Текст книги "Не догоняй давно ушедший поезд. Рассказы"

***

Вера Николаевна присела на свой любимый пень и увидела под разлапистой елью семейку маслят. А чуть поодаль – ещё два таких же семейства. Как раз ей на жарёху хватит. С молодой картошечкой да под сметанкой – объедение!

Вера Николаевна не грибница, нет. Да и не ягодница тоже. Просто она любит бродить по лесу, наблюдать за его жизнью и размышлять о своей. Лес для неё больше, чем друг: ему она поверяет все свои горести и радости, с друзьями же делится только радостями. А зачем друзей нагружать своими проблемами? У них и своих хватает.

Вера Николаевна аккуратно уложила в ведёрко крепенькие маслята, прикрыла их бумажным пакетом и пошла по тропинке дальше. Теперь её путь лежал к небольшому озерку, утаившему своё существование от лишних глаз в лесной чаще.

Ей тоже иногда хочется того же: взять и спрятаться от всех и вся. Просто так, взять и уйти ненадолго. Как вот сегодня ушла. Наверное, каждый человек хоть иногда, да желает этого. Хотя, с другой стороны, люди и так уже перестали замечать друг друга, тонут в другом мире, в виртуальном. Только этот факт сами от себя скрывают. Или не понимают, или не хотят понимать, что пластмассовый ящик никогда не заменит живого человеческого общения. Вот и Вера Николаевна туда же, в этот ящик сдуру себя затолкала. И что она там нашла? Да ничего хорошего.

Нет, это она зря, есть там и хорошее, вот только мало его. В основном, грязь. Вместо имён у людей какие-то «ники». Даже на литературных сайтах – маскировка.

Против псевдонимов Вера Николаевна ничего не имеет, когда они благозвучны. Но вот как понять, кто написал тебе рецензию, если под ней стоит подпись: «Ещё Один Дождь»? Даже пол этого Дождя не определишь.

Вера Николаевна на своей странице имя и фамилию написала в соответствии с паспортными данными, фото тоже своё выложила, указала место проживания, даже возраста не утаила. Чего ей маскироваться-то? Она не рецидивистка, чтобы скрываться под кличкой, которая в уголовной среде «погонялом» зовётся, а того, сколько ей лет отстучало, так и вовсе никогда ни от кого не скрывала.

Правда, год рождения убрать пришлось, так как он с фото не совпадает, потому что она на всех снимках выглядит всегда моложе, чем в жизни. Посмотрит читатель на неё, сравнит с годом рождения и смеяться будет: «Молодишься, бабушка, снимок-то, наверное, ещё с советских времён». А как ему объяснишь, что это не так и фотографировалась она специально для «аватарки» на своей странице?

Вообще-то, до событий на Украине (или в Украине?) почти у всех авторов были и места проживания указаны, и фото, а кое-кто так и возраста своего не таил. Теперь же многие из них ушли в глубокое подполье. Зачем?

Сообщать адрес, номер дома и квартиры, конечно, ни к чему, но страну-то свою ведь можно указать.

Теперь Вера Николаевна старается читать только тех, у кого и имя нормальное, без завихрений, и что-то о себе написано. Такие авторы у неё большим доверием пользуются, чем «безликие» и «бездомные». А тех, что под какими-то «никами» непонятными, вроде того Дождя, который, слава Богу, пока Ещё Один, она, вообще, стороной обходит.

Женщина остановилась, поймала летящую нить паутины бабьего лета и вдохнула враз повлажневший воздух. Вот и озеро. Как же вовремя засверкало оно своей лазурной гладью, а то она, эта добровольная пленница интернета, ещё, чего доброго, и на анализ прочитанного перекинулась бы.

***

Озерко было спокойным и безмятежным, только лёгкий ветерок вызывал рябь, то собирая в пучки отражающиеся на зеркальной поверхности солнечные блики, то разгоняя их в разные стороны.

Вот она, та самая лавочка, которую муж смастерил из подручных материалов: двух пеньков и трех срубленных, да и брошенных здесь же осинок. Срубили их, видно, забавы ради. Мужа давно уж нет, а лавочка оказалась на диво живуча.

Вера Николаевна присела на краешёк немудреного сооружения, вытянула уставшие ноги и огляделась вокруг. Нет, за прошедший год здесь ничего не изменилось. Так же чиста вода в озерке, на том же месте и когда-то «исцелённая» мужем берёза. Никуда не убежала, и никто не тронул её, голубушку. Вспомнила, как пришли они сюда в первый раз. Она тогда поразилась, что озерко не застоялось, не затянулось тиной, а муж объяснил, что оно питается подземными ключами, и показал ей место, где тоненький, но проворный ручеёк уносит из озерка лишнюю воду. Это было ранней весной. Деревья оживали, берёзы исходили соком. А вот одна из них, тогда ещё почти дитё, совсем не радовалась весне. Муж внимательно осмотрел деревцо со всех сторон и показал Вере Николаевне причину: «Видишь, брали сок, но надрез сделан слишком глубоко. Да и молоденькая она совсем, не надо было её трогать. Погибнуть не погибнет, а вот болеть будет долго».

Потом он на берегу озерка наковырял глины, смочил водой, замазал берёзке рану и забинтовал своим шарфом. Шарф, точнее, то, что от него осталось, сняли уже в сентябре, когда окрепшая и подросшая за лето берёзка роняла свои золотые листочки.

Они часто ходили сюда. И зимой на лыжах, и весной, и летом, и осенью. Теперь она ходит сюда одна. И только осенью. Вера Николаевна даже свой возраст отсчитывать начала не по летам, а по прожитым осеням. Почему? Да кто его знает. Может, потому что родилась не только в последний месяц этой поры года, но и в последний её день? Может, потому что со смертью мужа закончились её лета, даже те, что бабьими называются, а впереди только осени да зимы, и некому залечивать надрезы на её душе, вольно иль невольно людьми сделанные?

Правда, есть ещё вёсны, так это, вообще, не про неё.

Сейчас наступила очередная осень её горького вдовьего одиночества, а всего ею прожито сорок четыре… лет и семнадцать осеней. Да, почтенный возраст.

Спустившись к озерку, Вера Николаевна ополоснула в холодной воде руки и, пообещав лазурной глади встречу через год, пошла той же тропой домой. Дойдя до своего пня, присела отдохнуть. Куда торопиться-то? Дети живут в большом городе, звонят часто, навещают по мере возможностей, но сегодня дом её пуст. Зачерпнув сложенными лодочкой ладонями ворох золотых листьев, она поднесла их к лицу и закрыла глаза. Согретые не по-осеннему щедрым на тепло солнцем, они всё ещё пахли летом.

 
Кроет уж лист золотой
Влажную землю в лесу…
Смело топчу я ногой
Вешнюю леса красу.
 

Ну, надо же, как втемяшилось-то! Прямо заклинило её на этом четверостишии! Будто других стихов на эту тему и знать не знает!

Вера Николаевна вспомнила вчерашнего виртуального собеседника, который написал, что люди воспринимают красоту по-разному: одни преклоняются перед ней, другие боятся, а потому и «топчут ногой». С этим Вера Николаевна была согласна, но попыталась реабилитировать поэта:

«Вешняя леса краса» – это зелёная листва и нежная травка. Весной они, действительно, украшали лес. Но пришла осень, и листья упали нам под ноги. Так что не красу «смело топчу я ногой», а то, что от неё осталось осенью – жёлтую листву. «Смело» – это потому что вешней красе уже не причинишь вреда, время её прошло».

А в ответ получила следующее: «Я извиняюсь, но неужели Вам не больно топтать осенние золотые листья? Я стараюсь их обходить».

Вере Николаевне сразу стало почему-то очень-очень грустно. И скучно. Совсем как тогда, после встречи с Ещё Одним Дождём. Но тот, Дождь который, вёл себя, вообще, чудно, или как теперь говорят, неадекватно: написал ей гадость и исчез – закрыл свою страницу. Вера Николаевна пожала плечами и удалила его рецензию. Однако через полчаса Дождь опять появился, на сей раз под другой статьёй, но с прежней гадостью в адрес Веры Николаевны. И так несколько раз: вылезет на сайт, напишет и «закроется», напишет и «закроется», пока Вера Николаевна его в «чёрный список» не отправила.

«Дождь» тот понятно, с какой целью в интернете сидит, а вот человек, осудивший её за те листья, про которые даже и не она, а Аполлон Майков написал, тот-то человек вполне приличный и неглупый, вроде: вон как правильно про отношение людей к красоте говорит! Она бы пообщалась с ним, только передумала делать это после его лицемерного «я стараюсь обходить их», листья, то есть. Зачем ей общаться с тем, кто бездумно лукавит и сам себя извиняет за это? «Я извиняюсь…».

Вот скажите на милость, как он будет обходить золотые листья в лесу? Ходить вокруг самого леса? Выходит, он ценит красоту, а Вера Николаевна вместе с Аполлоном Майковым старательно её уничтожают?

Бред какой-то.

Сначала Вере Николаевне захотелось спросить виртуального собеседника, нет ли у него желания публично заклеймить её и её «соучастника» Аполлона Майкова, а дворников, сжигающих листву, так и вообще привлечь к уголовной ответственности за такое варварство? Но подумала: зачем?

Зачем спорить с тем, кто написал обыкновенную бессмыслицу?

Зачем она сама залезла в этот ящик и что там делает?

Пора вылезать. Пора выпутываться из этой паутины.

Пора возвращаться к тому, от чего ушла три года назад: к недовязанным свитерам, к стряпне, которую совсем забросила, к общению со старыми друзьями, к вечерним посиделкам с давними подругами. Возвращаться к тому, с чем разлучил её этот чёрный ящик. Не стоит тратить на какую-то виртуальную жизнь то, что отмерено ей на жизнь реальную.

А свою авторскую страницу Вера Николаевна оставит. Зачем закрывать? Ведь в своих стихах, повестях, рассказах, статьях она не поступалась своей совестью. Пусть люди читают. Оставит и почтовый ящик для своих учеников.

Вера Николаевна погладила сизоватый ствол осинки-подростка и продолжила путь, шагая по золотой листве. Способный думать да не осудит её за это. Она не красоту топчет – всего-навсего жёлтые листья, которые в скором времени сначала почернеют от дождя, а затем и вовсе превратятся в тлен, потому что и они принадлежат тому благословенному, «что пришло процвесть и умереть».

Сентябрь, 2014.

Иркутск – Веренка.

Секс-символ Федька и его девки

Дорога до соседнего села всегда хорошая – «чёрные» лесорубы её хорошо утрамбовывают…

Упрятав седые волосы под видавший виды некогда роскошный пуховый платок, Петровна бросила на себя мимолётный взгляд в зеркало, согласилась с тем, что красота – страшная сила, и вышла на улицу попугать ею соседку, а заодно и снег расчистить возле ограды. Только разве соседку этим испугаешь? Соседка – Петровне ровесница, у неё у самой этой «красоты», хоть вёдрами отчерпывай.

Вон она, согнулась вопросительным знаком, держится за лопату и делает вид, что снег отгребает. Ага, как бы ни так! Огрёбщица хренова! Кабы не лопата, которая её поддерживает, так свалилась бы уже давно, немочь радикулитная!

– Ну, и чего ты выскочила? Чего мои предписания нарушаешь?

Мне что, делать нечего, чтобы через день да каждый день Таньке-дуре припарки делать? – с места в карьер понеслась Петровна.

– Привет, Валюха! Да вот полегчало малость, я и решила хоть немного размяться. Снег вот убрать… – начала оправдываться семидесятилетняя Танька.

– Марш в избу, – перебила её Петровна.

– Валь, можно я чуть-чуть на улице постою, и так уже почти неделю без свежего воздуха, – робко попросила соседка.

– Ладно, постой, – сменила гнев на милость Петровна. – Вроде сегодня потеплело. Да лопату-то оставь, я и сама справлюсь.

Петровна расчистила дорожку, ведущую от её калитки к калитке соседки, отёрла выступивший на лбу пот и прислонилась к забору.

– Валь, а у тебя ведь давление шандарахнуло, – с тревогой в голосе произнесла Татьяна. – Смотри-ка, на щеках свёкольный румянец выступил.

Петровна и сама почувствовала, что давление подскочило, и даже знала, насколько – слишком большим был стаж её гипертонии, чтобы ошибиться. Но она не хотела расстраивать подругу и нарочито беспечно отмахнулась.

– Да нет, это я от волнения зарделась – Федьку увидела, секс-символа нашего. Видишь, с вёдрами вышагивает? К твоему колодцу направляется.

Фёдор был их ровесником. Все они родились в этой деревне, дружили с малых лет и почти не расставались. Даже после школы учились в одном и том же городе, только в разных учебных заведениях, а потом опять вернулись в родные пенаты. Петровна – врачом общей практики, Татьяна – учителем физики, а Фёдор – автомехаником. Тогда здесь было большое село со средней школой, с больницей, с автопарком. А теперь от всего этого осталось только три дома. Нет, домов здесь, конечно, больше, но дым из печных труб только над их тремя поднимается. Остальные стоят заколоченными – разъехались люди искать лучшей доли.

А Татьяна, Петровна и Фёдор остались, сообща решив, что старое дерево нигде не приживётся. Так и живут, размеренно и неторопливо, помогая друг другу и незлобиво подшучивая над своей старостью.

Фёдор поставил вёдра, откашлялся, сдвинул набекрень облезлую ондатровую шапку и пробасил:

– Здорово, девки! Как жизнь молодая?

И, как всегда, улыбка до ушей.

Этому приветствию более полувека. А что касается улыбки, так чего Федьке рот до ушей не растягивать, коль у него все тридцать два зуба на месте? Хотя нет, один-то ему выбили, когда он на Светку Ремезову глаз положил. Зачем в драку лез, дурак, зубом рисковал, если Светка и так по нему с ума сходила? Красавец был.

Нет больше Светки, уже девять лет Фёдор вдовствует. Дети к себе забрать хотели, но он не поехал, всё отшучивался, на кого, мол, своих девок брошу? Сын даже заматерился на него и обозвал секс-символом. Теперь и Петровна с Татьяной его так называют. Правда, за глаза. Если в глаза, так он сильно обижается и грозится их бросить.

Это он так, сгоряча грозится. Федька же понимает, что «девкам» без него – хана. Кто им пенсию привезёт, если почта в соседнем селе? Кто их продуктами затарит? Дров наколет? Ответственный он, Федька, в делах житейских.

Но сын не оставил своей глупой затеи забрать отца в город и подключил к атаке «тяжёлую артиллерию» – Дашку с Игорем, любимых внуков Федькиных, значит. Только Федька не такие атаки в Афгане отбивал, отбил и эту. Сказал, как отрезал:

– Здесь родился, здесь сгодился, здесь и помирать буду!

«Девки» тоже его не бросают. Ведь уедь они, без них совсем один он останется, Федька… секс-символ.

– Здорово, Федь, – в один голос произнесли соседки.

– Вы не забыли, какой сегодня день?

– Да нет, помним. Суббота. И баня сегодня Валюхина, – ответила Татьяна.

Баня у каждого из них имелась своя, но в целях экономии дров топили только одну. Две недели назад банились у Фёдора, прошлую субботу – у Татьяны, сегодня будут у Петровны. Как всегда, Фёдор наносит воды и дров, раскочегарит «теплодарку», а Петровна с Татьяной тем временем наведут порядок в его доме: подбелят печь, вычистят посуду и вымоют пол.

Завершив субботние хлопоты выпечкой плюшек и хлеба, подруги отправится смывать с себя грехи недельные, а Фёдор поедет на своей «Лайбе-копейке» в соседнее село за продуктами. Село недалеко, всего в семи километрах, дорога всегда хорошая – «чёрные» лесорубы постоянно мимо их домов ездят, утрамбовывают.

Потом и он пойдёт мыться-париться. «Девкам» -то пар вреден, потому как у одной – радикулит, а у другой – давление. Они только моются.

После бани – корпоративчик, коллективное чаепитие с домашней выпечкой и вареньем. Чай у них настоян на мяте и кипрее, невероятно вкусен и ароматен. Магазинскую заварку они считают вредной пылью.

– Ох, и мастерица же ты, Танька, плюшки печь! – зажмурившись от удовольствия, басит Фёдор.

Татьяна бросает на Петровну торжествующий взгляд.

– А мой хлеб чего не хвалишь? – встрепенулась Петровна. – Или он после Танькиных плюшек нехорош стал?

И обиженно пробурчала:

– Кстати, не забудь свою буханку забрать.

– Валька, не бузи, твой хлеб хоть сейчас на выставку. Сама ведь знаешь, – примирил подруг «секс-символ». – Дай-ка, лучше Колькину гитару.

Николай, муж Петровны, умер одиннадцать лет назад, через пять лет после того, как Игорька, сына их единственного, в цинковом гробу привезли из Чечни. Не смог он смириться с этим, тосковал-тосковал, да и зачах. Так и лежат они теперь рядышком.

Фёдор проверяет настрой, подтягивает чуть ослабевшую третью струну, потом бьёт «восьмёркой» по всем семи и запевает:

 
Журавли улетели, журавли улетели
Опустели, умокли и затихли поля.
Лишь оставила стая им среди бурь и метелей
Одного с перебитым крылом журавля.
 

Татьяна вытирает набежавшую слезу. Она вспоминает своего Сергея, вспоминает, как эту песню он, Николай и Фёдор пели втроём под аккомпанемент двух гитар. Сергей не умел играть на этом инструменте. Он вообще ни на чём не играл. Он только пел.

А теперь вот их половинки ушли на тот свет, дети разъехались и остались в забытой людьми и Богом деревушке только три человека: она, Валюха да Фёдька.

Петровна, облокотившись о край стола, тоже вспоминает то время, когда они были молоды и дружили семьями. Сына вспоминает. Мужа.

***

Хорошо, что Таньку в город не увезли, хорошо, что Федька тоже здесь остался, размышляла Петровна, проводив друзей.

Да и что им в городе делать, если для него они – обыкновенные старики? Кто их там молодыми-то знавал? Как нас отделить друг от дружки, коль мы за семьдесят лет почти срослись? И потом, если дети да внуки сами к ним летом наведываются, тогда за каким лешим Таньке и Федьке куда-то уезжать? Им и здесь хорошо.

Электричество есть? Есть. Сотовая связь – тоже. А телевизор столько каналов показывает, что и дня не хватит, все перещёлкать. Даже интернет работает лучше, чем в соседнем селе. Федька ноутбук купил, сказал, что будет на сайте знакомств женихов подыскивать своим «девкам»… Вспомнив про ноутбук, Петровна улыбнулась, но тут же сдвинула брови, увидев на столе забытый Фёдором свежеиспечённый хлеб.

«Вот пень старый, голова, как дуршлаг. Ладно, завтра занесу, когда пойдём с Танькой к нему в лото играть. Заодно наказ дам дрожжей купить, а то всё из памяти вылетает. С хлебом-то в руках про дрожжи, поди, не забуду».

Спонтанный отдых

Славное море, священный Байкал…

Эта поездка получилась спонтанной. Впрочем, как и всё, что делается мной в последнее время.

Приехал Дима из своей затянувшейся на целый месяц внеплановой командировки в Якутию, и я заявила в стиле асоциального элемента:

– Всё! Надоело затворничество в одиночной камере! Уж если у меня не получается «откинуться» окончательно, то совершу побег. Вези меня на Байкал!

– Наконец-то, я услышал от тебя что-то разумное! – обрадовался сын и тут же, обеспокоившись тем, что это «разумное» может через час-другой бесследно испариться, как было уже не единожды, решительно перекрыл все ходы моему отступлению:

– Завтра же и поедем! Точка! Звони Наташе, чтобы была в курсе. Передумаешь – сама красней перед ней за своё постоянное непостоянство.

– Постоянное непостоянство – лексическая несовместимость, – рассеянно произнесла я.

Это ещё не умерший во мне филолог автоматически исправил речевую погрешность Димы.

– Знаю, – кивнув головой, согласился он. – Но если ты вечером принимаешь твердое решение, а утром его отменяешь, и это становится уже системой, то иначе, чем постоянное непостоянство, твои действия не назовёшь.

Его обеспокоенность была далеко не беспочвенной: я к старости приобрела дурную привычку не выполнять принятых решений и данных обещаний почти так же часто, как это делают депутаты Государственной Думы.

***

Выехали ни свет ни заря, ибо программа поездки была более чем плотной. Сюда входило не только свидание со Священным морем, но и с родственниками-иркутянами, а чтобы добраться от моего дома только до Иркутска, нужно потратить более трёх часов. А там ещё до Листвянки, излюбленного места туристов, почти час километры отсчитывать.

Настроение было как-то не очень, потому что всю дорогу нас сопровождали низкие тяжёлые тучи, готовые вот-вот пролиться дождём. Но синоптики обещали солнечную погоду, и мне очень хотелось им верить. Хотя бы сегодня. Однако на половине пути от Иркутска к Листвянке дождь нас всё-таки догнал. Но не возвращаться же обратно, когда в душе начинает подниматься волна радости от встречи с Байкалом, с неповторимым чудом природы, тем более, что это чудо уже мелькает среди густой листвы прибрежных деревьев.

Вот показалась издали похожая на остров часть суши, омываемая чистейшей в мире водой. По склонам псевдо острова разбрелись строения, там живут люди, которым я безумно завидую – ведь это ни с чем не сравнимое счастье, каждый день видеть такую красоту. А что, если люди, живущие в тех домах, настолько привыкли к ней, что уже её и не замечают? Возможно ли это? Возможно. Но…

На знаменитом Ольхоне живёт моя подруга, буряточка Айдархан. Она там родилась, выросла. Потом была учёба в Иркутском пединституте, знакомство с Никитой, за которого Айдархан вышла замуж и увезла своего возлюбленного на свою малую родину. Так вот и она, и её муж, русский Никита, и их дети не просто любят Байкал, а относятся к нему с каким-то священным трепетом. Кстати, от смешанных браков бурят и русских рождаются очень красивые дети. Но это отдельная тема, а на неё уже нет времени – мы въехали в Листвянку.

Припарковались недалеко от «Нерпинария», именно оттуда и решила я начать свой спонтанный туротдых. Честно говоря, мне всегда жаль животных, которые по чье-то воле или нелепому повороту своей судьбы вынуждены выполнять приказы людей. Но нерпы выглядели вполне счастливыми и в моей жалости совсем не нуждались. Они с удовольствием исполняли бальные танцы и акробатические трюки, играли в волейбол и создавали шедевры живописи, ничуть не уступающие профессиональным авангардистам. А уж что касается знаменитого «Чёрного квадрата» Малевича, так тот и рядом не стоял.

Далее мы навестили Хозяев тайги. К сожалению, там был один Мишка. Машку, по словам хозяина заведения, год назад куда-то увезли. Вот здесь моя жалость была вполне уместна: Мишка был печален, с тоской смотрел по сторонам и развлекать меня, похоже, не собирался. Или по Машке грустил, или генетическая память подсказывала ему о существовании другой жизни, для которой он и был рождён. О жизни на воле, в дремучей сибирской тайге.

– Заветная мечта ЕС и США.

Кивнув на заточённого в клетку русского медведя, сын озвучил как раз то, о чём я подумала.

Спустились на берег Байкала. Чистейшей слезы вода была до того прозрачна, что на довольно приличной глубине виден был каждый камешек. Опустив руку в воду, я долго наслаждалась ощущением полного блаженства от соприкосновения с величайшим чудом творения. Чьим творением? Природы или Господа? Это в тот момент для меня было совсем неважно. Главным было ощущение очищения от всей суеты сует, от той скверны, которой я набила себя до отказа за прошедшую половину года, проведённую у экрана телевизора да за компьютером. Я почти физически чувствовала, как на смену смятению приходит покой, будто мудрый Байкал омывает не только мои ладони, но и мозги.

«Всё пройдёт… Ничто не вечно… Уходят страдания людские… Придут новые, чтобы так же уйти… Приходит и радость… Главное, надо сохранять чистоту свою, как сохраняю её я… Не допускай в душу свою примесей, приходящих извне, как не допускаю их я… Примеси чужеродны, душа же изначально чиста… А чистота – непреходящая ценность… Она вечна… Поверь мне, седому, умудрённому тысячелетиями старику…»

Прошептав всё это плавно набегающими волнами и окатив на прощание мои ноги одной из них, Байкал отправился наставлять на путь истинный других, таких же, как я, запутавшихся в паутине лжи, лицемерия и фарисейства.