Текст книги "Бирюзовые капли дождя"

Кафка

Кое-что в жизни нельзя исправить.

Это можно только прожить.

/Геннадий Эсса/

Когда-то, еще в той, счастливо-беззаботной жизни, когда деревья были большими, а проблемы – маленькими, Аннушка, гуляя с мамой в парке, потеряла свою любимую куклу. И оставила-то она ее всего на минутку, погнавшись за шоколадной бабочкой, но этого оказалось достаточно для того, чтобы кукла исчезла. Осознав своим маленьким, незащищенным от ударов жизни сердечком потерю любимицы, Аннушка разрыдалась так, что подбежавшая на плач дочери мама долго не могла понять, что случилось. А когда поняла, вытерла ей нежным батистовым платочком лицо и заговорила, как со взрослой. Слезы, лившиеся ручьем, иссякли, и Аннушка обратилась в слух.

– Понимаешь, доченька, все, что ты любишь в этой жизни, скорее всего, потеряется, но любовь, в конце концов, вернется к тебе другим способом…

– Как это? – все еще шмыгая носом спросила дочь.

– Я тебе сейчас расскажу историю…

– Сказку?

– Нет, историю из жизни. Это случилось с одним очень известным писателем, Францем Кафкой. Я повторила тебе его слова. Слушай.

И мама рассказала Аннушке прелестную историю о дружбе маленькой девочки и Франца Кафки:

– Как-то раз, прогуливаясь по парку, Кафка услышал горький плач. Он не сразу заметил маленькую девочку: рыжее пятно ее пальтишка сливалось с осенней листвой. Он подошел ближе. Девочка подняла чистые, как небо, глаза, в которых стояли слезы.

– Отчего ты плачешь, малышка? – спросил писатель.

– Я потеряла куклу, – захлебываясь от горьких рыданий произнесла девочка.

– Ну, пойдем искать твою куклу, – предложил он.

И она доверчиво протянула ему ручку.

– Они нашли ее? – с надеждой спросила Аннушка.

– Нет, но они нашли ее письмо на следующий день.

– Куклы пишут письма?

– Да, это бывает, когда они понимают, что их хозяйке очень больно…

– Значит, я тоже получу письмо от моей Эмми? – с надеждой спросила Аннушка.

– Этого я тебе не могу обещать, но все может случиться, дорогая…

– А что было в письме?

– Ее любимица просила не огорчаться, сообщала, что уехала путешествовать, чтобы повидать мир и обещала писать.

– Надеюсь, она выполнила свое обещание, – как взрослая, заметила Аннушка.

– Конечно, выполнила, она писала ей чудесные письма о своих приключениях.

– А потом? Она вернулась?

– Да, она вернулась, только немного другая, девочка ее сразу и не узнала.

– А как она поняла, что это ее кукла?

– Кафка принес ее, в коробке была записка: «Путешествия изменили меня». А когда Кафка уехал, девочка нашла в кармашке куклы последнее письмо, где говорилось: «Все, что ты любишь, скорее всего потеряется, но в конце концов любовь вернется другим способом».

– А каким способом любовь Эмми вернется ко мне? – спросила Аннушка.

– Поживем – увидим, – улыбнулась мама.

– На следующий день Аннушка проснулась от непонятного ощущения присутствия кого-то постороннего в комнате. Оглядевшись, она заметила на коврике маленькую кошечку.

– Знакомься, Аннушка, это…

– Мамочка, да это же Эмми, – перебила ее Аннушка. – Она вернулась ко мне другой, она поняла, что я не хочу ждать ее писем, а хочу, чтобы ее любовь вернулась ко мне побыстрее! И поэтому она превратилась в кошечку!

Мама мягко и загадочно улыбнулась и вышла из комнаты.

…Как давно это было. А Анна до сих пор помнит ощущение чуда. Чуда возвращения любви. Но сейчас не тот случай. Она уже не маленькая. 16 лет. И сколько не рыдай – ни Кафка, ни мама не помогут. Нужно выбираться самой. Да, прав был Кузнечик, она просто доверчивая дурочка с романтизмом 20 века в голове!

Кузнечик был другом детства. И сколько Аннушка помнила себя, столько и его. Выросли в одном доме, в одном подъезде, как говорят, из одной песочницы вышли. И детский сад, и школа, а теперь уже и юридический техникум. А для нее он так и остался тем мальчишкой, с которым, как с братом, прожито детство…

– А почему ты весь такой зеленый, как Кузнечик? – спросила она, скатившись с горки.

Он удивленно посмотрел на нее и ответил вопросом на вопрос:

– Почему зеленый? Я обычный…

Видимо, он даже не замечал, что шапка, шарфик, варежки и даже носочки на тонких ножках у него были одного, ядовито-зеленого цвета.

– Кузнечик! – звонко засмеялась Анька.

С тех пор и прилепилось к нему это прозвище. А Кузнечик затаил обиду на свою бабулю, которая, достав из своих загашников зеленую пряжу, «обвязала» ей всех домашних. Даже дед дома ходил в жилетке ее производства, правда, после бурного протеста, хотя и недолгого: ведь победа в семье всегда оставалась за ней.

Аня задумалась. Ведь говорила ей мама: «Не знакомься в сетях! Попадется какой-нибудь маньяк или еще кто ненормальный…», но она посчитала, что уже не маленькая и, так или иначе, разбирается в людях. Познакомилась на свою голову, да еще домой притащила. Как теперь родителям сказать – уму непостижимо! Аннушка горько вздохнула, глядя на пустую шкатулку для маминых драгоценностей. Как она могла влюбиться по переписке в такого ничтожного парня! Но как тут устоишь: стихи писал душевные, цветы принес на первое свидание, дифирамбы пел! А она вознеслась… Да и пойматься на такой примитив: брюки порвал, давай перед кино к тебе зайдем (еще и проболталась, где живет), зашьем, а то неудобно… Вот и зашли… Пока она нитки искала, кофе делала, его и след простыл. Удивилась сначала. Потом увидела на полу шкатулку пустую. И даже не сразу сообразила. Когда дошло, уже поздно было сокрушаться: телефон мертвенно молчал, аккаунт был заблокирован, а драгоценности исчезли. И что делать – ума не приложить.

Звонок в дверь. Может, пошутил? Аннушка подлетела к двери.

– А, это ты, Кузнечик, – разочарование, написанное у нее на лице, не смутило гостя, который привычно переступив через порог, очень предсказуемо спросил:

– Анька, перекусить есть что? Мои на даче, а я съел всё…

– Какой же ты меркантильный, иди, ешь, все в холодильнике…

Кузнечик быстро просочился на кухню.

– О, да тут кофе на двоих? Меня ждала?

– Да уж, – фыркнула Анька.

– А для кого старалась? – Кузнечик уже допивал вторую чашку, одновременно с наслаждением поедая пирожки, заботливо приготовленные мамой.

– Ну, уж не про твою честь. Смотри, все не слопай, а то вон какой здоровый вымахал, куда в тебя все влезает!

– Не боись, оставлю, – насытившийся Кузнечик довольно откинулся на стуле.

– Рассказывай, что случилось.

– А откуда…

– Оттуда. Я тебя уж сто лет, Анька, знаю. А ты все никак не поймешь, что твое лицо бесхитростное – просто открытый файл без пароля.

– Аннушка, тяжело вздохнув, рассказала Кузнечику так плохо закончившуюся печальную историю своей виртуальной любви.

– Ты просто не представляешь, Кузнечик, какие он красивые стихи слал!

– Почему это «не представляю»? Сейчас их в сети – пруд пруди, не проблема таких дурех накалывать. Короче, прокололась, подруга. Ладно, поищем, где твой «Краш» тусуется.

– Как поищем?

– Да легко, расслабься.

– «Краш», – проворчала Анька. – Он мне просто нравится, вернее, нравился, – поправилась она. – Да и сленг твой меня раздражает, мама говорит, – это перебор.

– Ты еще бабушку вспомни… И правда, ты из 20 века, Анька. Сленг уходит с молодостью, не кипятись, это жиза… Давай комп.

Аня уютно устроилась в огромном папином кресле и наблюдала, как Кузнечик колдует над компьютером. Наконец, он откатился на стуле назад и удовлетворенно воскликнул:

– Брависсимо! Нашелся твой добрый молодец, Анька! Я ему тут встречу назначил, пойду, поговорю, а ты сиди, не высовывайся…

Аннушка и вылезти из кресла не успела, как его уже и след простыл. Что там надумал Кузнечик? Как бы чего не вышло! – обеспокоенно думала она. Но в любом случае – молодец, вычислил как-то этого паршивца! Надо же, так ее обмануть, а скольких девчонок еще может обвести вокруг пальца? – она вдруг поняла, что озлобилась против того, о ком совсем недавно думала почти с придыханием.

Ее размышления прервал звонок. На этот раз дверь навстречу Кузнечику распахнулась с надеждой и радушием. На ее немой вопрос он выгреб из кармана мамины драгоценности и высыпал их на стол.

– Посмотри, все ли? – у Кузнечика была рассечена бровь, и лиловым пятном красовался на скуле синяк.

– Ты что, дрался? – охнула Аннушка, не глядя на трофеи.

– Да пустяки, он быстро сдулся, не парься…

Аннушка подошла к Кузнечику и совсем не по-сестрински обняла его, подумав: «А все-таки прав был Кафка! Любовь опять возвращается, только в этот раз очень странно и неожиданно, через Кузнечика…»

Крупица счастья

Грязно-розовый, видавший виды шифоновый платочек, толстый неуклюжий пиджак из 70-х (это в 36-градусную жару), цветастая ситцевая юбка, тяжелые стоптанные туфли. В заскорузлых руках – две пустые пятилитровые пластмассовые бутылки. Она тяжело присела на лавочку около меня и вытерла пот уголком завязанного под подбородком платочка.

«Вот и уединенная аллея, – подумала я с досадой, – и здесь достанут». Мысль сбилась, и сосредоточиться на начатой работе было уже невозможно. Экран Айпада погас, и я с тоской поняла, что сегодня уже не напишу ни строчки. Работа продвигалась тяжело, а сроки поджимали. Мне казалось, что новое мое детище будет восхитительно. Все, что требовалось гипотетическому читателю, в романе присутствовало: закрученный сюжет, лихие парни, умопомрачительные красотки, любовь, смерть, разлучница-злодейка и, естественно, «хэппи-энд». Бабулька, примостившаяся около меня, совершенно не вписывалась в этот чудесный мир молодых страстей. Ее век закончился, по логике она давно должна была удалиться в мир иной, просто, видимо, по случайности, явно подзадержалась в этом. Кому нужна старость? Она отпугивает, страшит и преждевременные мысли о ней неприятны и тревожны. Я хотела было встать и уйти, но старушка вдруг заговорила:

– Доченька…

Я вздрогнула от такого обращения чужой женщины.

– Доченька, ты не могла бы мне помочь добраться до дома? – тихо прошелестела она.

– А где Ваш дом, бабушка? – осторожно спросила я.

– Не помню, – она сосредоточенно замолчала и задумалась.

– Так как же я вам помогу? – растерялась я. Еще этого мне не хватало: чужая пожилая женщина, скорее всего, выжившая из ума. Тут мужа и ребенка некогда завести, не то, что валандаться со старухой. Вот послал же Господь подарок!

– Не знаю, – выйдя из задумчивости, бабулька развела сухонькими ручонками, – но не в богадельню же мне? – в ее глазах стоял такой нескрываемый ужас, что было ясно, что она для нее хуже погоста.

– Что же мне с Вами делать? – простая человеческая жалость отняла у меня силы встать и уйти. – Знаете что? Пойдемте ко мне, я вот в этом доме живу, рядом, кофе выпьем (господи, да какой же кофе – бабке?), а я в милицию позвоню, найдут ваших родственников. А пока у меня побудете (ну да, ты еще ночевать ее пригласи!)

Бабулька приподнялась и доверчиво протянула мне маленькую ручку. Я схватила бутылки:

– А зачем они Вам?

– Как же, доченька, я же за водой пошла…

Дома я налила старушке чаю, поставила крекеры и сыр (ничего более сытного у меня никогда не водилось), а сама позвонила в полицию, благо, паспорт оказался в кармане пиджака моей неожиданной гостьи.

– Обещали разыскать ваших родных, – обнадеживающе сказала я ей, и, заметив, что она перебирает в руке маленькие разноцветные пуговки, спросила:

– А что это, бабушка?

– Это крупицы моего счастья…

– ???

– Вот эта, красненькая, – война закончилась, я тогда девчонкой была, помню, как все ликовали… Мамка молодая, кружит меня и плачет: отец-то на войне без вести пропал, могилка даже не знали где. Кругом люди, флаги, музыка. И счастье от всех исходит огромное, как майское солнце! – Старушка передала мне пуговку, —Чувствуешь?

– А вот эта, беленькая, – замуж я вышла за Егора. Хороший мужик был, но суровый. Если что не по нраву…

Она вздохнула, подумала и взяла третью пуговку.

– А зелененькая – сын у меня родился, Ванечка. Солнышко мое. Уж я его пестовала, оберегала, да не уберегла. Видно, грех какой на мне…

– Синенькая, – продолжила она через некоторое время, – это… Надо же, – запамятовала…

Видно было, что она силилась вспомнить, но мысль не давалась.

– Видишь, сколько у меня крупиц радости? Счастливая я. А подруга моя, Анна, в дом престарелых попала, – не повезло… А я дома, с Егором и Ванечкой. Счастливая.

Зазвонил телефон. Я подошла.

– Пишите адрес вашей «потеряшки», девушка. Сами отвезете?

– Отвезу, диктуйте.

Я вызвала такси и уже через час мы подъехали к обшарпанному казенному зданию, которое трудно было назвать жилым домом. «Пансионат для пожилых», – прочитала я на табличке. К нам вышла плотная женщина, громогласно вопрошая:

– Ну что, Анна Ивановна? И снова «здрасьте»? Горе нам с ней, – обратилась она уже ко мне, – все домой уходит, а ни дома-то у неё, ни родных. Так и привозят добрые люди. Ну пойдем, бедолажная, поблагодари девушку и прощайся.

Старушка молча повиновалась. Я порывисто сжала обеими руками ее сухонькую ручонку. На глаза наворачивались непрошеные слезы.

– Спасибо, доченька, ты подарила мне еще одну крупицу счастья…

Дверь передо мой захлопнулась, а мне казалось, что я перевернула последнюю страницу щемящей, пронзительной повести, с героями которой не хотелось расставаться…

Задуманный же мной роман, соответствующий всем канонам современного бестселлера, я мысленно выбросила в пропасть.

Мать

Он привез ее уже совсем плохую. Там, откуда он ее вытащил, жить стало невмоготу. И до сих пор ему вспоминались озлобленные лица сестер, которые, боясь, что он заберет и дом, сплотились, шушукаясь, против «общего врага». И, видимо, придя к единению (чего практически никогда не случалось), начали издалека:

– Да врут они все, нашел, кому верить! – Это о соседях, сообщивших ему о матери. —Здорова она, и ест достаточно, просто в кости тонкая! Да и умом тронулась, видишь – взгляд не поймать! Мы уж и детей перестали к ней возить: опасаемся, как бы чего не вышло. А так почитай каждый месяц наведываемся: привозим продукты, то да се. Чего еще нужно? – старшая, Ангелина, стояла руки в боки, готовясь, если что, пойти на Вы.

С левого фланга начала наступление младшая, Тонька:

– А ты у нее самой спроси!

Она подошла к матери, безучастно сидящей на кровати:

– Мы тебя обижаем? Забираем у тебя что? Голодная ходишь, неухоженная? – Тонька возмущенно оглядела убогую обстановку:

– И что тебе не хватает? Зачем соседям жаловалась? – наступала она.

…Неделю назад ему позвонила соседка и, сказала, что если он хочет застать мать живую, пусть немедленно приезжает, сестры в конец «оборзели», «креста на них нет», а мать – тень тенью, да и соображает плохо, забывает то газ выключить, то утюг. «Неровен час – беда случится», – завершила она. Он, к своему стыду, не был у матери лет пять: все недосуг было приехать, звонил просто то ей, то сестрам, живущем в небольшом городке поблизости, справлялся о здоровье, деньги слал. Совесть была спокойна: жива, сестры рядом, – и хорошо, своих дел невпроворот. А тут – такое…

Приехав, от той же соседки он узнал, что сестры, привозя матери на лето внуков, изымали у нее «излишки» скудной пенсии со словами: «Ну куда, тебе, мама, столько денег! Вон мы навезли всего: ешь – не хочу. А деньги в деревне зачем? Лучше мы тебе на них что-нибудь порядочное купим!» С тем и уезжали. Внукам было вольготно, а матери – тяжеловато. Да и запасов на зиму не хватало, впроголодь, да по односельчанам, – так и жила.

Поблагодарив сердобольную соседку, ветром ретировавшуюся с приходом сестер, он тяжело поднялся и решительно заявил:

– Собирайся, мать, ко мне поедешь.

Сестры заверещали: «Куда ты ее потащишь, что она там, в большом городе, делать будет?» Мать молчала. А он, взяв старенький, неизвестно каких времен чемоданчик, уже собирал ее нехитрый скарб, не слушая возмущенное двухголосие.

Не добившись от матери ответа на поставленный в лоб вопрос, Тонька обратилась к брату:

– А твоя-то чистоплюйка ее примет? На кой она ей? Перессоритесь только. А у тебя – служба. Мы же не отказываемся…

Спорить не хотелось. Тем более, учитывая численное преимущество противника и характер войска. Атака захлебнулась.

– Ну а дом-то тебе куда? Копейки, – как бы сокрушенно вздохнула Ангелина.

– Дом себе забирайте, – это была первая фраза, сказанная им сестрам. Войско оживилось.

– Да и пенсия тебе ни к чему: слезы, а не деньги, – достойно сестры заканючила Тонька, – а мне бы для Танюшки сгодилась, поступать ей на следующий год. А вообще-то, мы бы с радостью помогли присматривать за матерью, приехали бы вдвоем, квартира-то у тебя большая, на всех хватит, я бы за ней присмотрела, а дочка подучилась пока…

– Пенсия материна, она жива еще, слава Богу, тут и обсуждать нечего, – немного резковато завершил он баталию, оставив без ответа «великодушное» предложение о помощи.

Сестры поняли, что неприятель позиции не сдаст, и им остается только радоваться, что отстояли дом.

– Ну ты звони, если твоя тебя выставит с этим-то подарком. Назад заберем, мать все-таки, пристроим, – Ангелина, на правах старшей, закончила беседу.

Сестры восвояси отступили.

– Поехали, мама, – подошел он к ней.

– Погоди, сынок, – прошелестела мать.

Наклонившись над комодом, она что-то достала из ящика и начала рассовывать по карманам.

– Что это, мама? – без особого интереса спросил он, и замер в оцепенении: мать раскладывала по карманам кусочки засушенного хлеба.

– Не оставлять же, сынок? Как жить-то будем: семья у тебя большая, да еще я, нахлебница, а тут сухариков на неделю хватит…

Оказывается, не только на войне можно увидеть скупые слезы на лице бравого полковника.

Освобождение

Аделаида метала громы и молнии. В качестве грома у неё были кастрюли и сковородки, издающие при падении звуки покруче грозовых, молнии же заменяли тарелки. Мишень, по мере возможности, уворачивалась, поддерживая левой рукой брюки, одна штанина которых предательски болталась пустой и мешала манёврам.

– Аделаида, вспомни имя своё, – верещала бегающая мишень, – ты же «благородная видом и происхождением», не подобает тебе, – молния попала в цель, а гром прогремел прямо над головой, ударился об стену и рикошетом отозвался на спине.

Мишень завалилась на бок, отключившись от бренного мира, видимо, надолго.

– Благородная? – громыхнула Аделаида, всем своим видом опровергающая этимологию своего гордого имени, – так мы ещё благородства ожидаем в ответ на это беспардонное распутство! Боже, где были мои глаза и мозги, когда я выходила замуж за этого сморчка, эту «жалкую, ничтожную личность»?

Очередная молния застыла в руке: неподвижная мишень не возбуждала.

– Поднимайся, нечестивец, ишь – разлегся лисой перед санями! Собирайся – и дуй за своей потрёпанной пассией, глаза бы мои ее не видели!

– Аделаида, ты же интеллигентная женщина! Как низко ты опустилась, до какой лексики, – прошептала обессиленная мишень.

– Это я опустилась? – негодовала Аделаида, – не заставляй меня переходить на площадную брань! Вот тогда ты поймёшь, что значит довести интеллигентного человека до ручки! Вставай, говорю, ничтожество непотребное!

Поверженный супруг с трудом поднялся и тяжело опустился в кресло. Аделаида нависла над ним немым укором обманутой половины.

– Аделаида, пойми, ты душишь мой гений, попираешь свободу, посягаешь на мое личное пространство! В конце концов, ты давишь на меня, а я нуждаюсь во вдохновении, свободе…

– Боже мой, вы посмотрите: какое хрупкое создание, какие тонкие чувства! Чистейшей прелести убогий образец!

– Она – ангел, Аделаида, а ты – демон! Ты какая-то неконтактная, злая и недобрая… Поэтому живи, как знаешь. А я в рай, где меня понимают, а не унижают и подавляют…

– Красную дорожку постелить? – ехидно спросила теперь уже почти бывшая супруга.

– Да уж и так дойду, – пробурчал неверный полусупруг и пошел собирать вещи.

– Памперсы не забудь и виагру, а то в раю-то такого не наблюдается, – съехидничала Аделаида. Дверь в прихожей хлопнула, навсегда перевернув очередную страницу жизни.

Аделаида села на табуретку и задумалась. Что в таких случаях делают обычные женщины? Правильно, рыдают. Однако рыдать не хотелось. Было как-то не по ситуации радостно, хотелось летать и петь. Она легко поднялась, подошла к шифоньеру, достала давно не выгуливаемое нарядное платье (надо же, еще в пору, – порадовалась она), вышла на улицу и открыла новую главу своей жизни. Какая она будет, эта глава, Аделаида пока не знала, но в одном была уверена: не нужно удерживать того, кто уходит от тебя. Иначе не придет тот, кто идет к тебе… Она не помнила, чьи это слова, но в них хотелось верить…