, чтобы купить учебники, тетради и прочее, нужны деньги. А их нет. Ни от РОНО. Ни от Райкультуры. Совсем нет: ни учительской зарплаты, ни жалких «пол-уборщических».

Набравшись смелости, поехала Вера Николаевна в райцентр клянчить хоть немного от уже заработанного. Нет, не в РОНО и не в «культуру» – там ей уже отказали – прямо в районную администрацию.

Ага, вот кабинет с табличкой «Заведующая Райфинотделом Сукачёва».

В шикарно обставленном кабинете за инкрустированным столом на высоком кресле, как на троне восседала роскошная телесами и в богатом убранстве дама с говорящей фамилией. Она величественным жестом Екатерины Второй кивнула вошедшей посетительнице на стул и снисходительно выслушала ей просьбу. Вера Николаевна, чтобы не пугать чиновницу большой «замороженной» суммой учительской зарплаты, решила просить деньги только «культурные».

Дама отказала. Как и РОНО. Как и «культура».

– Ну, и куда же нам с сыном теперь идти? На паперть? Воровать? Или сразу на тот свет? – испросила совета Вера Николаевна. Пока ещё очень вежливо.

Дама пожала плечами, лицемерно вздохнула и ответила:

– Извините, но помочь ничем не могу. Сама третий месяц без зарплаты. Иногда не знаешь, что приготовить на завтрак.

– Ай-ай-ай, и вы тоже? – язвительно посочувствовала ей Вера Николаевна, но поинтересовалась, так ли это и какова месячная зарплата вдыхающей. Просто так поинтересовалась. На всякий случай. Всё ещё вежливо, но уже не очень.

Дама смерила просительницу с ног до головы, задержала взгляд на её потрескавшихся от работы руках, покрутила на своих холёных пальцах дорогие перстни, изящным жестом поправила золотые цепи на том месте, где, согласно анатомии, должна была находиться её шея, и пустилась в пространные рассуждения.

– Видите ли, судьбы складываются по-разному. Мы с вами по виду ровесницы, но я без мамы и папы получила высшее образование. Правда, заочное. Тоже, как и вы, техничкой когда-то работала. Теперь вот здесь сижу…

Выразительный взгляд её досказал то, что придержал язык:

– Я-то вот здесь, а ты всё ещё уборщица… даже не уборщица, а половина от неё.

– Видите ли, – подстроилась под её ностальгически задушевный тон Вера Николаевна, – я ведь тоже без мамы и папы… образование получила. Даже два. Высшие. Одно – университетское. Оно не заочное.

Она поднялась со стула, подошла к столу, оперлась на него обеими руками и, глядя в глаза восседавшей «на троне», негромко и очень спокойно отчеканила каждое слово:

– Я не знаю, на какой срок вы, уважаемая, задерживаете себе зарплату. Меня совершенно не интересует её месячный размер. Мне абсолютно безразлично, что вы, простите, жрёте на завтрак, а равно и в обед с ужином. Но без бумажки на получение всех моих «замороженных» денег я не выйду из этого кабинета. Вы слышите? Всех! Хотя первоначально я просила совсем немного. Только зарплату технички.

Домой Вера Николаевна вернулась с деньгами. Ей выплатили не только всю задолженность по «офис-менеджменту», но и «разморозили» часть учительской зарплаты. Сын к школе был собран не хуже других. Да и себе она купила зимние сапоги и тёплую куртку – осень была уже не за горами, а она в Сибири очень быстро переходит в холодную зиму.

Через год Вера Николаевна оставила работу в библиотеке. Освободившееся место заняла дочь библиотекаря, которая стала получать полновесную ставку. Куда уходили полставки Веры Николаевны, она не знает. Да и не хочет знать. Ни к чему. Она к тому времени в довесок к своей учительской зарплате уже начала получать пенсию по стажу. За выслугу. Пенсию платили вовремя.

Вот вам плоды перестройки: интеллигенция оказалась за бортом, а на плаву – отбросы общества.

***

А может, ошибается Вера Николаевна? Может, не сама перестройка была виной всех бед её многострадальной России, а бездонное море лжи её царьков, в котором и до перестройки топили эту огромную страну вместе с её народом, вместе с ней, Верой Николаевной, и её детьми? Может, перестройка была только скальпелем, вскрывшим гнойник? Разве до перестройки Вера Николаевна жила лучше? Конечно, нет, потому что нельзя назвать хорошей жизнь в постоянном дефиците и километровых очередях.

Как-то перед Новым годом привезли в их поселковый магазин столовую клеёнку и женские сапожки. Очередь люди начали занимать с вечера и в сорокаградусный мороз, греясь у костра, ждали до утра, до открытия магазина. Никто не уходил из боязни быть вычеркнутым из списка, а это могло быть: тот, кто провёл ночь на морозе, ни за что не согласился бы пропустить вперёд того, кто провёл её в тёплой постели. Тем более, был риск остаться ни с чем – количество товара никогда не соответствовало количеству желающих его приобрести. Близкие люди в этой очереди переставали быть ими, соседи и друзья превращались едва ли не во врагов.

Вера Николаевна тоже до полуночи добросовестно отстояла у костра, потом её сменил муж. В шесть утра вахту приняли неработающие пенсионеры и дети, так как родителям нужно было управляться с домашним хозяйством и отправляться на рабочие места.

Магазин открылся по расписанию, по расписанию начались и уроки в школе. На переменах Вера Николаевна вместе с дочерью и коллегами бегала проверять, не подошла ли их очередь, благо торговая точка находилась через дорогу. Повезло! Клеёнки ей досталось целых два (!) метра – учительница математики Таисия Карповна уступила свою долю с условием, что в следующий раз Вера Николаевна отдаст ей свой метр дефицитного товара. Сапожек тоже досталось две пары. Все они были невыносимо красного цвета, все одного размера, не налезли на варикозные ноги Таисии Карповны и достались дочери Веры Николаевны… на вырост. Правда, к тому времени, когда выросла дочь, началась перестройка, потом её сменил буржуйский рынок, Сибирь завалили китайским товаром, появился выбор. Те невероятно дефицитные и невыносимо красные сапожки оказались очень грубыми, неудобными, да и, как потом выяснилось, были они вовсе не женскими парадно-выходными, а мужскими и предназначались работникам шахт. Из-за чего же люди в той очереди, что грелась у общего костра, злобно ругались и превращались едва ли не во врагов?

***

Вера Николаевна вздохнула, оделась теплее, вышла на улицу и, припадая на ноющую ногу, начала очищать от снега тропинку к поленнице, решив, что тротуар в ограде и площадку за калиткой приведёт в порядок позже, когда станет чуточку легче.

Она ни от кого не ждала помощи, она понимала: сегодня каждый сам по себе, сегодня каждый выживает в одиночку.

4

Звонок от дочери был неурочным, потому и напугал Веру Николаевну – последние годы она почему-то стала бояться неожиданных звонков. Но Наташа сообщила весть как раз очень даже радостную: Новый год они будут встречать вместе.

– Ты с Пашей приедешь?

– Нет. Ты же знаешь, где он работает.

Вера Николаевна знала, где работает зять, посетовала, конечно, что в праздничные дни получить выходной ему практически невозможно, огорчилась. Вопреки всяким пошлым анекдотам про тёщу и зятя, вопреки устоявшемуся стереотипу об их враждебных отношениях, она любила Пашу так же, как и своего сына Диму (ну, разве чуточку по-иному), и была бы очень рада его приезду.

Боль в ноге постепенно отступала.

До приезда дочери оставалось ещё два дня, Вера Николаевна уже управилась со всеми необходимыми приготовлениями к празднику и теперь не знала, чем занять себя. Может, почитать? Но что? Всё, что было привезено из библиотеки дочери, давно перечитано. Скачать из интернета в электронную книгу? Нет, это не вариант, Вера Николаевна давно уже не находит там ничего, что бы её удовлетворило. Боевики, детективы, фантастика. Современные писатели – за очень редким исключением! – почему-то стали сочинителями, пишут о том, о чём знают лишь понаслышке, но такого накрутят, такого наплетут!

Вспомнилось прочитанный опус одной экстравагантной авторши из Днепропетровска, всю жизнь в городе прожившей и по приезде в деревню заглянувшей через плетень в соседский двор. Боже, как она была поражена увиденным: свинья, видите ли, в грязи купается, землю пятаком роет, а свои естественные нужды справляет там же, где и ест! Как осуждала эта мадам авторша хозяйку подворья, выставив её лень и нерадивость на фоне европейского свиноводства, где чистенькая свиноматка с розовыми поросятками лежит на золотистой соломке.

Ох, и смеялся же ветеринар, когда Вера Николаевна пересказала ему прочитанную чушь, а заодно и поинтересовалась, зачем всё-таки свинья в грязь лезет? Оказывается, она в луже температуру тела снижает до нужного ей уровня, а пятаком землю рыхлит в поисках необходимых витаминных корешков, заменить которые никакие искусственные кормовые добавки не в состоянии.

Что же касается отхожего места, то прокол горе-писаки был просто позором: никакая свинья (ни русская, ни украинская, ни европейская), будь она трижды свиньёй, в отличие от гомо сапиенса, никогда не гадит там, где ест или спит: для этого у неё есть отдельное, ею же самой определённое место.

Отношение той авторши к кошкам и собакам тоже особое и резко контрастирует с отношением к данным животным сельских жителей. Деревенский люд так невежественен, что кормит братьев своих меньших тем же, что и свиней. А «… собакам нужна белковая пища», то есть, мясо.

Конечно, Вера Николаевна не знакома с женщиной, подворье которой тайком, но очень пристально рассматривала городская чистюля, да и к своим соседям через забор не заглядывает, считая это крайне неприличным, но собака, живущая у самой Веры Николаевны, ест то, что ест и хозяйка. Что же касается белков, то теперь это не проблема – даже в сельских торговых точках есть относительно недорогой сбалансированный собачий корм. Для кошек тоже.

Но более всего поразила Веру Николаевну то, что, по твёрдому убеждению графоманки, «…городские люди, в отличие от деревенских, жалеют кошек и собак, потому что они читают книги и смотрят телевизор».

Ну и как вам такое вот «умозаключение» и ничем не прикрытое высокомерие? Выходит, ошибалась Вера Николаевна, полагая, что люди любят животных по доброте душевной? Оказывается, для того, чтобы любить животных, их и иметь-то вовсе необязательно! Для этого-то и нужно всего-ничего: быть горожанином, читать книги и смотреть телевизор.

Вера Николаевна припомнила давнишнюю историю, свидетелем которой сама оказалась. А произошла эта история в самом настоящем большом городе.