Текст книги "Бирюзовые капли дождя"

Тем временем наш «Генри» тоже готовился к романтической встрече Нового года.

– Дьявол меня побери! – чертыхнулся он, – этой «романтик» ведь и подарить что-нибудь надо для блезиру, а денег-то – две консервные банки плюс дыра от баранки… Что же делать, ведь так не поверит?

Мелодично, арфой зазвучал айфон.

– Слушаю! Сказал же, завтра подъеду, привезу. Конечно, подсыпать что взял, уснет, – икона моя. Да она больше стоит! И с тобой расплачусь, и мне на оставшуюся безбедную жизнь хватит! Конечно, уверен, да я же в этом ас – с первого взгляда вижу, какой век и цена. Все, некогда мне, до встречи! – он раздраженно отбросил мобильник на кровать и потер руки. Взгляд его упал на кольцо, которое он носил для форсу. Оно было простенькое, дешевое, купленное по случаю где-то за границей, но смотрелось очень достойно, и он выдавал его за семейную реликвию. Вот что может сойти за подарок! Скажу – мать завещала невесте подарить, растрогается, наверняка.

Генри довольно улыбнулся и пошел одеваться.

…Катерина рассматривала преподнесенное ее героем кольцо, переваривая сказанное. По щекам катились капельки восторга и умиления: «Его мать сказала – отдать невесте, значит, я – невеста!»

– О, Генри! Как я счастлива! Теперь я – твоя невеста? – воскликнула она в порыве благодарности.

– «Генри»? – недоумевающе спросил он и осекся.

– Катерина, а где, – его рука указывала на пустое место на стене, – где бабушкина икона?

Но Катерина была вся в мечтах и не могла понять беспокойства новоявленного жениха.

– Где икона, я спрашиваю? Продала? Кому? – он был в ярости.

– Да нет, я не хотела продавать, – лепетала она, а «Генри» уже остервенело тряс ее за плечи.

– Я ее обменяла тебе на подарок, вот, – капельки восторга застыли льдинками недоумения, и Катерина протянула ему коробочку.

– Что это? – рявкнул «Генри».

– Подарок… Это тебе на Новый год, карманные часы… Но почему ты так разозлился?

– Дура! Провинциальная, убогая дурр-ра! – заорал Генри-Сидоров. – Невеста! Да у меня таких невест! – он в бессильной ярости грохнул коробку с часами об пол.

Захлопнувшаяся за ним дверь еще долго отзывалась гулом колокола порушенных надежд в висках Катерины. Пришедшая утром Зиночка застала ее сидевшей на стуле у нетронутого праздничного стола.

– Что это с тобой, подруга, а где твой герой? – растерянно спросила она.

– Дары волхвов оказались бесполезны, Зиночка. Ему нужна была бабушкина икона, а не я, – зарыдала в три ручья Катерина.

– Как это? – растерялась Зиночка, потом сложила два и два, подняла с пола часы и заявила:

– В общем так, Катька, забирай назад бабкину икону, а я – свои часы, останемся при своем. И не реви ты по этому козлу, его, наверное, и след простыл. Радуйся, что такой «Генри» ушел. Это тебя бабка с того света спасла. Я утром встала и думаю: зачем позарилась на чужое? Часы-то мои намного дешевле… И потащилась к тебе вернуть вашу реликвию на место.

Зиночка присела рядом, и, присоединившись к рыданиям подруги, всхлипывая, заметила:

– Вот сколько мне печальных историй о любви не рассказывали, твоя «стори», подруга, самая-пресамая…

Как там писал настоящий О. Генри: «Такое уж свойство женского пола – плакать от горя, плакать от радости и проливать слезы в отсутствие того и другого»…

Ну а роман Катерины так и остался незаконченным…

Расколотый мир

Не важно в каком мире ты живешь, важно, какой мир живет в тебе…

/Карлос Кастанеда/

С некоторых пор Он жил в полудреме. Словно мир переместился в другое измерение. Расколотая реальность дала сбой. Жизнь принимала иные оттенки, менялись звуки, краски, ощущения. Сон был благом, жизнь – тягучей, беспросветной и серой. Голоса и звуки раздражали, словно назойливые насекомые. А глаза словно кто-то заботливо прикрыл пеленой, чтобы окружающее извне не мешало. Он вяло повиновался голосу жены, которая была практически единственным звеном, ниточкой, связывающей его с прошлым, заставлял себя отвечать на вызывающие протест и недоумение вопросы, выполнять какие-то бесполезные действия. Что они все от него хотят? Всё, что мог – Он сделал, оставили бы в покое и не приставали с дежурными фразами. Что значит: «Как ты себя чувствуешь?» Нормы этикета диктуют ответить: «Спасибо, хорошо», но такое лицемерие уже не под силу.

Его сегодняшний мир, находящийся в глубинах подсознания, был намного привлекательнее реальности, которая вызывала физиологическое неприятие. В том, отторгнутом им мире, буйствовала пандемия, люди отождествляли самоизоляцию со стихийным бедствием, чем-то возмущались, кого-то клеймили, у кого-то вопрошали: когда все это, наконец, кончится? Наивные, они не понимают, что настоящая самоизоляция – это когда огромное пространство заменила больничная кровать, ставшая твоим ноевым ковчегом, направляющимся в воды Стикса или Леты, а ты – наедине с собой, со своим внутренним миром. Всего остального просто нет. С некоторых пор он понял, что все и вся – Лицедейство: каждый играет на сцене жизни свои роли. Этот суетный мир, в котором вынуждено копошиться человечество, настолько условен, насколько каждый, в меру своих способностей, возможностей и шаблонов представляет свою субъективную реальность. Рамки же его мира сузились до телесной оболочки, за пределами которой была Галактика, существовавшая сама по себе. Он сам стал какой-то особой гравитационно-связанной системой. И все прожитое ранее вращалось вокруг его собственного общего центра масс – сердца, которое, несмотря ни на что, зачем-то билось в этой одинокой, разрушающейся Галактике. Он заново переживал, перекраивал, строил ее под себя. С кем-то продолжал незаконченный спор, кому-то заново доказывал свою правоту, что-то доделывал, о ком-то и о чем-то сожалел.

Перепрожитое меняло картину воспоминаний, становилось легче принять себя. Для чего? Да пожалуй, для того, чтобы уйти без сожалений и боли. Настойчивые вопросы о его желаниях вызывали уже не раздражение, а досаду. Зачем спрашивать о том, чего нет? Их просто не было, желаний. А если и было одно, то его не в силах выполнить никто. Разве что Всевышний, если он существует. Но его воспитывали в атеизме, и верить было не в кого, поэтому никакого резона желать не было. Он просто старался не выходить подольше из своей реальности, той, которая для остальных считалась сном. Пожалуй, самым трудным было общение. Нужно было соответствовать человеку разумному, правильно и в тему отвечать на вопросы окружающих, когда на это не было ни желания, ни сил. Пусть думают, что хотят, – вяло отмахивался он от этих, порой мелькавших в подсознании, мыслей. И в их не замедляющемся и не останавливающемся хороводе почему-то как бы курсивом всплыла фраза Дины Рубиной о том, что с годами жизнь отнимает у человека главное – предвкушение. В этом он был с ней согласен. Мысль эта помогла осознать причину его ухода в свою галактику: в какой-то момент был навсегда утерян интерес к жизни, все стало предсказуемо: герои и события вокруг тебя, ответы и решения, бесполезные дискуссии и порывы тех, кто еще на что-то надеялся… И никакого предвкушения. «Суета сует и вся суета…» Эта, когда-то не до конца понятая мудрость Екклесиаста, ясно указывала на бренность и зыбкость человеческих потуг и исканий. И смириться с этим – значит осознать себя как пылинку, затерявшуюся в огромном пространстве мироздания, которая сама по себе ничтожна, но, видимо, необходима для существования чего-то более глобального, непостижимого человеческому разуму. В жизни важно предвкушение и послевкусие. Само событие не столь значимо: пришло и ушло. Но с каким наслаждением предвкушали, и какое потом испытывали многолетнее послевкусие… Только эти моменты и запоминаются. Остальное – тлен. Но таких жизненно значимых эпизодов было немного. Вроде и жизнь прожил неплохую по сравнению с другими. И достаточно долгую, опять-таки относительно кого-то. И как и все, что-то не успел, недосказал, недоделал. Да, по сути, предвкушение и послевкусие – главные составляющие любой жизни, только предвкушение всегда радостно, приятно и обнадеживает, а послевкусие бывает разным: то с горчинкой, то с перчинкой, а порой – с болью и страданием…

По жизни он следовал принципу: если хочешь жить хорошо и спокойно, то сразу уходи оттуда, где тебе плохо. Вот он и ушел туда, где уютно и уединенно и где не нужно оправдывать ничьих ожиданий. И уже устало, но с надеждой ожидал слияния своей маленькой галактики с той, огромной, которая все поглощает и растворяет, даруя покой и освобождение…

На рассвете, раздвинув шторы и впустив в окно первые лучи восходящего солнца, женщина обратилась к лежащему на кровати мужу:

– Ну что, пора вставать, что ты хочешь на завтрак?

И осеклась, увидев чужое, не по-земному одухотворенное лицо мужа…

Стучат колеса…

– Что-то ты постарела, мать, – небрежно бросил муж, глядя утром на мое отекшее, со следами недосыпа лицо. Он потянулся и, чертыхаясь после беспокойной ночи в поезде, как ни в чем не бывало пошел умываться. Я насупилась. Ему что – мужчина. Посмотрите для сравнения на экран: мужики те же, что и во времена нашей молодости – кому сейчас за 40, кому – за полтинник перевалило. Ну а бабы – сплошь молодняк. И ведь смотрятся, паразиты – это я о мужиках. А ровесницы их – либо уже старушки, либо перелицованные силиконовые куклы без возраста.

Вернувшись, муж заказал кофе, и, посвежевший и приободрившийся, начал строить радужные планы на предстоящие дни отдыха. Моего изменившегося настроения он, естественно, не заметил.

Клюнув меня в щеку:

– Ну, что, Аллочка, подъезжаем? – он начал складывать свои многочисленные гаджеты в отдельную сумку.

Что до меня, то я все еще находилась в эмоциональном ступоре от этих, мимоходом брошенных, слов. Скажи это женщине в 20, 30, даже в 40 лет, – это можно пережить. Но когда тебе вот-вот стукнет полтинник – это тяжелая психологическая травма, несовместимая с нормальным женским существованием. Им, толстокожим, этого не понять. Вот мой, к примеру, после этих, содрогающих душу слов, слегка приобнял меня, чмокнул в щечку и, довольный, что я не досаждаю ему беседой, начал, как обычно, клацать на телефоне. А колеса поезда натружено и злорадно чеканили: «Что-то ты постарела, мать, что-то ты постарела, что-то ты…» Я мысленно выстраивала монолог за монологом в ответ на хлестнувшую, словно кнут, фразу. Не получалось. Почему мужчины замечают, как стареют их жены, не видя на себе не менее разрушительных последствий времени?

Всё. Нужны разные спальни. И чтобы утречком – макияжик, а потом – к милому под бочок. Как моя подружка всегда делала. С 20-ти лет. Правда, когда однажды ее муж несвоевременно вернулся домой и застал свою благоверную без макияжа, то начал извиняться:

– Простите, видимо, не туда попал… – и захлопнул двери. Через минут пять, поразмыслив, позвонил вновь, но та уже нашлась: «Как я тебя разыграла? Не узнал? Я же в маске была…»

Меня-то хоть узнаёт, и то – слава Богу. Да ну его, пойду, покурю в тамбуре.

Стою. Курю. А диалог развиваю, спорю со своим, то есть.

– Девушка, разрешите познакомиться! – слышу за спиной приятный баритон. Поворачиваюсь.

– Ой, простите, мадам…

– Ничего, молодой человек, все в порядке, – воркую я, пытаясь мило улыбнуться. А колеса продолжают издевательски стучать все ту же фразу: «Что-то ты…»

Возвращаюсь в купе. Муж сидит и в ус не дует. Что ему мои терзания?

– Стихотворный размер из 7 букв на «а» начинается, на «ст» кончается. Ты не знаешь? – он разгадывает очередные кроссворды, которые я терпеть не могу.

– Анапест, – машинально отвечаю я.

– Смотри-ка, подходит! Хорошо иметь умную женушку, – он ласково треплет меня по плечу.

– Доченька, подай, пожалуйста, журнальчик, – просит соседка по купе.

Я оживаю. Она сказала: «Доченька…». Для кого-то я еще «доченька», значит, не все еще потеряно? До настоящей старушки мне еще лет десять? В очередной раз расширяю на десять лет рамки молодости, простите, уже зрелости (скоро некуда расширять будет) и мысленно оптимистически восклицаю: «У меня же не старость, а юность старости! Я – молодая бабушка, у меня прекрасные внуки, и дай Бог всем таких детей и мужа, заботливого и неприхотливого!»

Я с нежностью смотрю на лысину своей дрожащей половины и улыбаюсь.

– Ты какая-то загадочная, – поднимает голову муж, – и красивая…

Он и не догадывается, что я полчаса простояла в туалете у зеркала, наводя эту красоту и вызывая негодование ожидающих своей очереди пассажиров.

– А кто недавно обозвал меня старухой? – капризно тяну я.

– Когда это? – недоумение в его глазах указывает на то, что он давно уже забыл фразу, лишившую меня душевного равновесия, – Как там наш внук говорит: «Ты самая молодая бабулька на свете»…

Мне остается только захлебнуться от негодования. Хочется крикнуть всем мужьям: дорогие наши, думайте над брошенными невзначай фразами. Для вас они – всего лишь ничего не значащие слова, для нас же – каскад волнений, страстей, буря эмоций и обид. И может не хватить жизни, чтобы вернуть обиженное вами женское сердце…

Фрустрация

Живи так, как хочешь ты, а не как ожидают от тебя другие.

Неважно: оправдаешь ты их ожидания или нет, умирать ты

будешь без них. И свои победы одержишь сам /Конфуций/

– Почему уходит зима – это понятно. Она уступает место Весне. Ну и все подобное – тоже. А вот почему уходит любовь? Чему уступает место она? – спросила у Марии внучка.

– Любовь не всегда уходит, – не сразу нашлась с ответом Мария. Иногда она просто меняется: превращается в нежность, заботу, терпимость…

– Но ведь это не синонимы, – возразила пятнадцатилетняя Ника. – Всё это уже совершенно другие чувства. А именно любовь – почему и куда она уходит? Ведь ты развелась с дедушкой, а сама говоришь, что он был хорошим, и ты его любила…

– Трудный вопрос, Никуля. Думаю, что она уходит в мир неоправданных надежд и ожиданий. И именно потому, что человеку свойственно возлагать на другого свои, ведомые только ему, личные ожидания, он часто разочаровывается в другом, который этих надежд не оправдал. Я, к примеру, надеялась, что буду у своего мужа на первом месте…

– А на каком оказалась?

– На третьем.

– А кто же был на первом и на втором?

– Работа и его мать. Сейчас я понимаю, что это было неправильно: заставлять его выбирать между несопоставимым. А тогда была молода и бескомпромиссна.

– А тетя Нина? Какие надежды не оправдал ее муж?

– Нина хотела, чтобы он был похож на ее отца, перепутала. И, не видя в муже его качеств, разочаровалась.

– А что, люди должны оправдывать ожидания друг друга?

– А что ты скажешь, если я попрошу тебя оправдать мои ожидания на тебя и стать балериной? Я очень хотела танцевать, но не получилось, вот теперь буду надеяться, что ты воплотишь их в жизнь вместо меня.

– Ну бабуль, мне уже поздновато начинать заниматься балетом, да и прыгать на сцене и держать себя на диете, – вовсе не в кайф.

– Вот видишь, опять неоправданные надежды…

– Но ты же за это не перестаешь меня любить?

– Конечно, нет.

– Но я же не оправдала твоих надежд? Значит, это не касается кровной любви?

– Может быть и так… Однако по-разному бывает.

– А Лидкина бабушка ее не любит, даже не приходит. Вот тебе и кровная. И правда, по-разному. А вот если мой парень…

– А у тебя он уже появился?

– Я же гипотетически, бабуль! Вот если мой парень, к примеру, будет надеяться, что я буду хорошей хозяйкой, а ты знаешь, что я терпеть не могу готовить и всякое такое, то что же делать?

– Или меняться или прощаться, – засмеялась Мария.

– Знаешь, я считаю, что если это его надежды, а не мои, пусть он их сам и оправдывает. Это его проблемы, я-то тут причем? – возмутилась Ника.

– Просто надо договариваться на берегу и быть собой, тогда все сложится.

– Нет, бабуль, тут не просто неоправданные надежды, тут что-то другое…

– Ну поразмышляй, философ, – улыбнулась Мария.

Ника убежала к подружке, а Мария задумалась. Как просто ее срезала внучка-подросток: неоправданные ожидания кого-либо, возложенные на другого, это, по сути, личные проблемы того, кто их возлагает. Никто не обязан оправдывать чужие ожидания. Так просто. Если бы она осознала это раньше, все было бы по-другому, и у Ники сейчас был бы прекрасный дедушка…

… – Ты меня не любишь, – рыдала Мария, бросая как попало в чемодан свои вещи, – я уезжаю, и не смей меня задерживать! Оставайся со своей мамой и работой, я здесь лишняя!

Муж сидел за столом, положив на него свои крупные, сильные руки и молчал. Ни одного слова в оправдание, ни одного движения, чтобы удержать, разуверить, посыпать голову запоздалым пеплом. Пришлось гордо хлопнуть дверью и уйти.

– Не оправдал надежд, – сказала она подруге. Та, правда, вяло возразила, что, может, причина этого в самой Марии, но моментально была сражена негодующей тирадой и замолчала.

Подруга была простой и прямолинейной, но как-то славно уживалась со своим майором полиции.

– А это потому, что у нас, после скандальных «бардельеро» страсти горят, как в кино, – куда же мы друг без друга? – констатировала она. – Да и спорим-то по пустякам: дочке новое пальто нужно или на работе задержался…

Мария ей даже завидовала. Она так легко выплескивать свои эмоции не могла. Они у нее накапливались, как у хомяка в защечном мешочке, а потом, когда низвергались водопадом, о перемирии не могло быть и речи.

Вот и тогда, даже поняв, что беременна, она не вернулась, ни словом не обмолвилась, сама родила и воспитала, уехав в другой город, где ее никто не знал и не задавал лишних вопросов. Однако на протяжении многих лет она часто видела один и тот же сон, где вновь и вновь бежала ему навстречу, но протянутые руки наталкивались на пустоту, а его образ и ее надежда таяли в дымке предутреннего тумана. Кричать же было нельзя. Многоквартирный дом, кругом соседи. Неудобно. Стыда не оберешься. Даже во сне она осознавала это. Поэтому кричала молча. Крик рвал душу, выворачивал наизнанку, казалось, лопнут барабанные перепонки. Странное чувство: раньше она думала, что они могут лопнуть при внешнем звуке, а, оказывается, то, что внутри, разрывает сильнее. Просыпалась разбитая и обессиленная, давала себе слово написать ему, но опоздала навсегда. Он ушел. Прямо на операционном столе. Просто не проснулся после наркоза. Ей позвонила его жена: дежурным усталым голосом сообщала о преждевременной (будто бы бывают «непреждевременные») кончине всем, чьи телефоны значились в его контактах. Вот так она и не успела сказать, что у них есть дочь…

Подробности узнать она тогда не смогла – переклинило горло, только слышала отдаленное «алло, вы меня слышите?», и потом частые гудки…

И все. Ни отца для дочери, ни деда для внучки… Когда-то ее очень раздражали слова Навои: «Имеющие терпение способны создавать шёлк из листьев и мёд из розовых лепестков». Как такой великий поэт мог написать такое? Нетерпимость – вот созидание, а терпеть и ждать – удел слабаков, – думалось ей. Сейчас же на все смотрелось иначе. Не смогла она создать свой шелковый мир из розовых лепестков. И юношеская бескомпромиссная любовь, затонувшая в мире неоправданных ожиданий, не превратилась ни во что. Она просто осталась любовью, только замешанной на страдании и необоснованных обидах, которые она сама себе нарисовала. И никто не виноват, все своими руками.

И осталась с ней только ночь, протянутые руки, поглощенные пустотой, и силуэт, исчезающий в беспросветном тумане. «И не уходит она никуда, Никуля, любовь-то, – мысленно продолжила Мария разговор с внучкой, – она остаётся в нас: у кого – горьким осадком, у кого – сладким воспоминанием, а у кого-то – ненавистью и разочарованием. И только нам решать, кого вскармливать…»

Эпизод из жизни полковника

– Нет уж, пришивать тебе погоны я не буду, разве только полковничьи… Вот когда станешь полковником, – собственными руками… Ну а пока ты лейтенант, пусть даже старший – сам управляйся… – она положила китель на диван, чмокнула его в щеку и убежала.

Он вспоминал это, глядя на уже не молодые руки жены, пришивавшие погоны с тремя большими звездами.

Дослужился. А не радует. Да уже практически ничего не радует. И должность имеется неплохая, и звание получил вовремя, и дом построил, и сына родил.

Однако… Дом построил не тот, о каком мечталось, да и не для тех: погоны пришивают не те руки, которые хотелось бы целовать, и родной сын вырос без него, – так сложилось. Другая жена, чужие дети… Чужой среди чужих. А те, с кем хотелось бы разделить радость, далеко. Так уж сложилось. Или сам своими руками выложил не тот жизненный пазл?

– Готово, – с улыбкой сказала нынешняя жена и протянула ему китель.

– Спасибо.

Надев, он посмотрел на себя в зеркало.

– Будем завтракать? – спросила жена.

– Да, сейчас…

Он зашел в кабинет, достал из сейфа наградной пистолет.

Вбежавшая на звук выстрела женщина медленно осела на пол около неподвижного тела мужа.

– Но почему? – беззвучно прошептали ее губы…