Текст книги "Фауст. Сети сатаны"

Иоганн и не сосчитал бы, сколько раз уже проходил по этой дороге. Он помнил каждый ее изгиб, знал каждый кустик у обочины. Дорога вилась через поле, мимо виноградников, и дальше тянулась по лесистому склону. Иоганн смотрел на поля и виноградники, в шахматном порядке обступившие дорогу. Все кругом было упорядочено, все на своих исконных местах: крестьяне, монахи, могущественные рыцарские дома в Крайхгау, пфальцграф в Гейдельберге, а над ними – король и Папа. Иоганну порой казалось, что он единственный выбивался из этого мироустройства.

Ссора с отцом все не шла из головы. Часто, лежа в постели без сна, Иоганн гадал, почему же они постоянно ссорились. Наверное, дело в том, что они такие разные. Отец был широк в плечах и крепок, с окладистой каштановой бородой; Иоганн, напротив, ростом не отличался, был худым и жилистым и с волосами, черными как смоль. В своих помыслах, стремлениях и представлениях о счастье они также не были едины. Для Йорга Герлаха счастье заключалось в хорошем урожае, стакане доброго вина и развеселой музыке.

Что составляло счастье для Иоганна – этого он и сам еще толком не знал.

Юноша поднялся на вершину холма и миновал эшафот, квадратный помост с ветхой виселицей. С незапамятных времен здесь совершались все казни, хотя сейчас виселица пустовала. Но уже не раз Иоганн видел здесь казненных, чьи сгнившие останки покачивались на ветру. Германский король лично поручился за безопасность имперских дорог, и, чтобы обещание имело вес, разбойников и воров вешали на возвышениях рядом с трактами – в назидание остальным преступникам. Для Иоганна эти зловонные трупы служили напоминанием о том, сколь преходяще все земное.

Во время подъема он замедлил шаг; теперь же, на вершине, снова пустился бегом, с колотящимся в груди сердцем. Мысли тоже неслись вскачь, обгоняя друг друга. Тревога за маму, ссора с отцом и чувства к Маргарите – все это вихрем кружилось у него в голове. Он обогнал повозку, которая мерно катила к монастырю; крестьянин на облучке, казалось, задремал от зноя. Вскоре лес остался позади – дорога спускалась в живописную долину, окаймленную виноградниками. Слева располагался широко известный монастырь Маульбронн.

За могучими стенами из песчаника высилась церковь, окруженная всевозможными постройками. Восемь башен и мощные зубья ясно давали понять, что при необходимости монахи готовы защищать свое добро. Правда, такого случая им уже давно не представлялось. Маульбронн рос и процветал, как и многие монастыри в Германии.

Иоганн прошел через массивные ворота и оказался во дворе, отгороженном еще одной стеной. Здесь располагались мирские строения: пекарня с амбаром, кузница, мельница и постоялый двор для паломников и путешественников. В тесных проулках между одноэтажными строениями царила привычная толкотня. Двое мирян в коричневых рясах катили пустую бочку в сторону давильни, косматый пес задрал лапу у корыта и получил пинка от трактирщика, группа паломников в запыленных плащах искала приюта, в кузнице широкоплечий бородатый монах колотил молотом по куску железа. Среди них, погруженные в молитвы, бродили монахи, которые, в отличие от мирских братьев, были побриты и носили белые одеяния с черным покровом. Многие из них были дворянами, искавшими спокойной жизни – или, будучи вторыми и третьими сыновьями, не могущими рассчитывать на наследство.

Иоганн любил маульброннский монастырь, в особенности за ученость монахов и ощущение вечности, которым дышали эти камни. Здесь время словно останавливалось. Эти стены простояли уже сотни лет, и знания, которые хранились в них, были легендарны. Иоганн ходил сюда при любой возможности и порой брался доставить кое-какие послания из Книтлингена. Иногда ему позволяли даже зайти в монастырскую библиотеку, что всякий раз было для него праздником. Всюду книги, всюду ответы на его вопросы! Вообще-то посторонним, да к тому же шестнадцатилетним юнцам, доступ в этот благородный зал был закрыт. Однако у Иоганна в Маульбронне имелся могущественный друг и покровитель, который время от времени даже позволял ему тайком брать домой некоторые книги. К нему-то Иоганн и спешил сегодня.

Юноша остановил одного из мирян, который тащил визжащую свинью на бойню.

– Благослови вас Бог, брат, – поздоровался он, словно и сам был монахом. – Вы не знаете, где найти отца Антония?

– Ну а где ж ему быть, парень? – Мирянин ухмыльнулся и показал в сторону церкви. – В лазарет, как и всегда. Келарь и приор слегли с лихорадкой, уж о простых собратьях я вообще молчу. У него дел теперь невпроворот.

Иоганн кивнул с благодарностью и направился к церкви, которая высилась за следующей стеной. В этой части, отведенной для духовенства, было заметно тише. Привратник уже давно запомнил Иоганна и пропустил его, хоть и неохотно. Смотритель в монастырской библиотеке был хорошим другом отцу Бернарду, учителю Иоганна. Но отец Антоний был не только библиотекарем, но также и врачом. Своими умениями он снискал себе славу целителя далеко за пределами Маульбронна. Если кто и мог помочь матери Иоганна, так это он.

С благоговейным трепетом юноша вошел в церковь, стены которой были выкрашены в белый и красный цвета. Свет сквозь высокие окна длинными полосами падал на алтарь и примыкающие к нему хоры с прекрасными, украшенными резьбой скамьями. В боковом приделе монах отправлял службу, тихо бормотал себе под нос. Иоганн слышал однажды, что прежде цистерцианцы сами трудились на полях, дабы обеспечить себя пропитанием, но это было давно. Теперь же они владели состоянием, которое лишь росло от поколения к поколению. Только из ближайших деревень не меньше дюжины принадлежали монастырю. Крестьяне исправно платили подати, хоть временами и проявляли недовольство. Но так уж повелось с незапамятных времен: рыцари сражались, монахи молились, а крестьяне гнули спины.

«А я что буду делать? – задумался Иоганн, проходя под высоким крестом. – Какую судьбу уготовил мне Господь?»

Он покинул церковь, после чего повернул направо и добрался до лазарета. Это была вытянутая комната с высокими потолками; справа и слева стояли кровати, на которых лежали больные монахи, укрытые тонкими одеялами. Молодой монах расстилал по полу свежий тростник. Другой, уже преклонных лет, как раз наливал горячую воду в кадку с травами. Скоро пряный аромат защекотал ноздри. Заслышав торопливые шаги, старый монах поднял голову, и на его усталом лице заиграла улыбка.

– Иоганн! – воскликнул он радостно. – Ты все-таки пришел. Ну да, сегодня же воскресенье и у тебя свободный день… – Тут лицо его вновь стало серьезным. – Только вынужден разочаровать тебя. У меня сегодня слишком много дел, и пойти с тобой в библиотеку не получится. – Он показал на кровати, занятые монахами: – Да ты и сам видишь, эта лихорадка – сущее бедствие. Только вчера от нее умер добрый отец Иеремия, тем более что был в преклонных летах. Мир праху его… – Он тяжело вздохнул и перекрестился. – Ну а как дела у моего старого друга, отца Бернарда? Надеюсь, хоть у него все хорошо?

– Отец Бернард здоров и передает вам привет, – ответил Иоганн. – А вот моя матушка тяжело больна.

Молодой монах с гладко выбритым подбородком и в белоснежной рясе бросил на них хмурый взгляд. Многие цистерцианцы блюли обет молчания и зачастую объяснялись лишь при помощи знаков. В лазарете запрет соблюдался не так строго, однако правила имели силу и здесь.

Отец Антоний отвел Иоганна в нишу чуть в стороне от кроватей и там внимательно его выслушал.

– Хм, кашляет кровью, говоришь? Не берусь утверждать, но…

Монах помолчал, и Иоганн посмотрел на него с мольбой в глазах.

– Что? Скажите, прошу вас!

Отец Антоний вздохнул.

– Ты ведь знаешь, что твоя мама давно хворает. Если тело слабое, болезни проникают в него и селятся там, подобно червям. Скверные болезни вроде белой чумы.

Иоганн закрыл глаза, чтобы не выказать испуга. Он уже слышал о белой чуме. Ее часто привозили путешественники и паломники из Венеции, Генуи или Рима. Больные теряли силы, много спали, кашляли и чахли, как осенние листья. Потому в народе эту болезнь называли чахоткой. Она была не столь свирепа, как обычная чума, но также неизбежно заканчивалась смертью.

– И нет никакого средства? – шепотом спросил Иоганн. – Вам ведь известно столько лекарств, отец Антоний!

К горлу подступил комок. Если уж отец Антоний не знал средства, то помочь его матери мог один лишь Господь.

– Хм, средство, может, и есть. – Монах склонил голову. – Правда, оно хранится не здесь, а в подвале… – Он чуть помедлил, потом похлопал Иоганна по плечу. – Думаю, минутку-другую без меня здесь обойдутся. Пойдем, я тебе покажу кое-что. Может, тебя это чуть приободрит.

Отец Антоний подтолкнул Иоганна вперед, и они вновь прошли крестовым ходом. Несколько монахов стояли возле источника и вполголоса переговаривались. При виде Иоганна они замолкли, но отец Антоний ничуть не смутился и завернул в боковую дверь. Они спустились по лестнице и оказались в подвале с вытянутыми узкими оконцами.

В воздухе стоял запах плесени и еще чего-то ароматного; к ним примешивался едкий металлический запах, происхождение которого для Иоганна пока оставалось загадкой. Вдоль стен стояли несколько стеллажей; между ними громоздились бочки и ящики, под потолком висели засоленные окорока, колбасы и связки трав. В дальнем конце комнаты на длинном верстаке стояло диковинное устройство, со стороны напоминавшее пресс для фруктов. Рядом стояли несколько открытых ящиков, и на полу в слабом дневном свете поблескивали железные стержни, словно выломанные зубы какого-то мифического чудища. Похоже, что именно от устройства и шел этот странный металлический запах.

– Что это такое? – спросил с удивлением Иоганн.

– Это я и хотел тебе показать. Ха, я знал, что это произведет на тебя впечатление! Это печатный пресс. – Отец Антоний хитро подмигнул и подошел к устройству. – Мы с приором убедили настоятеля, что нам стоит обзавестись таким. Мы закупили книги в монастыре недалеко от Вормса и станок взяли в придачу. Причем обошелся он нам совсем недорого. Когда его запустят в работу, все у нас переменится. И не только у нас. – Священник широко развел руками. – Грядет новая эпоха, я это явственно чувствую! Новые знания, не только из Италии, но также от испанских мавров, из дальних стран, из захваченного язычниками Константинополя. Вновь открытые манускрипты на латыни, греческом и даже арамейском. И теперь их все можно напечатать и размножить! Ты только представь, все, что человечество когда-то измыслило, останется на бумаге – и это можно будет прочесть даже через сотни лет! Я рад, что на склоне лет могу застать этот миг.

Иоганн во все глаза смотрел на пресс. Он уже слышал о подобных устройствах, но еще ни разу не видел. В Книтлинген порой заносило отпечатанные листки, в основном религиозного содержания. Карты, которые Иоганн купил на скопленные деньги, а отец втоптал в грязь, тоже были отпечатаны на таком прессе. В печатных книгах вместо темного пергамента использовали бумагу, а буквы наносились галловыми чернилами, какие издавна применялись для письма.

До сих пор, чтобы сделать копию, монахам приходилось вручную переписывать каждую книгу, но в последнее время эту работу все чаще производили при помощи пресса. Необходимые литеры отливали из олова и свинца. То, что прежде занимало месяцы и даже годы, теперь можно было сделать за один день. Иоганн с трудом представлял себе, сколько же книг можно изготовить таким способом за ничтожный отрезок времени. Сотни? Тысячи? Уже сейчас их было столько, что ему ни за что не перечитать!

Иоганн задумчиво разглядывал пресс и трогал запачканные чернилами металлические штифты. Литеры на них были зеркально перевернуты. Отец Антоний между тем взял с полки маленький пузырек.

– Я только на прошлой неделе приготовил это лекарство по рецепту из старой книги, – пояснил он. – Книга была в одном из ящиков из того самого монастыря, – тут монах улыбнулся. – И главным образом речь идет о… сырной плесени.

Иоганн воззрился на него в недоумении.

– Сырной плесени?

– А еще овечий навоз и мед. – Отец Антоний вскинул руку. – Знаю, звучит несколько странно. Но это старинный рецепт, и снадобье должно помочь при чахотке. Не обязательно говорить матери, из чего оно приготовлено. – Он протянул Иоганну тщательно закупоренный пузырек. – Дай ей выпить сегодня и потом в течение недели утром и вечером. Молитва при этом, конечно же, не помешает.

– Спасибо, святой отец.

Иоганн уже развернулся к лестнице, но тут взгляд его упал на одну из книг в ящиках. За несколько месяцев в гимназии юноша неплохо подтянул латынь и потому с удивлением уставился на заглавие и автора.

Speculum Astronomiae…

– «Зеркало астрономии», – пробормотал он. – Альберт Великий, достопочтенный брат доминиканского ордена и епископ Регенсбурга.

Отец Бернард говорил, что астрономия, как и астрология, изучает звезды. Иоганн вспомнил, что мама только сегодня говорила о звездах и дне его рождения. То, что и ученые Церкви занимались этими науками, было для него в новинку.

– Значит, и Церковь верит в силу звезд? – спросил он отца Антония.

– Ну, есть тонкая грань между тем, во что Церковь верит и что она считает ересью, – ответил монах. – Звезды есть выражение воли Божьей, как утверждает Папа; так же говорил Альберт Великий, который и написал эту книгу более двухсот лет назад. Даже епископы порой просят составить гороскоп, – он усмехнулся. – Хотя я сам не очень-то в это верю. Альберт Великий, между прочим, писал также об алхимии и магии. Некоторые утверждают, что и сам он был магом. Только вот что есть черная магия? И что есть Божья воля?.. А почему ты спрашиваешь?

– Я… просто…

Иоганн хотел рассказать монаху о своем разговоре с матерью, но понял, что и так потерял слишком много времени. Нужно побыстрее возвращаться в Книтлинген! Маме необходимо лекарство, и как можно скорее.

– У меня, к сожалению, нет с собой денег, – неуверенно проговорил Иоганн. – Но отец с вами расплатится, я уверен.

Хотя в глубине души уверен он не был. Отец считал каждую монетку и часто обвинял монахов в вымогательстве и шарлатанстве.

– Не утруждай своего отца. – Отец Антоний отмахнулся. – Это подарок Церкви. По мне, так крестьяне Книтлингена уже выплатили нам более чем достаточно. Лишь бы лекарство помогло. Да хранит Господь твою маму.

– Спасибо, святой отец!

Иоганн торопливо пожал руку отцу Антонию и поспешил к выходу, спрятав за пазуху пузырек с ценным лекарством. Он так увлекся беседой, что и забыл, как плохо чувствовала себя мама. Теперь придется бежать со всех ног, чтобы до сумерек поспеть домой.

* * *

Иоганн оставил церковь, промчался мимо кузницы и постоялого двора, выбежал за ворота и припустил к холму, отделяющему Маульбронн от Книтлингена. Солнце уже опускалось, и деревья отбрасывали длинные тени. Иоганн стремительно поднимался по склону, и вскоре вокруг сгустился буковый лес. В ногах ощущалась легкость, былые тревоги улеглись. Лекарство непременно поможет маме – отец Антоний еще никогда не ошибался. Все будет хорошо! А в следующий раз отец Антоний обязательно расскажет ему про этого Альберта Великого, который, вероятно, был магом.

В скором времени Иоганн поравнялся с эшафотом. В сумерках тот выглядел куда более зловеще, чем пару часов назад. Тьма уже поглотила виселицу, и ветви росшего неподалеку вяза застонали на ветру – как будто повешенный сделал последний вздох.

Рядом с эшафотом кто-то был.

На дощатом помосте сидели три фигуры. Когда Иоганн подошел ближе, они спрыгнули на землю и, пригнувшись, двинулись к нему.

Иоганн вздрогнул. В первый миг он решил, что его подкараулили грабители, но потом узнал троих местных молодчиков. Они были чуть старше него, и он хорошо их знал. Двое из них частенько колотили его в начальной школе, если он задавал слишком много вопросов. И все же самым опасным был третий.

Людвиг, старший брат Маргариты.

Почти восемнадцати лет от роду, он был на голову выше Иоганна, с лицом, усеянным оспинами, и хитрым взглядом. Часто якшался с Карлом и Лотаром, напивался и дрался с парнями из окрестных деревень. И всю сознательную жизнь донимал Иоганна. Ему не нравилось, что его младшая сестра встречается с умником и авантюристом, который не желает считаться с другими. О фокусах Иоганна он также был не лучшего мнения, хотя порой с завистью наблюдал, как Иоганн веселит Маргариту и ее подруг своими трюками. По развязной походке Людвига, по его торжествующему взгляду Иоганн понял, что в этот раз колкостями и оскорблениями ему не отделаться.

– Ты смотри, твой кривоногий братец не соврал, – начал Людвиг насмешливым голосом. – Достаточно было разок встряхнуть карлика, как тот все выдал. Ты опять таскался к святошам в Маульбронн. Наверное, подтирал им зад пергаментом…

Людвиг терпеть не мог книг. Так повелось еще со школы, и по сей день мало что изменилось.

– Я ходил за лекарством для мамы, – ответил твердым голосом Иоганн и украдкой коснулся пузырька за пазухой. – Она серьезно больна.

– А когда твоя мать была здорова? – язвительно спросил Людвиг и оглянулся на своих дружков в поисках одобрения. – Знаете, что люди толкуют? Говорят, что шлюха Элизабет подхватила французскую болезнь. Повязалась с каким-то пришлым солдатом, вот Господь ее и наказал.

– Как ты назвал мою маму? Только повтори, и я… я…

Иоганн шагнул к Людвигу. Голос у него дрожал, злость пересилила страх. Ему часто приходилось выслушивать подобные оскорбления, и многие говорили, что раньше его мать не раз видели с другими мужчинами. Правда, никто не осмеливался утверждать это в присутствии Йорга Герлаха, который при подобных замечаниях неизменно пускал в ход кулаки. Но, как бы там ни было, Элизабет Герлах снискала себе известную репутацию.

– И что ты сделаешь? – спросил насмешливо Людвиг.

Ответа не последовало, и он добавил:

– Твоя мать шлюха. Понял? Грязная шлюха! И я не допущу, чтобы моя сестра стала такой же.

Для Иоганна это было слишком. Его трясло от ярости, он уже занес руку для удара. И в этот миг его как будто осенило. Он вдруг понял, почему Людвиг с дружками поджидал его здесь: должно быть, кто-то увидел его с Маргаритой! И вот Людвиг возомнил себя надзирателем за своей младшей сестрой. Даже если они с Людвигом сейчас подерутся – слухи уже разошлись, и пострадает от этого в первую очередь Маргарита. Ведь отец хотел выдать ее за купеческого отпрыска из Бреттена. Иоганну пришлось проглотить обиду – ради Маргариты.

– Послушай, – он решил уладить все миром. – Что бы там тебе ни рассказали, между мной и Маргаритой ничего…

– Время отговорок прошло, – оборвал его со злостью Людвиг. – Тебе давно пора задать трепку. Хватайте его!

По команде Людвига его приятели двинулись на Иоганна. Тот невозмутимо сунул руку в карман, куда спрятал утром мешочек с порошком. Субстанция имела резкий запах, и при соприкосновении с огнем начинала с треском разбрасывать искры. Но сейчас поджечь ее не было возможности, и оставалось надеяться, что она и так сослужит добрую службу. Размашистым движением Иоганн бросил горсть порошка в лицо одному из обидчиков. Тот завыл, рухнул на колени и принялся тереть глаза.

– Он ослепил меня! – верещал он. – Мерзавец ослепил меня, я ничего не вижу!

– Ты об этом пожалеешь! – закричал Людвиг и кинулся на Иоганна.

Тот попытался убежать, но Людвиг уже схватил его. Он был старше на два года и гораздо сильнее, настоящий бык. У Иоганна не было ни единого шанса.

Пока ослепший парень с воем катался по земле, Людвиг со вторым своим приятелем набросились на Иоганна. Тот отбивался, но силы оказались неравны. Обидчики прихватили с собой веревку и связали Иоганну руки и ноги, так что он стал похож на длинный извивающийся тюк. Людвиг смотрел на него сверху вниз и ухмылялся.

– Ну, как тебе это нравится, умник? Теперь уж твои дешевые фокусы не пройдут. – Он оглянулся на своих помощников. – Оттащим его за эшафот! Как жалкого преступника.

Иоганна поволокли к полуразрушенной ограде, где среди деревьев указующим перстом торчала виселица. Когда они обогнули эшафот, Иоганн понял, что с ним собираются сделать.

За эшафотом высился громадный, в половину человеческого роста, муравейник.

Иоганн кричал и вырывался, но обидчики не обращали на это внимания. По взгорку кишмя кишели красные насекомые, усердно таскавшие хвоинки и мелкие веточки. Чуть в стороне из земли виднелись кости и череп, вероятно принадлежавшие одному из повешенных. Муравьи тщательно обглодали с них остатки мяса и сухожилий.

С Иоганна стянули штаны и отхлестали по ягодицам колючим лапником, пока кровь не потекла по бедрам. Иоганн рвался, кричал, ревел от боли и унижения – но здесь, вдали от города, его никто не слышал. Бутылочка, которую он крепко сжимал в руке, упала; Людвиг отшвырнул ее ногой и снова принялся исступленно хлестать Иоганна.

– Думаешь, ты лучше других, да? – хрипел он. – Ха, и что теперь толку от твоих мозгов и глупых словечек? Что толку от твоих дьявольских фокусов?

Наконец Людвиг, запыхавшись, опустил перепачканную в крови ветку. По лицу его струился пот.

– Все, бросайте его! – велел он своим дружкам. – Пусть это послужит ему уроком, чтоб не таскался с моей сестрой.

Ощупью, неловко переставляя ноги, к ним подошел второй его приятель. Его распухшее лицо исказила гримаса ненависти.

– Раз, два, три! – скомандовал Людвиг. – Приятной трапезы, мелкие ублюдки.

Иоганна раскачали и забросили на самую верхушку муравейника.

Муравьи мгновенно всполошились, и сотни их облепили Иоганна. Они ползали по его голым, окровавленным ляжкам, кусали и брызгали едкой кислотой, которая огнем жгла ободранную кожу. Иоганн кричал, как не кричал никогда в жизни; от боли перехватило дыхание. Он извивался и рвал путы, но муравьи были повсюду: в волосах, в ушах, в глазах, во рту, всюду… Смертоносная армия крошечных солдат, намеренных уничтожить свою жертву. От них не было спасения.

Приятели немного постояли, посмеиваясь, и пошли прочь. Иоганн между тем дергался и сучил ногами, как заяц в силках.

– А, и твое лекарство…

Людвиг вновь развернулся и подобрал пузырек, валявшийся рядом с муравейником.

– Это же вода вперемешку с уксусом, от монахов ничего другого не получишь. Твой отец говорит так же. Так что он не расстроится, если мы скормим эту дрянь муравьям. Я уверен, это им придется по вкусу.

Он откупорил пузырек и медленно вылил ценное содержимое на землю. Лекарство собралось лужицей среди хвоинок и постепенно впиталось в почву. Людвиг брезгливо поморщился.

– Фу, а воняет-то как! Говорю же, дрянь, да еще стоит небось… Твоя мама пусть спасибо скажет, что ей не пришлось это пить. – Он махнул своим друзьям: – Всё, пошли. Если он и впрямь умеет колдовать, то сможет освободиться сам.

Довольные собой, они отправились по домам. Иоганн остался один. Он и кричал, и стонал, и выл. Муравьи кусали, как одержимые. Иоганн невольно подумал об обглоданных костях рядом. Он с ревом извивался на муравейнике, и через некоторое время ему удалось откатиться немного в сторону. Иоганн лег в промоину, вероятно сделанную прошлой ночью кабанами. Прохладная грязь немного смягчила боль, и муравьи понемногу сползали с него. Лишь некоторые еще рыскали в волосах и в паху в поисках невидимого врага.

Когда Иоганн наконец высвободился из пут, солнце уже давно зашло. Грязный и окровавленный, он из последних сил поковылял к городу.

Когда юноша добрался до дома, мама была мертва.

2

Следующие несколько дней и недель тянулись для Иоганна как дурной сон.

Маму он увидел лишь раз, да и то мельком – она лежала, как маленькая обмякшая кукла, словно и не жила никогда. Летом тела разлагались слишком быстро, поэтому похороны состоялись на следующий день. Почти весь Книтлинген собрался на кладбище у церкви Святого Леонарда. Вместе с бюргерами явились даже батраки и служанки. Они жали руку молчаливому вдовцу, гладили по головам Иоганна и Мартина. Карл и Лотар безучастно стояли рядом с каменными лицами, как будто хоронили какого-то дальнего родственника. Маргарита с отцом тоже пришли, но они держались чуть поодаль. Людвиг, к большому облегчению, не появлялся. Наверное, он прибил бы фогтовского сынка камнем прямо здесь, посреди кладбища, – так велико было его отчаяние.

Священник прочел короткую молитву, гроб опустили в могилу – и Элизабет Герлах осталась лишь в воспоминаниях.

Все произошло очень быстро: у матери пошла кровь горлом. В свой последний час она звала Иоганна и, должно быть, хотела сообщить ему что-то важное. Когда же маленький Мартин побежал за цирюльником, она умерла в полном одиночестве. В суматохе и трауре никто не спрашивал, почему Иоганн вернулся из монастыря в рваных и перепачканных кровью штанах и откуда у него рубцы на теле. Отец лишь бросил на него осуждающий взгляд.

Вот и сейчас, на похоронах, он смотрел на него с тем же выражением.

– Почему ты бросил ее? – шепнул он Иоганну. – Почему вместо тебя над ней хлопотал твой беспомощный братец? А ты в это время где-то шляешься и дерешься… Это ты во всем виноват!

Иоганн молчал. Лицо у него распухло, глаза были красные от слез, пролитых за ночь. Он понимал, что отец к нему несправедлив, однако чувство вины не оставляло его. Если б он только поскорее вернулся из монастыря! Возможно, лекарство от отца Антония помогло бы матери. Иоганн не стал рассказывать отцу, что произошло на холме у эшафота, – тот все равно ему не поверил бы. Все следующие дни юноша в одиночестве бродил по лесам, среди виноградников и по холмам вокруг Книтлингена. Единственным для него утешением были занятия с отцом Бернардом в гимназии. Маргарита в эти дни почти не попадалась ему на глаза, а если им и случалось встретиться, то поблизости всегда был Людвиг. Он бросал на Иоганна грозный взгляд и быстро оттаскивал сестру в сторону. Иоганн писал ей зашифрованные письма, но она не отвечала.

Его раны понемногу заживали, но боль никуда не делась. Боль и затаенная жажда мести. Иоганн понимал, что никогда не забудет произошедшего у эшафота. Мама ушла, навсегда! Он чувствовал себя ужасно одиноким. Этого не мог изменить даже Мартин, который теперь ни на шаг не отходил от Иоганна – словно опасался, что вслед за матерью исчезнет и любимый брат.

Каждый вечер Иоганн стоял перед небольшим крестом на кладбище. Он молился и проклинал Бога, задавался множеством вопросов, но не получал ответа.

Так прошло лето. Наступила осень – а с ней дожди, ветер и туманы. Близилось время собирать урожай, и люди с нетерпением ждали праздника Симона и Иуды, главного дня в году. Ничто не прерывало извечного движения жизни.

Когда пришла пора собирать виноград и каждый человек был на счету, занятия в школе не проводились. Иоганн трудился наравне со всеми – день за днем, под палящим солнцем, и под дождем, и в ветер. Срезал гроздья, бросал в заплечную корзину и относил на подворье, где виноград давили прессом. Это была тяжелая работа, и спина после нее болела так, будто по ней колотили палками. Несмотря на усталость, Иоганн каждый вечер ходил к могиле матери и клал под крестом букет свежих цветов.

В один из туманных дней, вернувшись домой с кладбища, он застал отца. Тот развалился за столом; перед ним стоял пустой кувшин из-под вина. По его красному лицу Иоганн понял, что отец опустошил уже не один такой кувшин. В последние дни это повторялось неизменно. Люди говорили, что Йорг Герлах скорбит по любимой, пусть и несколько странной супруге. Но Иоганн знал, как все обстояло в действительности. Отец был пьяницей – всегда им был. Просто теперь, когда мама умерла, некому стало его осаживать.

– Я сказал отцу Бернарду, что после сбора винограда ты не вернешься в школу, – сообщил он. Глаза его были налиты кровью, веки набрякли, лицо оплыло, как тесто.

Иоганн встал словно вкопанный.

– Но… почему?

– Никакого проку от того, что ты там учишься! А вот обходится мне это недешево. К чему тебе зубрить весь этот вздор, если ты только и будешь навоз из коровника выгребать?

– Так вот что ты уготовил мне?

Иоганн смотрел на отца, не в силах унять дрожь в голосе. Долгое время тот вообще почти не заговаривал с ним, и теперь наносит такой удар… Ни сочувствия, ни доброго слова – а просто крест на мечте сына.

– Значит, по-твоему, я гожусь лишь в конюхи? – едва слышно спросил Иоганн.

Отец пожал плечами.

– Мне не нужны в доме ни монахи, ни книгочеи. А чего ты ждал? У меня четверо сыновей, но хозяйство унаследует только Карл. А ни на что другое, кроме как навоз выгребать или виноград собирать, ты не годишься. От твоих фокусов молоко или мед по городскому рву не потекут. Или в тех заумных книжках написано, как наколдовать жареных голубей? – Он рассмеялся, потом сделал большой глоток из кружки и залепетал дальше: – Как уж там называла тебя мать? Фаустус? Счастливец? Слишком долго она тебя пестовала! Времена меняются, Иоганн, смирись с этим. Пора тебе узнать настоящую жизнь, без книжек и мечтаний. Ты мне еще спасибо скажешь. Да, скажешь спасибо! Понял ты меня, ты… шут! Бездельник!

Последних слов Иоганн уже не слышал, ибо развернулся и выбежал из дому. Что он такого сделал, что отец использовал любую возможность уязвить его? Занятия в школе были последним проблеском в жизни – теперь, когда мамы не стало, а Маргарита его сторонилась. В глубине души Иоганн надеялся, что после школы сможет вступить послушником в Маульбронн и станет помогать брату Антонию. Но для этого ему необходимо было закончить обучение!

Самого же отца Антония он давно не видел. Монах не так давно был назначен приором – его предшественник стал жертвой летней лихорадки – и по уши погряз в монастырских делах. У него не было времени, чтобы внимать тревогам мечтательного подростка.

Иоганн бесцельно брел по туманным улицам, погруженным в сумерки, и сам не понял, как очутился перед трактиром «У льва». Казалось, сама судьба направила сюда его стопы. Мама, когда была моложе, часто приходила в этот трактир, чтобы послушать рассказы путешественников. Иоганн и сам любил здесь бывать. Но после того, как мамы не стало, он избегал этих мест – слишком много воспоминаний было связано с ними.

В этот миг юноша и увидел повозку.

Она стояла у трактира, привязанная к столбу, где обычно кормились курьерские лошади. Хоть с тех пор прошло восемь лет, Иоганн тотчас узнал ее. Это была та самая повозка, на которой колдун приезжал в Книтлинген на ярмарку. На парусиновом навесе были начертаны те же самые руны, и даже старый мерин, погрузивший морду в ведро с овсом, казалось, ничуть не изменился. Иоганн вдруг ощутил странное беспокойство; прежние тревоги, наоборот, отступили. И вместе с тем его охватило любопытство. Он отворил дверь и заглянул в трактир.