Текст книги "Квартира №2 и ее окрестности"

Да, рисовала бабушка до последней физической возможности, несмотря на катастрофически исчезающее зрение. Но за два с половиной года до смерти ей пришлось пережить гадость, оценить которую по достоинству трудновато человеку, не жившему в то благословенное время. В конце войны бабушка, по неизвестным мне причинам не сделавшая этого прежде, вступила в Московский союз художников (МОСХ). Необходимо было обрести статус, позволявший изменить категорию продовольственных карточек (бабушка получала карточку иждивенческую, а членам творческих союзов полагалась рабочая). Среди семейного хлама сохранились и такие бумажонки:

Р.С.Ф.С.Р.

МОСКОВСКИЙ СОЮЗ СОВЕТСКИХ ХУДОЖНИКОВ

Москва 1, Ермолаевский пер., № 17.

Телефоны Д-1-45-36, Д-3-17-41, Д-1-51-19,

главная бухгалтерия Д-1-51-19

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Настоящее удостоверение выдано художнику БАРИ-АЙЗЕНМАН Ольге Александровне в том, что она состоит членом Московского Союза советских художников по живописной секции с 20-го апреля 1945 года.

Членский билет № 1429.

Выдано взамен членского билета.

Председатель Правления

Московского Союза Художников

Народный художник СССР С.Герасимов

Управляющий делами М. Шахунянц

И вроде бы дела ее мосховские шли неплохо – в 1947 году, в дни пышного празднования восьмисотлетия Москвы, бабушке даже предоставили на улице Горького витрину, в которой она смогла выставить свои работы. Как вдруг, через пять с половиной лет, в октябре 1951 года, в самом разгаре борьбы с космополитизмом, бабушка получила извещение. Вернее, огрызок бумажного листка, третью или четвертую бледную машинописную копию. Бабушкины имя и отчество в документе этом вписаны от руки фиолетовыми чернилами. В это время бабушке шел семьдесят третий год.

Уважаемый товарищ Ольга Александровна.

Извещаем Вас, что при утверждении состава Московского Союза советских художников Оргкомитетом ССХ СССР, Вы не утверждены членом МОССХ и отчислены из состава Союза в соответствии с разделом 4-ым Устава МОССХ.

Основание: Постановление Секретариата Оргкомитета ССХ СССР,

протокол № от 12/Х 1951 г.

ПРЕЗИДИУМ МОСХ

Судя по копирке, такие же оплеухи получили в те дни многие художники. Отчасти представляя себе то время, уверена, что для большинства жертв борьбы с космополитизмом потеря мосховского статуса стала настоящей бедой, а для кого-то, быть может, и катастрофой.

С бабушкой Ольгой Александровной и дедушкой Семеном Борисовичем мы ненадолго пересеклись в этой жизни, и я кое-что о них помню. Например, увлекательные дедушкины импровизации про мальчиков Колю и Васю и про подружек их Кланю и Мотаню. И бабушкины рассказы про то, как «мы с Бибочкой были маленькие» и как «Таня с Алешей были маленькие». Я усаживалась на низенькую корявую скамеечку у бабушкиных ног и выслушивала очередную историю. Например, о том, как ко дню рождения «папочки» (прадеда Александра Вениаминовича) шестилетняя Биба решила выучить трехлетнюю Лелю грамоте. А для того, чтобы вышел сюрприз, учились под столом, занавешенным до самого пола скатертью. И в день рождения отца, а именно 6 мая 1882 года, бабушка вышла на середину комнаты и совершенно свободно, не по слогам, прочла целую страницу.

Но больше доисторических приключений бабушки и ее старшей сестры меня интересовали более близкие и понятные истории из папиной и Таниной жизни. Про то, как летом на даче восьмилетний Алеша каждое утро отправлялся за молоком к молочнице. Молоко наливали в крынку, обливную, коричневую, с ручкой и высоким полосатым горлом. Однажды Алеша шел лугом, распевал песню, любовался небом («небесные представления» всю жизнь были любимым папиным зрелищем), размахивал крынкой, не заметил привязанного к колышку теленка, столкнулся с ним на полном ходу, и кусочек крыночного горлышка откололся. Я горячо жалела теленка и тут же рассматривала ущерб, причиненный крынке давним столкновением папы-мальчика с мальчиком-бычком. Потому что красивая полосатая крынка все еще жила в доме, более того, она прочно вошла в наш обиход и стала равноправным членом семейного натюрмортного фонда. Все бабушкины и папины ученики и я, а спустя годы – и моя дочь множество раз рисовали и писали эту крынку.

А еще бабушка рассказывала про то, как четырехлетняя Таня в день своего рождения оказалась в прекрасном, полном цветов саду. И хозяйка сада разрешила Тане рвать все цветы, в любом количестве, и собрать себе в подарок букет из всего, что ей понравится. Таня пришла в восторг, долго бродила по саду и собрала небольшой букет, поразивший гостей и хозяев чувством меры и изысканностью. Из всего садового разноцветья Таня выбрала одни только сиреневые и лиловые цветы разных оттенков.

И тем же летом, в конце его (по старому стилю), или в самом начале осени (если по новому), когда Таня снова гуляла в саду, к ней подошел мой молодой еще дедушка, протянул большую шоколадку и произнес значительно и очень торжественно: «Поздравляю тебя, Таня, сегодня у тебя родился брат! Теперь ты старшая сестра». Брат родился третьего сентября в подмосковном Быково, на даче. Традиции еще были живы, и роды принимала семейная акушерка. А откуда в 1918 году взялась шоколадка, этого я не знаю, тоже, наверное, из прежнего времени. Я заказывала бабушке сюжет, она рассказывала историю и смотрела на меня так же пристально и с тем же юмором, как смотрит с фотографии мальчика Саши Дорошевича.

Удивительный букет, собранный Таней в самом начале жизни, явственно просигналил не только о прекрасном ее вкусе, но и о будущем предназначении. Если родившийся тем давним летом брат стал художником, то старшая его сестра, тетушка моя Татьяна, выбрала в качестве жизненной стези искусствоведение. Личностью своей Таня увлекала, сама страстно увлекалась людьми и умела самозабвенно дружить. Ярким, оригинальным, сложным человеком была наша Таня. При маленьком росте и прелестной внешности, увенчанная золотистым облачком вьющихся волос, походкой тетушка моя обладала мужской, шагала широко, засунув руки в карманы, и лишена была таких необходимых для благополучного прожития женской жизни свойств, как гибкость и способность к компромиссу. Она не задумываясь вступала в споры и всегда готова была к противостоянию. Кажется, что и сама временами досадовала на отсутствие в характере одних качеств и наличие других. Несомненно одно – тетушка моя Татьяна была Личностью!

Характер человека – его судьба. Главным в Таниной жизни, а значит и в судьбе, стало творчество, работа. Все остальное существовало на задворках. Блестящий Танин ум рождал идеи, совершал открытия и находки. Но пробивать блистательные свои озарения, извлекать практическую пользу, добиваться материального, социального эквивалента Таня сначала не умела, а потом и не хотела. Попытки поступить в аспирантуру и защитить диссертацию (Таня была гордостью педагога своего, профессора Натальи Николаевны Коваленской) успехом не увенчались. Неудачные для подобной задумки времена стояли на дворе.

Сохранилось письмо, в котором изложена история единственной Таниной попытки осуществить общепринятую карьеру, письмо, написанное в поисках справедливости самому товарищу Сталину еще в октябре 1944 года. Цитировать письмо вождю целиком не вижу смысла, хотя сам по себе жанр «письма товарищу Сталину» достаточно интересен. Привожу выдержку, в которой изложено простодушное Танино предположение:

Одновременно со мной были отклонены Наркомпросом – без каких бы то ни было причин – еще пять кандидатов в аспирантуру филологического факультета, как и я, отличники, выдвигавшиеся кафедрами, деканатом и ректоратом. Ввиду того, что все они, как и я, евреи, возникает предположение, что именно это и является причиной отказа.

К счастью для семьи, отослано письмо не было, так и пролежало более полувека вложенным в пожелтевший конверт, до тех пор, пока не попало в мои руки. Ну а после войны наступили времена еще более жесткие – в том самом смысле, о котором писала Таня своему предполагаемому защитнику.

Но, невзирая на разного рода пакости, Таня состоялась как глубокий и тонкий знаток искусства в широком смысле этого слова и автор удивительных исследований в области искусства народного. Имя ее высоко котируется среди специалистов. Вот что написала о нашей Тане искусствовед и многолетний ее друг Елена Борисовна Мурина, предваряя публикацию статьи «О художественном пространстве в народном искусстве» (Вопросы искусствознания. М., 1994. 4/93), вышедшей, увы, через полгода после Таниной смерти:

Речь идет о личности крупной и даровитой, но закрытой, далекой от «общественности», или, как она любила говорить, от «ярмарки тщеславия», нашедшей смысл существования в одиноком искусство познании. Именно «познание» искусства, а не «знание» было сокровенным смыслом ее постоянных размышлений и точкой приложения всех ее исканий, в том числе и проблем самопознания и духовной жизни. <…> Искусство всегда имело для Т. С. приоритетное значение. И каковы бы ни были перипетии ее далеко не благополучного профессионального пути (в 1939 году она окончила искусствоведческое отделение МИФЛИ), она всегда выбирала, не колеблясь, Искусство, а не соблазны внешнего успеха. Несмотря на то что ее выдающиеся способности остались невостребованными, а сама она, как и все ее поколение, была не только свидетелем, но и объектом перманентных идеологических кампаний, мне бы не хотелось говорить о «трудной судьбе» Т. С. Она с достоинством и мужеством принимала все испытания, выпавшие на долю гуманитариев ее склада и убеждений. Более того, Т. С. считала себя «удачницей», так как прошла свой путь не запятнав совести и не сломившись. И когда пришло время, оказавшееся для многих ее сверстников крушением «идеалов», она бодро и во всеоружии наверстала упущенное, обретя призвание в изучении народного и самодеятельного искусства. Вспоминаю, с какой самоотверженностью, на свои жалкие гроши, она ринулась в поездки по стране, осваивая мир народного искусства не по музейным образцам, а в живом общении с мастерами немногих сохранившихся промыслов. Ее книги – «Художники Полховского Майдана и Крутца» <«Советский художник». М., 1972>, «Народное искусство и его проблемы» <«Советский художник». М., 1977> – при глубине и новизне поставленных автором проблем получили подпитку из самой жизненной стихии, формирующей это искусство… Привычному представлению о народном искусстве Т. С. противопоставила свою оригинальную концепцию, рассмотрев различные виды народного искусства из разных регионов страны как «проявление духовной жизни народа».

И действительно, немолодая уже Таня с катастрофическим своим зрением отважно пускалась в дальние одинокие экспедиции: в Дагестан, в коми-пермяцкую глушь, в российскую глубинку. Находила сюжет, погружалась в него, раздвигала видимые его границы, вникала в суть не как узкий специалист, а как оригинальный мыслитель, которым обещала стать еще в юности и стала.

Некогда на форзаце книги «Второе рождение» Борис Леонидович Пастернак написал:

Дорогой Тане с очень теплым чувством и сожалением, что у меня нет книги более достойной, в надежде когда-нибудь поправить эту оплошность.

Верю в Вас. Б. Пастернак 12.IX.32

А через тридцать четыре года Анна Андреевна Ахматова сделала надпись на титуле только что вышедшего долгожданного томика «Бег времени»:

Милому другу Тане Айзенман с любовью Ахматова. 17 января 1966 Москва

С Ахматовой Таню познакомила ее подруга, писательница Наталья Иосифовна Ильина, человек с необычной судьбой, «харбинка», блестящая женщина и блестящий сатирик. Произошло знакомство в начале 1956 года, переросло, как явствует из вышеприведенной дарственной надписи, в дружбу, длившуюся до конца жизни Анны Андреевны.

Ахматова скончалась 5 марта 1966 года. И в одной из самых последних больничных ее записей от 14 февраля две строки о Тане:

…Просят дать статью о Шостаков<иче>. Я – о музыке? Забавно… Поговорю с Таней А<йзенман>. М. б. несколько человеческих слов. Как раз сейчас передают по радио о «1905» Дм<итрия> Дм<итриевича> (Записные книжки Анны Ахматовой: (1958–1966). М.: Torino, 1996. С. 710).

Танино имя встречается и в «Записках об Анне Ахматовой» Л. К. Чуковской. Одно из упоминаний связано с нашей семейной реликвией – Библией на французском языке в тисненом кожаном переплете, единственным предметом, оставшимся в семье от сестры моего деда, Марии Борисовны Айзенман, в замужестве Ферлиевич. Вот титульный лист этой Книги:

LA SAINTE BIBLE OU

ĹANCIEN ET LE NOUVEAU TESTAMENT

VERSION DE OSTERVALD

NOUVELLE EDITION REVUE

Paris: Rue de Clichy 58

Bruxelles: Rue de la Pepinier 5

1890

На обороте форзаца дарственная надпись. Не уместившись на одной странице, она заняла еще и второй форзац. Вот она, эта дарственная надпись:

19 мая 1892 г.

Давая тебе в руки эту книгу, справедливо именуемую «книгою книг», я считаю себя обязанным обратить твое внимание на некоторые особенности этой книги и дать тебе кой-какие указания, как тебе относиться к ним.

Ты встретишь в этой книге много такого, что покажется тебе непонятным, неестественным, невероятным. Не пытайся объяснять или истолковывать те места, это сизифов труд, который тщетно старались преодолеть величайшие умы человечества.

Верь – если твое сердце внушит тебе веру, но не отрицай с легким сердцем того, что постичь ты не можешь. Пусть эти темные места останутся для тебя загадкой еще не разгаданной. Каковы бы они ни были, мы дорожим ими: они формы, в которые вылился творческий дух нашего народа, они остаток его своеобразной культуры.

Ты в этом томике найдешь основания двух религий: иудейства и христианства. Ты их невольно будешь сравнивать. Но сравнивать можно только величины однородные, и ты должна уметь их отыскивать. Чтобы не быть введенной в заблуждение, ты это должна сделать сама. Избегай готовых формул, сравнений, сделанных другими, даже признанными авторитетами, ибо и они не свободны от пристрастия, от склонности предпочитать свое чужому. Проверяй все сноски и цитаты, они часто неверны, и трудно решить, плохо ли они истолкованы или просто фальсифицированы. Не упускай из виду, что Ветхий Завет есть не только нравственно-религиозный кодекс, но и свод гражданских и уголовных законов, Новый же Завет обнимает исключительно область религиозно-нравственную. Не сравнивай поэтому сентенций из этих двух редко совпадающих областей, что часто делается с тенденциозной целью возвысить одну религию в ущерб другой. Руководствуясь этими указаниями, ты не будешь осуждать, что осуждения не заслуживает, и не станешь увлекаться красивыми словами, не испытав, насколько они исполнились и насколько они вообще исполнимы. И. Фрид… (увы, краешек странички оторван).

Жаль, что теперь уж не узнать, кем приходился нашей семье И. Фрид…, автор этого посвящения-напутствия, мудрый человек, подаривший Мане французскую Библию. Шло время, в 1897 году Маня окончила ялтинскую гимназию, продолжила образование, стала врачом-офтальмологом и много лет, до самой своей гибели, жила и работала в городе Армавире. В этом же городе Мария Борисовна встретилась со своим мужем, пациентом туберкулезного санатория. Брак оказался недолгим, бездетным. Муж Марии Борисовны скончался от своей болезни, и давно уже не у кого узнать, когда это случилось.

А сама Мария Борисовна погибла вместе со всеми евреями города Армавира 27 августа 1942 года. Расстреляли армавирских евреев в пригороде, и погребены они в противотанковом рву. Сохранилось письмо Евы Христофоровны Аксентовой, друга и соседки Марии Борисовны, почти родственницы. Вроде бы была возможность сойти за члена этой армянской семьи, не выйти на казнь вместе с другими евреями. Но Мария Борисовна сделать этого не захотела.

И 6 апреля 1943 года пришла из Армавира в Москву телеграмма от Евы Христофоровны: «МАРИЯ БОРИСОВНА РАССТРЕЛЯНА НЕМЦАМИ».

А в начале лета получили письмо:

Уважаемый Семен Борисович!

Марии Борисовны нет. Ее расстреляли немцы вместе с другими евреями. Немцы предложили зарегистрироваться всем евреям, а потом заставили носить на груди звезду. 27 VIII всем евреям с вещами было предложено собраться на окраине города около кирпичного завода, откуда якобы их должны были отправить на Украину в гетто. Мы ее проводили на кирпичный завод в 5 час. дня, там было уже много народу, начиная с грудного возраста и кончая глубокими стариками, с чемоданами, узлами и другим скарбом. Забраны были даже дети из детдомов. Когда на другое утро я опять пошла туда, то там уже никого не было – оставались только их вещи и немецкие солдаты, охранявшие эти вещи. Расстреляли их, как говорят, в противотанковом рву за Армавиром. Уходя, Мария Борисовна верила, да и мы тоже, что их действительно отправят на Украину, где они будут жить в гетто. Все, что можно было взять из мягких вещей, Мария Борисовна взяла с собой, а мебель и все остальное вплоть до картин, рисованых Ольгой Александровной и Алешей, конфисковано Гестапо.

Город наш, главным образом центр, вся промышленность разрушены немцами. В Армавире и прилегающих станицах немцы расстреляли в свое пребывание около 6 тысяч человек. Мы оставались в Армавире, так как эвакуироваться было невозможно.

Мы с Марией Борисовной сожгли нашу домовую книгу и ее паспорт, и таким образом казалось, что можно было бы скрыть ее еврейское происхождение, но в последний момент она передумала, зарегистрировалась, и вот какой ужасный незаслуженный конец. Данциги тоже погибли.

Потеря Марии Борисовны для меня так же тяжела, как и для Вас. Для меня она была близким и родным человеком. Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что ее нет. Мне ее всегда не хватает. Мне очень одиноко и тоскливо без нее.

Напишите мне о себе и Вашей семье.

С приветом Е. Аксентова

21/V/43 Армавир, Халтурина 58

Вот все, что известно о гибели Марии Борисовны. Одним словом, французская Библия – единственный сохранившийся в семье предмет, принадлежавший некогда тете Мане.

Во втором томе книги Л. К. Чуковской «Записки об Анне Ахматовой», в записи, датированной 25 июня 1960 года, рассказано следующее:

… Я <Л. К. Чуковская> спросила, собраны ли у нее <А. А. Ахматовой> уже, наконец, дома все ее стихи. Все ли записаны?

Тут последовал не монолог – взрыв.

– Записываю ли я свои стихи? И это спрашиваете вы – вы!

Она подошла к табуретке, на которой стоял чемоданчик, и с яростью принялась выкидывать оттуда на тахту рукописи, книги, тетради, папки, блокноты.

– Как я могу записывать? Как я могу хранить свои стихи? Бритвой взрезают переплеты тетрадей, книг! Вот, вот, поглядите! У папок обрывают тесемки! Я уже в состоянии представить коллекцию оборванных тесемок и выкорчеванных корешков. И здесь ТАК, и в Ленинграде – ТАК! Вот, вот!

(Она швыряла на стол тесемки и картонки. Господи, думалось мне, ну зачем выдергивать тесемки? Ведь их развязать можно).

– Я попросила у Тани Айзенман французскую Библию – Эмме <Герштейн> понадобилась для Лермонтова – это вообще редкость, да к тому же семейная реликвия! И не успела передать ее Эмме, как сейчас же был взрезан переплет. Не знаю теперь, как Тане буду и в глаза глядеть…

Корешок Книги действительно наискось взрезан бритвой. Как поступить теперь, следует ли реставрировать книгу? Или пусть так и останется явным след происшествия, случившегося летом 1960 года с французской Библией, подаренной в 1892 году девочке Мане Айзенман, и так огорчившего Анну Андреевну?

Упомянутые в письме Евы Христофоровны Аксентовой друзья Марии Борисовны, Данциги, это родная тетка Лили Брик – музыкант Ида Юльевна и ее муж Киба. Мать Лили Брик, Елена Юльевна, эвакуировавшаяся в начале войны к сестре в Армавир, скончалась 12 февраля 1942 года от болезни сердца.

Тетушке моей Ахматова сама вручила «Бег времени». Но не всем, кому хотела, успела раздать экземпляры книги. Остался перечень друзей, заслуживающих этого подарка. В списке сто фамилий. Тетушка моя в этом перечне под шестнадцатым номером. Следуя списку, пришел однажды к Тане филолог Роман Тименчик, исследователь творчества Ахматовой, ныне профессор Иерусалимского университета. Тетушка подружилась с Ромой и с женой его Сусанной Чернобровой, художником и поэтом. Несколько лет назад Сусанна прислала мне книжечку своих стихов (Черноброва С. На правах рукописи. Иерусалим, 1997) со стихотворением, посвященным Тане:

 
Памяти Т. С. Айзенман
 
 
Мне снилось, что Вы здесь, на расстояньи взгляда,
И как теперь без Вас, где встретиться во мгле,
Остаться в редком дне, июльском снегопаде,
На скользкой и пустой, как палуба, земле.
 
 
Как осторожно жить, чтоб не разбить при споре
Хрустальные лучи последнего дождя,
Вдали среди ветвей из них соткалось море,
Деревья и костры, не плачьте, уходя.
 
 
1993
 

А в девятом номере «Иерусалимского журнала» за 2001 год Сусанна опубликовала славные свои мемуары под названием «Вид на живопись». В тексте, написанном ею о Тане и о большом Танином друге художнице Александре Давыдовне Лукашевкер, есть такие строки:

Когда мы собирались уезжать, дочь спросила меня: «А где ты найдешь таких людей, как Алечка и Татьяна Семеновна?» В то мгновение разлуки были единственным доводом не в пользу репатриации, а с ними обеими я уж точно прощалась навсегда. Приехав к нам в последний раз, Т. С. восприняла известие о нашем скором отъезде с горечью, и меня не покидает чувство вины.

В последние свои дни, погибая от острого лейкоза и теряя остатки зрения, Таня без остатка тратила заканчивающееся земное время на очередную идею, «концепцию», как она шутливо именовала эту неуловимую субстанцию. Мозг ее бурлил, его переполняли идеи. Таня торопилась их записать, рассказывала о них каждому, кто приходил ее навестить. Записи последних месяцев – нерасшифровываемый ребус, древняя клинопись. Причина – чудовищный Танин почерк в сочетании с почти полной слепотой и катастрофическим физическим состоянием.

Наши отношения с тетушкой на протяжении долгих лет складывались волнообразно: из пропастей запальчивости и обид мы взвивались к вершинам восторженной дружбы и взаимной увлеченности, бурного общения и любви. Мама всегда напоминала мне о том, что, во-первых, наша Таня – человек редкостного ума и таланта, а во-вторых, про катастрофическое Танино зрение и про то, что в любой момент она может ослепнуть, и за одно это ей можно простить прямолинейность ее и резкость.

И теперь остается только впасть в отчаяние, задумавшись о том, отчего, полжизни прожив рядом, во многом разминулись, проглядели друг в друге главное, не отшелушили второстепенное, недооценили, прохлопали, отгородились стенами взаимного непонимания, не поговорили… Можно ли было прожить жизнь иначе? Боюсь, только гипотетически. Время, проведенное на этой земле совместно, а тем более годы, прожитые в одной квартире, могли и должны были бы быть плодотворнее и радостнее, но только в сослагательном наклонении. Закон (или правило) жизни – самых близких людей обыкновенно держат в черном теле. Двуликие (а может, и многоликие) Янусы, мы лучшие свои лики от близких людей отвращаем. И ничего тут не поделаешь, ведь не скажешь родному человеку: «Избушка, избушка, стань ко мне передом, а к лесу задом».

Одним словом, ушедшие ранее оказываются в выигрыше, задержавшимся на этом свете остаются сожаления и нечто вроде заезженной пленки, запечатлевшей невозвратные кадры. Воображаемую пленку эту до конца дней можно прокручивать от конца к началу и от начала к концу, но перемонтировать, увы, нельзя.

2001–2007